Читать книгу Обыкновенный индийский чай, или Странный побочный эффект - Андрей Малыгин - Страница 4

Тут надо пояснить, что чаепитие отставного полковника Голицына проходило по кем-то строго написанному сценарию. Он наливал большую фарфоровую кружку кипятка, добавлял туда крепкой заварки, доставал хрустальную сахарницу с кусками пиленого сахара, откусывал блестящими щипчиками мелкие кусочки и, положив их в рот, маленькими глотками отпивал из кружки темную чайную жидкость, шумно причмокивая и жуя. Процедура могла продолжаться долго, но неизменным оставалось то, что содержимое кружки до конца никогда не выпивалось, а оставалось там в энном количестве до следующей церемонии. Этим и воспользовался Артемьев, капнув в остатки старого чая одну каплю желтоватой жидкости, и экспериментаторы стали ждать, что за этим последует…

Хлопнула дверь комнаты Голицыных, и слегка шаркающей походкой отставной полковник авиации в старом спортивном костюме проследовал на кухню к своему столу. Недавно Валерьяну Владимировичу стукнуло семьдесят пять. Несмотря на почтенные годы, в его немного ссутулившейся фигуре еще угадывалась былая военная выправка, а в приятном голосе часто слышались командирские нотки.

Отставной полковник носил усы, оставшиеся со времен военной службы, и аккуратную небольшую бородку, которая присоединилась к усам уже после выхода на пенсию.

Пройдя на кухню, Голицын присел к своему столу, и процедура чаепития началась. Минут через десять, решив произвести разведку, Виталий тоже появился там.

– Здравствуйте, Валерьян Владимирович. Как ваше драгоценное сегодня? Коленка не болит, а то вы жаловались на нее недавно?

– Здравствуйте, Виталик, здравствуйте, дорогой! – откликнулся Голицын, погладив усы и бородку. – Спасибо за заботу и внимание. Но знаете, сегодня вроде бы, голубчик, ничего. Не болит, не ноет, не плачет. Видать, вняла моим словам, я ведь ее три дня подряд крепко стыдил. Да и не только стыдил, а, признаюсь, ругал самыми последними словами. Ну, вы и сами понимаете, какими. Но, боже упаси, никто этого не слышал. И вы знаете, помогло. Не стрельнет, не скрипнет. Молчит умница! – погладил он рукой свое правое колено.

– Интересная методика лечения, – весело улыбнулся Артемьев, – всем бы так помогало. Дешево и сердито. Незачем и к врачам обращаться.

Голицын взял кружку и, смакуя напиток, отпил из нее еще глоток:

– Какой замечательный чаек сегодня, Виталик, такой вкусный, такой бодрящий! Прямо какой-то особенный! Что ни говори, а умеют в Индии чаек-то производить! Не как у нас! Не желаете ли отведать за компанию? Я сейчас еще заварю, – предложил он Артемьеву.

– Спасибо за предложение, Валерьян Владимирович, – вежливо ответил Виталий, – но я только что из-за стола. У меня же гость – школьный товарищ. В другое бы время непременно присоединился, но не сейчас.

– Ну, да, конечно. Я же сам дверь открывал. Солидный у вас приятель, – сказал Голицын и в очередной раз погладил усы и бородку.

Артемьев поковырялся для приличия в навесном шкафчике и, выходя из кухни, напоследок сказал:

– Согласен с вами, Валерьян Владимирович, хороший чай индусы выращивают. А что вы хотите? Древняя культура, тысячелетние традиции, и это очень важно, – и направился к себе в комнату, где его поджидал Кукушкин.

– Ну что, Виталик, как там полковник себя чувствует? Заметил ли у него какие-нибудь перемены?

– Да, кое-что обнадеживает. Он сказал, что чувствует сегодня себя как-то по-особенному хорошо. И считает, что всему виной отличный индийский чай. Даже мне предложил к нему присоединиться за компанию.

– Ну и отлично, ну и пусть себе думает так, – обрадовался Кукушкин, потирая руки. – Интересно, что будет дальше.

