Читать книгу Копье прозрения - Андрей Лисьев - Страница 2

Год спустя во внутреннем дворе замка тиун Стефан бьется на саблях со мной и братьями. Обязанности управляющего хозяйством он совмещает с наставничеством ратному делу. Наши клинки стальные, но затупленные, учебные.

Андрей сражается с Василием. Старший брат за год стал еще толще, кожаный панцирь еле налез на него. Сейчас он стоит неподвижно, а Андрей скачет вокруг него, словно шавка вокруг бугая, и наносит хлесткие удары словно плетью. Всерьез Андрей не атакует, ждет, пока Василий выдохнется. Но тот силы бережет, ждет, когда у брата терпение лопнет.

Наш наставник Стефан - тиун отца, сабельному делу учит нас в свободное от поездок за оброком время. Он в сером длинном зипуне и шапке венгерке. С перышком. Перо серое и красиво играет, когда Стефан смотрит на нас строго.

Мой противник – Богдан. Ему лень драться в полную силу. У брата характер переменчивый, хоть и не такой взрывной, как у Андрея, тот вообще порох! За год Богдаша утратил интерес к военной службе и теперь донимает отца своими торговыми планами, один смелее другого. Василию тоже нет дела до урока, другим занята голова. Он невесту себе высмотрел, красотку из рода Бельских, только не торопится отец с нашими женитьбами. Один Андрей послушно отрабатывает упражнения, старается. Аж кончик языка высунул.

– Может, мы тебя, Юрок, в монастырь отдадим? – дразнит меня Богдан.

Стефан замечает его леность и резким ударом тычет меня тростью в живот:

– Шибче, Юрий Дмитриевич! Шибче. Выпад! – командует тиун и оборачивается к дядьке. – Савелий, чего уставился? Смешное что-то увидел?

Я, не сумев сделать выпад нужной глубины, валюсь на песок. Богдан изящным шагом назад уклонился от удара, даже не пытаясь отбить. Учитель фехтования фыркает сердито, но Савелий лишь пожимает плечами.

– Зря ты ему сабельку дал, отрежет себе чего ненароком.

– А что, ему батин двуручный меч сразу дать?

– Ну зачем же – сразу? Только парубок у нас долговязый, нескладный. Несподручно ему с длинными руками сабелькой махать.

Наступает тишина. Старшие братья прерывают урок, прислушиваются. Все выжидают, молчат. Я тоже молчу. По спине бежит струйка пота.

– Копье, – выносит вердикт Савелий.

– Ишь, советчик нашелся, – Стефан вырывает из моих рук саблю и запускает в Савелия.

Дядька уверенно отбивает летящий клинок палкой, сабля соскальзывает и втыкается в песок. Савелий и бровью не ведет, стоит себе, смотрит на качающуюся у его ног рукоятку. Только предательская бледность растекается по его лицу. Братья хохочут:

– Что, Савелий, испужался?

– Цыц! – рявкает Стефан, он тоже бледен. – Брысь в терем!

Братья галдят, но подчиняются. Савелий головы не поднимает. Смотрит на сапоги тиуна и медленно пятится к воротам.

– Странный у тебя дядька.

– Так ты его испугал? Взаправду?

– Испугал, говоришь? Не знаю я смердов, кто летящую саблю способен отбить. Четвертая!

Я снова встаю в позицию, но продолжаю думать о Савелии, который ждет меня за воротами.

Стефан не торопится, словно специально затягивает урок, и я боюсь, что Савелий уйдет, не дождавшись меня. Наконец урок заканчивается, и я выхожу. Он ждет.

***

Мы минуем Березуху, к Савелию не заглядываем и углубляемся в лес. Идем долго, около часа, никакую добычу не ищем. Возле неприметной сосны Савелий жестом указывает сворачивать с тропы.

Здесь лес зарос толстыми березами. Они совсем старые и уже утратили белизну стволов. Кустов нет, и трава растет редко. Подберезовики под стать березам – гигантские, редкие, на широких ножках. Сразу набираю половину корзины. Равнодушный Савелий думает о чем-то своем. Я не мешаю.

Чем глубже в лес, тем сильнее корни деревьев подрыты кабанами, грибов тут точно не будет. Савелий ведет меня дальше.

За березами начинается редкий ельник. Вижу несколько крошечных белых, что растут рядком, словно сыроежки. Их я оставлю на следующую неделю – деток трогать негоже. Ельник густеет и темнеет. Земля покрыта мхом, запах которого заглушает все остальные запахи леса. Я пробую идти быстрее, но Савелий отстает и плетется сзади.

