Читать книгу Варвары Крыма - Алексей Бобл, Андрей Левицкий - Страница 3

Припадая на левую ногу, я проволок усатого еще несколько шагов и присел в кустах.

Хорошо, что склон, на котором остались кочевники, отвесный – спуститься они там не могут, придется им огибать расселину, а она неизвестно сколько тянется в обе стороны. Но они видели, куда мы упали, и торчать на виду, чтобы дождаться возвращения отряда Миры, нельзя. Да еще гетманы-рабовладельцы из ущелья, про которых твердили Мира с Чаком, и Редут, который, судя по разговорам, где-то неподалеку… Что это за гетманы, что за Редут?

Я потащил Авдея дальше. При падении он пострадал сильнее и висел на мне, едва переставляя ноги. Близился вечер, но пока еще было светло. На дне расселины среди густых зарослей журчала вода. Хотя весил молодой следопыт вроде и не много, волочь его по крутому склону было тяжело, тем более тот становился все круче. Рокот двигателя, выстрелы карабинов, частый стук автомата и крики Чака давно смолкли, было тихо, лишь шуршала осыпающаяся вместе с мелкими камешками земля да ветер шелестел кустами.

– Кочевые видели, что мы упали, – тяжело дыша, сказал Авдей.

Расселина изогнулась, я сделал еще несколько шагов и остановился. За поворотом из склона торчал грузовик с квадратной кабиной и длинным ржавым кузовом. Я отпустил следопыта, который сразу лег на склон боком и вцепился в торчащий из земли камень, чтобы не съезжать.

– Ребро у меня треснуло, – пробормотал он. – Или сломано.

Слова едва донеслись сквозь гул – как в термоплане, когда впервые после пробуждения я услышал слово «Пустошь», меня снова накрыла темная волна. Мир качнулся, уплыл куда-то… весь, кроме машины, торчащей из склона. Только теперь это была другая машина. Да и склон другой.

Я уже не стоял – лежал на каменной глыбе, выставив голову за край, а в ущелье подо мной висело, далеко выступая из дыры между камней, длинное тускло-стальное тело.

Вдруг я понял, что высоко в небе над головой что-то летит, а рядом на камнях лежат люди, трое или четверо… То есть я не видел их, но знал, что они там, и начал поворачивать голову, чтобы посмотреть на них, но не успел – все померкло.

Я стоял на коленях за кустом, упершись взглядом в грузовик, примерно на треть погруженный в склон. Авдей неподвижно лежал рядом.

Моргнув, я потер виски. Мутантово наваждение! Ведь эти картины как-то связаны с недавним прошлым, с теми событиями, из-за которых я потерял память. Сначала был бетонный коридор, комната и непонятная личность с шеей, изуродованной угловатым наростом. Теперь эта машина – длинный железный корпус, торчащий из дыры в склоне ущелья. Что за машина? Это именно то, что я нашел в экспедиции под Крымом, из-за чего меня пытали кочевники? Покатый вытянутый корпус что-то напоминал мне. А ведь я точно находился в том месте не один, кто-то лежал рядом и тоже смотрел на машину. И еще – когда видение накрыло меня, у меня возникло ощущение, будто что-то парит невысоко над ущельем. Только я не успел увидеть, что именно, видение слишком быстро закончилось. Может, если оно повторится, я смогу лучше понять, что происходило тогда?

Я потер лоб, разглядывая грузовик. Ниже и по сторонам от него скос был почти отвесным, но вверху тянулся полого, там росли кусты с бледными цветками, над которыми жужжали пчелы. Я прищурился. Оси совсем проржавели, шины сгнили, от колес остались тускло-рыжие диски. Стекол в кабине нет, вместо них решетки с толстыми прутьями, между ними из лобового окна торчит ствол, похожий на пулеметный.

– Дальше надо идти, – хрипло прошептал Авдей. – Кочевые догнать могут.

