Читать книгу Не прощаемся. «Лейтенантская проза» СВО - Андрей Лисьев - Страница 4

Начальство решило, что знакомство с десантниками лучше начать с дивизионного госпиталя, и отправило «Прозу» в Берислав отвезти заболевшего солдата.

Лицо Мурата одного цвета с листом направления, который он прижимает к груди ладонью. На сгибе локтя левой руки – рюкзак. Мурат садится в минивэн:

– Один вопрос – на-хе-ра?

Ругательство он произносит по слогам. Это не первый подобный вопрос, который «Проза» слышит от рядовых.

На перекрестке – указатель: налево – Херсон, направо – Берислав. «Проза» поворачивает направо.

– Для меня самым ярким эпизодом был проход через Чернобыльскую зону, – рассказывает Мурат, – такой драйв! Прямо «Безумный Макс» какой-то! Я увидал все! Даже о чем и мечтать не смел. И саркофаг, и брошенные дома, и рыжий лес!

– Не страшно было?

– Вы про радиацию? Нет, не страшно. Страшно было потом.

«Проза» молчит. А Мурат продолжает:

– Например, нам сказали, что у хохлов нет авиации, но потом прилетел вертолет с двумя полосками и обстрелял дорогу. Мой лучший друг погиб. Он в кабине сидел. Потом Буча, Ирпень…

Мурат замолкает. «Проза» взмахом руки приветствует солдат на блокпосту.

– Если бы мне предложили еще раз… Нет, ни за что! Война не имеет смысла. Никакая война не имеет смысла.

«Проза» с удивлением смотрит на собеседника. Лицо Мурата угрюмо.

Информационное обеспечение специальной военной операции полностью провалено. С рядовыми контрактниками никто не разговаривал ни тогда, ни сейчас. Зачем, почему мы пришли на Украину? С кем мы воюем? Никто нашим десантникам не объяснял. Они жили на учениях в палатках в белорусском лесу, собирались уже уезжать, когда поступил приказ… и они поехали на юг. Солдаты не видели ни Путина на Совете национальной безопасности, ни обращения Путина к нации – ничего. Ни одной мало-мальской политинформации. Для «Прозы», несостоявшегося советского офицера-политработника, это открытие неприятно. Рядовые видят перед собой только бруствер окопа и не видят цели войны.

– Но, с другой стороны, – говорит «Проза» Мурату, – вон, наш мэр Собянин. Хороший мэр, при нем город стал лучше. Но он же тоже с населением практически не общается. С низами. Он работает на президента, вверх. Ему лоялен. Печать времени.

Ответ не нравится самому «Прозе», но они уже приехали. «Проза» паркуется у главного входа дивизионного госпиталя, под который отведен один из корпусов городской больницы.

Начальник госпиталя, с позывным «Купол», стриженный наголо блондин со шрамом над левой бровью, сидит на лавочке у входа в приемный покой, тут есть тень от деревьев. «Купол» закуривает и говорит:

– А меня в эту войну преследуют кровати.

Сигарета то и дело исчезает в его огромных крепких ладонях.

– Еще в январе перед учениями в Белоруссии собрал персонал и говорю: «Купите себе раскладушки или складные кровати». Кто-то стуканул, на меня начальство наехало: «Ты зачем подчиненных на деньги ставишь?» А я что? Я ж, чтоб им удобно было, чтоб на земле зимой не спать.

Начальство «Купола» как раз проходит мимо – позывной «Зеркало», два ордена Мужества еще до спецоперации. Начальник медслужбы видит в «ситроене» (боковая дверь сдвинута) пятилитровку кубанского коньяка с надписью «Zа победу», сделанную на этикетке фломастером:

– Вот это я понимаю! Можно служить!

«Проза», гражданский шпак, скалит зубы. У «Зеркала» звонит телефон, и начмед ВДВ уходит.

«Купол» затягивается, смотрит начальству вслед, на затылке топорщатся три вертикальные складки.

