Читать книгу Спираль (1917) - Андрей Михайлович Чернецов - Страница 2

Здесь веет семнадцатым годом.

Мне в щель проникают ветра.

Под серым, как сталь небосводом,

Меня наполняет вода.

Идеи восстания чужды

Мне были уж очень давно.

От сырости влажной и вьюжной

Укрыться мне здесь суждено.

И все фотографии, письма

Сожгли, не вернуть время вспять.

Качаемся на коромысле,

Готовясь свинец получать…

Мне дед свои письма поведал,

О чём предстояло прочесть,

Стремясь уберечь нашу честь,

Вопреки всем невзгодам и бедам.

До чего же бледны эти хмурые лица.

Чёрная тень охватила столицу.

Ники прошёлся пером по бумаге.

В войсках не осталось той прежней отваги.

Дума утратила своё назначение,

Народ же утратил своё подчинение,

Под пули попал офицерский состав,

Комитетами создан был новый устав.

В «светлое завтра» люди поверили,

Новая власть вызывала доверие,

Керенский, ставший кумиром народа,

Всё больше и больше твердил о свободе.

Но быстро народ раскусил эту ересь,

Речи министра пропитаны серостью,

В семечках тонут улицы города…

Нет больше хлеба – нас выморят голодом.

«Война до победы!!!» – кричали плакаты,

Спорят Советы и демократы,

Армия рухнула, как и империя —

С триумфом к столице шли немцы намеренно.

Вмешался Корнилов во всё это дело.

Надо сказать – поступил крайне смело,

Стремившись поставить режим диктатуры,

Дабы поправить у власти структуру.

Казалось, спасенье Великой России.

Да будет стабильность, правитель всесильный!!!

Керенский с данным смириться не мог —

Власть потерять не хотел новый «Бог».

Лавр Корнилов был арестован,

Министрами новый указ продиктован,

Власть всё трудней и трудней удержать —

Никто свой портфельчик не хочет терять.

Народ ещё верил в возможность собрания,

Дабы покончить с абсурдом страдания,

Сущность дальнейшую определить —

Под коим трактатом наш люд будет жить.

Вскоре в баталии бой обновился —

Сей большевик впредь к нему подключился.

Керенский понял – его слабость видна,

Судьба его действий предрешена.

Большевики набирали влияние,

Власть у министров в дурном состоянии,

Сил не хватает посты удержать,

Многие думают: «Как бы сбежать?»

Штурм начался по сигналу «Авроры»,

Красные силы к бою готовы —

Наголо шашки, штыки обнажились,

Под знаменем красным они в Зимний вломились.

Министры повержены, правительство пало,

Красная власть в страну прибывала,

Всюду цензура была установлена,

Жестокость сей власти была обусловлена.

Жизнь социальная не изменилась,

Скажу даже больше – усугубилась.

Если хотите конкретно так знать —

Все несогласные стали страдать.

Многие с красными не стали мириться,

Стремившись скорее освободиться.

Формироваться стали движения,

Дабы врагу нанести поражение.

Юнкера и князья, господа генералы,

Власти Советской не принимали,

Судьба той России определена —

Её ожидает большая война.

В дрожь бросает лишь осознание,

Я впадаю в небытие.

Сон тревожный не дал мироздания,

Только лишь помог впасть в забытье.

Я пустующий пал, словно камень,

На кровать. И шептала она,

Неизвестная мне в этих далях

Покровительница сего сна.

Адреналин в крови зашкалил,

Мне нервы сильно расшатало,

И всё кругом в миг запылало,

А тень сошла на нет.

Удары, нас смывая, шли,

Как волны, всплески.

Своей дороги не нашли

Мы в дивном месте.

Лишь стоны слышатся, бордель

Наполнен шумом.

Блудница прыгнула в постель,

Поймав безумье.

По головам нас бьют и бьют

Все эти танцы.

Улыбку держим за уют на реверансах.

И, уронив бокал вина,

Упав со сцены,

В нас в ночь вселяется сполна

Крылатый демон.

Открылась дверь в Эдемский сад

И, этой ночью

Идём в штыки на Петроград

По красной точке.

Табачный дым давным-давно

Наполнил бронхи.

Ударам было решено

Раздаться громко.

Удары нас постигли в миг

Паденья в пропасть.

Наш голос тотчас и затих;

Нас дым уносит.

Игла бросается в глаза,

Как вспышка солнца —

Обворожительна звезда

За звон червонца.

Наш мир блаженства юных лет

Нас в омут бросил.

Над нами нож и пистолет —

Одни допросы.

Игла по венам – сладкий мёд,

Ведущий к звёздам,

А мы, сжимая огнемёт,

Сжигаем остров.

Нам снится ли чертовский сон

Свинцовой пули?

На дно уходит медальон

В руке амура.

Над Петроградом и Москвой

Поднялся вихрь.

Плакат разорван над мостом.

Толпа не стихла.

Осколок бронзовых зеркал

Унёс частицы.

