Читать книгу Среда выживания - Андрей Ливадный - Страница 2

Мы проиграли схватку со стихией.

Масштаб надвигающейся катастрофы трудно было вообразить.

Непогода обрекла едва живых людей на мучительную агонию.

Я ничего не могу сделать. Нам не хватило скудных неприкосновенных запасов посадочных модулей, чтобы выдержать изоляцию. Силы на исходе…

Андрей Игоревич Русанов.

Последняя запись в личном дневнике

Пандора. Три месяца спустя…

Дождь хлестал, не прекращаясь ни на минуту. Мутные потоки воды неслись по давно опустевшим улицам, катили угловатые камни; порывы ураганного ветра сминали пелену непогоды, кое-где во вспышках молний виднелись разрушенные каркасы типовых построек первичного колониального поселения.

Раскаты грома звучали все отчетливей, все ближе. Склоны и вершины горных хребтов тонули в непроницаемых облаках.

Вода везде. Она низвергается с небес непрекращающимися ливнями, бьет под напором из трещин в скалах, срывается в пропасти гудящими водопадами, беснуется в теснинах ущелий бурными, стремительными, порожистыми реками.

Лишь несколько городских зданий стойко сопротивлялись напору стихии. Школа, мастерская по ремонту сервомеханизмов и офис колониальной администрации возвышались мрачными утесами; несущиеся по улицам реки пенились, разбиваясь об их прочные цоколи. Брызги долетали до пустых оконных проемов, ветер гулял по этажам, мельчайшая водяная пыль оседала на стенах, сбегала каплями по сохранившемуся пластику отделки.

«История колонизации Пандоры» – стереоснимки на стенде в вестибюле опустевшей школы безнадежно испортила вода, изображения поблекли, покрылись рыжеватыми потеками.

Дождь все хлестал.

Здания, граничащие со скалами, превратились в каскады водопадов. Вода вырывалась из окон и дверей, пенясь, сбегала по ступеням лестниц, террасам.

Главная улица опустевшего города вела к отвесной каменной стене, затем ныряла под арочный свод.

«Колониальное убежище» – гласила потемневшая рельефная надпись над просевшими шлюзовыми воротами, запирающими вход в частично затопленный наклонный тоннель.

* * *

Лера ненавидела себя.

Желание жить боролось с мечтой о смерти. Страх – неизменный судья поединка – изо дня в день констатировал ничью.

Она медленно и бесцельно брела по темным помещениям технического уровня старого колониального убежища, мимо истощенных людей, уже похожих на тени. С низким гулом вращались лопасти огромных промышленных вентиляторов. Потоки влажного воздуха пробиралил до костей промозглым холодом.

Кто-то узнавал ее, находил силы кивнуть, кто-то отворачивался, пряча взор, иные не шевелились – им уже стало все равно.

Ее блуждающий взгляд замечал все больше влажных пятен в окаемке из минеральных солей. Кое-где они сливались в сплошную шелушащуюся коросту. Иногда по тонким неровным линиям на стенах удавалось сосчитать, сколько раз вода прорывалась в бункер.

Осветительные панели едва тлели.

Инстинкт самосохранения постепенно сдавал позиции, начинал проигрывать схватку. Выхода нет. Ежедневный рацион урезали – спустя месяц после начала проливных дождей запасы в убежище почти закончились, а единственному молекулярному синтезатору не хватало энергии для нормальной работы.

Она свернула наугад, остановилась подле дверного проема. В небольшой комнате кто-то жил. Лера увидела лежащий на столе кусок пищевого концентрата, внешне похожего на хлеб, и рот мгновенно наполнила слюна. Голова резко закружилась от неодолимого желания впиться зубами в разбухший от влаги мякиш, и только граничащая с обмороком слабость не позволила это сделать. Она пошатнулась, придерживаясь рукой за стену, вошла в тесное помещение. Может, его обитатель уже умер, и мне никого ни о чем не придется просить? – промелькнула в помутившемся рассудке жестокая надежда.

* * *

Егор Бестужев вздрогнул, стряхивая оцепенение. Нормальный сон остался в прошлом. Краткие периоды забытья в промежутках между внезапными прорывами воды отдыхом не назовешь – так, маета, тяжелая, настороженная дрема.

Нет, звук шагов не послышался. После недавней имплантации он едва не сошел с ума от частых галлюцинаций. Рассудок постоянно балансировал на грани двух мироощущений. Кибернетический расширитель сознания искал, но не находил периферийных устройств. Вода отсекла ангары с техникой, уничтожила компьютерную сеть, и болезненные приступы раздвоения личности превратились в бессмысленное, жестокое испытание.

Сумеречное зрение то появлялось, то исчезало. Глаза Егора слезились, сейчас он различил лишь силуэт, замерший в дверном проеме.

– Заходи, – видеть никого не хотелось, но не прогонять же… Он встал, присмотрелся, пытаясь узнать в истощенной женщине образ из недавнего прошлого. Худоба, граничащая с дистрофией, – отличительная черта землян, следствие постепенного угасания организма в период затянувшегося на десятилетия криогенного сна.

Лера Одорина. Планетолог, наконец подсказала память.

Зябко кутаясь в лохмотья, она смотрела мимо него, на кусок хлеба. Бескровные губы мелко дрожали. На миг Бестужева окатила волна отвращения, затем вдруг вспыхнула злоба, прояснившая зрение. Он невольно перехватил взгляд Одориной и тихо сказал, задавив эмоции:

– Бери. Ешь.

Дрожащая рука Леры непроизвольно потянулась к куску хлеба. Голод сильнее разума. Он сводит с ума, заставляет совершать поступки, которые раньше показались бы дикостью.

Синеватый рисунок вен четко проступал сквозь бледную кожу ее руки. Темные круги под ввалившимися глазами неузнаваемо изменили черты. Она ела торопливо, неряшливо – крошки падали на пол. Желудок Егора ответил спазмом, в мыслях промелькнула и тут же угасла звериная жадность. Он судорожно сглотнул, задержал дыхание. Голова кружилась. Вдруг начало подташнивать.

Где-то в глубинах бункера глухо взвыла сирена.

Прорыв воды?! – воля к жизни встрепенулась на уровне инстинкта, но предельная усталость тут же погасила ее. Егор едва держался на ногах. Несколько перевернутых ящиков, застеленных ворохом влажного тряпья, неодолимо тянули к себе, и он сдался.

– Не пойдешь?

– Нет. Я только что с дежурства, – он прислонился спиной к стене, закрыл глаза.

Лера торопливо доела хлеб, подсела к нему, прижалась, пытаясь согреться, отнять частичку тепла.

– А если никто не пойдет? – тихо спросила она.

Сквозь лохмотья одежды он чувствовал ее тело. Кожа, кости и дрожь.

Осветительная панель, сочащаяся желтоватым светом, несколько раз мигнула. Сирена захлебнулась и смолкла.

Он зябко и неприязненно передернул плечами.

Одорина поняла: ей тут не рады. Она покорно встала, собираясь уйти, но взгляд внезапно выхватил из сумрака прикрепленные к стене листки, они резко диссонировали с обстановкой, невольно привлекали внимание.