А дальше события развивались стремительно: Голицын, почувствовав исключительное расположение духа, включил радио, висевшее у него над столом, и помещение тут же наполнилось звуками знакомой для каждого из летчиков мелодии. Под мощные звуки марша сильный мужской голос бодро пел:

Зачарованный звуками марша, Голицын начал сначала тихонько, а потом все громче и громче подпевать:

С началом же припева отставной полковник и вовсе встал с места и, энергично дирижируя обеими руками в такт музыке, громко запел:

Из комнаты вышла соседка Кузовкова с банным полотенцем в руке. Она хотела пойти в ванную комнату, но, услышав громкое пение Голицына, заглянула на кухню и с удивлением наблюдала за Голицыным, а потом язвительно произнесла:

– Валерьян Владимирович, что с вами? Мне кажется, вы сегодня излишне эмоциональны. Я заметила, что вы пристрастились заваривать крепкий чай. Это не чай, а настоящий чифирь! Поверьте мне, не доведет он вас до добра. В вашем-то возрасте это очень опасно.

– Здравствуйте, Нина Петровна, – перестав петь, вступил в разговор Голицын. – И почему у вас все время плохое настроение? Причем тут мой возраст? Человек выпил хорошего чаю, услышал зажигательную песню, и ему тоже захотелось немного попеть. Хороший чай, хорошая песня, хорошее настроение! Это же прекрасно! – Голицын привычным движением взбодрил усы. – Вы прислушайтесь только к словам: «Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор». Какие точные слова, какие сильные образы! Ну, давайте же, голубушка, подхватывайте, подпевайте.

– Вот еще, только мне этого и не хватало! – скорчила кислую гримасу Кузовкова. – Скажите, пожалуйста, что такого хорошего вы в этих словах разглядели? Я лично ничего замечательного в них не нахожу. По-моему, это ужасные слова! Как слышу про эти грубые стальные руки, так сразу ужас холодный душу охватывает. Правда, у моего-то муженька вообще никаких рук уж не осталось. Пропил их незаметно. А-а! – махнула она сокрушенно рукой. – Нет, Валерьян Владимирович, когда рук нет – это беда, и, когда руки стальные, тоже никуда не годится. Нам, женщинам, нужны нежные, ласковые и выносливые руки, но уж никак не бесчувственные стальные, про которые вы так радостно распеваете. Вы за свою долгую грешную жизнь уж должны бы это уяснить! А так ваше пение про эти дурацкие стальные руки только нормальных людей изводит, раздражает и злит. – И она быстро прошла в ванную комнату.

Мелодия в репродукторе умерла. Голицын выключил радиоприемник, но все еще продолжал потихоньку напевать и дирижировать в такт руками. Неожиданно он остановился и с досадой произнес:

– Нежные и ласковые ей руки нужны. Ха, вы видали?! – Он вытянул ладони рук перед собой и, шевеля пальцами, внимательно на них посмотрел. – Моей-то старухе уж никакие не нужны. И, извольте заметить, давно не нужны. Она всю жизнь от них только отбрыкивалась да убегала. Вот старая калоша! А я бы вот вроде еще… – Он снова вытянул руки перед собой, закрыл в предвкушении удовольствия глаза и начал делать манипуляции, словно трогал женскую грудь. – Ох, а чаек-то хорош! Как приятно бодрит! – проговорил он довольный и снова отпил из кружки приличный глоток. – Эх, давненько так себя отлично не чувствовал. Пойду-ка свое мертвое болото попробую расшевелить!

Голицын бодрой походкой, напевая: «Все выше, все выше и выше…» и энергично жестикулируя руками, направился к своей комнате и, открыв дверь, решительно вошел…

Кукушкин выглянул в коридор, прислушался, а потом, закрыв дверь, радостно сообщил:

– Твой Валерьяныч пошел домой былую молодость вспоминать. Сейчас он там устроит разбор полетов. Твое зелье уже подействовало. Вот сейчас будет умора.

Через некоторое время из-за стенки послышалась какая-то возня и сердитый голос жены Голицына, которая отчитывала мужа.