Повязка на его плече пропиталась кровью, правая штанина порвалась, в прореху выступало распухшее синее колено. Лицо бледное, губы трясутся… упал он неудачно, да еще и я свалился прямо на него.

– Так, а ну снимай ремень, – велел я. – Тебе сейчас от оружия все равно толку мало.

Он отпустил камень, за который держался, лицо исказилось на мгновение, и я подобрался: Авдей явно готов был выхватить нож и наброситься на меня, а может, и выстрелить из револьвера, наплевав на то, что звук привлечет кочевников.

Мои пальцы сжались на голыше, лежащем под кустом. Я сидел выше и, в случае чего, легко мог с размаху вмазать следопыту по башке. Интересно, за что паренек так меня ненавидит? На самом деле это даже радует, когда твоя персона вызывает у кого-то сильные чувства… хотя и чревато последствиями.

Некоторое время Авдей лежал неподвижно, потом с шипением выпустил сквозь сжатые зубы воздух и расстегнул пряжку ремня. Пальцы его дрожали.

Подпоясавшись ремнем, на котором висели нож и кобура с револьвером, я достал оружие, и кривая толстая рукоять привычно легла в ладонь… Ну да, именно что привычно. Мне много раз доводилось держать в руках подобные убийственные штуки, тут уж без сомнений. Я вытянул штырек под стволом, отщелкнул барабан – пять патронов. На ремне в петельках находилось еще около двух десятков.

– Ты ведь раньше видел меня? – спросил я.

– Что? – не понял он.

Не убирая револьвер в кобуру, я повернулся к Авдею, и он отпрянул, съежившись.

– Чего испугался, следопыт? – спросил я.

Он молчал, глядя в землю.

– Ну так повторяю вопрос: ты видел меня раньше?

– Видел издалека. На площади.

– У меня здесь пусто, – пояснил я, хлопнув ладонью по лбу. – Потерял память, когда в плен попал. Наверное, кочевые меня пытали. Я хозяин Херсон-Града, да?

– Хозяин.

– Какой ты разговорчивый, Авдей, прямо заболтал меня. Скажи, ты уверен, что это именно я? Откуда знаешь, если, говоришь, вблизи меня никогда не видел? Это вам Мира с Власом сказали, будто я – управитель? Ну, не молчи, отвечай уже!

– Вас же узнать легко… У вас же… – придерживаясь за камень одной рукой, он провел ладонью по волосам. – Да и не так уж далеко я тогда был. Мы помост оцепляли на площади, с которой вы речь народу говорили.

– Народу, – повторил я. – А что народ обо мне говорит?

Он отвернулся. Я сел, поджав ноги, склонился к нему и постучал стволом револьвера по здоровому плечу.

– Что про своего управителя толкуют жители Херсон-Града? Отвечай!

– Чтобы ты меня убил? – с ненавистью прошептал он.

– Не убью. Я тебя вообще-то спасаю, ты заметил? Надо уходить отсюда, а там этот грузовик… ответь на мои вопросы, и будем решать, как отсюда выбираться.

– Ты… – он облизнулся и сглотнул. – Ты жестокая мразь! Альб Кровавый, так тебя называют! Кровожадный, как… пустынный катран. Столько душ сгубил… Ты отца моего приказал в кандалы… К гетманам в каменоломни продал, он сгинул там…

Авдей оскалился, словно больше не мог сдерживаться, рывком приподнялся и вдруг ухватил меня за горло. Потянул на себя. Хватка была слабая – он потерял много крови, но и я чувствовал себя не слишком хорошо. Хотя головная боль прошла, до сих пор ломило в пояснице, ныли суставы рук, и часто накатывала слабость.

Внизу плеснулась вода, что-то прошуршало в кустах. Мы застыли, сжимая друг друга – он держал меня за горло, я его за волосы и запястье. Шуршание смолкло, булькнуло, будто в воду упал камешек. Подул ветер, зашелестели заросли.