– Твои рисунки? – Лера нерешительно остановилась. С удивлением и оторопью она рассматривала скупые карандашные наброски. Первое ощущение – Бестужев сошел с ума…

Ребристая глотка вмерзшего в лед крейсера хонди. Проломленная пасть шлюза. Неподвижные тела хондийских бойцов, скованные лютым холодом, припорошенные снегом на границе искрящегося света и антрацитовой тьмы. Композиция вызывала инстинктивное отторжение, некоторые, наиболее отвратительные для человеческого восприятия детали были прорисованы тщательно, реалистично, остальные смазаны, заретушированы.

Листки пластбумаги частично накладывались друг на друга, образуя коллаж.

Десятки образов, искаженных болью, страданием, смертью, смотрели на нее со стены.

Эшранг с перебитыми крыльями, в стремнине мутного порожистого потока. Его клюв полураскрыт в немом клекоте, безвольные складки кожистых крыльев волнистой судорогой стекают в грязь. Косой дождь превратил лоснящуюся шерстку в свалявшиеся клочья. Мощные лапы нелетающей птицы судорожно вцепились в камни, глаза выпучены, веки набрякли морщинами, в облике – абсолютная безысходность, понимание – еще секунда, и несущаяся с гор вода собьет его, потащит вниз, ломая кости, обдирая кожу…

На следующем рисунке был изображен ц’ост. Существо, способное к мгновенным метаморфозам, практически неуязвимое, попало в ловушку тектонического разлома.

Пламя недр пожирало его. Передний план изображения заполнял огромный, полный отчаянья глаз и невероятно длинная рука, похожая на канат из обнаженных, покрытых ожогами кровоточащих мышц. Стадия незавершенной метаморфозы, тщетная попытка спастись, вырваться из всплеска пузырящейся лавы.

Лера вдруг перестала дышать. Следующее изображение оглушило ее.

Низкий свод затопленного тоннеля. Пузырь воздуха под потолком. Обрывки кабелей. Разбитая осветительная панель. Неузнаваемое, искаженное агонией человеческое лицо.

Спазмом сдавило грудь. Голова резко закружилась. Ей не хватало воздуха.

И снова хонди. Фрагменты разорванных тел. Бурые кляксы хитина на подтаявшем от крови льду. В центре изображения – массивная фигура мутанта: обросшего черной шерстью человеческого подобия, с жадностью пожирающего теплую плоть.

Бескрайние льды.

Пламя извержений.

Низкие клокастые тучи. Ослепительные ветви молний. Штрихи дождя.

Нагромождения космических кораблей, либо вмерзших в лед, либо сбитых в бесформенные груды стремительными потоками талых вод.

Сиротливый луч солнца, пробившийся сквозь облака, осветивший изувеченный корпус серва, – на броне механизма видны следы когтей, грудной кожух смят ударом неистовой силы, ядро системы вывалилось наружу, планки нейрочипов болтаются на разлохмаченных обрывках оптических волокон, словно внутренности, а на дне траншеи – пустые обойменные лотки и тусклая россыпь гильз.

Лера пошатнулась, придерживаясь рукой за влажную, шероховатую стену.

Егор Бестужев сидел, низко опустив голову.

– Откуда в тебе столько злобы? – Одорина вновь покосилась на рисунки.

– Злобы? Я рисую то, что видел, пережил. Лучше уходи. Не лезь в душу.

Земляне и пандорианцы плохо понимали друг друга. История колонизации Пандоры полна трагизма, но если коренные уроженцы планеты привыкли смотреть в глаза реальности, то люди с Земли отвергали ее, видели в окружающем лишь крах надежд, лживые обещания, они чувствовали себя обманутыми, похороненными заживо, бессильными что-либо изменить.

Одорина не ушла. Она робко присела на край перевернутого ящика, замерла, глядя в сумрак.

– Зачем вы вообще покинули Землю? – с ожесточением спросил Егор. После имплантации он получил доступ к огромным объемам данных, смог воочию увидеть величайшие города потерянной навсегда прародины, с внутренним трепетом познал техническую мощь цивилизации. – Почему вы бежали?

– Ты никогда нас не поймешь, – всхлипнула она, придвинулась ближе, вновь инстинктивно ища спасения от холода и безысходности. Ее глаза закрылись. Егор машинально гладил спутанные волосы, испытывая растущее отвращение к себе. Земляне казались ему нерешительными, мягкотелыми, эгоистичными.

Научная интеллектуальная элита – так называл их Русанов. Он говорил: в экипаже «Прометея» не было случайных людей. «И мы надеялись, – с ожесточением думал Егор. – Надеялись, что все изменится с пробуждением «спящих»!»

Одорина вдруг обмякла, тяжело и безвольно навалилась на его плечо.

Потеряла сознание.

Он высвободился, проверил ее пульс, подложил под голову Леры ворох влажного тряпья.

Тяжелые мысли ворочались, как булыжники.

Надежда умерла. Нам не выжить. Месяц назад все пошло прахом. Внезапный удар землетрясения нарушил герметичность убежища, вода хлынула в бункер. Русанов погиб на глазах Егора. Его сбило и унесло бесноватым потоком. Оборудование, собранное по крохам, уничтожено. Единственный генератор работает на износ. Протянем еще неделю или две. И что дальше?

Выхода нет, но и сидеть сложа руки невыносимо.

Егор встал и медленно побрел на звук прорвавшейся в бункер воды.

* * *

Трещина в стене оказалась небольшой. Ревун отключили. Мокрые, похожие на тени фигуры боролись молча, отчаянно. В ход шли подручные средства, запас специального пенящегося герметика давно закончился. Без него воду полностью не остановить, можно лишь сдержать напор, превратить бьющий из стены фонтан в сочащийся ручеек.

– Межуровневый люк! Открыть! – Родион Бутов стоял по колено в ледяной воде. – Быстрее! Ты и ты! – он заметил Щедрина и Малехова. – Бегом за строительными блоками! Шевелитесь, нужно соорудить дамбу в дверном проеме!

Егора трясло от усталости и холода. Обдирая пальцы, он попытался приподнять люк, но ничего не вышло.

– Держи! – кто-то подал ему заржавевший кусок арматуры. – Рычаг!

Он попробовал еще раз. Получилось. Вода с ревом устремилась вниз, к давно затопленным залам, но ее темная поверхность всколыхнулась волнами совсем близко, едва не перехлестнула через край горловины.

Все. Экстренные сбросы больше не помогут.

Родион молча присел рядом. Его одежда промокла, на осунувшемся лице резко обозначились скулы.

– Держишься?

– По-разному, – Егор сглотнул. – Родька, вода всего в метре под перекрытием, – выдавил он. – Если дожди не прекратятся, нас окончательно затопит…

Бутов молча покосился в сторону Щедрина и Малехова, затем тихо произнес:

– Действовать надо. Самим. Как привыкли.

Роман Малехов, кряхтя, приподнял тяжелый стеклобетонный блок, установил его поверх других.

– Чего шепчетесь? – Он скривился от боли в растянутом запястье.

Егор угрожающе привстал. Неприязнь к уроженцам Земли упорно искала выход.

– Заткнись и работай! – сипло выдавил он.

– А ты будешь сидеть?