Друзья многозначительно переглянулись, приоткрыли пошире дверь в коридор и внимательно прислушались…

Шум в соседней комнате все нарастал. Стали слышны отдельные фразы жены Голицына:

– А ну, прекрати… Совсем ополоумел на старости лет… И как же тебе не стыдно! Не подходи, грешник, а то ботинком в тебя запущу…

Хлопнула дверь комнаты Голицыных, и в коридоре раздался обиженный голос Веры Андреевны:

– Совсем из ума на старости выжил, обалдуй! Я ухожу от тебя, безумец! Как хочешь, так и живи здесь один! Ишь ты, он еще и щипаться вздумал! Ты в зеркало на себя, дуралей, хорошенько посмотри! Кому рассказать, так стыда не оберешься…

– Иди на все четыре стороны! Холодильник на ногах! Айсберг неприступный! Нечего пугать, как-нибудь и без тебя обойдусь! Все равно от тебя толку никакого! – прокричал ей вслед Голицын.

Хлопнула входная дверь, и в коридоре воцарилась тишина.

– Слушай, Олег, а ведь серьезный скандал приключился. Как бы из-за меня старики-то совсем не разбежались.

– Да брось ты, Виталик, ты же знаешь поговорку, что милые бранятся, только тешатся. Пройдет время, и бабка, вот увидишь, вернется. От таких бравых мужиков далеко не уходят.

– Думаешь? – с сомнением спросил Артемьев.

– На сто процентов уверен! – запальчиво проговорил Кукушкин. – Не бери в голову. Думаю, что эксперимент нужно продолжать. Давай дозу полковника увеличим еще на одну капельку. Надо же исследовать воздействие на организм разных порций твоей чудодейственной вакцины. Ради науки, ради счастья миллионов людей кто-то один может немного и пострадать. Зато какие перспективы, Виталик, ты только подумай! Да человечество сейчас замерло, затаив дыхание, в ожидании результатов твоего научного эксперимента. Мы же не можем все человечество разочаровать?! – Он с большой надеждой посмотрел на Артемьева.

– Красиво говоришь, пламенно, цветасто и… убедительно. Мне самому, Олег, не терпится узнать, как дальше пойдет эксперимент, – шумно вздохнув, согласился Артемьев. – A-а, будь что будет! – махнул он рукой и, решительно пройдя на кухню, добавил в кружку Голицына еще две капли своего чудодейственного вещества…

Отставной полковник, бормоча под нос ругательства в адрес жены, вновь появился на кухне. Там он добавил в кружку горячего кипятка, отщипнул еще сахара и принялся потягивать так полюбившийся ему сегодня индийский чай.

Из ванной комнаты в красном махровом халате с розовым полотенцем на голове вышла Нина Петровна Кузовкова. Она машинально заглянула на кухню и, пораженная увиденным, произнесла:

– Боже мой! Что вы делаете, Валерьян Владимирович?

– Брею бороду и усы, Нина Петровна, вы же видите, – отозвался Голицын.

– Но зачем?

– Что значит, зачем? Вот заглянул в зеркало и увидел, что этот белый мох мне совсем не к лицу. Я думаю, что еще рановато мне бороду с усами носить. А, возможно, они мне и совсем ни к чему. Вон наш замечательный сосед Виталик никакой растительности на лице не терпит, а я чем хуже его?

Голицын перестал бриться, внимательно посмотрел на Кузовкову и, облизнувшись, произнес:

– Мм-да!.. А вы замечательно выглядите сегодня, Нина Петровна, – страстно произнес он. – Этот красный халат вам явно к лицу. Он удачно подчеркивает все преимущества вашей богатой фигуры! – Он снова облизнулся и шумно вздохнул. – Вы сегодня просто… исключительно сексуальны!

Кузовкова от удивления открыла рот и на какое-то время застыла с изумленным выражением лица.

– Как вы сказали? Исключительно сексуальна?.. И от кого вы таких слов-то набрались, Валериан Владимирович? Ну, совсем вас сегодня не узнаю… – произнесла она растерянно и тут же скрылась за дверью своей комнаты.