Отпустив руку следопыта, я вытащил из ножен кинжал и ткнул Авдея под нижнее ребро – не слишком сильно, но так, чтобы проколоть плотную ткань комбеза.

Он отцепился от моей шеи, всхлипнув, скрючился на склоне, накрыл голову руками и поджал ноги, будто пытаясь защититься от этого жестокого мира и от меня.

– Не помню, что там с твоим отцом было, – тихо сказал я. – Теперь не до того, понимаешь? Отомстишь мне позже, если сможешь, а сейчас надо выбираться отсюда.

Он молчал.

– Авдей, а про сестренку мою что говорят, про Миру?

– Убийца, – произнес он сдавленно. – Такая же, как ты.

– Надо же, как на подбор… А отец наш, Август, тоже хорошим человеком был?

– Август был великим человеком! Весь Крым его знал. Херсон-Град создал.

– А моя мать? Она из кочевых, что ли?

– Да.

– Но не все кочевые мутанты? Разве Август в жены мутантку взял бы?

– В нижних племенах и люди, и мутанты живут. Управительница, наверно, обычной была, человеком. Он на ней женился, чтобы с племенами союз заключить. Что там плеснулось?

– Я откуда знаю? Сказано же тебе: у меня память отшибло. Кто может обитать в таком месте?

Авдей покачал головой и сел, снова ухватившись за камень. Только сейчас я осознал, насколько в действительности молод следопыт – раньше понять это мешали усы. На лице его пыль превратилась в грязевую корку, в которой слезы оставили две светлые дорожки.

– Мы еще на краю Крыма, – прошептал он. – Здесь всякие мутафаги живут. Черепахи кусачие или… Надо уходить, пока кочевые не появились или дозор гетманов из Редута нас не нашел!

Голос звучал недоверчиво: кажется, Авдей был очень удивлен, что Альб Кровавый оставил его в живых.

Я с сомнением смотрел на грузовик. Подозрительно он выглядит – как его туда всунули, в эту дыру на склоне? Или тут какое-то землетрясение было, из-за него машина таким необычным образом застряла? Пока что в темных окнах кабины ни разу ничего не шелохнулось, но…

– Под ним не пойдем, – решил я. – Склон почти отвесный, а из пулемета того вся расселина простреливается. Надо поверху, но сначала проверить, есть ли кто внутри. Сиди здесь и никуда не суйся, понял?

Когда я привстал, чтобы забраться к грузовику, Авдей сказал:

– Нельзя мне здесь, кочевые заметят.

– Тише ты! – я оглянулся. – Лежи под этим кустом, не шевелись, тогда не заметят сверху.

– А если они по склону спустятся?

– Увидишь, что идут, – сползай к ручью, там заросли гуще.

Я заспешил к машине, но Авдей снова подал голос:

– Альб… управитель! Оставь мне что-нибудь, чтоб защищаться.

Я достал из ножен и бросил назад кинжал – клинок вонзился в землю возле камня, за который держался Авдей. Следопыт перевернулся на другой бок, спиной к машине, и выдернул кинжал.

Пригибаясь, я поднялся до середины склона и оказался немного выше грузовика. Небо серело, стало прохладнее, но жара еще не спала. Отсюда я едва различал Авдея, его комбез сливался с окружающим, – зато хорошо видел верхнюю часть кабины и крытого кузова. На середине его был люк.

Перебравшись со склона на машину, я достал револьвер и осторожно, чтобы подошвы не скрипели по металлу, прокрался к кабине. Улегся на живот, свесив голову, заглянул в закрытое решеткой лобовое окно. Ствол пулемета торчал наклонно вниз, дотянуться до него я не мог. Сквозь толстые прутья виднелся лишь край панели со свороченным набок рулем, обмотанным изолентой.