Нам век Серебряный шептал

О дивных птицах;

Махнувши, чёрное крыло

Закрыло звёзды.

Снаряд, попавший нам в стекло,

Разрушил гнёзда.

Полотна красные кричат

Призывы к смерти.

Стволы никак не замолчат.

Сжирают черти

Сердца последних, кто стоял

На стыке ночи,

А Люцифер тогда писал

Победы строчки.

Над нами ветер преподнёс

Штыки винтовок.

Штыки пронзают нас насквозь.

Вдохнувши порох,

Идём в атаку на убой

Во имя мира,

Царя – отвергнут он судьбой.

Наш мир в могиле…

В кремлёвских башнях юнкера,

Держа удары,

Летели в омуты костра

Кровавой стали.

Молилась женщина в платке

На перекрёстке;

Слеза катилась по щеке —

Всё очень жёстко…

Обезвоженный, пулей наполненный,

В этом залпе ударов пропавший…

Здесь, вдоль стен у кремлёвской башни,

Люди завтра найдут твою голову.

Лет семнадцать вам, друзья мои юные…

До последнего держали империю,

Смертью пали под натиском первые;

Большевизм разнёс нам безумие…

Открылся нам Пандоры ящик,

И нечисть нас душила тяжко,

А сердце шепчет, шепчет бредом.

Застрял клинок в трахее медный.

Собранье вскоре распустили,

Свободу вскоре устранили,

Царя в подвале том убили —

В Ипатьевском котле…

И тень идёт за нами следом,

Прикрывшись то щитом, то пледом,

Стремясь остаться незаметной

В столь сумеречной мгле.

Проснувшись, я поддался воле ночи.

Шептал себе невнятное в бреду.

Экран. Клавиатура. Строчки. Строчки.

Раздался электронных писем гул.

Дневник развёрнут – ожили страницы.

Живые, мёртвые – в единый встали ряд,

И звуки прошлого, и запахи, и лица

Открыли коридор туда – назад.

Проснувшись вновь,

Увидел я реальность —

В ней отражалась наша скука-данность,

А на страницах растекалась кровь.

Пейзажи за окном слились в палитру,

Сошлись картины и во сне, и наяву.

Ловить удар десятого калибра,

Не стану, вопреки вам не умру!

Казалось всё во сне таким реальным,

Таким живым, таким кровавым… Нет!

Я панике! Застрял на этой дальней

Дороге, скрывшей мой знакомый след.

Я не могу, я знаю слишком много,

К чему был весь ретроспективный взор?

Что значит на моём окне узор,

Обозначающий развилку и дороги?

Дороги те сливаются в портрет,

Который не имеет лиц и глаза.

Ох, нет, пуста и непонятна фраза,

Как весь со мной случившийся сюжет.

Мне в СМИ видны ни то ли совпаденья,

Ни то ли новый, резкий разворот,

Однако, кажется давно мне, что явленье

Назад вернулось, как спираль идёт.

Я заперт был в тенях безумья,

Будто явно сошёл с ума,

И капсула ночью сей лунной

Внутри разбивала меня…

Я был заперт в своей же капсуле,

Что являлась моею комнатой,

Уходящей в простор пространственный,

Сплошь надеждами переполненный.

И ни звука не слышно, ни голоса,

И ни пения птиц, ни свирепого

Ветра. Лишь впереди были полосы,

Ведущие к песенке спетой той.

Где же, где же ты, подлая истина?

Мне не больно вкушать твои лезвия.

Ты коварная, сволочь корыстная.

Час неровен, как жду я возмездия.

Коридоры кругами закружены,

Память вновь отделилась от разума,

Все весы стали вновь перегружены,

Сплошь и рядом оно – безобразие.

Купол рухнет, как домик тот карточный,

Разлетятся осколки над бездною.

Всё казалось настолько загадочным,

Что не ясно – оно ли полезное?

Как толпа завывает на площади,

Что аж треснули рамы оконные,

И покрышки, горящие множеством,

Разлетаются, как прокажённые.

Крики, вопли – слились в то единое,

Внеземное, большое безумие.

На стекло под удары дубинные

Пал народ в эту ночь полнолунную.

Циферблат Спасской башни потрескался,

Запылало огнём всё стоящее

В тот момент. И никто не замешкался.

Все смотрели на происходящее.

Я стоял в эпицентре кровавого,

Переломного момента в истории.

Всё так было туманно. Предания

Говорят о судьбе безысходной той.

Всё свелось в один кадр, наполненный

Цветом крови и грохотом выстрелов.

Кто стрелял – они верили в должное,

А кто пал – те желали быть «чистыми».

В небе кружатся тёмные ангелы,

Отпевая расстрелянных ранее.

Убиенные были бесславными

Фарисеями столь окаянными.

Я был заперт в своей же капсуле —

Она больше не была моей комнатой.

Расширялось на крови пространство то —

В нём всё стало огнём переполнено.