Читать книгу Шофёр - Андрей Никонов - Страница 4

Глава 3

Оглавление

Дом номер семь по 10-й Сокольнической улице стоял в глубине старорежимной застройки, загораживающей его от извозчиков, трамваев и редких автомобилей. Местное жилтоварищество давно уже грозилось избу снести и выдать жильцу отличную комнату в одном из новых современных зданий, возводимых на Стромынке, с водоснабжением, просторной общей кухней и даже канализацией, но всё никак не могло изыскать фонды. Жильца нерасторопность жилтоварищества вполне устраивала, в коммунальную квартиру он переезжать не хотел.

В доме, помимо двух комнат, была небольшая кухня и просторные сени, удобства находились во дворе, там же стояла бочка, которую водовоз наполнял за серебряную полтину, а дождь – бесплатно. Наниматель, Лев Иосифович Пилявский, представительный мужчина лет пятидесяти, невысокого роста, с торчащими в стороны от обширной лысины седыми волосами и внушительным носом, вооружённым толстыми роговыми очками, принимал учеников у себя в кабинете – большой комнате с окном, толстым ковром на полу и керосиновым освещением. Он сидел в кресле, сложив руки на объемном животе, напротив него девочка старательно водила смычком по струнам. Нюра Пахомова только что вернулась из лавки и выкладывала продукты на кухонный стол.

– Наденька, золотце моё, отдохни минутку, – Пилявский погладил ученицу по голове, забрал у домработницы сдачу и тщательно пересчитал, сверяясь с тетрадкой. – Что, приказчик опять не отпустил по нормальной цене топлёное масло?

– Господь с вами, Лев Иосифыч, – Нюра к скаредности хозяина успела привыкнуть, – и так хорошая цена, шесть гривенников за фунт, куда уж дешевле. Вы вона сколько с детишек берёте, да ещё в консистории жалованье плотют, а всё жмётесь, как будто на паперти стоите.

– На паперти, милочка, поболее моего получают, – Лев Иосифович тщательно проверил вес и количество продуктов, отрезал кружочек кровяной колбасы, понюхал с подозрительным видом, пожевал, для виду скривился. – Ладно, идите уже до пятницы. И чтобы не опаздывать.

– Да уж пойду.

Нюра уткнулась взглядом в переносицу Пилявского, тот попыхтел, но три рубля отсчитал, добавил ещё два рубля за стирку, отдал женщине свёрток с грязным бельём, выпроводил её из сеней и закрыл дверь. Золотце Наденька поиграла ещё с четверть часа, оставила полтора рубля и убежала. Пилявский не торопясь поужинал пирогами с капустой и наваристыми щами на мозговой кости, сложил посуду в таз и прикрыл полотенцем. Потом, скорее по привычке, пересчитал серебряные ложечки и фарфоровые чашки.

Больше двух учеников в день он не брал, мерзкие дети выматывали всю душу, насилуя беззащитный инструмент и издеваясь над учителем. Самым противным был мальчик лет двенадцати, которого он взял на позапрошлой неделе, этот приходил уже третий раз, в девять вечера, вместе с матерью. Она садилась на стул в углу комнаты и с благоговением смотрела на своего бездарного отпрыска. Перед первым занятием Пилявский заломил три рубля и подумывал увеличить плату до пяти – мелкий гадёныш не мог ни одной ноты сыграть правильно, способностей к музыке у него не было никаких совершенно. К тому же он ещё и косил левым глазом, и когда играл, глядя на струны скрипки, казалось, прямо на Пилявского таращился.

– Эмма Арнольдовна, счастлив видеть, – он распахнул входную дверь в четверть десятого, эта семейка всегда опаздывала. – А вы, юноша, мигом в мой кабинет, инструмент вас заждался.

Эмма, невзрачная женщина средних лет, благодарно кивнула, уселась на стул в углу, её сынок схватил скрипку, словно биту для лапты, и противно заскрипел смычком. Пилявскому очень хотелось оглохнуть, у мальчика явно проглядывали садистские наклонности. К счастью, через десять минут в дверь постучали, на время прервав пытку.

