Читать книгу Большая война Сталина - Андрей Мелехов - Страница 8

Ранее мы говорили о воспоминаниях десантников, кавалеристов и пехотинцев. Теперь обратимся к мемуарам представителей механизированных войск. К. К. Рокоссовского, как и А. В. Горбатова, «неожиданно» выпустили из концлагеря, подлечили в Сочи и в конце 1940 года назначили командиром формируемого все там же – в Украине – 9-го механизированного корпуса. «Откровенно говоря, – признается прославленный военачальник, тактично умалчивая о своем неприятном знакомстве с ГУЛАГом, – мы не верили, что Германия будет свято блюсти заключенный с Советским Союзом договор – было ясно, что она все равно нападет на нас… В мае новый командующий Киевским Особым военным округом М. П. Кирпонос провел полевую поездку фронтового масштаба. В ней принимал участие и наш мехкорпус, взаимодействуя с 5-й общевойсковой армией на направлении Ровно, Луцк, Ковель. В дни полевой поездки я ознакомился с приграничной местностью на направлениях вероятных действий корпуса и на других участках» («Солдатский долг», с. 8). Вновь заметим, что такие «поездки» у военных называются рекогносцировками, а производят их в районах предстоящих боевых действий. Запомним также, что каким-то чудесным образом начальники будущего выдающегося полководца уже в мае знали, на каких именно участках границы его корпусу придется «отражать» немцев, которые, как мы помним, «все равно нападут». Еще один важный факт – для тех, кто любит поговорить о недоукомплектованности советских мехкорпусов: даже недоформированный и находившийся в резерве фронта 9-й мехкорпус, располагавший на начало июня 300 танками (вместо 1031, положенных по штату), уже в мае планировал какие-то совместные действия со знакомой нам по воспоминаниям пехотного командира Федюнинского 5-й армией на западной границе. И в составе этой армии уже имелся один механизированный корпус – 22-й – под командованием генерал-майора С. М. Кондрусева, располагавшего на тот момент 746 танками. Вместе эти два соединения насчитывали бы 1046 танков – эквивалент полностью укомплектованного боевыми машинами мехкорпуса или полнокровной танковой армии завершающего периода войны. Кстати, именно из штаба 5-й армии Рокоссовский и получал приказы после начала войны.

«Еще во время окружной полевой поездки, – пишет он, – я беседовал с некоторыми товарищами из высшего командного состава. Это были генералы И. И. Федюнинский, С. М. Кондрусев, Ф. В. Камков (прим. автора: командиры соответственно стрелкового, механизированного и кавалерийского корпусов, входивших в состав 5-й армии). У них, как и у меня, сложилось мнение, что мы находимся накануне войны с гитлеровской Германией…» (там же, с. 9). Готов биться об заклад, что Кондрусев с Федюнинским и Камковым (а также командиры других переброшенных в Украину мехкорпусов – Власов, Рябышев, Карпезо, Фекленко, Соколов, Чистяков и пр.) после таких «поездок» тоже хорошо знали, на каких участках придется сражаться их корпусам!

«Броня крепка и танки наши быстры…». Первомайский парад на Красной площади. 1936 год

Рокоссовскому вторит и его коллега – Д. Д. Лелюшенко, которого в феврале 1941 года назначили командиром только что созданного 21-го механизированного корпуса Московского военного округа. Интересно, что формировали корпус не в центральной России, а почему-то в районе Идрицы – Опочки (Псковская область) – на линии старых укрепрайонов, где Лелюшенко с нетерпением ждал получения новой бронетанковой техники – «мощных КВ и Т-34». «Примерно за месяц до начала войны, – пишет Лелюшенко, – будучи в Главном автобронетанковом управлении Красной Армии, я спросил начальника: «Когда прибудут к нам танки? Ведь чувствуем, гитлеровцы готовятся…» («Москва-Сталинград-Берлин-Прага», с. 12). Его успокоили: «Не волнуйтесь, – сказал генерал-лейтенант Яков Николаевич Федоренко. – По плану ваш корпус должен быть укомплектован полностью в 1942 году» (там же). «И все же, – признается Лелюшенко (который, к слову, по должности должен был знать об официально установленной очередности формирования мехкорпусов. – Авт.), – среди командиров и политработников корпуса росло беспокойство. Поговаривали о неизбежности войны с фашистами, несмотря на успокаивающее сообщение ТАСС от 14 июня 1941 г. Многие из нас понимали, что это сообщение не для нас…» (там же). Совершенно верно: сообщение это было сочинено исключительно «на экспорт» – для внешнего, так сказать, употребления. Уже упоминавшийся ранее генерал-лейтенант НКВД П. Судоплатов в этой связи подчеркивает: «Интересно, что заявление ТАСС сначала было распространено в Германии и лишь на второй день опубликовано в «Правде» («Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы», с. 197).