Мы выбираемся на ровную поляну, покрытую ярко-зеленой порослью.

– Стой!

Голос Савелия серьезен, и я подчиняюсь. Дядька нависает надо мной сзади.

– Княжич, а ты видел в нашем лесу ровные поляны?

– Нет, – отвечаю, подавляя смутную тревогу.

Дядька подымает с земли сук и швыряет его как можно дальше. Сук с сочным чавкающим звуком проваливается в траву.

– Топь.

Мы разворачиваемся и обходим «поляну» через бор, заросший папоротником. Грибов тут нет.

Дальше лес – темный, где нет ни травы, ни мха. Зато грибов! Полным-полно! То полянка подберезовиков, то полянка белых. В охотничьем азарте я не сразу замечаю, что лес напоминает поле боя. Повсюду валяются свежие березовые стволы. Густая хвоя елей застит солнечный свет.

– Что здесь случилось? – спрашиваю я.

– Ельник пожрал березняк.

– Это у них война такая?

– Нет. Неправильное слово, – морщится дядька. – Ели, они наследуют березам.

– А березы кому наследуют?

– Соснам. Лес всегда начинается с сосен. Им не нужна тень. Зато бор, когда разрастается, дает тень лиственным деревьям. А ельник родится, когда тень от смешанного леса становится густой. От елей больше всего тьмы.

– А что после елей? Ели последние?

Савелий некоторое время думает.

– Иногда последние, а иногда белки приносят в лес желуди. И появляются дубы. Они и в лиственном лесу появляются. Вот дубы последние. Дуб соседей не любит и, когда разрастается, остается один. Соков земли не хватает другим деревьям. Все достается дубу. Как называется дубовый лес?

– Дубрава, – отвечаю я, как на уроке.

Дубрава есть за рекой, на землях моего будущего тестя. Да, и у меня в этом году появилась невеста. Зовут ее Зося, она младшая сестра Яна и тоже старше меня. Их отец, боярин Роман из рода Ильиничей, владеет Дречилукским уделом чуть ниже по реке.

Я вижу впереди упавшую ель, чьи острые сучья торчат в нашу сторону, будто копья, преграждая проход. Смотрю направо. Под прямым углом к первой там лежит еще одна ель. И слева еще одна. Сломанные ели повалены беспорядочно, тропы нет. Я смиренно ожидаю, что дядька возьмет меня «на ручки» и перенесет в безопасное место. На лице Савелия появляется досада, он молчит, сердится на самого себя. Раз мы зашли в бурелом, значит, дядька зевнул и пропустил нужную просеку. И что там за просека? Одно название. В деревне никто не помнит, когда ее прорубали и прочищали. Савелий мою немую просьбу не замечает, я стал в этом году тяжел, для того чтоб возить меня на закорках. Он достает из-за пояса топор и принимается рубить проход.

Мы идем дальше, и высокая густая трава достигает моей груди. Чтобы уберечь грибы от сора, я подымаю корзинку над головой, но трава вскоре понижается, превращается в яркую осоку. Под ногами чавкает, значит, близится болото. Грибов там точно не будет, и я тяну равнодушного Савелия в сторону.

Передо мной – пень. Огромный распустившийся опенок задранной кверху шапочкой прикрывает второй гриб, поменьше, ко второму льнет ножкой третий, совсем крошечный. Отец, мать и детеныш. Я жалею, что не взял с собой пергамент и вдруг понимаю, что яростно завидую Зосе, у которой есть мать. У меня матери нет.

За пнем мы находим не гриб, а отца Даниила, который стоит на коленях и срезает лисички. Нас он замечает, когда мы подходим совсем близко, и радуется. Щурит близорукие глаза, улыбается, как ребенок.

– Здравия тебе, княжич, и тебе, Савелий!

Настоятель велижского храма нашел время вырваться по грибы, и оттого от уголков его глаз бегут к вискам морщинки, лучики счастья.

– И тебе не болеть, – отвечает Савелий.

– Хороший день! – Батюшка хвастливо указывает на свою корзину. Разного размера благородные грибы завалены сыроежками и лисичками. Шляпка каждого крупного гриба разрезана надвое – батюшка не любит червивых.

Мы переглядываемся, Савелий снимает кузовок и словно нехотя откидывает холстину. Его маслята сплошь одинакового размера, без единой червоточинки.

– Тьфу ты, нечистая сила, – с беззлобной завистью ругается отец Даниил.