– И вот выходим мы из Бучи, и в Гомеле меня встречает фура с кроватями для госпиталя. Куда мне целая фура? В поле? Это ж даже не КамАЗ. Первый раз я попытался забыть фуру с кроватями в Белоруссии. Переводят нас в Белгород, начальство тут как тут: «Где кровати? Государство старалось, мы выбили тебе их, а ты?» Хорошо, что белорусы фуру не тронули, привезли мы кровати в Белгород. А потом я потащил их за госпиталем в Попасную. А дальше? Короче, второй раз я «потерял» кровати на Донбассе. Отдал их в местную больницу, люди счастливы. А я… дрожу. Вдруг опять придут и спросят. Куда мне их? Сюда тащить?

«Купол» знакомит «Прозу» с главным врачом больницы, на территории которой развернут госпиталь, а сам уходит.

Бодрый сухой старик Виктор Иванович то и дело теребит рыжие подпалины на седых усах – результат непрерывного курения. Он показывает гостю достопримечательности Берислава.

Вот – кладбище Крымской войны, где хоронили умерших раненых, старинная полуразрушенная часовня, самих могил не осталось, лишь один каменный крест на бугорке среди выжженных солнцем колючек.

На окраине города – православный храм, выстроенный без единого гвоздя, синие деревянные стены, внутри прохладно. Пока «Проза» ставит свечи, Виктор Иванович беседует с батюшкой.

«Проза» с Виктором Ивановичем – в одном рукопожатии от легендарного белорусского партизана, Героя Советского Союза, Кирилла Орловского, который после войны был председателем не менее легендарного колхоза «Рассвет». Выясняется, что дед «Прозы» и дядя главврача работали с лишившимся за войну обеих рук Орловским.

Теперь Виктор Иванович просто родной человек, «Прозе» хочется обнять его.

Главврач рассказывает о деревне Змеевка, где потомки плененных под Полтавой шведов пели песни на старошведском языке королю Швеции. А король, к приезду которого заасфальтировали дорогу, слушал и плакал.

После экскурсии Виктор Иванович предлагает выпить кофе. Они идут по больничным коридорам в кабинет главврача. «Прозе» обидно и неожиданно натыкаться на холодные колючие взгляды женщин, особенно тех, кто в возрасте его матери. «Я же им ничего не сделал! Откуда столько холода?» – думает «Проза».

А вот на Виктора Ивановича они глядят по-другому. В их взглядах светится вечная женская надежда спрятаться от невзгод за сильную мужскую спину. И старик главврач – тот, на кого можно опереться и заново отстроить государство вместо ушедшего украинского.

В кабинет входит мужчина в спецовке и рассказывает Виктору Ивановичу о нехватке мощности насоса для больничной скважины. Мужчина говорит по-украински, но едва речь заходит о технике, переключается на безупречный русский. Демонстрация для гостя?

Едва он уходит, «Проза» спрашивает об этом главврача, Виктор Иванович лишь пожимает плечами.

– Херсон – русский регион?

– После войны «западенцев» сюда много завозили.

– На ассимиляцию?

– Так что пополам, – игнорирует вопрос главврач.

– А голосовали за Партию регионов? За пророссийских? – «Прозе» не терпится оценить перспективы предстоящего референдума о воссоединении.

– Голосовали обычно за коммунистов, – улыбается Виктор Иванович.

«Проза» возвращается к госпиталю и садится на скамейку в тени деревьев. Жарко. Все ждут артистов.

Рядом – здоровый на вид боец, в летнем маскхалате на голое тело, на голове бандана. Топчется на месте. Подойти не решается.

С крыльца, хромая на левую ногу, спускается покурить «Акация», артиллерийский подполковник.

– Вспомнил я вам историю, – «Акация» заранее смеется, запрокидывая узкое лицо вверх и сверкая золотым зубом. – Знал я одного подполковника, который вел колонну, а укры подожгли траву. Не видно не зги! И как начали минами лепить. И пришлось этому подполковнику бежать впереди колонны с фонариком. Бежит он, слушает разрывы и думает: «Какого… я тут делаю?» А из «тигра» сзади кричат: «Товарищ полковник, бегите помедленнее, мы вас теряем!» И побежал подполковник помедленнее. Навстречу БМД, обрадовались. Он им: «Будете головным дозором», а они: «А мы дороги не знаем». – «Хрен с вами, становитесь в колонну».