Лежащий на том же месте Авдей смотрел на меня. Между зарослями извивался ручей, под машиной он разливался в большую лужу или скорее болотце. Кусты росли прямо из затянутой ряской воды, посреди которой торчала залепленная мхом булыга. Жужжание пчел смолкло, расселину окутывали вечерние тени. Заброшенное место – все вокруг говорило о том, что тут давным-давно никто не бывал. Непонятно, если населенный Инкерман и этот Редут рядом, то почему здесь так пустынно, почему никто не взломал люк, чтобы забраться в машину?

Я махнул Авдею, убрав револьвер в кобуру, уселся перед люком.

Кто-то пытался вскрыть его и потратил на это много сил, но так и не смог одолеть. Крышка была выгнута наружу, со стороны замка глубокие вмятины, возле одной петли ее даже сумели сломать, сквозь рваную прореху виднелся пол кузова. Скорее всего, влезть внутрь пытались очень давно, тогда еще металл был крепче, потому-то ничего и не получилось.

С тех пор минуло много… чего? Я нахмурился, соображая, и вспомнил два слова: года и леты. Год – древняя мера деления времени, простой народ ею не пользуется, большинство даже не знает, что это такое, но меня обучили… Кто же меня обучил? Перед глазами возник образ высокого старика с длинными седыми волосами, одетого во что-то светлое и просторное. Морщинистое лицо, длинный нос, высокий лоб… Кто это такой? Моя жизнь была тесно связана с этим человеком. Кажется, он заменил мне отца.

Итак – год. Он делится на четыре сезона: дождей, ветров, сезон большого солнца и холодный сезон. Какой сезон сейчас? Я поднял голову к небу, осмотрел заросли на склоне, но не смог определить.

Этот люк на крыше грузовика пытались вскрыть очень много лет назад. Тогда не получилось, а теперь ржавчина сделала свое дело, и я проникну внутрь без особого труда.

Широко расставив ноги, я склонился над крышкой и просунул пальцы в рваную дыру возле петли. Проржавевший металл крошился и царапал кожу. Я рванул что было сил, и крышка отошла. Я выгнул ее сильнее и соскользнул в образовавшуюся прореху.

Сумрачно, тихо, пыльно. Паутина по углам. Прогревшийся за день металл наполнял кузов жаркой духотой. Окон нет, под стеной накрытая ветошью койка, за ней шкаф без дверцы и тумба на трех ножках. Стены усеяны белыми и черными каракулями, сделанными мелом и углем. Там были слова, написанные привычными буквами, но лишенные всякого смысла, хотя среди них попадались и понятные вроде «ОНИ ПРИДУТ», «ИЗЫДИ!», «НОЧЬЮ ОНИ СТУЧАТСЯ В ДВЕРЬ», а также значки, состоящие по большей части из коротких волнистых линий. И рисунки, тоже бессмысленные, – перечеркнутые зигзагами круги, стрелки, ромбы и квадраты, повешенные человечки с неестественно огромными головами и кресты, очень много крестов.

Я медленно двинулся к кабине. Пахло плесенью и гнилью, мусор скрипел под ногами – куски истлевшей бумаги, битое стекло, всякие мелкие железки и щепки. Я шел, опустив оружие, дивясь всей этой нелепице на стенах, и перед самой кабиной, откуда в кузов проникал рассеянный свет, краем глаза заметил движение в сумраке слева. Сердце пропустило удар, я развернулся, вскинув револьвер.

Там стояло зеркало. Прямоугольное, с отбитыми углами, оно было прислонено к стене и разрисовано теми же каракулями. Я подошел ближе. Очень мутное и старое, да к тому же в кузове полутемно – и все же отражение видно. Бледный овал лица придвинулся из зеркальной глубины. Да ведь я совсем молод! Мне казалось, что мы с Мирой и Власом примерно одного возраста, то есть я не старик, но уже далеко не мальчишка. Сунув револьвер в кобуру, я провел пальцами по скулам, подбородку. Нет, Мира куда старше меня. Кажется, я даже младше Авдея.