Тяжелый взгляд обжег Малехова. Ржавый кусок арматуры в руке Бестужева не предвещал ничего хорошего. Видимо, у парня совсем крыша поехала, вон глаза горят, словно у сумасшедшего. Слово поперек – убьет.

– Эй, ну хватит! – Дима Щедрин перешагнул через низкую кладку. – Остынь! Ну чисто звереныш! – тяжело дыша, выругался он. – Всем тяжело!

– Егор, не надо! – Родион перехватил руку друга.

Бестужев с трудом разжал пальцы. Согнутый кусок арматуры со звоном упал на пол.

– Не могут ничего дельного придумать, так пусть работают! – Вспышка ярости не отпускала. – Какой от вас толк?!

Малехов опустил взгляд.

– Егор, мы бессильны перед стихией.

– Русанов так не думал!

– Русанов погиб! – Малехов исподлобья наблюдал за двумя уроженцами Пандоры. – Ну, искалечим друг друга. А что дальше?!

– Сидеть и ждать смерти – тоже не выход!

– Что предлагаешь? – Щуплый долговязый Дима Щедрин постоянно лез на рожон при каждой возможности.

– Действовать! – ничего не поясняя, отрезал Егор. – Вы же – научная элита! – не удержался, с вызовом добавил он.

Малехов лишь покачал головой, глядя, как вода, закручиваясь воронкой, уходит в темную горловину люка.

– Мы отрезаны от поверхности! Ангары с техникой затоплены! Энергии нет! Люди едва держатся на ногах! Никаких шансов. – Он тряхнул головой. – Ты пойми, Егор, я бы рад найти решение, но не могу! Знания сами по себе, без технологической базы, ничего не решают! Да, я мог бы собрать необходимые устройства, но из чего?! Водородный двигатель не соорудить из камней! Гидропонику не наладить без освещения, без семян растений, без элементарных химических производств! Что мне сделать для тебя? Каменный топор?

– Так. – Родион обвел хмурым взглядом людей, явившихся на шум. – А ну, расходитесь. Нечего толпиться. Прорыв воды ликвидирован!

* * *

Все разошлись, лишь Родион и Егор остались в темном подтопленном отсеке.

– Паша где?

– В своем «тактическом центре», где же еще? – ответил Родька. – Работает, словно одержимый. После имплантации в науку ударился. Эти, ну как его… МаРЗы запускает. Я вчера заходил, попробовал заикнуться, что разведка территорий теперь бесполезна, так он зыркнул на меня, – веришь, мурашки по коже.

– Пошли к нему, – предложил Егор.

Родион недоуменно пожал плечами. Надежда таяла с каждым днем. Пока Русанов был жив, в бункере еще сохранялось подобие порядка, дисциплины, теперь же каждый сам по себе. Кто-то слег, отчаялся, другие обозлились, третьи по инерции продолжали работать, пытаясь заполнить пустоту неизбежности, отчаянья, отказываясь понимать, что из создавшегося положения нет выхода.

– Ладно, пошли, – нехотя согласился Родион.

В дальней части технического уровня стрекотал генератор. Изношенный водородный двигатель, снятый с планетарной машины, работал неровно, с перебоями.

Приглушенный свет холодных оттенков проникал в коридор сквозь дверной проем бывшего склада, где Павел Стременков организовал свой импровизированный «тактический центр».

Трое друзей в последнее время виделись редко.

Виной всему имплантация. Семена знаний, посеянные Русановым, приживались очень тяжело. Егор с трудом перенес операцию по вживлению кибернетических модулей, стал молчаливым, замкнутым. Он не возражал против идеологии «необходимого научного прорыва», но и не загорелся ею. Огромные объемы данных, насильно закачанные в рассудок, напоминали о себе постоянными приступами дикой головной боли, не давали спать, приносили лишь вред.

Родион по поводу имплантации угрюмо молчал. Единое информационное поле, откуда, по замыслу Русанова, каждый мог бы черпать необходимые знания, исчезло во время первого прорыва воды, когда рухнула компьютерная сеть убежища, а идея технологической телепатии, основанной на прямом контакте между имплантами, вызывала у Родиона стойкое отвращение. Однажды он попытался воспользоваться вживленным модулем «технотелп», но реакция со стороны землян оказалась, мягко говоря, неадекватной. Вместо ответов на интересующие вопросы он получил обрывочные, эмоционально окрашенные мысленные образы, от которых возникло желание вообще заглушить имплант и больше никогда его не использовать.

– Пашка, привет!

Стременков даже не обернулся. В помещении склада работала голографическая модель территорий. Тусклый холодный свет струился в полуметре над полом, формируя рельефную карту полушарий Пандоры.

Основу самодельного тактического комплекса составляла кибернетическая система, снятая с планетарной машины, чей двигатель работал сейчас в качестве привода для генератора. Повсюду на перевернутых пустых ящиках перемигивались индикаторами лишенные корпусов компьютерные блоки, их соединяли оптические кабели, два МаРЗа парили в воздухе, передавая данные через устройства беспроводной связи.

– Паша, отвлекись на минуту! – Егор коснулся его плеча.

Стременков медленно повернулся.

– Чего тебе?! – раздраженно спросил он.

Егор с трудом узнал друга. Одутловатое лицо утратило прежние черты. Под глазами набрякли мешки. Нервный, воспаленный, пронзительный взгляд действительно вызывал дрожь.

– Родька, ну-ка, помоги мне!

Вдвоем они усадили Павла на один из ящиков, кое-как привели в чувство при помощи воды и двух пощечин.

– Эй, полегче! – Худые пальцы перехватили руку Егора, цепко, до боли сжали запястье. Безумный, лихорадочный блеск в глазах Стременкова медленно угасал. Искра индикации на его височном импланте взмаргивала все реже.

– Ну? Вернулся? – Родион присел на корточки. – Совсем крыша поехала?

– Процессорной мощности не хватает… – с трудом выдавил Павел, нашел взглядом пластиковую бутылку с водой, жадно схватил ее, стал пить большими судорожными глотками.

– Ты что, напрямую подключился к системе?! Через имплант?! – догадался Егор.

– Ну а какие варианты? – огрызнулся Стременков. – Компьютеры накрылись! Все вода уничтожила!

– А использовать свой мозг как вычислительное устройство – это, по-твоему, нормально?! – возмутился Родион.

Стременков промолчал.

Он не разделял общих настроений. Из троих друзей Павел первым прошел через имплантацию. Семена знаний в его случае дали жизнеспособный росток. Пока работала компьютерная сеть, он успел впитать идеологию необходимого научного прорыва, не замечая, как постоянная напряженная работа в сети постепенно заморозила душу, мобилизовав только рассудок.

Русанов успел многое. Он фактически уравнял поколения, стер границы, создал всеобщее информационное поле, совершил дерзкую попытку объединить людей в рамках единой ментально-кибернетической сети.

«Не важно, родился ты здесь, на Пандоре, или прибыл из Солнечной системы, на борту легендарного «Прометея», – говорил он. – Знания землян, объединенные с опытом выживания пандорианцев, – наше единственное оружие против стихии».

Русанову удалось создать интеллектуальный кулак, но куда он ударит, что сокрушит теперь, когда исчезла направляющая его сила, а воля людей стремительно угасает?