– А подполковник знал, куда бежать? – перебивает «Проза».

– Да, знал я дорогу!

– Так это были вы?

– Ну да, – «Акация» отмахивается. – Обстрел прекратился, из пожара выбрались, на блокпосту спрашивают: «Размер колонны?» – «28 транспортных средств», – отвечаю. Какое там! Оказалось, что длина колонны – 92 машины и бронетехники. Они в дыму все потерялись, колонну увидели, все решили, что я знаю, куда идти, и присоединились!

Кстати, «Акация» – это не позывной, а кличка. На выходе подполковник наступил на ветку акации, шип пробил и ботинок, и ногу. Теперь «Акация» в госпитале, а кличка заменила позывной.

– Зато у нас в артиллерии нет «пятисотых». Всем дело найдется, даже трусам.

«Пятисотыми» называют тех военнослужащих, кто решил досрочно расторгнуть контракт. Видимо, термин родился по аналогии с «двухсотыми» – погибшими и «трехсотыми» – ранеными.

У «Акации» отекла раненая нога, он уходит в здание.

Рядом останавливается бронеавтомобиль «Тигр», весь в отметках от пуль и осколков, пыльный по самый пулемет на крыше.

Из него двое солдат выводят третьего – калмыка. Он контужен.

– И борода сгорела, – калмык трет левую щеку, на которой бакенбард повис рыжими клочьями.

Товарищи уводят раненого в приемный покой.

Возвращается «Купол» и включает на смартфоне песни своего сына, чтобы «Проза» послушал и высказался.

Вскоре на территорию больницы въезжает колонна из двух «рено-дастеров» и КамАЗа. Это опекающая Берислав администрация Пскова привезла коллектив балалаечников выступить перед ранеными.

Пока артисты поют и играют, «Проза» стоит спиной к импровизированной сцене на борту КамАЗа и лицом к зрителям. Ему интересно, как люди отреагируют на живую музыку? Три десятка человек сидят на стульях в тени каштанов.

Сейчас на лицах раненых зажатость, каждый поглощен страданием. Но где-то к четвертой песне музыка делает свое дело. Лица смягчаются, люди начинают получать удовольствие. К седьмой композиции вся аудитория увлечена представлением. Но есть исключения.

Лица пары врачей, нашедших время для концерта, по-прежнему хмурые. Не оттаяли. Не отпустило.

И есть еще один раненый, встретивший «Прозу» враждебно, когда тот вошел в его палату: «Все равно правды не напишите!» Сейчас парень сидит в стороне, не отрываясь от телефона, всем своим видом демонстрирует протест и неприятие концерта.

Зачем пришел тогда?

Артисты раскланиваются под аплодисменты публики и уезжают.

Калмык зажимает нос рукой нос и делает выдох:

– О! Воздух из уха выходит!

– Алексей, – говорит ему медик в зеленом халате, – это значит – барабанная перепонка повреждена.

Раненые уходят в здание госпиталя.

Все ожидали, что на звуки балалаек подтянутся гражданские больные, но никто не пришел.

«Проза» возвращается на прежнюю скамейку.

Солдат в бандане и маскхалате по-прежнему тут. Просит закурить.

– Не курю.

Знакомятся, бойца зовут Иван. «Проза» ведет его в магазин. Покупает еды и просит рассказать пару историй.

«Проза» заметил, что солдатам требуется время привыкнуть к его расспросам. В отличие от офицеров, рядовые зажаты.

Иван, будучи контуженным, две недели назад сбежал в самоволку, по возвращении в госпиталь его выписали. Прибывший за ним из полка КамАЗ пробил колесо, Ивану велели ждать, и вот он с утра послушно сидит на скамейке. Каждое слово из него приходится вытягивать.

– А ты раньше был ранен?

– Да. Весной попал под фосфор.

– Долго лечили?

– Четыре месяца в госпитале, пересаживали кожу с бедра на бок, – он задирает куртку, демонстрирует малозаметный шрам и собирается снять штаны.

«Проза» жестом останавливает его и поясняет, какие истории ему нужны.