Упомяну одну, на мой взгляд, показательную нестыковку в повествовании прославленного военачальника: на странице 12 своих мемуаров он жалуется, что у него в корпусе лишь «98 устаревших БТ-7 и Т-26», а на странице 13 уже говорит о том, что «красноармейцы и младший командный состав частей овладевали новой техникой: учились управлять танком, вести из него огонь, ремонтировать машину в полевых условиях, приближенных к боевым». Понятно, что «устаревшие» танки (кстати, БТ-7 был принят на вооружение Красной Армии в 1935 году) никак не могли за четыре недели, остававшиеся до войны, превратиться в новые. И что, таким образом, оказавшийся накануне войны за пределами своего «родного» Московского военного округа 21-й мехкорпус таки успел получить какое-то количество «мощных КВ и Т-34». По другим данным, уже на начало июня в корпусе имелось не 98 танков, а минимум 120. Вдобавок к ним он после начала войны получил 95 противотанковых орудий на механической тяге и два батальона БТ-7 с отборными экипажами, сформированными из преподавательских кадров Военной академии моторизации и механизации (позже Военная академия бронетанковых войск). Эти БТ-7, кстати, были ничем не хуже легких танков чешского производства – Pz-35(t) и Pz-38(t), которыми и были преимущественно вооружены противостоявшие им дивизии 4-й танковой группы немцев.

Важно отметить, что вышеупомянутые 105 БТ-7 и два Т-34 из военной академии с экипажами, состоявшими из опытнейших инструкторов, прибыли на подмогу 21-му мехкорпусу уже 24 июня 1941 года (см. с. 503 книги Е. Дрига «Механизированные корпуса РККА в бою»). Невиданная, скажу вам, оперативность: ведь война началась лишь два дня назад! Даже в Кремле во время погрузки двух вновь сформированных батальонов в эшелоны (самое раннее – утром 22 июня) никак не могли знать о ждавшей Красную Армию катастрофе. Соответственно, не могли там принять и столь спорное решение – кинуть в топку войны лучшие танкистские кадры. Это, кстати, не единственный случай подозрительно скорого появления в приграничных округах элитных по сути бронетанковых подразделений, созданных на базе преподавательских кадров танковых училищ, располагавшихся в глубине СССР. Лично у меня создается впечатление, что это было частью плана по резкому «одноразовому» количественному и качественному усилению ударных частей РККА. И что этот довольно радикальный план начал осуществляться еще до начала войны.

Танки БТ-7 советской 24-й легкотанковой бригады входят в город Львов. 19.09.1939 (источник: http://mihalchuk-1974.livejournal.com)