– Вы ничего не понимаете! Я хочу жить! – Стременков сник, плечи ссутулились. – И не брошу работу, понятно?! – с ожесточением добавил он.

– Почему нам ничего не сказал? Помогли бы! Ну чем ты тут занят? – Родион хотел лишь ободрить друга.

– Обрабатываю данные с МаРЗов, – взгляд Стременкова немного ожил.

Егор взглянул на голографическую карту полушарий, усеянную различными маркерами. Данные за последний месяц. Температура воздуха, интенсивность таяния льдов, движение водных масс. Динамика выглядела неутешительно. Климатическая катастрофа набирала мощь.

«Наши дни сочтены, – мысль уже не обжигала, воспринималась как неизбежность. – К чему теперь сведения о погоде?»

– Нам бы выжить, – Егор взглянул на разведывательные зонды. – Какой от них толк?

– Русанов регулярно запускал МаРЗы. Некоторые вернулись недавно. Я хочу разобраться, зачем он следил за территориями?

– Разве непонятно?

– Нет. Климат тут ни при чем! – убежденно ответил Стременков. – Для мониторинга окружающей среды достаточно стационарных сканирующих комплексов! МаРЗы – разведчики. Они что-то искали! Я пока не обработал всех данных. Может, в них наше спасение?

– Говоря проще, ты еще не до конца убил свой мозг? – насупился Родион.

– Я продолжу. Верю, у Андрея Игоревича был план спасения! – упрямо ответил Стременков.

– Да, и он накрылся! – Егор уселся на ящик. – Не понимаю. Все одно к одному. Столько надежд, и все прахом! Мы провели в мобильном центре имплантации месяц. Зачем? Что происходило за это время? Куда подевался наш андроид?

– Да, он бы сейчас пригодился, – вздохнул Родион. – Да и просто жаль его. Русанов говорил, было нападение мутантов.

– Подождите, ребята… – Егор нахмурился, что-то припоминая. – Я ведь сообщение от андроида получил!

– И молчал?

– Значения не придал. Пришло еще перед прорывом воды. Думал – сбой в сети, – он наморщил лоб, пытаясь вызвать в памяти то странное послание. – Какая-то схема. Похоже на фрагмент чертежа. Дайте бумагу, нарисую!

Через пару минут он показал изображение.

– Вроде почерк Русанова? – Стременков заинтересовался написанной от руки резолюцией. – Не узнаю, что за помещения?

– Надо бы разузнать. Тут написано о каких-то лабораториях и генераторе!

– Наверное, тот, что работает? – предположил Родька.

– Нет, – ответил Егор. – Планировка помещений совсем другая!

– У Малехова спросите. Он, может быть, в курсе? Второй генератор нам здорово бы жизнь облегчил! – сказал Стременков. – В общем, разбирайтесь. А я пока тут продолжу.

– Ну, пошли, спросим, может, и правда Щедрин или Малехов в курсе? – Родион тут же загорелся идеей. – Все лучше, чем сидеть без дела!

* * *

– Малехов! Постой!

– Ну? – Он обернулся.

– Роман Степанович, – Егор протянул начерченную от руки схему, – можешь объяснить, что это значит?

Малехов расправил листок, взглянул на изображение.

– Откуда ты его взял? – В глазах появился интерес.

– Из электронного сообщения. Пришло на мое имя сразу после имплантации.

– Ну, какая-то схема. Часть бункера, полагаю? Я при чем?

– Почерк Русанова узнаешь? – Егор чиркнул пальцем по резолюции.

– Да, его рука. Отсканировано, что ли?

Бестужев пожал плечами.

– Оригинал документа наверняка взят из архива колонии, – сказал Родион. – Я помню, Русанов интересовался планами бункера.

– Архив эвакуировали?

– Нет, не успели.

– Значит, он работал с планами убежища до катастрофы? – Малехов еще раз внимательно взглянул на листок. – Интересно. Автономная схема энергопитания. Метелин… – Он наморщил лоб, вспоминая – Метелин… А, этот, из «аквариума»!

Незнакомый термин резанул слух.

– Объясни, что за «аквариум» такой? – вмешался Родион.

– Сленговое словечко. Так мы называли изолированные научные группы. Чем они занимались, знал только Андрей Игоревич. Сборища гениев, этого не отнять, но в остальном людишки совершенно никчемные. – Малехов скривился. – «За ваши деньги любой каприз», сечете?

– Нет, – ответил Егор. Язык землян изобиловал странными словами и выражениями.

– Ладно, неважно. Чем могу помочь?

– Тут упоминаются какие-то лаборатории и генератор. Нам нужна энергия. Что, если он в рабочем состоянии? – Бестужева интересовала только насущная, злободневная сторона вопроса. – Ты извини, Роман Степанович. Действительно, чем морды друг другу бить, давай вместе думать, как людей спасти?

Малехов помрачнел.

– Егор, мы никого не спасем. Раньше надо было думать. Я ведь честно тебе ответил: против стихии не попрешь!

– Второй генератор даст достаточно мощности для работы синтезатора пищи! – нервно возразил Родион. В подобных диалогах он быстро терял терпение. – Будем действовать или как?

Малехов едва держался на ногах. Он уже почти перешагнул черту, за которой ждало полное безразличие, апатия. Упрямство пандорианцев его злило, он искренне считал, что выхода нет.

– От меня чего хотите? Не узнаю я этих помещений! И не в курсе, что там задумывал Русанов. Он со мной планами не делился!

– Нужен всеобщий опрос, – неожиданно заявил Егор. – Прямая связь между имплантами. Кто-то ведь в курсе, где находятся эти помещения? Тот же Метелин или как его там?!

– Если жив еще, – вздохнул Малехов. – Сами-то понимаете, о чем просите?

– Нас – пятьсот четыре человека! – напомнил Бестужев. – Что, с листком всех обходить? Я читал заметки Русанова накануне собственной имплантации. Он считает техническую телепатию допустимой и полезной!

Малехов задумал, затем все же кивнул:

– Ладно, сейчас попробую, – ему явно не нравилась затея Бестужева. – Дайте только с силами собраться, – попросил он. – Вы пока Щедрина найдите.

– Он-то нам зачем? – насупился Егор.

– А кто генератор запустит, если найдем лаборатории?

– Сами разберемся!

– Нет, парни, так не пойдет! Он первоклассный инженер!

– Егор, не тупи! – Бутов подошел, шепнул что-то на ухо другу.

– Ладно, найди его, я тут побуду – Бестужев присел на влажный от конденсата стеклобетонный блок.

Малехов вернул ему листок.

– Разверни и держи у меня перед глазами. Нет, чуть дальше. Да, вот так, хорошо… – Роман Степанович замер, его зрачки сузились, взгляд впился в схему.

Прямое соединение между имплантами – мысленная связь в рамках беспроводной сети – использовалось очень редко. Устройство чтения и передачи мысленных образов на Земле находилось под запретом, но Русанов законами пренебрегал. Он считал «сырую» технологию весьма перспективной и даже необходимой при освоении иных звездных систем. По его мнению, незначительная киборгизация человеческого мозга открывала широчайшие возможности – Егор хорошо помнил заметки, с которыми ознакомился накануне имплантации. Объединение знаний, обмен практическим опытом, разработка и внедрение мнемонических интерфейсов управления космическими кораблями и планетарной техникой, мгновенное оповещение всех жителей колонии в случае нештатных ситуаций – вот краткий, неполный список возможностей, которые планировалось реализовать на практике.