– Ой, – мама юного таланта подняла голову, – Лев Иосифович, это мой муж. Он так хотел посмотреть на Жоржика. Жоржик, это папа пришёл тобой восхищаться.

Пилявский поморщился. Муж Эммы Арнольдовны, по её словам, был ответственным работником наркомата просвещения и мечтал видеть сына великим композитором. Лев Иосифович совершенно не желал этого знакомства.

– Уже иду, – он изобразил слащавую улыбку, отпирая замок и отодвигая задвижку.

В сени, толкнув Пилявского в грудь, молча зашёл худой мужчина среднего роста с офицерскими усиками и в пальто, на щеке его виднелся уродливый шрам. Следом за ним в дом прошли ещё двое, в кожаных куртках, оба крепко сбитые и невысокие, похожие друг на друга словно братья. У одного из них ухо было изломано.

– Позвольте, вы кто? – Пилявский посмотрел на Эмму, та как ни в чём не бывало сидела на стуле, ссутулив спину и уткнувшись взглядом в окно. – Что себе ваш муж позволяет? Почему вы безобразничаете, товарищ?

– Ты смотри, артист, прям шапито представляет, – усатый встал посреди кабинета, заложив руки за спину, один из его подручных занял место у окна, второй – у двери. – Обождите-ка нас на кухне.

Эмма послушно встала, Жоржик швырнул скрипку на пол так, что та треснула, ткнул Пилявского смычком в живот.

– Нажрал пузо, лишенец, ничего, сейчас сдристнешь чутка, – малец мерзко хихикнул и вышел вслед за матерью.

– Что всё это значит? – Пилявский вздёрнул подбородок вверх. – Как вы смеете, я профессор филармонии. Сейчас же вызываю милицию.

Один из незваных гостей, караулящий у двери, подошёл сзади и пнул хозяина дома под коленки, а когда тот шлёпнулся на пол, приставил к горлу нож. Усатый с кривой улыбочкой осматривал кабинет, даже зачем-то пощупал ковёр.

– Бедно живёшь, скрипач, я уж думал, давно хоромы выстроили. Где Станислав? – наконец спросил он.

– Так вам брат мой нужен? Он умер четыре года назад.

– Вот значит, как, откинулся, гнида, а я поначалу думал, всё, сбежал пан Пилявский за границу с концами, плакали мои денежки, но потом кой-какой след нашёл, и по всей России его ищу уже несколько лет. Точно помер? А то ведь проверю.

– Да кто вы такие? На Немецком кладбище лежит, на четвёртом участке, хоть сейчас езжайте смотреть.

– И ничего не передавал для друзей своих? Деньги, к примеру?

– Какие ещё деньги? Если это ограбление, то возьмите в столе, и уходите, – Пилявский был напуган, но хорохорился и старался своего страха не показать.

Усатый кивнул, гость в кожанке споро обшарил ящики стола, нашёл в прикрытом фанеркой потайном отделении тощую пачку денег, пересчитал.

– Тридцать два червонца с мелочью, – доложил он.

– Большая сумма, не один день копил, – усатый подошёл поближе к Пилявскому и резко ударил того ногой в живот. – Куда твой брат золотишко девал, падла?

Хозяин дома открыл рот, хватая воздух, и тут же получил удар в ухо, потом его вздёрнули наверх и начали избивать, заткнув рот старым вонючим носком. Подручные усатого били умело, заставляя учителя музыки выть и извиваться, но до потери сознания не доводили.

– Оставьте его пока, – распорядился главарь через несколько минут, подошёл почти вплотную, схватил Пилявского за волосы, запрокинул голову, остриём ножа вытащил носок изо рта. – Ты уж припомни, скрипач, куда что он положил. Времени у нас много, а у тебя совсем мало. Что молчишь, рожа интеллигентская?

– Обделался он, – доложил один из подручных, – эй, гляди, глаза закатил, не ровён час помрёт.

– Так вы с ним поаккуратнее, – усатый засунул носок обратно, надрезал Пилявскому кожу возле глаза, подцепил кончиком лезвия. – Бережно.