Думаю, что и директива наркома обороны СССР от 16 мая 1941 года об усилении дополнительным вооружением и техникой не успевших пока закончить формирование 19, 16, 24-го (КОВО), 20, 17, 13-го (ЗапОВО), 2-го, 18-го (ОдВО), 3-го, 12-го (ПрибОВО), 10-го (ЛВО), 23-го (ОрВО), 25-го (ХВО), 26-го (СКВО), 27-го (САВО) и 21-го (МВО) мехкорпусов до 1 июля 1941 года (с. 56 книги Е. Дрига) – часть того же плана. Согласно информации указанного автора, на усиление мехкорпусов, в частности, должны были направляться 1200 76-миллиметровых орудий, 1000 45-миллиметровых противотанковых орудий, 4000 пулеметов ДП, которых хватило бы на 50 полков (24 76-миллиметровых, 18 45-миллиметровых орудий и 80 пулеметов в каждом). Для перевозки всего этого вооружения предполагалось выделить 1200 машин ЗИС и 1500 автомобилей ГАЗ. Очевидно, что подобные мероприятия действительно должны были радикально повысить боеспособность мехкорпусов «второй очереди». Интересно, что закончиться они должны были к вполне определенной дате – 1 июля 1941 года. Прошу обратить внимание на этот день: на него, как будет показано далее, завязывалось выполнение и многих других похожих планов и директив РККА и РКВМФ. Подчеркнем также, что ни малейшего военного смысла в усилении, скажем, 27-го мехкорпуса, находившегося на тот момент в далекой Туркмении (Мары, Кизил-Арват, Самарканд) не было бы, не существуй планов его скорой переброски на западные границы СССР. А такие планы, как мы убедимся позже, претворялись в жизнь, начиная с первой декады мая 1941 года. Попутно отметим, что, имея в виду уже запланированное неблизкое путешествие 27-го мехкорпуса с границы южной на границу западную, не было никакого смысла в поставке новой техники на «старое место» – в Среднюю Азию. Причитавшиеся ему танки, противотанковые пушки и автомобили соединение наверняка получало бы уже по прибытии в пока неизвестный даже его командиру конечный пункт назначения.

А вот еще один интересный факт: оказывается, как и Рокоссовский, Лелюшенко «15 июня по плану, разработанному штабом корпуса» приступил вместе со своими командирами дивизий и полков «к рекогносцировке на даугавспилском направлении». По всей видимости, корпус уже тогда предполагалось использовать в составе тайно созданной за месяц до этого 27-й армии под командованием генерал-майора Н. Э. Берзарина (в будущем – первого советского военного коменданта Берлина). Во всяком случае, соединение Лелюшенко вряд ли смогло бы действовать в зоне ответственности упомянутой армии, если бы это было не так. «Карта полковника Воейкова (прим. автора: командир 42-й танковой дивизии), – делится Лелюшенко, – вся была испещрена пометками: районы сосредоточения, будущие рубежи развертывания, предполагаемые позиции батарей, пути движения…». Иными словами, в случае начала войны 21-й мехкорпус должен был действовать гораздо западнее назначенного ему района формирования. Подчеркнем, что начальники Лелюшенко тоже оказались «провидцами» и точно знали, где его бойцам придется отражать «готовившихся немцев». Тем более удивительно, что свое выдвижение к Даугавспилсу соединение Лелюшенко начало не 22 июня, а со значительным опозданием – в 16 часов 25 июня. Почему? Что такого изменилось в предвоенных планах? Ведь нападение немцев, как писал Лелюшенко на странице 13, считалось «неизбежным»…

Теперь приведу свидетельство еще одного танкиста – П. А. Ротмистрова, который встретил войну тоже в Прибалтике, в должности начальника штаба 3-го механизированного корпуса, входившего в состав 11-й армии. «Командовал корпусом, – делится легендарный военачальник, – генерал-майор танковых войск А. В. Куркин – человек твердого характера и редкой работоспособности. С первых же дней у нас сложились хорошие взаимоотношения на основе единства взглядов по принципиальным вопросам обучения и воспитания войск, в оценке крайне накаленной к тому времени военно-политической обстановке в Европе, создавшей угрозу безопасности нашей страны. Оба мы были абсолютно убеждены, что недалеко то время, когда, охмеленная легкими победами на Европейском континенте, гитлеровская армия ринется на Советский Союз… 21 июня, буквально за несколько часов до вторжения немецко-фашистских войск в Литву, к нам в Каунас прибыл командующий войсками Прибалтийского Особого военного округа генерал-полковник Ф. И. Кузнецов. Торопливо войдя в кабинет генерала Куркина, у которого я в то время был на докладе, он кивнул в ответ на наше приветствие и без всякого предисловия сообщил, как ударил:

– Есть данные, что в ближайшие сутки-двое возможно внезапное нападение Германии.

И хотя нас в последние дни не оставляло предчувствие этой беды, сообщение Кузнецова ошеломило.