Лицо Савелия идет пятнами, словно его ударили. Он отшатывается и накрывает кузовок холстиной. Батюшка ничего не замечает и обращается ко мне:

– Приходи ко мне в храм Библию читать, в субботу.

Я морщусь, но батюшка не отстает:

– Придешь?

– Мы же ее с тобой читали, отче. Там вряд ли что-то новое будет.

– Вот чудак человек, – наигранно удивляется батюшка и, словно актер, оборачивается то в одну сторону, то в другую, будто ищет поддержки у деревьев. – Разве Библию читают ради знаний? Ее читать надо, потому что она мысли в голове мнет, чтоб текли быстрее. Ты ж лик свой по утрам умываешь не для того, чтобы что-то новое в зеркале увидать? Вот так и Библию надо читать. Приходи!

Он пробует отыскать взгляд Савелия, но дядька угрюмо смотрит в лес. Молчание затягивается. Наконец Савелий бурчит:

– Ты бы, отец Даниил, не ходил так далеко. Один и безоружный. Вот в прошлое полнолуние опять человек пропал. Волки, что ль?

– Я человек божий.

– И что? Бог тебе в топь жердю протянет?

Батюшка вместо ответа подымает глаза к небу.

– Ладно, бывай, отче, зайду, – обещаю я.

Мне вдруг становится жаль его, духовный отец, как-никак. Батюшка кивает удовлетворенно и удаляется мелкими шагами. Я смотрю ему вслед, и одна мысль не дает мне покоя.

– А с чего ты так испугался его, Савелий?

– А чего обзывается?

Теперь мне ясно, что угрюмый невозмутимый Савелий на самом деле боится батюшку, как девица жениха на смотринах.

Савелий движется по лесу величаво. Он не кланяется веткам и не увертывается от торчащих сучков. Посохом отодвигает ветки и молодые деревья, попадающиеся ему на пути. Как бы ненароком я придерживаю упругую колючую лапку елки на уровне пояса Савелия, а когда дядька приближается, внезапно отпускаю ее. Дядька невозмутимо отражает ветку посохом и даже не бранит за шалость. Он задумался.

На опушке появляется звериный силуэт. «Кошка?» – собираюсь спросить я Савелия, но конфузливо проглатываю вопрос. Откуда тут кошка? Присматриваюсь – лиса. Маленькая, но толстая. Увидев нас, она снова прячется в зарослях.

В лесу становится теплее, вялые комары собираются вокруг нас, но им не хватает злости, я отмахиваюсь от них лениво. Крапива под стать комарам. Рыжая, пожухшая, она не жалит запястья, щекочет.

– Дядька Савелий, а почему в нашем лесу нет медведей?

– Почему – нет? Есть!

Савелий улыбается и показывает мне меховую кисточку на рукоятке своего ножа. Ею он очищает грибы от листьев и иголок, прежде чем положить в корзину.

– А почему мы их никогда не видали? – не отстаю я.

Улыбка Савелия становится загадочной, он не отвечает.

Мы утыкаемся в стену непроходимого молодняка. Стволы толщиной в руку растут слишком густо, не прорубиться. Мы идем вдоль них словно по просеке. Здесь все исхожено крестьянами, тропа вьется – кажется, что она огибает выброшенные кем-то червивые сыроежки. Я вполглаза смотрю по сторонам, без цели, корзина почти полна. Савелий ведет меня домой.

Просека резко виляет в сторону, и я замираю, чудом сдержав крик. Прямо посреди тропы высится огромный гриб альбинос, полностью белый от корней до самой макушки. Я сразу понимаю, что это за гриб. Породу его никто не знает, нет такой породы. Он появляется из-под снега каждую весну и торчит из года в год, ждет, что его срежут, словно в лица прохожим заглядывает. Но никто не рискует. Старики говорят, что не простой тот гриб, а грибной царь. Старикам верят, вот и не берут гриба, боятся. А как взять, когда стережет его сам Хозяин леса? Оно конечно, кто рискнет срезать грибного царя, тот вправе загадать заветное желание. Но, если желание покажется Хозяину пустяком, – жуткая гибель ждет гордеца. Вот и не хотят тревожить Хозяина леса. Живет он себе в самой чаще, в глубине болот, заплутавшими грибниками и охотниками пробавляется, и пусть его. Не буди лиха! Никто в лес без нужды не суется. Торговые люди собирают караваны, чтобы ехать из Велижа в Жижецк, а на ночь разворачивают табор. Один отец мой ничего не боится, ходит где хочет и когда хочет. Бают, что мир у него с Хозяином леса, потому не боятся князья Друцкие нечистой силы, да кто их, те байки, слушает. Только без страха правит батя своими угодьями, затерянными среди лесов и болот, и смердов пускает на свои земли жить и кормиться. Растят они жито и коноплю, платят оброк чаще пенькой, чем хлебом, молятся богу, да добрых князей Друцких благодарят. Отец продает ту пеньку купцам, богатеет, и всем хорошо. А что про нечистую силу болтают – так говорить не запретишь. Пусть себе говорят.