И как давно я стал управителем Херсон-Града?

Я ощупал лицо, привыкая к нему, к новому образу самого себя, своей личности, появившемуся в голове, и пошел дальше. Интересно, что у меня нормальные глаза. А ведь у альбиносов они, кажется, должны быть розовыми. Или не должны? Если волосы и кожа очень светлые, значит, в зрачках тоже не хватает какого-то красящего вещества. Как оно называется? Пигмент. Цвет своих глаз в полутьме я толком разобрать не мог, но они явно не розовые, скорее серо-зеленые или голубые.

Лишь в кабине, увидев шляпу на голове сидящего в кресле человека, я вспомнил, что забыл достать револьвер из кобуры.

Он не шевелился, я тоже замер, вперив взгляд в шляпу с продавленной тульей и обвисшими полями. Кресло, склепанное из дерева и железа, стояло на месте водительского сиденья, и человек находился прямо перед пулеметом, приклад которого я видел из прохода.

А ведь хозяин грузовика наверняка слышал, как я вскрывал люк и пробирался по кузову. Не мог он не слышать и скрип мусора под моими ногами.

Что это значит? Да то, что он давно мертв!

Обойдя кресло, я окинул взглядом того, кто сидел в нем. Там со всеми удобствами расположился скелет, облаченный в черную рясу. Интересно, как получилось, что плоть с костей исчезла, а ткань цела? Хотя она совсем ветхая, того и гляди рассыплется.

В кабине было жарко и почти так же душно, как в кузове, у меня по лбу и по спине между лопатками тек пот. Сняв рубаху, я обвязал ее рукава вокруг пояса.

На шейных позвонках скелета висела цепочка с медальоном в виде буквы «Х», который лежал на груди поверх рясы. На кресте отлитая из серебра фигурка твари, похожей на человека… то есть мутанта. Ну да, распятый мутант – символ Ордена Чистоты.

Осмотрев кабину, я достал револьвер и стволом приподнял шляпу. В первый миг показалось, что у черепа три глазницы, но потом стало понятно, что чуть выше надбровных дуг темнеет пулевое отверстие, сквозь которое можно заглянуть внутрь. На дне черепа, то есть на верхнем шейном позвонке, лежал темный комок – сплющенная пуля. Скорее всего, человека пристрелили сквозь решетку лобового окна, а после те, кто сделал это, попытались проникнуть в грузовик, но не смогли вскрыть люк. Интересно, это те самые мутанты, которых хозяин грузовика поклялся уничтожать? Ведь он – монах, правильно? Монах из Ордена Чистоты, объявившего войну всей нечисти, что живет на просторах Пустоши и Крыма, то есть мутантам и мутафагам?

В кабине стало темнее. Ночь близко, пора возвращаться. Тот, кто сидит в кресле, нам с Авдеем не угрожает, но есть ли смысл идти дальше по расселине? Наверное, лучше забраться в этот грузовик и переночевать, а завтра утром решать, что к чему. И кочевники, и отряд Миры куда-то подевались, а ночью в этих местах наверняка опаснее, чем днем.

Пулемет оказался никуда не годным. Осторожно сняв шляпу с черепушки покойного, я подцепил стволом револьвера цепочку на его шее, поднял медальон. Обветшавшая ряса на груди сразу порвалась, обнажив реберные кости. Надевать железку я не стал, сунул в карман. В бардачке нашел большой сухарь, твердый, как железо, пустую флягу и треугольный кусок мягкой кожи с узором из крестов и черепов. Странным типом был этот монах. Подобрав волосы, я обвязал кожей голову как косынкой, стянул узлом на затылке. Судя по Авдею, многие питают к молодому управителю Херсон-Града не очень-то добрые чувства, а серебристые волосы – примета броская.