«Но технология действительно «сырая», – невольно подумал он, взглянув на Романа Степановича.

Малехова вдруг начало трясти. Пот выступил на лбу, вены вздулись, зрачки расширились. В убежище, помимо обычных звуков, возник и постепенно нарастал невнятный шум голосов. Прямое соединение рассудков вырвало колонистов из состояния апатии, неожиданный опрос сопровождался внешней, насильственной активацией их имплантов.

На Земле за подобные действия грозил пожизненный срок, но Русанов, основав поселение на Эриде, уже не обращал внимания на такие «мелочи», как международное право. По его прямому распоряжению импланты всех участников проекта «Прометей» были оснащены дополнительными программными модулями «техтелп», способными объединяться в сеть.

Лицо Малехова тем временем посерело.

Опрос пятисот человек исказил его сознание, прервал естественные процессы мышления, задействовал мозг в качестве нейрокомпьютера, отправляющего и обрабатывающего запросы.

Люди реагировали непредсказуемо. Большинство в эти секунды испытывало чувство острой немотивированной тревоги, граничащей с паникой, даже те, кто слег, отчаялся, окончательно обессилел, приходили в себя, медленно вставали, цепляясь за стены, не понимая, что происходит.

Жуткие выкрики прорезались сквозь шум.

Стылый полузатопленный бункер в эти минуты походил на сумеречную иллюстрацию к древним мифам.

Роман Степанович вдруг забился в судороге. Перекошенный рот, хрип, струйка слюны, безумный взгляд – листок дрогнул в руках Егора, он уронил его, успел поддержать Малехова, не дал ему упасть.

– Пей! – Он сначала плеснул воды в лицо, затем заставил сделать несколько судорожных глотков.

– Нашел… здесь… На техническом уровне…

– Запомнил?

– Бумагу дай… И чем начертить…

Егор подобрал намокший листок. Огрызок карандаша он по привычке всегда носил с собой.

– Держи. Присядь. Спиной обопрись о стену!

Руки Малехова дрожали. Линии выходили неровными, он с трудом дополнил схему, замер, запрокинув голову.

Из сумрака появились Щедрин с Бутовым.

– Рома, ты что творишь?!

– Дим, заткнись, дай отдышаться.

– Программа не проверена! Ты убить всех решил?

Родион цепко схватил Щедрина за плечо, вытолкнул назад в коридор.

– Дай ему прийти в себя!

* * *

– Тут недалеко. В подтопленной части, – Бестужев рассматривал схему. – Кто хоть откликнулся?

– Все… – надрывно прохрипел Малехов. – Егор, помоги встать… Пойдем посмотрим. И Родиона уйми, а то он Диму придушит. Никогда не думал, что соглашусь на такое. Веришь?

– Ты ни разу не работал в мнемонической сети?

– Нет. Голая теория. До испытаний дело так и не дошло.

– Но ведь сработало!

– Не знаю, стоит ли того информация. Я словно окунулся в болото… Жижа кругом. Захлебываюсь. Тону. Мысли обрывочные. Не мои.

– С киберсистемами так же?

– Нет. По-другому. Просто. Понятно. Без боли.

Они вышли в коридор. Бутов со Щедриным, вопреки опасениям, спокойно о чем-то говорили.

– Родька, Дима, пошли, – Бестужев указал на перекресток тоннелей. – Тут направо.

Минут десять они шли по темным подтопленным коридорам.

Наконец впереди показался еще один перекресток тоннелей.

– Еще раз направо, – Егор сверился со схемой.

Стоило свернуть, как впереди обнаружилась невысокая дамба. За ней плескалась вода, доходила до колен.

Эту часть технического уровня подтопило давно. Сюда никто не заглядывал.

Малехов остановился, зачерпнул пригоршню воды, омыл лицо, фыркнул.

– Бодрость, – невпопад произнес он. – Словно стимуляторов наглотался. И звон в ушах.

– Запах тут странный, – Родион насторожился, принюхался. – Так воняют хонди.

– Токсин?

Щедрин включил анализатор, кивнул.

– Очень слабая концентрация. Ну и нюх у тебя!

– Хонди? В бункере? – недоверчиво переспросил Малехов.

– Нечего гадать. Сейчас проверим.

– У нас даже оружия нет! – забеспокоился Щедрин.

– У кого как, – Родион выдернул из-за пояса пистолет, коснулся сенсора, активируя электромагнитный затвор. – Пошли, – он первым шагнул вперед, позабыв о схеме, ориентируясь на тонкий, едва уловимый запах.

Метров через двадцать к щекочущему обоняние нейротоксину добавились и другие флюиды, сладковатые, тошнотворные.

– Трупы, – уверенно заявил Бестужев. – Водой, наверное, принесло, через разломы во время землетрясения.

Щедрин включил фонарик, осветил стену.

Связки кабелей тянулись под потолком, сворачивали, ветвились.

– Тут дверь! – удивленно воскликнул Родион.

Да, действительно странно! Колониальное убежище было построено давно. Оборудовать его не успели. Помещения, вырезанные в скалах, никогда не использовались.

Из-за приоткрытой двери истекал смрад.

– Я дальше пройду, – Щедрин по-прежнему светил на кабели. – Генератор где-то там, – луч фонарика метнулся по стенам, осветил еще один перекресток тоннелей.

– Давай, только не заблудись, – откликнулся Бестужев. Вслед за Бутовым он боком протиснулся в полуоткрытый дверной проем, замер.

Огромное помещение тонуло во мраке.

– Ничего не вижу, – Малехов достал из кармана одноразовый химический факел, сжал его. Красный свет брызнул тенями, вырвал из тьмы длинный ряд камер биологической реконструкции, лег зигзагами на прозрачные каплевидные крышки – пять из них были приподняты, остальные плотно закрыты.

Егор и Родион молча переглянулись.

Вода и здесь доходила до колен. Ни один из компьютерных терминалов не работал. Тошнотворный запах заполнял помещение.

– Посвети, Роман Степанович!

Малехов подошел. В искрящемся свете тело хондийского бойца, помещенного внутрь биореструктивной камеры, выглядело изломанным. Хитиновые части эзоскелета вспучились, между ними появились зазоры, разлагающаяся плоть вздулась, сухожилия, скрепляющие отдельные элементы природного панциря, кое-где лопнули.

Боевую особь опутывали провода. Сотни датчиков, прикрепленных снаружи или внедренные внутрь, через специально просверленные в хитине отверстия, были похожи на паутину, сам же хонди – на жертву, попавшую в силки высоких технологий.

Малехов грубо выругался, Егор, повидавший всякое, невольно отступил на шаг, Родион замер, будто окаменел, но их замешательство длилось недолго. В ледниках Пандоры и не такое увидишь, хотя что греха таить: ознобом пробирало до костей от вида кибернетических компонентов, внедренных в полуразложившееся тело существа иной космической расы.