– Нина Петровна, ну куда вы, голубушка? Я ведь с недавнего времени опять холостой, – обиженным тоном произнес Голицын и с еще большей тщательностью принялся соскабливать растительность с лица.

После того как он сбрил свою аккуратную бородку и усы, вид у него преобразился. Он придирчиво вгляделся в зеркальную бездну и сообщил своему отражению, что явно им доволен. Затем прошелся легким массажем по лицу, нанеся на него густой слой белого крема. Закончив с лицом, Валерьян Владимирович принялся и за остальные части тела: подрыгал в разные стороны руками и ногами, покрутил головой, несколько раз присел, держась за спинку стула, а в заключение, согнув руки в локтях, пробежался по коридору туда и обратно. Движения его стали более уверенны и быстры. По всему чувствовалось, что в его тело возвращалась былая энергия. В довершение ко всему старенький спортивный костюм сменили черные брюки и клетчатая рубашка светлых тонов.

На кухне вновь появилась Нина Петровна Кузовкова. Она была уже без полотенца на голове, ее волосы были аккуратно уложены, глаза подведены, а губы подкрашены яркой помадой. Увидев Голицына в совершенно непривычном облике, Кузовкова открыла рот.

– Вы ли это, Валерьян Владимирович? Не верю своим глазам! Определенно вас кто-то подменил. Впервые вижу в человеке такую поразительную перемену. Не может быть, мои глаза точно лгут! – И она притворно прикрыла лицо рукой.

– О, Нина Петровна! – увидев ее, возликовал Голицын. – Вы так шикарно, вы так обворожительно выглядите. От вас нельзя взгляд оторвать! И как я, слепой осел, этого раньше не замечал?! – Голицын приблизился почти вплотную к Кузовковой и, закрыв блаженно глаза, шумно втянул ноздрями воздух. – Уфф! Какой ошеломляющий аромат! Вы соблазнительно благоухаете! Этот пряный нектар нежно щекочет мое обоняние и будоражит разгоряченную страстью кровь! – Он оскалил зубы и, как голодный зверь, постучал ими друг об друга. – Нина Петровна, мне так и хочется вас куснуть!

Кузовкова испуганно сделала шаг назад и с фальшивым страхом в голосе произнесла:

– Боже мой! Что вы говорите! Как это, куснуть? Да вы опасный человек, Валерьян Владимирович! От вас надо держаться на безопасном расстоянии.

– Да я не более опасен, чем мартовский кот для кошки в шальную лунную ночь, – снова сокращая расстояние, тихо, но со значением произнес Голицын. – О каком безопасном расстоянии вы говорите?! Я сам жертва ваших дьявольских чар. Вы так волнуете мою кровь, вы прямо… сводите меня с ума, – сжимая пальцы в кулаки и непроизвольно пританцовывая на месте, проговорил он. – Сжальтесь надо мной, бездушная обольстительница! Не мучайте больного страстью человека! Сейчас мое сердце так и кровоточит поэтическими строками!

И он начал читать стихи:

Не дочитав до конца, Голицын еще ближе придвинулся к Кузовковой и, пытаясь дотронуться до нее, снова застучал зубами.

– Нет, Нина Петровна, вы просто не представляете, как мне хочется вас покусать, желаннейшая!

Кузовкова выставила руку вперед.

– Вы меня пугаете, Валерьян Владимирович! Что значит, хочется покусать?! В вас зверство какое-то проснулось. А эти стихи вы сами сейчас сочинили?

– Нет, это Афанасий Фет… сочинил больше ста лет тому назад… – пробормотал Голицын, не сводя горящих глаз с Кузовковой. – Но какая разница, кто их сочинил!.. Эти слова вечно молоды, они сейчас, как летний дождь в изнуряющую жару, пролились из моего пылающего сердца.

– Да? Как вы сказали: летний дождь в изнуряющую жару? Как это поэтично! Но я не понимаю, что с вами вдруг приключилось? Вы что, с ума сошли? – без всякой злобы проговорила Кузовкова. – И какой же вы все-таки кобель и развратник, Голицын! Я и не подозревала. А вы не боитесь, что вот сейчас ваша дражайшая примадонна внезапно вынырнет здесь и устроит вам головомойку? Да и мне заодно достанется на блины.