Вон и Савелий не боится Хозяина. Вот почему отец выбрал его в дядьки! Чудак человек, Хозяина не боится, а батюшку робеет.

Додумать мысль я не успеваю. Тропа приводит к канаве, через которую переброшены два бревна. Почти касаясь шершавой коры, торчит из земли отличный подосиновик. Я же тут проходил на прошлой неделе! Когда успел вырасти? Отправляю гриб в корзину, к собратьям, облепленным палыми листьями. Мне лень очищать от них грибы. В глаз мне попадает соринка, я часто моргаю. Лес словно срывает покров, и через набежавшую слезу я вдруг вижу целую полянку подосиновиков. Всего дел-то – пролезть под кустами. Я становлюсь на четвереньки и ползу, чувствуя, как цепкие ветки впиваются в ткань на спине. Особо вредная колючка добирается до кожи, но мне все равно, азарт охватил меня. Я набираю отличных, крепких, пахнущих летом грибов, прямо в подол рубахи и, не разгибаясь, лезу обратно к Савелию. Как вдруг кто-то срывает с меня шапку! Закипая от гнева, я оглядываюсь в поисках обидчика. Савелий хохочет: шапка висит на ветке. Я тоже смеюсь, роняя только что собранные грибы в траву.

– А ты, княже, жадный, – говорит Савелий, отсмеявшись. – Мог бы и белкам оставить.

Но я не чувствую себя виноватым.

– Не. Не жадный, а настойчивый. Должны же у меня быть качества, благодаря которым мои пращуры стали князьями? – торжественно пересказываю слова отца.

Савелий хмыкает, расстилает холстину и высыпает содержимое моей корзины. Перебирает и ворчит:

– Зачем лопухов набрал? Дешевое тщеславие. Учу тебя, учу…

Гигантские шляпки подберезовиков слишком мягкие, они отваливаются от ножек и расползаются в руках.

Ой не простой мужик Савелий! Словечками бросается не мужицкими. «Тщеславие». Разве так мужики говорят? У них короткие рубленые фразы, без красивостей. И слова короткие, из трех слогов, не более. «Лишний» слог смерды обычно глотают. У них «врона» вместо «ворона». Содержимого дядькиной корзины я не вижу, она аккуратно прикрыта холстиной от листопада. Видать, основательность – еще одна причина назначить Савелия мне в учителя.

Пока я ищу причины, дядька наводит порядок в моей корзине, и мы идем дальше. Тропа сливается с Королевской дорогой. Дорога заросла мхом, она брошена столетия назад. Меня тяготит молчание.

– А почему эту дорогу называют Королевской? – спрашиваю просто так, лишь бы что-нибудь спросить.

Савелий презрительно сплевывает:

– Ни короли, ни князья дорог не строили. А эта вообще странная: ведет из ниоткуда и упирается в реку, где нет и никогда не было моста.

Дядька идет сторожко, косится в сторону: ждет, когда снова появится наша тропа. Не нравится ему Королевская дорога. Тревога передается мне.

– Реку я тоже не люблю. Мужики окрестные обезрыбили ее, рыбачить на лесные озера ходить станем. Вот там улов! Караси – во! – обещает Савелий и показывает лопату-ладонь. – Чисто твои карпы с ярмарки.

Мы возвращаемся на тропу, лес снова другой. Палая листва покрыла землю и громко шуршит под ногами, забивает собой иные запахи. Сквозь кроны высоких деревьев на меня обрушивается солнечный свет. Осень близко, но солнце еще яркое, с радостью подставляю ему лицо.

– Шагай, шагай, княжич, – ворчит Савелий и добродушно подталкивает меня в спину. – Вот наступит Воздвиженье. Земля сомкнется, перестанет питать соками и грибы, и деревья, застынет. И нам на печь забиваться скоро. Синичку, что ли, завести?

Порыв ветра срывает с деревьев облако листьев. Они медленно покачиваясь, опускаются на землю. Солнечный свет играет всеми оттенками осенних цветов: желтый, зеленый, коричневый, багряный… Пока облако не редеет, я любуюсь им, задрав голову.