Пытаясь отгрызть кусок от сухаря, я шагнул к выходу из кабины, но заметил краем глаза, как что-то блеснуло на груди монаха. Вернулся, снова воспользовавшись револьвером, расширил дыру на рясе и открыл реберные кости. Посередине, где они сходились, лежала шайба из металла с тускло-зеленоватым отливом. На ней был рисунок, едва различимый барельеф – шестерня и внутри человек.

Двумя пальцами я осторожно взял кругляш, ощутив легкое сопротивление. Скелет в кресле шевельнулся, будто от этой штуки к нему тянулись невидимые нити. Череп провалился в рясу, она смялась, и над сиденьем поднялось облако пыли.

Чихнув, я выскочил из кабины и остановился перед зеркалом. Достал цепочку с медальоном, приложил к груди, наблюдая за своим отражением. Такие кресты носят монахи и жрецы Ордена Чистоты, охотники на мутантов и мутафагов. Тут все ясно, но вот что это за шайба? Что за необычный символ, шестерня с человеком внутри, и почему я ощутил сопротивление, когда взялся за нее?

Спрятав медальон в карман, я сильно сжал шайбу в кулаке – ничего. Поднес ее к груди, не спуская глаз с отражения. Приложил к коже, вдавил указательным пальцем. Нет, не могу вспомнить, что это за штука. Странная она какая-то. Медальон с цепочкой, ряса на скелете, шляпа, пулемет, мой револьвер и нож Авдея – это все понятные, знакомые вещи. А круглый предмет из тусклого зеленоватого металла будто в другом мире сделан. Или в другие времена…

Он шевельнулся. Я вздрогнул, разжав пальцы, и зачем-то схватился за револьвер. Кругляш так и висел на груди. Я наклонил голову, разглядывая его. Он сам собой вдавился в кожу, металл разгорелся светом, а на коже появилась круглая складка.

– Мутант тебя побери… – растерянно прошептал я.

Шайба нагрелась; ощутив жжение, я попытался снять ее с себя, но ничего не вышло. В груди кольнуло, когда я потянул сильнее, свет стал ярче.

Я приставил револьвер сбоку к кругляшу, чтобы выстрелом сбить с груди, но нажать на курок не успел. Из легких будто весь воздух высосали, я задохнулся, засипел, разинув рот, выпустил оружие и упал на колени.

Кругляш изменил цвет: побледнел, пожелтел… теперь он был почти неотличим от кожи вокруг – только приглядевшись, можно было понять, что на ней висит инородное тело. Жжение прошло, зеленое свечение стало ярче.

Свет заструился по коже извилистыми нитями, которые расходились ветвясь, соединяясь и распадаясь, образуя сетку. Она накрыла грудь, плечи, сбежала к поясу по животу и бокам. Отражение в зеркале замерцало бледно-зеленым, я застыл, все еще не в силах вдохнуть.

Запеленав тело от шеи до пояса, нити расплылись, слившись в сплошную сияющую поверхность, и погасли.

Боль исчезла. И кругляш тоже исчез – по крайней мере, для взгляда. Сердце бешено колотилось в груди. Дрожащей рукой подняв с пола револьвер, я выпрямился и осторожно коснулся стволом того места, где висела эта штука. Она все еще была там. Я рискнул ощупать ее пальцами – шайба вдавилась в кожу так, что почти не выпирала из груди.

Сунув револьвер в кобуру, я отошел от зеркала, глубоко дыша, чтоб успокоилось сердце. Что за напасть прицепилась ко мне? И чем это грозит? Прислушался к внутренним ощущениям – вроде все как обычно. Пожалуй, я чувствовал себя даже лучше, чем недавно, ссадины и синяки уже не так досаждали, хотя суставы рук по-прежнему ныли. Ну и что мне делать с кругляшом из непонятного металла и световым коконом, окутавшим мое тело, а после погасшим? Я провел ладонью по плечам и ребрам, снял с пояса рубаху, надел. Кожа на ощупь осталась прежней, чувствительность ее тоже не изменилась. Может, попробовать подцепить шайбу ножом?