– А как же Заявление ТАСС? – изумленно спросил Куркин. – Ведь в нем говорилось…

– Но ведь это внешнеполитическая акция, которая к армии не имела никакого отношения, – сказал командующий… Не надо сейчас заниматься обсуждением этих проблем. У нас есть свои, достаточно важные. Немедленно под видом следования на полевые учения выводите части корпуса из военных городков в близлежащие леса и приводите их в полную готовность» («Стальная гвардия», с. 48–49).

Это описание предвоенных дней и часов является типичным. Здесь и «абсолютное убеждение» в близости германского нападения, и не оставлявшее автора в последние мирные дни «предчувствие этой беды», но одновременно и признание того, что известие вышестоящего начальства о том, что «предчувствия» оправдались, «ошеломило» и «изумило». Почему?.. А такое вот марксистско-ленинское диалектическое противоречие! Надо сказать, что сообщение о возможном нападении Германии и приказ на вывод войск «в леса», по-видимому, действительно сильно поразили Ротмистрова. Иначе он, думаю, вспомнил бы, что 3-й мехкорпус получил и начал выполнять это распоряжение несколько ранее, чем 21 июня 1941 года. Как и многие другие «приграничные» мехкорпуса различных советских округов (от Ленинградского до Одесского), его соединения были подняты по тревоге и скрытно переброшены практически вплотную к границе еще 17–20 июня 1941 года. В деталях мы поговорим об этом в другой книге цикла «Большая война Сталина» – той, что посвящена планам советского руководства. Замечу также, что я сделал соответствующее Приложение 1, в котором указывается, что происходило накануне войны с каждым мехкорпусом Красной Армии – читатель сможет найти его в конце книги как в «сжатом», так и в «развернутом» виде.

То, что Ротмистров допустил в своих мемуарах серьезную неточность, подтверждает, в частности, более поздняя работа Максима Коломийца – «Сухопутные линкоры Сталина». М. Коломиец сообщает: «Первыми вступили в бой танки Т-28 5-й танковой дивизии (прим. автора: в этой дивизии, к слову, Ротмистров и служил до начала мая 1941 года), расположенной в Алитусе. Части дивизии еще 19 июня были выведены из военного городка и заняли оборону на восточной окраине города на правом берегу реки Неман. Поэтому, когда в 4.20 22 июня 1941 года немецкая авиация стала бомбить парки дивизии, там уже никого не было» (с. 146). Отметим, что, по странному стечению обстоятельств, покинув «летние лагеря», 5-я танковая дивизия расположилась не абы где, а в лесах возле мостов через пограничную реку, в бой за которые и вступила 22 июня при попытке немцев переправиться, но потерпела поражение.

Другой источник – Е. Дриг – дает еще более раннюю дату выхода 3-го мехкорпуса в приграничные леса: «18 июня все части корпуса были подняты по тревоге и выведены из мест постоянной дислокации… 21 июня 1941 года в дивизии вышел приказ о запрете жечь костры по ночам» («Механизированные корпуса РККА в бою», с. 135). В то тревожное время Ротмистров являлся начштаба 3-го мехкорпуса. Соответственно, приказ насчет костров должны были готовить на подпись Куркину он сам или его подчиненные. Интересно, как долго личный состав корпуса (порядка 36 тысяч человек) мог вместе с техникой сидеть в литовских лесах без костров и постоянного жилья? Это ведь не юг Франции…

«18 июня 1941 года, – подтверждает вышеупомянутую дату историк Р. Иринархов, – командующий Прибалтийским военным округом (прим. автора: генерал-полковник Ф. И. Кузнецов) отдал устный приказ на выход первых эшелонов 8-й армии (трех стрелковых дивизий) в полевые районы обороны на государственную границу. Штабу армии было приказано к утру 19 июня расположиться в районе Бубяй… В полосе 11-й армии в районы обороны на границе было выведено по одному стрелковому полку и артиллерийскому дивизиону от 5, 33, 188, 126-й и 128-й стрелковых дивизий. Соединения 3-го и 12-го механизированных корпусов тоже получили приказ на переход в районы, расположенные недалеко от государственной границы…». «Таким образом, – суммирует перечисленные факты Р. Иринархов, – все отданные командованием Прибалтийского Особого округа распоряжения свидетельствуют о том, что его руководство было прекрасно осведомлено о дате нападения Вооруженных Сил Германии…» («Красная Армия в 1941 году», с. 405).