* * *

Тридцатое отделение милиции располагалось рядом с пожарной частью в бывшем Сокольническом полицейском доме, построенном архитектором Геппнером, и охраняло население дачного московского района от бандитов, воров и прочих несознательных элементов. По сравнению с соседними, двадцать девятым, обслуживающим вокзалы на Каланчёвской площади, и тридцать шестым, охраняющим покой жителей Преображенки и села Черкизово, у тридцатого была своя специфика – на его территории располагался Сокольнический парк с его тропинками, аллеями, дачными домами, местами отдыха, воровскими малинами и бандитскими притонами, переходящий дальше – в Погонный Лосиный остров. Здесь преступный элемент чувствовал себя привольно, милиционеры при всём желании не могли охватить все тропки своим вниманием, сил оставалось только на основные просеки и центральный круг. Зато в остальном район был спокойный – тут хватало и больниц, и заводов, частный сектор был небольшой, не то что в Черкизово, а рабочий люд селился по каменным домам. В жилой застройке громких преступлений было немного, если и проявлял себя криминальный контингент, то скорее по мелочи. Барыги, проститутки, несколько злачных мест с азартными играми и кокаинистами, всех их наперечёт в отделении знали.

Преступления совершались в основном на бытовой почве, то сожитель даму своего сердца до смерти побьёт, то бельё своруют или лавку обнесут на Остроумовских, до смертоубийства доходило редко. Но уж если доходило, для этого в отделении работал подотдел уголовного розыска во главе с субинспектором Наумом Мироновичем Пановым.

– Заходи, – Панов затушил очередную папиросу, поманил агента второго разряда Трофима Шмалько, заглянувшего в кабинет, – новость слышал курьёзную?

– Смотря какую, – Шмалько аккуратно положил папку на стол, устроился напротив, поёрзал на жёстком стуле.

– Да вот сегодня аккурат с утра милиционер Зильберман из первого отделения козу у задержанного реквизировал и решил продать. Так этот умник не придумал ничего лучше, как на Драгомиловский рынок на трамвае поехать, а когда вагоновожатый пускать его отказался, начал буянить, достал служебное оружие и пригрозил кондуктора застрелить. Тут его, голубчика, и повязали, отвели под конвоем в отделение, а теперь решают, что с ним дальше делать. Коза сначала трамвай загадила, потом всё отделение, так что, наверное, погонят из милиции их обоих. Ладно, что нового в деле Пилявского?

– Ничего, ходил к следователю, – сказал агент, отсмеявшись и вытерев выступившие слёзы, – ругается, говорит, плохо работаем, раз никого найти не можем.

– Пусть он сам свою задницу поднимет и поищет, – разозлился Панов, – а то не вылезает из кабинета. Что я ему, за три дня на поводке мокрушников приведу, чтоб его?

Лев Иосифович Пилявский помер в своей квартире, предположительно вечером среды, 16 июля. Его домработница, Анна Степановна Пахомова, прибежала в отделение только в пятницу с утра. Кто-то рылся в доме, да так, что половицы вскрыл, стены, где обои неплотно прилегали, порушил и мебель изломал. На место выехал, а точнее – вышел, наряд милиции, который нашёл хозяина дома на кухне со следами побоев, порезами, вытекшим правым глазом и уже остывшего.

На первый взгляд произошло убийство, все обстоятельства на это указывали, но врач из больницы имени доктора Остроумова определил, помимо примерного времени смерти, и причину – обширный инфаркт миокарда, что, учитывая возраст покойного и его телосложение, могло и от естественных обстоятельств произойти. Что именно произошло в доме на 10-й Сокольнической, предстояло выяснить следователю Введенскому. У следователя таких дел по Третьему московскому району были десятки, в каждое приходилось вникать и докладывать в губернский суд и губпрокурору. Поэтому Введенский ограничился коротким осмотром места происшествия и допросом домработницы, а остальную работу скинул на отдел милиции, точнее, на уголовный розыск.

Агенты МУУРа осмотрели дом, на земле под полом обнаружили две золотые монеты времён самодержавия достоинством 15 рублей каждая, чеканки 1897 года, но монеты эти могли быть спрятаны прежними владельцами, которые в революцию сгинули. Дактилоскопист Федорчук отыскал чужие отпечатки, они могли быть чьи угодно, в картотеке схожих не обнаружилось.