Снаружи донесся приглушенный крик.

* * *

От места, где я оставил Авдея, к болотцу внизу тянулась полоса примятой травы. Подняв перед собой револьвер, я на корточках двинулся в ту сторону. Вскочил, услышав хруст и шелест. В густых сумерках, заполнивших нижнюю часть расселины, трудно было что-то разглядеть. Я побежал, ломая высокие кусты, зацепился за камень, едва не упал, пригнувшись, головой пробил заросли – и остановился на самом краю болотца.

Посреди него торчал затянутый мхом валун. К сидящему на вершине Авдею взбиралось существо, которое я сначала принял за большого тощего пса и лишь потом сообразил, что лапы его заканчиваются подвижными волосатыми пальцами. На длинной шее зверюги поблескивал ошейник с шипами.

Ловко цепляясь за неровности камня, тварь почти достигла вершины, когда я выстрелил ей в спину. Авдей, откинувшись назад, распрямил ноги и ударил ее каблуками в морду. С визгом зверюга свалилась в болотце. По затянутой ряской воде побежали бледно-зеленые волны, тварь фыркнула и встала на все четыре лапы. Темная кровь потекла с выступающего хребта с буграми позвонков. Я прицелился, чтобы добить ее, но тут зашелестели кусты, и на поле боя появилось новое действующее лицо.

– Катран! – завопил Авдей.

Лоснящееся, гладкое, будто вырезанное из черной резины тело рванулось через болотце. Ноги так и мелькали, короткий хвост с вертикальной лопастью баламутил ряску позади. Торчащие по бокам плавники напоминали лезвия секир, их темные кромки бесшумно резали воду.

Миг – и катран очутился возле зверюги. Еще миг – раскрылась и захлопнулась полная клыков пасть – и башка ее отлетела, вращаясь, как волчок, ввинтилась в воду, разбрасывая зеленые хлопья ряски.

Авдей вскрикнул, а мутафаг метнулся ко мне и мгновенно очутился рядом.

Я понял вдруг, что знаю, как расправляться с катранами. Этому меня тоже учили, но не тот человек, от которого я узнал слова вроде «термоплан», «автобус» или «пигмент», не старик с седыми волосами, кто-то другой. Мне много раз приходилось сталкиваться с катранами, опыта хватало – я упал на спину, согнув руку так, чтобы ствол револьвера сбоку ткнулся в черную башку, вонзил его в длинную жаберную щель. Их было по три с каждой стороны, узких складок, под которыми колыхалась мясистая розовая бахрома. Шкура у катранов твердая и скользкая, из плавников их делают лучшие на Крыме ножи; земноводные свирепы, беспощадны и способны победить в драке даже дикого пустынного ящера, но у них есть одно уязвимое место: жабры.

Когти разорвали рубаху на груди, и я трижды вдавил спусковой крючок.

Сбросив мутафага на землю, поднялся на ноги, прицелился в остроносую, с широко посаженными глазами морду, но стрелять не стал. Плавники задергались, все быстрее, быстрее, катран будто хотел взлететь… треугольник хвоста хлопнул по воде, и тварь издохла.

Авдей выпрямился на валуне, глядя на склон за моей спиной. Безголовая зверюга – я вспомнил, что их называют гонзами, – лежала в болотце. Солнце скрылось за горизонтом, расселина погрузилась в вечерний полумрак.

– Эй, следопыт! – позвал я.

Не обращая на меня внимания, Авдей попятился.

За спиной громыхнул выстрел, и пуля вырвала кусок мяса из его плеча у основания шеи. Вскрикнув, Авдей слетел за валун. Я повернулся, направив револьвер в сторону трех людей, спускавшихся к нам через заросли. Идущий первым рябой парень снова выстрелил.

Пуля ударила, будто железный кулак. Глухо екнуло в груди; выпустив револьвер, я упал навзничь. В разрывах рубахи тускло блеснул свет, на миг проступил сквозь кожу – и пропал.