Обобщим результаты нашего мини-расследования ситуации с «внезапностью» в 3-м мехкорпусе, находившемся в Прибалтике: 1) там прекрасно знали о предстоящей войне за несколько суток до ее начала: об этом было ясно сказано не местными жителями и не каким-нибудь подозрительным перебежчиком, а командующим округом генерал-полковником Кузнецовым (миль пардон: к тому времени он командовал уже фронтом!); 2) уже 18–19 июня дивизии корпуса покинули насиженные места и выдвинулись в приграничные леса; 3) мы поймали мемуариста – легендарного танкового генерала Ротмистрова – на откровенном дезинформировании своих читателей. Ведь судя по вполне точным ссылкам на Центральный архив Министерства обороны (см. с. 47 его книги), он (и/или его «редакторы») имели доступ к тем же материалам, что и современные ученые-историки Е. Дриг, М. Коломиец и Р. Иринархов. Поэтому моя первоначальная надежда на то, что знаменитого полководца подвела память, рассеялась подобно утреннему туману над литовскими лесами – где и прятались танки его корпуса. Что они там, в этих лесах, делали? Почему Ротмистрову (или его «редакторам») понадобилось столь откровенно искажать факты? Каким образом – несмотря на своевременное приведение в состояние «полной боевой готовности» и подавляющее техническое превосходство над «внезапно» напавшими немцами – корпус потерпел сокрушительное поражение? Думаю, ответ ясен: Куркин и Ротмистров действительно готовились к скорой войне. Но они совсем не готовились к отражению фашистского нашествия.

Весьма похожую картину предвоенных буден можно встретить и на страницах воспоминаний К. С. Москаленко («На пiвденно-захiдному напрямi»), которого в мае 1941 года перевели из Одесского военного округа, где он служил начальником артиллерии 2-го мехкорпуса, в Киевский Особый военный округ. Там будущего командарма назначили командиром 1-й противотанковой артиллерийской бригады Резерва Главного командования (РГК). Забегу вперед – на страницу 23 его книги: к началу войны бригада была полностью укомплектована, в ней насчитывались около 6 000 человек личного состава («все как на подбор», «у большей части имелось среднее или незаконченное среднее образование», старшие и средние офицеры – «хорошо подготовленные», «с большим опытом командования»), 48 76-миллиметровых противотанковых и 72 85-миллиметровых зенитных орудий (эти орудия – прямые «потомки» грозных германских 88-миллиметровых зениток; как и немецкие аналоги, советские артсистемы были весьма эффективны против танков), 16 37-миллиметровых зенитных пушек и 72 крупнокалиберных пулеметов ДШК. Бригада являлась полностью механизированной и получила все причитавшиеся ей тягачи, трактора и автомашины. Не было у подчиненных Москаленко недостатка и в боеприпасах (в том числе и бронебойных: последнее он подчеркнул особо). Еще 1 мая 1941 года, когда Москаленко находился в Бендерах и прощался с навещавшей его матерью, ему «подумалось»: «хорошо, что она будет дома, в Донбассе, далеко от границы, за которой притаился враг. Я не знал, что война, которая скоро вспыхнет, докатится и туда…» (там же, с. 14). Иными словами, уже тогда – в начале мая – один из высокопоставленных офицеров 2-го мехкорпуса догадывался о скором начале войны и прекрасно знал, кто будет противником. И не мудрено! Вот что сообщает Р. Иринархов о происходившем накануне войны в соседнем 18-м мехкорпусе Одесского Особого военного округа: «11–12 мая 1941 года на совещании в штабе 18-го механизированного корпуса было четко сказано комкором П. В. Волохом: с 22 по 28 июня Германия начнет военные действия» (ссылка на Самсонова А. М., «Знать и помнить», 1989, с. 84) («Красная Армия в 1941 году», с. 419).