– Ну и пусть я кобель, моя милая крошка, ну и что с того?.. – возбужденно шептал Голицын, все ближе придвигаясь к Кузовковой. – Вы напрасно волнуетесь. Моей тундры сейчас дома нет, и уверен, не скоро появится. – И вдруг, нежно взяв ее руку, он отодвинул рукав халата повыше и, двигаясь губами снизу вверх, начал неистово и громко покрывать руку соседки горячими поцелуями.

– Что вы делаете… Валерьян… Владимирович?.. Я ведь… замужняя женщина…

Разомлев от приятных слов и действий Голицына, Нина Петровна закрыла глаза и перестала сопротивляться.

– Ах, Валерьян Владимирович! Ах, какой вы бессовестный кобель! – отдаваясь во власть стихии, томно шептала она. – Вы так бурно, так приятно настаиваете, что перед вашим темпераментным напором… я просто не могу устоять… Я сдаюсь… – прошептала она и, вдруг резко схватив его за руку, быстро увела к себе в комнату…

Хлопнула дверь, щелкнул замок, а мгновениями позже комнату заполнил надрывный голос Александра Серова, который пел, признаваясь кому-то в страстной любви:

Наблюдавшие через неплотно прикрытую дверь за поведением отставного полковника друзья переглянулись, а затем оба прошли на кухню и заглянули в кружку Голицына.

– Вот это эффект! – взъерошив волосы на голове, тихо заговорил пораженный Кукушкин. – Всего в двух безобидных каплях такая мощь, такая сумасшедшая сила! Это же надо! Да ты гений, Виталик, никак не меньше! Я точно говорю! А твоему побочному эффекту цены нет! Представь, если это средство понемногу давать животным: свиньям, овцам или коровам, они же в несколько раз быстрей плодиться начнут. Это же будет сумасшедший прорыв в животноводстве! А если… в воду добавить, в пруд… или озеро, так в них рыбы будет в десять раз больше, чем воды! Это же величайшее открытие в мире, черт возьми! А как ты назвал свою волшебную жидкость?

– Да пока никак. Я еще об этом и не думал, – ответил Артемьев.

– Да? Ну и зря! Пойдем, покумекаем над названием. Я страсть как люблю разные новые названия придумывать! Эта парочка еще не скоро появится, – кивнул головой он в сторону двери Кузовковой.

Друзья возвратились в комнату, и Кукушкин, разливая водку, вдруг предложил:

– Виталик, а давай назовем это снадобье «Омонар». По первым буквам расшифровывается так: «Омолаживающий напиток Артемьева». Звучит, а?! Что-то среднее между ОМОНом и аммоналом. Знаешь, наверное? Есть такое взрывчатое вещество. По смыслу подходит. Это же тоже вроде взрыва гормонов в человеческом теле. Принимаешь?

– Звучит неплохо. Но я думаю, что название не подойдет.

– Это почему? – спросил Кукушкин.

– Какой же это напиток, если такие крошечные дозы так сильно действуют на человека? Напиток происходит от слова «напиться», утолить жажду, выпить что-то в большом количестве. А здесь трудно себе и представить, что произойдет, если кто-то выпьет хотя бы один глоток. Берегись все, что ходит, летает и ползает! Нет, Олег, много его не выпьешь, а потому и название не подойдет.

– Ладно, согласен, – не унимался Кукушкин. – Тогда… давай назовем его как… «Элмар». Эликсир молодости Артемьева! По-моему, звучит подходяще? «Элмар», – повторил он с выражением и сделал артистичный жест рукой. – Благозвучное название, и на слух воспринимается хорошо. А как ваше мнение, добрый гений Артемьев?

– Ну, это уже ближе к делу, – улыбнулся Виталий, – но главное не в этом…

– Я понял тебя, – перебил его Кукушкин, – ты, конечно, как ученый, желаешь продолжить начатый эксперимент и довести его до конца? Я правильно понял?