Домработница рассказала следователю, что в день смерти Пилявский давал два урока, первая ученица ещё оставалась в комнате, когда сама домработница отправилась домой, к вечеру должен был появиться ещё один ученик, у которого якобы отец работал в Наркомпросе. Оперативно проверяли дела работников комиссариата, но, по мнению следователя, след был ложным.

Дело так бы и отложили в долгий ящик, ожидая, что что-то всплывёт, а потом бы закрыли за отсутствием подозреваемых, но сестра Пилявского, Ядвига Иосифовна Лацис, ответственный работник Главлита и член партии с 1912 года, сама приехала в тридцать третье отделение и грозила Введенскому всеми революционными карами и личным револьвером. Яков Григорьевич от такого напора стушевался, револьвер у гражданки Лацис отобрал и отправил её к инспектору уголовного розыска Хлебникову, который пообещал, что смертью гражданина Пилявского займётся самый опытный сыщик. Этим опытным сыщиком был назначен субинспектор Панов.

– Ты хоть что-нибудь найди, – сказал ему Хлебников по телефону, когда гражданка Лацис уехала, – нет, надо ведь было этому Пилявскому в нашем районе помереть, как будто других мест в Москве не осталось.

Панов был с ним полностью согласен, потому как вместо подозреваемых имел короткий список тех, кто мог хоть что-то знать.

Первое, Анна Пахомова – по опыту субинспектора, домработницы часто расправлялись со своими хозяевами, чтобы прибрать к рукам их имущество, но имущества у умершего не было. Панов на первый раз с ней разговаривать не стал, поручил это Шмалько.

Второе, гражданка Лацис. Следователь Ядвигу Иосифовну опросил, но под дулом револьвера сделал это очень быстро и без деталей. Панов тоже не очень-то хотел с ней общаться и из списка свидетелей пока вычеркнул.

И третье, у покойного была племянница, дочь его брата Станислава, Елена Кольцова.

– Точно не врёт прислуга? – субинспектор натужно закашлялся, прижал кулак к груди, сильно надавил другой рукой, заставляя боль на время отступить. – Может, она или кто из её знакомых причастен? А то всё это распутывать, сам понимаешь, ни времени, ни средств нет.

– Да уж я с ней говорил, толку никакого, – Трофим поднялся. – Живёт в частном доме на улице Матросской Тишины, вместе с братом, инвалидом империалистической войны, тот совсем плох и никуда не выходит. Ещё жильцы у неё есть. Один, Василий Федякин, в возрасте, слесарь на ламповом заводе, я к ним в заводоуправление заходил, хвалят его. А другой, Травин Сергей, тот здоровяк, силач, я бы сказал, работает в гараже горкоммунхоза, что рядом с Каланчёвкой, и с Пахомовой дружит, по хозяйству ей помогает. Пахомова говорит, что интереса Травин к Пилявскому не проявлял, и знакомы они не были.

– Жильцы, значит? – Панов оживился. – С хозяйкой, говоришь, и силач? Вот что, братец, а давай-ка ты этого Травина и племянницу покойника, Кольцову, ко мне, но не сегодня, а скажем, послезавтра, в среду. Я с ними сам побеседую по душам, а там уж решим, стоит их к следователю отправлять или нет. Где, ты говоришь, они работают?

– Травин в гараже, а Кольцова учится, в университете.

– Вот и хорошо, позвони и вызови их. Только вежливо, они не бандиты какие, а советские граждане с полезной для нас информацией.

– Ух вы и завернули, Наум Мироныч. Как есть сделаю, а сейчас, позвольте, пойду? На Егерской, где налёт был на артельщиков, у пацана соседского милиционеры портсигар ворованный отобрали и отрез шерстяной, говорит, в мусоре копался и там вытащил. Прижать его надо хорошенько, наверняка знает что.

– Вези его сюда вместе с вещдоками, – Панов расписался на папке, – а это отдай Маше, пусть запечатает сургучом и отошлёт Введенскому. Может, и вправду Пилявский сам помер, всякое в жизни случается.

Шофёр

Подняться наверх