Правда, то, что «обороняться» его мехкорпусу придется на своей земле, Москаленко даже в голову не пришло… В этих тревожных мыслях его еще более укрепил разговор с командующим КОВО М. П. Кирпоносом, состоявшийся примерно 7 мая – после короткого визита в Москву. «Знайте, – предупредил его командующий Киевским Особым военным округом, принимая по случаю нового назначения, – времени мало. Люди и техника находятся в дороге, часть из них уже на месте. Скоро вы получите все, чего не хватает для штатов военного (!) времени. Нужно сосредоточить внимание на боевой подготовке и форсировании формирования. Поспешите!» (там же, с. 16). Ему вторил и начштаба округа Пуркаев (к слову, бывший сотрудник Разведупра и советский военный атташе в Германии): «Группировка немецких войск на границе увеличивается. Их пограничники ведут себя нагло, дерзко» (там же, с. 17). Жаль, что Москаленко не расшифровал последние слова Пуркаева: в чем, интересно, заключалась «наглость» гитлеровских пограничников?.. Не задницы же они голые, в самом деле, показывали… Так или иначе, в Киеве Москаленко не задержался: даже не успев повидаться со старыми друзьями, только что назначенный командир противотанковой артбригады РГК «поспешил на запад» – в том же направлении, в котором, как можно легко заметить, перемещались накануне «внезапной» войны практически все упоминаемые нами мемуаристы. Проверьте сами: на восток – отражать возможное нападение не менее опасных, агрессивных и вероломных японцев – ехать никто даже не собирался. И Рихард Зорге тут ни при чем…

БТ-7 и Т-26 на окраине села во время предвоенных учений (источник: https://topwar.ru)

«Прибывали все новые эшелоны с людьми и боевой техникой, – вспоминает Москаленко последние предвоенные недели, – разгрузка проходила быстро, четко» (там же, с. 19). Начиная с 8 мая он чуть ли не каждый день встречался с уже знакомым нам командующим 5-й армией – М. И. Потаповым. Интересно, что бригада Москаленко вроде бы находилась в Резерве Главного командования и подчинялась напрямую Москве. Но, как и командир 9-го мехкорпуса Рокоссовский (находившегося в резерве округа), Кирилл Семенович тесно общался с командованием вышеупомянутой 5-й армии. Это означает, что все они уже в мае знали, кто и под чьим началом будет действовать в ближайшем будущем. Это, несомненно, является ясным признаком заблаговременно готовившейся крупной операции: иначе Москва не стала бы заранее разбрасываться резервными соединениями.

В середине июня Москаленко узнал и то, где планируется использовать его подчиненных. 16 июня его вызвал Потапов. Сначала оба военачальника обменялись откровенными мнениями по поводу опубликованного накануне «успокаивающего» Заявления ТАСС: оно, как мы помним, предназначалось для «лохов»-немцев. После чего командующий 5-й армией как бы между прочим посоветовал командиру артбригады прямого московского подчинения: «У тебя, Кирилл Семенович, части моторизованные, подбери хороших, грамотных в военном отношении людей и пошли на границу, пусть проведут рекогносцировку местности и проследят за немцами, их поведением. Да и для тебя это будет полезным: бригаде следует изучить местность на всем возможном фронте армии. Кто знает, что может произойти в будущем» (там же, с. 21). Далее следует совсем уж странная сцена: Потапов достает из сейфа секретную карту с нанесенным на нее расположением войск армии и демонстрирует ее в подробностях человеку, формально не имеющему к этой армии никакого отношения. После чего тот берет под козырек и высылает три разведывательно-рекогносцировочные группы к границе – в районы Любомля, Устилуга, Сокаля. Те докладывают, что на другом берегу Западного Буга наблюдается оживленное движение, отмечается работа таких же «разведывательно-рекогносцировочных» групп Вермахта, а немецкие саперы разбирают инженерные заграждения на границе. Вывод Москаленко: «У меня не осталось сомнений в том, что фашисты нападут на нас в один из ближайших дней. Так я и сказал командующему армией» (там же, с. 23). «Этот наш разговор, – делится Москаленко подробностями общения с вроде бы не имеющим к нему прямого отношения командармом, – произошел 20 июня, когда Потапов снова вызвал меня к себе в Луцк». Во время этой беседы весьма возбужденный командующий 5-й армией даже не предложил гостю присесть. Так – стоя – он и передал приказ командующего округом, получившего, в свою очередь, соответствующий приказ наркома обороны: «вывести всю боевую технику в леса» (там же, с. 24). Как и большинство прочих советских мемуаристов, Москаленко объясняет этот странный приказ Тимошенко (его бригада и так находилась в лесу с самого начала формирования – по приказу все того же Потапова: предлагаю убедиться в этом, посмотрев на страницу 18 его воспоминаний), отданный за два дня до начала войны, необходимостью устранения демаскирующих войска дефектов. Так или иначе, как и большинство иных моторизованных частей и соединений РККА, делавших в период с 17 по 21 июня ровным счетом то же самое (вспомним, скажем, мемуары Ротмистрова, писавшего приказы, запрещавшие танкистам его корпуса жечь костры в приграничных лесах), бригада Москаленко со всем хозяйством переехала из «леса в лес». Напомню приведенные несколько выше воспоминания Федюнинского, 15-й стрелковый корпус которого подчинялся все тому же «командарму-5» Потапову: полки его стрелковых дивизий направились туда же – в приграничные леса в восьми километрах от границы. Но сделали это чуть раньше, чем моторизованные части 5-й армии – еще в начале июня.