Они еще немного поболтали, временами поглядывая на часы и прислушиваясь, не хлопнет ли дверь в комнате Кузовковой, а затем Кукушкин осторожно прошмыгнул на кухню и влил в кружку Голицына еще три капли чудодейственного эликсира.

Минут через тридцать пять-сорок в двери напротив снова щелкнул замок, и парочка вновь появилась в коридоре.

Вид у обоих был сильно помятый, но и очень довольный. Кузовкова застегнула одну из пуговиц на халате, а затем, чмокнув в щеку, заботливо поправила Голицыну взлохмаченную прическу.

– Валериан Владимирович, и что вы таким старым-то все время притворялись? – игривым тоном заговорила она – Да вы же ангел небесный! Вы сладкая коврижка с повидлом! Вы живительная вода в моей постылой холодной пустыне! Да я… вас… просто так бы и съела сейчас, как банку клубничного варенья! Вы просто не представляете, как мне хочется сейчас взлететь высоко-высоко, под самые небеса! – и она замахала руками, словно бабочка крыльями, пританцовывая на месте, – и на эту скучную землю совсем не опускаться.

Нет, все, так дальше жить не могу! Завтра же пойду со своим извергом разводиться, – решительно заявила она и тут же, всхлипывая и бормоча что-то под нос, исчезла за дверью своей комнаты. А Голицын, глупо улыбаясь и тихонько напевая «Все выше, выше и выше… тамтам там тарам там парам…» – отправился на кухню.

Хлопнула входная дверь, и в коридоре появился еще один житель квартиры, дрессировщик животных Анзор Кахеладзе с шимпанзе Чи-Чи на руках.

– Ну вот, дэтка, мы с тобой наконец-то и дома, – сказал он, опуская обезьяну на пол и поправляя ей ярко-синюю в крупный горошек юбку. – Сейчас пайдем, моя умница, и пасмотрым, что там у нас с тобой из припасов завалялось, а чего надо прикупить.

Он снял ботинки, сунул ноги в старые тапочки и, взяв шимпанзе за лапу, направился прямиком на кухню.

Войдя в помещение, Анзор увидел незнакомого человека, сидевшего за столом Голицыных и что-то отхлебывающего из кружки. Он в нерешительности остановился, присматриваясь к незнакомцу, а сидевший за столом человек, завидев Анзора, поднялся ему навстречу и заговорил голосом полковника Голицына:

– О, Анзор, дорогой! Здравствуй! Тамар джоба, генацвале! С приездом! Редкий гость ты в нашей квартире. Мы уж скучать по тебе стали.

– Валериан Владымиравич? – изумленно рассматривая соседа, проговорил Анзор. – Так это, оказывается, вы? А я-то сматрю, сматрю и нэ панымаю, кто там за ващим сталом сидит?

– А кто же еще, как не я, – удовлетворенно отозвался Голицын и, подойдя к Анзору, энергично потряс его свободную руку.

– Мама дарагая, что с вами случилось? – рассматривая во все глаза Голицына, проговорил Анзор. – Да вы, Валериан

Владымиравич, памаладэли сразу лет… на пятнадцать! Где ваши драгацэнные борода и усы?

– А… сбрил к чертовой матери! Такие драгоценности мне ни к чему. Ты же сам сказал, что я без них стал моложе.

– О чем гаварить, дарагой! Да я бы вас на улице точно нэ узнал, – расцвел во все лицо улыбкой Анзор. – Паразительная пэрэмена! Нэт, это так оставить нэльзя! Валериан Владымиравич, пять минут пасыдите с Чи-Чи, она сегодня паслушная, как ныкогда, а я мигом до магазинчика далечу. За вашу молодость па чуть-чуть прапустить, это харощий повод! – И он тут же, что-то радостно мурлыкая себе под нос, выпорхнул за дверь.

Голицын, оставшись на время с Чи-Чи, пробормотал, приглядываясь к симпатичной обезьянке:

– Посидеть, конечно же, Анзорушка, посижу. Мы с Чи-Чи старые знакомые. Не правда ли, цирковая любимица? – На что шимпанзе внимательно посмотрела на Голицына и, открыв радостно рот, закивала головой. – А вот чай сегодня просто великолепен, что-то прямо особенное. Такая бодрость исходит от него, такая энергия! Просто снова жить хочется! – погладил он руками себя по груди и с наслаждением отпил из кружки еще глоток.