– Почему мы ничего не знали? – голос Бестужева разбил тяжелую тишину.

Малехов хотел ответить, но не смог. Горло сжал спазм. От смрада и открывшихся взгляду картин желудок начало выворачивать.

Он согнулся, уронил в воду хис-факел[3], но тот не погас.

Бутов наклонился, подобрал его, высоко поднял руку, освещая другие камеры.

Рабочий хонди… Разумная особь… Он приподнял следующий колпак, заглянул внутрь.

Жутковато. Внутри камеры биологической реконструкции специальные захваты удерживали эндоостов андроида. Сервомоторы и ядро системы располагались на своих местах, но, кроме них, металлокерамический скелет оплетали нервы, фрагменты мускулатуры и железы!

Вот откуда исходил стойкий запах токсина!

– Осмотрюсь, – скупо произнес Родион.

Егор отвернулся, подошел к Малехову.

Злоба, еще недавно преобладавшая в мыслях, исчезла. Вид изуродованных тел хонди вмиг поменял знаки восприятия.

– Ты как?

– Нормально, – прохрипел Малехов.

– Почему мы не в курсе?

– Вчера родился, Егор? Русанов никогда ни перед кем не отчитывался. А его «золотые рыбки» из «аквариумов» никогда не болтали о своей работе.

– Зачем? – Бестужев пытался понять смысл жуткого даже на его взгляд эксперимента.

– Зачем исследовать хонди? Понятия не имею!

– Метелин? Он знает?

– Угу… Только ты из него и слова не вытянешь. Он Русанова боится пуще смерти.

– Андрей Игоревич погиб.

– Ну, да… верно… – Малехов вновь судорожно закашлялся.

Красное пятно света возвращалось. Бутов обошел периметр стен.

– Там фрагменты обшивки хондийских кораблей, – скупо сообщил он. – Надо разобраться, что тут вообще происходило за нашими спинами!

– Метелин не станет ничего говорить, – повторил Малехов.

– А мы посмотрим, – холодно ответил Родион.

– Эй, вы там не задохнулись? Я генератор нашел! – послышался из коридора голос Щедрина.

– Иди к нам. Тут есть на что взглянуть.

* * *

Вонь стояла жуткая.

– Предупреждать надо! – Щедрин скривился от удушливого, разъедающего запаха. Надолго его выдержки не хватило: едва взглянув на содержимое камер биореконструкции, Дима, выпучив глаза, ринулся назад в коридор.

Факел погас.

– Генератор исправен? – Бутов вышел в коридор, встряхнул согнувшегося пополам Щедрина.

– Можно попытаться запустить, – в промежутках между спазмами выдохнул тот.

– Иди. Наладь освещение и вентиляцию. Помощь нужна?

– Нет. – Щедрин обрадовался поручению, кое-как встал, побрел по коридору.

Родион проводил его взглядом, вернулся в лабораторию.

Малехов и Бестужев попались навстречу. Оба дышали через смоченную водой ткань.

– Давай отсюда! – глухо приказал Егор. – Токсин. Наверное, из камеры, что ты открыл!

– Та, где эндоостов?

Бестужев кивнул. Его глаза покраснели и слезились, на бледной коже выступили пунцовые пятна.

– Дверь! – прохрипел Малехов. – Не поддается!

Вместе они навалились на массивную преграду. Протяжно скрипнул уже тронутый ржавчиной механизм.

– Порядок. Уплотнитель вроде не поврежден, – Роман Степанович привалился к стене, часто, прерывисто дыша.

– Родька, – Бестужев отозвал друга в сторону, – надо Метелина найти. Он наверняка в старом цеху. Там большинство ученых.

– Ладно. Схожу, посмотрю. Если что, приволоку его силой. Ты за Щедриным присмотри. Он должен генератор наладить.

– Угу. Свет и вентиляция не помешают.

– Вы что задумали, парни? – Малехов отдышался, снова полез с вопросами.

– Разобраться хотим, – скупо ответил Егор.

– В чем?

– Зачем Русанову понадобилось экспериментировать с хонди.

– Это сейчас важно?

– У него ведь был план нашего спасения?

– Егор, я тебя порой совсем не понимаю. Ты считаешь Русанова непогрешимым? Он для пандорианцев что-то вроде божества?

– Почему ты так думаешь? – Егор присел рядом. – Давай, Роман Степанович, поговорим начистоту. Ненавидишь его? Даже мертвого?

– Жизни ты не видел. – Малехов попытался уйти от темы, но Бестужев не поддался на неуклюжую уловку.

– Побольше твоего повидал! – огрызнулся он, но тут же понизил голос: – Ты боишься и ненавидишь, я ведь чувствую. Для меня Русанов был символом надежды. Он нам ее подарил!

– Понимаю. Но не делайте из него идола, в конце-то концов! Русанов человек, как все мы! Со своими недостатками. За его ошибки мы, между прочим, сейчас и платим!

Бестужев насупился. Между Малеховым и Русановым стояло что-то личное. Не Андрей Игоревич вызвал климатическую катастрофу. Не он растопил льды. Не по его вине лопнули при землетрясении стены колониального убежища. Но он первым за всю историю существования колонии дал отпор эшрангам, наглядно показал, что люди могут постоять за себя!

Злые мысли взбудоражили сознание. Хотелось выплеснуть их Малехову в лицо, но Егор сдержался – не время сейчас кидаться друг на друга!

– Он погубил «Прометей»! – Роман Степанович все же завелся, принял вызов.

– Никто не знает, как погиб колониальный транспорт!

– То-то Русанов и вцепился в архив первичного поселения! Я проверял: все отчеты за первый год колонизации исчезли!

– Ты был знаком с моим прадедом?

– Бестужевым? Ну, да, пересекались. Хотя друзьями нас назвать сложно.

– Разве экипаж не одна семья?

– Нет, Егор. Ты, конечно, горя хлебнул, как все пандорианцы, но очень многого не понимаешь. Русанов разделял и властвовал. Андрей Бестужев был планетологом. А я – сервоинженер.

– Ну и что?

– Разные отделы корпорации. Мы не контактировали. В лучшем случае – случайно пересекались или общались в сети, когда появлялась задача, которую не решить силами одной научной или инженерной группы.

– Но ты знал Андрея Бестужева?

– Да, – не понимая, к чему клонит Егор, кивнул Малехов.

– В нашей семье из поколения в поколение передавались записи прадеда. Они относятся к тому роковому дню. Носитель информации пропал, но я помню его содержание наизусть. На колониальный транспорт напали хонди! Они уничтожили корабль, а затем явились сюда, сровняли с землей оборону первичного поселения!

– Да, я слышал эту версию, – усмехнулся Малехов. – Особенно хорошо она звучала в речах Русанова.

– Это не версия!

– Тогда почему хонди, уничтожив «Прометей», прорвав периметр поселения, потеряв несколько кораблей, вдруг остановились, не завершили начатый разгром?

– Мой прадед с ними договорился!

– Вот ты сам и ответил на все вопросы! Ученый-планетолог смог договориться с хонди, спас людей и остатки оборудования, а Русанов – нет! И причина только одна – он считал себя непогрешимым! Ты заблуждаешься, корпорация – это не семья! – Романа Степановича понесло. – Русанов нас разделял, стравливал, ломал, для каждого у него имелся кнут и пряник!