Зададимся следующим вопросом. Как пишут практически все советские мемуаристы, немецкие самолеты каждый день летали над местами расположения моторизованных и артиллерийских частей Красной Армии, во множестве скопившихся в приграничных округах. И вот, в одно прекрасное утро, германские летчики видят, что вместо аккуратно выставленных ровными рядами сотен танков, тысяч артиллерийских орудий и десятков тысяч автомашин остались лишь некрасивые пятна пожелтевшей травы. Огромные парки боевой техники исчезли буквально за одну ночь! И никаких пыльных столбов – от уходящих на восток колонн – не видно! Наоборот, в приграничных лесах вдруг стало еще теснее. И так – на всем протяжении советско-германской границы. Что в таком случае могли подумать гитлеровские генералы? К какому выводу должны были прийти? Да к такому же, что и Москаленко: «Нападут в один из ближайших дней»! Таким своеобразным способом Красная Армия выполняла приказы из Москвы: «не провоцировать» и не «поддаваться на провокации»…

БТ-7 образца 1937 г. 7-го МВО на учениях в октябре 1940 г. (источник: https://topwar.ru)

Так или иначе, прозорливый командир бригады, «не имевший сомнений в нападении немцев в ближайшие дни», как-то забегался и забыл донести свои опасения до подчиненных. Об этом свидетельствует приведенный им же пассаж, описывающий первые часы войны: «Мы проскочили мимо аэродрома и прибыли в лагерь, к зданию, где размещался штаб. Я поднялся на второй этаж и забежал в комнату, в которой жил М. П. Земцов. Он улыбнулся и спросил: «Что, маневры начались? То-то слышу разрывы и стрельбу, но бригада в них участия не принимает, и поэтому тревогу я не объявлял» (там же, с. 25). Характерно, что Москаленко, который сам же и не сообщил офицерам бригады о своих гениальных догадках в отношении немецких намерений, «резко ответил»: «Какие к черту маневры! Война!». Судя по воспоминаниям упоминавшегося выше Горбатова, таким же «справедливым» и «вежливым» Москаленко оставался и на последующих этапах войны: служить под его началом было просто пыткой.

А вот еще один штрих по поводу короткого митинга, посвященного войне: в глазах некоторых подчиненных Москаленко видит «непонимание» и «боль» (там же, с. 27). Откуда могли взяться подобные эмоции у людей, многих из которых месяц назад тайно призвали из запаса и отправили на границу – готовиться к «скорой» войне (вместе с командирами, переведенными на казарменное положение)? Готовиться, как пишет Москаленко, «в любую погоду», «по 8–10 часов в день, а также по 2–3 ночных занятия в неделю» (там же, с. 18)? Что это за «непонимание»? Что тут неясного? Как и ждали, напал страшный враг: его надо разбить и прогнать. Чего же проще?..