Обезьяна доковыляла до Голицына и, опираясь руками на его колени и вытянув губы, начала что-то по-своему лопотать.

– Ты хочешь ко мне на ручки, баловница? Ну, иди, иди, красавица моя, – проговорил Голицын, помогая шимпанзе забраться на колени…

Через некоторое время дверь комнаты Кузовковых потихоньку открылась, и в коридоре появилась Нина Петровна. Она облачилась в шелковый светлый халат с крупными красивыми цветами. Волосы ее были уложены в новую прическу, глаза горели, как зажженные свечи, а лицо светилось какой-то загадочной романтической улыбкой. В руках она держала большую банку клубничного варенья.

Нина Петровна готовила Голицыну приятный сюрприз. Она бесшумно преодолела расстояние и осторожно заглянула на кухню. То, что она увидела и услышала, привело ее в полное смятение.

Отставной полковник с налитым кровью лицом, гладя рукой обезьяну по голове, страстно прижимался к ней и говорил уж совсем нелепые слова:

– О, Чи-Чи, моя милая крошка, как прелестно и музыкально твое имя! Чи-Чи, Чи-Чи, Чи-Чи! – произнес он три раза эмоционально на разные лады. – Как нежны и приятны твои дивные пушистые ручки! А как красивы твои длинные шаловливые пальчики! – говорил он, играя мышцами лица и оскаливая зубы, а сам все теснее прижимался головой к шимпанзе. – О, если б ты только знала, красавица, как тревожно бьется мое чувственное сердце! Я, как сухая лучина, весь так и сгораю от охвативших меня пламенных чувств. Уу-ххх! – Голицын зажмурил глаза и, оскалив зубы, громко ими застучал.

– Старик, кажется, наступает кульминация, – азартно прошептал Кукушкин, подсматривая сквозь щель в двери и видя окаменевшую Нину Петровну с банкой варенья в руках и полковника, ласкающего обезьянку Чи-чи…

Сильное смятение и растерянность проступили на лице Нины Петровны. Рот ее приоткрылся, а глаза буквально округлились. Когда же она уловила последние слова Голицына: «О, Чи-Чи, моя милая крошка, как нежны и обворожительны твои чувственные губки», после чего обезьяна завизжала и радостно захлопала в ладоши, лицо Кузовковой исказила сильная злость. Она решительно подлетела к Голицыну.

– Это что такое?! Что вы мелете этой чертовой мохнатой кукле?! – воскликнула она, испепеляя гневными глазами отставного полковника. – Ну ты совсем закобелел, старый мухомор, – переходя вдруг на ты, как бомба, взорвалась Кузовкова. – Баб ему нормальных уж мало, так он за обезьян принялся! Ты забыл, как полчаса назад мне клялся в любви?

Ты забыл, что насчет женитьбы мне напевал? Какие делал заманчивые предложения? Забыл, подлый кобель? – задыхаясь от злости, как из пулемета, выстреливала она слова и поставила банку с вареньем на свой стол.

– Нина Петровна, родная, да мы… по-дружески беседуем, как старые друзья, – тяжело дыша, попробовал отбиться Голицын.

– Ага! Вот, значит, как! – уткнув руки в бока, иронично потрясла головой Кузовкова. – Я пока еще не оглохла и слышала, какие сладкие словечки этой образине ты ворковал.

Лицо Голицына исказила внезапная судорога:

– Прошу не оскорблять это дивное существо! Я… женюсь… на вас обеих! – судорожно выдохнул он.

– Что?! Женишься?! На мне и на этом чудовище? – сорвалась на визг Кузовкова. – Да ты совсем ополоумел, сексуальный маньяк! Что ты несешь?! А ну-ка немедленно отпусти эту образину!

И тут на кухне появился веселый Анзор с пухлым пакетом в руках. От крика Кузовковой лицо его вопросительно вытянулось. Не понимая, что происходит, он с удивлением переводил взгляд с Кузовковой на Голицына и обратно.