– Так почему вы не ушли от него?

– Все очень сложно. Ну, возьмем хотя бы меня. Нет, пожалуй, начнем с Земли! Ты понимаешь, что такое перенаселение, лишние люди?

– Нет.

– Представь, что ты никому не нужен. Ты – лишний. Один из миллиардов. Не важно, насколько ты талантлив. На Земле все делали машины. И с каждым годом их становилось все больше. Огромные города постепенно развивались, захватывали целые материки, да и население продолжало расти. Мое поколение родилось и выросло в кварткапсулах – это такие небольшие ячейки мегагорода, индивидуальные, полностью автоматизированные жилые соты.

Егор попытался представить, но воображения не хватило.

– День за днем, год за годом ты никому не нужен, – поначалу Роман Степанович говорил монотонно, но постепенно в его голосе начали прорываться эмоции. – Ты существуешь. Пытаешься найти свое место, призвание, только все впустую. Невозможно себя хоть в чем-то реализовать. Сначала приходит отчаянье, затем дикая скука. Потом наступает апатия. Ты не способен ничего изменить, и от этого опускаются руки. Даже представить не можешь, Егор, как невыносимо ощущать себя лишним! От скуки еще можно спастись, ускользнуть в виртуалку, жить в киберпространстве, захлебываясь грезами, но наступает час неизбежного возвращения в реальный мир, выбираешься из кресла «Вирком», бросаешь случайный взгляд в зеркало и становится тошно… так тошно, что хочется покончить с собой!

Малехов вдруг замолчал, на минуту погрузился в мрачные воспоминания, но через минуту продолжил прерванную мысль:

– Я видел в зеркале отражение жалкого, исхудавшего, питающегося внутривенно существа, которое блуждает в грезах, гадит под себя! Это не жизнь, Егор! Просто поверь мне на слово, если не способен представить. Я ведь получил прекрасное образование, чувствовал, что могу и хочу работать, но хоть голову расшиби о стену, ты никому не нужен! Глобальное одиночество внутри человеческого муравейника! – Малехов безнадежно махнул рукой. – Дни, месяцы, годы прозябания!.. Постепенно пришло равнодушие. И вдруг, внезапно, ни с того ни с сего – звонок в дверь. Открываю, а там приятного вида молодой человек в безукоризненном деловом костюме. Первая мысль – ошибся кварткапсулой, а в душе – зависть, по всему видно – он успешен, нужен, востребован! У него взгляд не потухший, глаза живые, держится уверенно.

Егор не заметил, как попал под гипнотическое, вязкое давление. Реальность Пандоры на время отступила, он погрузился в мир, который считал эталоном цивилизации, но хриплый голос Малехова заставил его заглянуть за ширму внешнего лоска огромных городов.

– И кем он оказался? – спросил Бестужев. Ему хотелось услышать продолжение, снова проникнуться незнакомыми, тяжелыми, но захватывающими воображение эмоциями.

– Эмиссаром Русанова.

– Представителем корпорации?

Роман Степанович кивнул.

– Ты не думай, я не жалею ни о чем! Лишь годы спустя, оглядываясь назад, я понял, по какой схеме действовал Русанов. Он просеивал личные данные населения, не сам конечно, – первое, весьма грубое приближение для него составляли экспертные нейросетевые машины, затем список талантливых людей, оказавшихся на обочине жизни, проходил через целый каскад анализирующих программ. Нас распределяли по группам, используя психологические профили, подбирая ключики, – кого-то брали с помощью чистой логики, кому-то обещали деньги, иным предлагали интересную работу и абсолютную защиту, безнаказанность, ведь корпорация, по сути, стояла над законами, она, – Малехов запнулся, – как бы тебе объяснить? Она стала системообразующим элементом, без «Сибири» экономика России – страны, где я родился и жил, – попросту бы разрушилась, и потому Русанову многое сходило с рук. Ему на девяносто процентов принадлежал самый крупный мегаполис страны. Доходы корпорации только от сдачи внаем кварткапсул исчислялись триллионами…

Малехов не заметил, что уклонился в сторону от им же поднятой темы.

– Я не завидую, просто излагаю факты, – спохватившись, он почему-то извинился.

– Тот, человек, что пришел к тебе…

– Его звали Аркадием. Фамилия – Нетленников. Первое впечатление часто обманчиво. На самом деле он оказался мелкой сошкой в корпоративной иерархии, но в тот день Аркаша имел на меня сильнейшее влияние. Словно нож в масло, вошел в мою жизнь! Перечислил изобретения, о которых я и сам уже начал забывать, несколько раз, между делом, назвал гением, посетовал на засилье машин, на недальновидность государства, не ценящего такие кадры, а затем ненавязчиво соскользнул на тему корпорации, открывающихся перспектив, спросил, как я отношусь к идее колонизации иных миров, дальним межзвездным перелетам, и вдруг без причины заторопился, собрался уходить, но попросил подумать, – в общем, оставил меня в состоянии полной растерянности, шока. Я сутки не спал. Мне казалось, что мир перевернулся, что я вытащил счастливый билет в абсолютно безнадежной лотерее, но ни на следующий день, ни через неделю ко мне больше никто не пришел! Понимаешь?!

– Нет, – честно ответил Егор.

– Русанов – отличный психолог. Для него люди, как глина. На себе испытал. Через месяц, окончательно измученный, я начал понемногу втягиваться в прежний уклад жизни, как вдруг опять, словно гром среди ясного неба – электронное письмо с приглашением прийти на собеседование в ближайшее представительство корпорации. Снова ночь не спал. Места себе не находил. Хотел даже отказаться, думал, это чья-то злая шутка. Но к утру не выдержал, засобирался.

– Тяжело было попасть в проект «Прометей»?

– Нет. Все решалось заранее. Человеку с улицы попасть в ряды сотрудников корпорации вообще нереально. Если кого-то приглашают, то со вполне определенными планами. Но это уже закулисье. Сначала дают глотнуть чистого воздуха, почувствовать себя личностью – идет проверка, тщательная, дотошная. Пять лет я провел на Земле. Затем – Эрида, карликовая планета на окраине Солнечной системы. Маленькие шаги вперед, постоянная борьба – Русанов поощрял правила естественного отбора среди сотрудников. Нас распределяли по научным и техническим группам, постепенно формируя небольшие анклавы внутри корпорации. Спроси любого, истории у всех схожие. Разнятся лишь методы воздействия. Кто-то попал в тепличные условия, кто-то работал ровно, без мечты, но за деньги. Третьим приходилось драться, постоянно доказывая свое право на место в проекте.

– Ты понимал, что вами манипулируют, и не ушел?!

– Куда, Егор? Назад в кварткапсулу? К прозябанию? Не-ет! Капкан захлопнулся. «Прометей» стал делом жизни!

– Значит, единство корпорации – вздор?

– Да нет ее больше, Егор, пойми ты, наконец! Она осталась там, в сотнях световых лет отсюда!

– Почему же вы не дали Андрею Игоревичу восстановить ее?!

– Нечего было восстанавливать! – отрезал Роман Степанович. Похоже, он выговорился, выплеснул скопившиеся эмоции, замолчал.