Руки устают, и корзина становится неподъемной. Какое-то время я перекладываю ее из руки в руку, но в конце концов прижимаю к груди. Так и иду, вдыхая аромат грибов. Корзинка – с горкой! Я совершенно счастлив!

Сквозь строй деревьев виднеются крыши хат, но Савелий не хочет идти по околице. Ворчит:

– Все бы тебе хвастать добычей и дразнить крестьян!

Мы забираем в сторону. Справа от нас вереница баб возится среди пожухлой травы. Это бабий лес. В нем нет кустов, только сосновые стволы. И настоящих грибов тут нет, попадаются одни сыроежки, и те редко. Зато летом полно земляники, аж обувка краснеет. Сейчас для ягод не сезон, бабы, как и мы, вышли по грибы. Тут и там мелькают цветастые платки, бабы перекрикиваются звонкими голосами, чтобы не потеряться. У них маленькие нарядные корзинки, чтобы нести не тяжело было. Мы незаметно проскальзываем мимо.

– Дядька Савелий, а я у тебя заночую?

– Чего так?

– Братья воевать собрались, в Торопец поедут. За трапезой снова станут ныть, что король их не ценит, отец уделов не режет. А потом напьются и в сотый раз расскажут, как год назад отразили русский набег. Может, подерутся еще. Или песни горланить станут. Надоело. Скука. Не хочу я.

Савелий, прежде чем ответить, смотрит на небо. Выдавливает, словно нехотя:

– Ладно.

Но я вижу, что он доволен.

В лесной хижине уютно и тепло, в густой грибной дух вплетаются странные сладковатые нотки. Мед, что ли? Я с облегчением ставлю корзину на земляной пол, скидываю сапоги и валюсь на набитый сеном тюфяк в углу. Сразу же засыпаю, предоставив Савелию разбираться с «уловом».

***

– Княжич, вставай, беда! Бежать надо!

Савелий выглядит так, словно не ложился.

– Что стряслось?

– На замок напали!

Вскакиваю и бегу вслед за Савелием прямо сквозь заросли, ветки хлещут по лицу. Мне не больно. Велижский замок окружен огнями, слышен лязг оружия и амуниции. Солдаты. Бесшумными тенями мы проносимся мимо.

Почти сразу я понимаю, что оборона вот-вот рухнет. Слышу, как отец изрыгает проклятья с вершины замковой Вежи. Отборные ругательства заглушает звон мечей.

– Эх, холопы продали господ! – говорит Савелий и презрительно сплевывает под ноги.

Он резко останавливается, толкает меня в придорожную канаву, падает рядом сам. Мимо на рысях проносится отряд конных. Во главе меж двух факельщиков Ян Ильинич нетерпеливо стягивает с плеча лук. Дядька смотрит им вслед, вздыхает:

– Не выдюжит один князь Димитрий. Пошли, княжич!

Я хочу к отцу, но Савелий тянет меня в лес, к болоту. Иду к болоту.

Светает. Я покорно стою на кочке, проворный Савелий рубит молодые деревья и стелит гать. Иногда он бесцеремонно, как маленького, переносит меня с кочки на кочку. Я стараюсь пореже дышать. Болотная сырость заполняет грудь вязкой тяжестью, но Савелий не обращает внимания на запах топи. Следующая кочка неустойчива, я с трудом удерживаю равновесие.

– Эх, Юрий, подвел я старого князя, – вздыхает Савелий, резко обернувшись ко мне.

Он смотрит на что-то за моей спиной, я хочу обернуться, но боюсь свалиться с кочки. Очень четко вижу, как лицо Савелия бледнеет, а из груди его вырастает треугольный наконечник. В глазах Савелия тоска, он поворачивается к болоту, словно хочет еще разок посмотреть на обманщицу топь, покрытую маняще свежей травой. Тяжело, словно дуб, дядька рушится, расплескивая лицом вязкую жижу. Из спины его торчит черно-белое оперение арбалетного болта. Белая серединка краснеет, пропитываясь свежей кровью, темное пятно медленно расползается по старому кафтану. Я не отрываясь смотрю на секунду назад источавшее звериную силу тело, на могучего человека, разом превратившегося в беспомощную куклу, пока меня грубо опутывают толстой веревкой, плотно прижимая мне руки к бокам.

– Пшел, щеняка! – слышу я грубый приказ, сопровождаемый рывком веревки.

Наконец я отвожу взгляд от тела Савелия и вижу солдат в великокняжеских доспехах. Покорно иду обратно к замку.