– Нина Пэтровна… уважаемая… Валериан Владымиравич, дарагой… что такое? Что здесь случилось?

– Что случилось?! – обернувшись к нему, яростно закричала Кузовкова. – Да этот старый развратник желает жениться на… шимпанзе! Как вам это нравится, Анзор?! А? Вот здорово! Вот потрясающая новость! Представляете заголовки в газетах: «Внимание! Внимание! Светские новости! Сенсация! Отставной полковник Голицын на восьмом десятке лет, бросив спутницу жизни, женился на цирковой шимпанзе по кличке Чи-Чи! Ха-ха! Врачующихся в тот же день обвенчал священник Павианов! Платье невесты было взято из реквизитов цирка, а фату… подарил сам Чебурашка. Родственники невесты из джунглей Африки парализовали работу почты сотнями тысяч поздравительных телеграмм! Ха-ха-ха!»

От этих слов Анзор на какое-то время закаменел на месте, тупо соображая, о чем идет речь.

– Какженыться? На ком женыться? Что вы такое гаварите, Нина Петровна… Это же нэвазможно!

– Это у нормальных людей нэвазможно, – передразнивая Анзора, зло зашипела Кузовкова. – А этому старому кобелю все нипочем. Ты посмотри, как он вцепился в нее, как бульдог в кошку, как он приклеился к ней… к этой лохматой гамадрилле!…

– И женюсь! – рявкнул в ответ Голицын, еще более страстно обнимая шимпанзе. – Обязательно женюсь, завтра же женюсь! И попробуйте мне только помешать! Я вам тут такое… устрою! – погрозил он кулаком.

У Анзора пакет выпал из рук.

– Мама дарагая, мне плохо, – слабым голосом произнес он. – Я, кажется, только что сильна забалэл…

Через некоторое время Валерьян Владимирович Голицын стараниями Анзора и Нины Петровны был опутан бельевой веревкой по рукам и ногам и привязан накрепко к стулу. Во рту у него торчал кляп из тряпки, которой Кузовкова ежедневно стирала у себя со стола. Голицын, извиваясь всем телом и мыча, не переставал предпринимать яростные, но напрасные усилия для своего освобождения, а Нина Петровна Кузовкова, сняв трубку телефона, в это время звонила в милицию.

– Алё! Алё-ё… Это милиция? Записывайте срочнейший вызов! – начала говорить она. – Кто говорит? Я говорю Кузовкова Нина Петровна, соседка. Не Гузовкова, а Ку, Кузовкова. Первая буква «ку». От слова «кузов». Ну, наконец-то поняли! Алё, дежурный! Срочно приезжайте по адресу: улица Бу-ра-кова… Да нет, ну что вы… никакая не Дуракова, а «бэ», то есть «бу», ну от слова «бублик»… Поняли? Какой еще бублик? Да никакой не бублик… ну что вы, в самом деле… Я ж на первую букву слова вам так намекаю… Улица Буракова! Поняли? Да-да, Буракова! Дом номер шерсть!.. Ой, извините, дежурный, я от волнения оговорилась… Дом номер шесть, а квартира тринадцать. Да, именно, тринадцать – чертова дюжина, как говорится. Тут у нас полная чертовщина! В квартире завелся маньяк! Да не какой не коньяк, а маньяк! Ну, поняли?.. Что за маньяк? Старый маньяк, военный маньяк, сексуальный маньяк! Ну я тебе покажу, где раки зимуют, – погрозила Кузовкова пальцем то ли старику, то ли уж обезьяне. – Записали? Ага… Ждем вас. Все, я трубку ложу! Уфф… – шумно выдохнула она.

Виталий Артемьев прикрыл дверь комнаты и печально произнес:

– Ну, компаньон, кажется, мы с тобой доигрались…

Раскрасневшийся Кукушкин только кивал в ответ, вытирая со лба пот.

– Нет, старик, ну какая же сила в этом твоем изобретении! Ты гений, Артемьев! – пытался он успокоить искренне огорченного изобретателя.