Бестужева охватила досада. Он не воспринимал Русанова как идола! Андрей Игоревич говорил и делал понятные, правильные вещи! Он стоял на стороне людей, а эти, – он снова ощутил острую неприязнь к Малехову, – всячески мешали, кричали о какой-то свободе, порывались наладить отношения с эшрангами и хонди, от которых Егор видел лишь зло!

Думы Малехова текли в ином направлении. Воспоминания разбередили душу. Мысли о прошлом тесно переплетались с сегодняшним, прямо сказать, отчаянным положением дел. Почему мы оказались бессильны? Ведь Бестужев во многом прав! Взять хотя бы Эриду – планету с низкой гравитацией, скованную метановым льдом. Мы выстроили там город! Выжили! Переоснастили старый космический корабль, превратили его в мощный колониальный транспорт!

В чем была наша сила? В стремлении пройти путь от прозябания к свободе? Отчасти – он редко спорил сам с собой, но если внутренний голос просыпался, ставил вопросы, то Малехов отвечал на них.

Техносфера. Сумма знаний и технологий. Новая среда обитания, мир машин, способный создать приемлемые для человека условия жизни. Даже по самым грубым подсчетам, на той же Эриде денно и нощно трудились десятки тысяч сервов, ими управляли независимые кибернетические системы, не требующие постоянного внимания со стороны людей.

А что мы имеем сейчас? Подтопленный уровень старого колониального убежища, который превратился в воздушную линзу. Шлюзовые ворота еще сдерживают напор воды, но мы отрезаны от поверхности. У нас нет сервов. Нет энергии, компьютеров, остались лишь импланты, несколько персональных нанокомпов и детали разобранной планетарной машины. Люди обессилели от голода и лишений. Но даже если найдем способ вырваться из ловушки, выберемся на поверхность, это ничего не изменит. Наверху – библейский потоп. Нет укрытий. Даже костер развести не из чего. Тупик. Абсолютный тупик. Сегодняшняя находка тоже ничего не проясняет, не добавляет шансов, разве что заработает молекулярный синтезатор, сможем хоть как-то накормить людей…

– Почему вы не поддержали Русанова? – вопрос Бестужева разорвал круг тяжелых мыслей, вызвал раздражение.

– Он попусту начал тратить и без того скудные ресурсы, – нехотя ответил Роман Степанович. – Совершал ошибку за ошибкой.

– Поясни!

Малехов, кряхтя, выпрямился. Спина затекла. Ноги застыли в холодной воде.

– Зачем он пробудил весь состав научных групп? – Роман Степанович не стал дожидаться возражений со стороны Егора, продолжил: – Почему он не воспользовался резервом планетарной техники из грузовых отсеков криогенных модулей, не подготовил для людей элементарные условия? Он даже не задумался, где разместить, как накормить пятьсот человек!

– Но вы отказались ему помочь!

– После полувека криогенного сна даже ходить трудно! – грубо ответил Роман Степанович. – Уж ему ли не знать?

– Русанов пришел в себя достаточно быстро. Уже через сутки после пробуждения он был на ногах. Может, криокапсула найденного нами спасательного сегмента отличается по конструкции?

– Нет, все криокамеры одинаковы. Он раздавить нас хотел! Поставить в невыносимые условия. Так легче управлять людьми. Русанов действовал в своем стиле. Голодный, изможденный человек не станет задаваться лишними вопросами, он жить хочет, кушать, ему крыша нужна над головой, да и сил для бунта нет.

– А мы?

– А вам он сказал именно то, что вы, ребята, хотели услышать. Уж извини за прямоту. Понимаю, горя хлебнули, родителей потеряли, вот он и вывел формулу лозунга, понятного пандорианцам – «Смерть чужим»! Каково звучит, а? Бред, но вы-то его подхватили!

– Не понимаю, зачем он так поступил? – Егор с трудом понимал логику Малехова.

– Власть хотел сохранить. Пока люди слабы, выяснить, кто и о чем думает! У него не осталось прежних рычагов давления. Реальность Пандоры слишком резко отличается от прогнозов. Никто не ожидал встретить тут кладбища космической техники на орбите, планету, покрытую ледниками, анклавы иных существ, обломки их кораблей, вмерзшие в лед! Русанов уверенно обещал нам свободный, пригодный для колонизации мир. А что вышло? На Эриде он постоянно спрашивал: что ты готов сделать ради свободы, ради нового мира? Интересно, как бы он теперь перефразировал вопрос? Что мы готовы совершить, на какие жертвы пойти ради куска пищевого концентрата?

– Ради выживания, – поправил Егор.

– Называй, как хочешь, – махнул рукой Роман Степанович. – Смысл тот же. Людей пробуждать следовало небольшими группами, весь резерв техники бросить на разведку и добычу полезных ископаемых, организацию первичных производств! Машины должны создавать себе подобные механизмы, только так можно быстро восполнить утраченный парк планетарной техники! А Русанов вместо этого пробудил всех! Зачем?!

– Ты рисуешь Андрея Игоревича полным уродом, дегенератом! А он таким не был! Возможно, нам не понять его замыслов?

– Слушай, Егор, может, хватит? Надоело уже!

– Да, оставайся при своем мнении, – Бестужев махнул рукой. – Но я уверен, Русанов нашел бы выход!

– Упрямый ты.

– Он заботился о людях! По-своему, но заботился! Хотел сохранить власть? Пусть так. Но при нем не умерло ни одного человека!

Их спор, готовый разгореться с новой силой, нарушил отдаленный стрекот.

Под сводом тоннеля вдруг брызнул сноп искр, затем мигнул и включился осветительный сегмент потолка.

– Дима запустил генератор! – Малехов немного приободрился. На миг вернулась надежда, промелькнула мысль: может, выстоим? Нам бы продержаться, пока наверху не закончатся дожди, не схлынет вода! – Ты куда? – он заметил, что Егор направляется к дверям лаборатории.

– Хочу все внимательно осмотреть.

– Значит, не услышал меня? По-прежнему веришь в мифический план Русанова?! – со злой ухмылкой спросил Малехов.

– Роман Степанович, ты жить хочешь? – Бестужев остановился. – Просто ответь, да или нет?

Глупый вопрос.

Жить он хотел. Каждой клеточкой, каждым нервом. Страх перед неотвратимо близящейся смертью уже начисто обглодал душу, сожрал тонкую плоть моральных ценностей, так называемой цивилизованности, и теперь принялся за костяк, с хрустом перегрызая тот стержень, что принято называть волей.

Больше всего Малехов боялся долгой и мучительной агонии. Он знал, что не сможет покончить с собой. Уже пытался. Он имел доступ в оружейный отсек. После гибели Русанова, охваченный черной, бездонной тоской, пришел туда, схватил первый попавшийся под руку автомат, сунул ствол себе в рот, потянулся пальцем к сенсорной гашетке и…

Его жег стыд. Он не смог выстрелить, только обслюнявил электромагнитный компенсатор «Шторма», а потом долго, бессильно сидел у стены, давясь слезами.

– Хочу… – выдавил он, отгоняя неприятные воспоминания.

– Тогда просто помоги разобраться! – попросил Егор, отпирая дверь.