– На моих глазах комполка убило. Мина! Без каски был…

«Проза» ждет продолжения.

– А еще мы однажды снайпершу поймали. Ну не совсем мы. Мы карточки местным раздавали – куда звонить, если встретят незнакомого. И вот прибегает женщина, говорит, видели чужачку. Мы бегом! Нашли только лежку, винтовку и вещи. Решили село прочесать, а ее уже местные жительницы поймали и прилично так космы ей надергали. Еле отбили.

– А что потом?

– Сдали фейсам… биатлонистка… оказалась…из Прибалтики.

– Это здесь было?

– Нет. Попасная.

Он некоторое время молчит.

– А раньше где служил?

– СОБР, снайпер. Я вашу Москву хорошо знаю.

– А сейчас снайпер?

– Не. Пулеметчик.

«Проза» вспоминает, как в юности один раз стрелял из РПК.

– Говно, а не пулемет. ПКП лучше, – авторитетно заявляет Иван.

– Почему?

– Три магазина… стволы перегреваются… он начинает пулями плеваться. Видно, как пули впереди на землю падают… Рядом совсем.

– А автомат?

– Автомат лучше. Пять магазинов выдерживает, а потом тоже… плюется… надо дать стволу остыть.

Во двор госпиталя влетает пыльный зеленый автобус «Богдан», весь изрешеченный пулями, осколками, на грязном борту небрежно намалеван зеленый крест и несколько букв Z.

Из кабины вываливается маленький тощий пожилой шофер:

– У нас тяжелый!

«Проза» с Иваном бегут к кормовой двери автобуса, откуда двое ополченцев вытаскивают носилки. Из приемного покоя уже выбегают медики. Им помощь не требуется. Раненый в одних трусах, желтое лицо посечено осколками, поперек груди бинт.

– В сознании? – кричит санитар справа.

– Нет! – отвечает водитель автобуса.

Стопы раненого безжизненно болтаются, когда носилки уносят в приемный покой. Санитарный автобус уезжает так быстро, словно его преследуют.

«Проза» и Иван возвращаются на скамейку.

– А куда была рана? – спрашивает солдат.

– Я видел на груди повязку.

– Не показывай на себе! – резко обрывает боец «Прозу». – Нельзя!

Они молчат.

Через пять минут из главного входа двое санитаров выносят носилки с телом в черном пакете, грузят в госпитальную «санитарку» – двухосный КамАЗ с кунгом – и уезжают. Вот так вот, почти на глазах «Прозы» умер человек. Пять минут, и все.

«Купол» выходит покурить, садится рядом на лавку:

– Черные пакеты словно растут под деревом. Мы их увозим, а они появляются снова, то больше, то меньше. Но никогда они не исчезают.

«Проза» в недоумении смотрит под дерево, откуда уехала труповозка.

– Не здесь. Это фраза с прошлого места. Я тогда подумал об этом. Сюр какой-то.

«Купол» тушит окурок.

Вопрос Ивана «Проза» не слышит, только ответ начальника госпиталя:

– В спину, истек кровью… Они его пустого уже привезли. Мы ничего не смогли сделать. И неизвестно, ни кто он, ни откуда.

– А жетон?

– Не все его носят, – отвечает Иван и вытаскивает свой жетон поверх маскировочной куртки.

У него, как и у «Прозы», на одной цепочке с жетоном крестик.

«Купол» уходит.

– Давай я тебе почитаю. У меня есть рассказ про смерть. Короткий. Мне важно твое мнение.

«Проза» идет в машину за сборником, куда включены его рассказы, а когда возвращается, видит молодую женщину на соседней скамейке. Тени деревьев на больничной аллее немного, значит, ей тоже придется слушать. Девушка утыкается в телефон. «Проза» читает вслух три коротких рассказа.

Ивану они нравятся. После третьего «Проза» вспоминает Пушкина и Наталью Гончарову:

– Девушка, мы вас не раздражаем?

– Нет, хорошие рассказы.

– Иван, извини! – «Проза» хлопает солдата по плечу и пересаживается на скамейку к женщине.

Она – вдова комбата, который погиб, спасая своих солдат. У нее двое детей.