Было больно, но не так чтобы очень сильно. Я свалился головой в болото, ряска залепила нос, глаза, рот. Привстал, кашляя и плюясь, ладонью счистил с лица зеленую грязь. Пуля разорвала рубаху на груди, сплющенный комок металла скатился по животу, не оставив раны.

Ничего не понимая, я сел, стряхнул со штанов пулю и поднял глаза на трех мужчин, подошедших к болотцу. На них были широченные красные шаровары из крепкого сукна, волнами ниспадающего на сапожки с загнутыми носами, короткие красные халаты – кажется, они назывались чекменями – с поясами и портупеями. На ремнях ножи в форме полумесяца. Двое, помладше, щеголяли длинными чубами, растущими посреди бритых макушек, третий, низкорослый толстяк, носил большой черный тюрбан.

В руках у всех были двустволки с толстыми «собачками» и очень длинными прикладами. Я вспомнил, что это оружие называется берданкой, равно как вспомнил и то, что так одеваются гетманы Инкермана.

– Я ж попал! – выкрикнул рябой и бросился к лежащей под валуном зверюге.

Толстяк в тюрбане ответил:

– Почему тогда он жив?

– Значит, промахнулся Евсей, – ответил третий гетман, чей черный чуб был закручен вокруг левого уха. – Что с другим, который на валуне торчал?

За спиной раздался короткий вскрик и звук, какой может издать большой нож, когда его с силой погружают в человеческое тело. Я потер кадык, поняв, что бедняге Авдею конец.

– Готов, готов! – прокричал Евсей за моей спиной. – Может, голову ему отрезать да в Редуте на кол? Не, тащить неохота. А второй мою гонзу убил! Я ж ее столько натаскивал!

Гетман в тюрбане окинул взглядом торчащую из склона машину.

– Вы поглядите: некроз пропал. Теперь к грузовику подойти можно, узнать хоть, что там в нем. А ты не оттуда вылез, малый? – он ткнул в меня стволом.

Я подобрал ноги, готовый вскочить, хотя и понимал, что не справлюсь с тремя вооруженными людьми.

– Старшина, он ей хребет прострелил! – зло продолжал рябой. – Нелюдь поганая, я ж столько возился с ней!

Я вовремя оглянулся, чтобы увидеть, как он подскакивает ко мне, занося кривой нож. Рыжий чуб развевался на ветру, глаза сверкали злобой. Рябое лицо напоминало осенний луг – сухое, желтое, шелушащееся. Евсей попытался вцепиться мне в волосы, но я дернулся, и он лишь сорвал косынку с моей головы. Нож пошел вниз, чтобы впиться в шею, я локтем врезал гетману между ног и вскочил, угодив теменем ему в подбородок.

Удар не прошел даром для нас обоих – рябой полетел в болото, а у меня из глаз посыпались искры. Схватившись за голову, я прыгнул к зарослям – оставалась единственная надежда нырнуть в них и попытаться сбежать, – но черноволосый сделал мне подсечку и опрокинул лицом в грязь.

Раздался плеск, короткое ругательство, возглас… Я оглянулся и замер – черноволосый нацелил на меня карабин.

Евсей медленно пятился, держась за подбородок, старшина с поднятым кулаком стоял перед ним.

– Не трожь его! – велел старшина. – Теперь это раб Дома Гантаров!

Евсей недобро посмотрел на старшину, перевел взгляд на меня и вздрогнул. Зрачки его расширились, он сглотнул и сипло сказал:

– Гордей, Владий, слышьте… у него волосы белые! Грязные, но белые же! Серебряные!

– Ну так и чего? – не понял старшина.

– Да то, что это Альбинос! – взвизгнул Евсей и, подскочив, ударил меня прикладом берданки в лицо. – Альбинос Кровавый, проклятье Инкермана!