Читать книгу Субъект. Часть вторая - Андрей Но - Страница 2

Воодушевленно подскочив с кровати, я начал собираться. Критическим взором окинув свой скудный гардероб, я остановился на толстовке с капюшоном, чей сливающийся с тенью бордовый цвет отлично дополнял потертые и выцветшие джинсы.

Это, конечно, не героическое трико с олицетворяющей меня эмблемой в центре паха, – усмехнулся я про себя, зашнуровывая ботинки, – но для экспериментальной вылазки вполне подойдет.

– Ты куда?

Дернувшись от неожиданности, я оглянулся. В дверях второй комнаты стоял сосед.

– Куда? – повторил он и, неумело улыбнувшись, добавил, – ведь все уже закрыто. Ты же в магазин?

– Да, – невнятно буркнул я, – я пойду в торговый центр, что круглосуточный.

– Тогда мог бы и сахар прихватить?

– Не вопрос, – отозвался я и поплелся к холодильнику, дабы понять, что необходимо в нем восполнить. Почти все отсеки были забиты новыми, разномастными контейнерами соседа. Теперь он не скупился ни на что. И уж тем более на контейнеры для пищи, которыми он наверняка хотел предотвратить это непонятное, преждевременное разложение пищи. В очередной раз я мельком опробовал их на свой алиеноцептивный зуб и снова невольно подивился. Некоторые из них и впрямь были склепаны добротно, ни одна бактерия сама по себе не просочится. Сама по себе.

Хорошая попытка, – с мрачным весельем подумал я, – но все равно мимо.

Простояв еще с минуту перед открытым холодильником, я захлопнул дверцу. Все равно есть я не хотел. Но видимость инспекции необходимо было создать хотя бы для того, чтобы в голове соседа не возникало лишних вопросов.

Выйдя из подъезда и накинув капюшон, я неторопливо направился к своему любимому магазину. Новый дешевенький телефон, выпорхнувший из подземного перехода у перекупщика прямо ко мне в руки на замену конфискованному Айсбергом, я решил с собой не брать, так как, вероятно, он будет мне только мешать. На улице становилось все темнее, люди практически не попадались. Затихал ветер. Даже на мою походку сказалась эта убаюкивающая и, в то же время, настораживающая атмосфера – шаги становились вкрадчивыми, кошачьими, а сам я весь превратился в слух.

Во всех дворах, что попадались мне по пути, было на удивление спокойно. Соседние же я поленился обходить, тем более что никакой антропогенной активности там не ощущалось. В алиеноцептивном поле царил штиль.

Но подойдя ближе к центру города, я, наконец, стал улавливать эхо от выкриков местных пьяных свор.

Бредя вдоль спящей автомагистрали, я косился из-под капюшона через дорогу на разгуливающие компании молодых и не очень людей. Все они были навеселе, вели себя раскрепощенно, порою даже непристойно, но послойное сканирование их одежды, карманов, состояния тела и настроения мозгов показывало, что они относительно безобидны. Максимум, что можно было от них ждать, это перестрелка бранью и давление на психику слабонервных. Встречались и одиночные, надувшиеся пива экземпляры, которые шли молча и вразвалку, глядя проходящим мимо прямо в глаза, в надежде, что те дадут им повод крепко подраться.

Их страдающий от интоксикации алкоголем мозг – по их субъективным ощущениям, наоборот им освеженный, – утрачивал все смирительные и сдерживающие факторы поведения, оставляя лишь оголенный, застывший в похотливой позе, драчливый инстинкт. Благо, что хоть оставались некоторые понятия о логическом обосновании своих действий, и это единственное, что удерживало их от откровенного буянства, не требующего для своего высвобождения предлогов и весомых причин.

С другой стороны, сейчас я был немногим лучше них. Опьяненный, в свою очередь, чувством собственного превосходства над обычными людьми, я точно так же шел и выискивал себе повод. И было бы точно таким же натянутым предлогом с моей стороны использовать в качестве мишеней мужиков, что бродили и всем своим видом клянчили повод для драки. А потому я их, хоть и скрепя зубами, брезгливо обходил стороной.

До магазина оставался всего один квартал, а мне по-прежнему так никто и не попался. Откуда же под утро выходит столько новостей в СМИ о поножовщине и перестрелках, где гибнут ни в чем неповинные люди? Я уже было махнул рукой на эту затею, как в поле зрения возникли они.

Трое невысоких, но плотно сбитых мужчин с неприветливыми лицами шли в сторону местного ночного клуба. Их походка была сдержанной, невызывающей, торопливой, можно даже сказать, целенаправленной, руки они держали в карманах, а глаза бегло и воровато озирались по сторонам. Изредка они обменивались негромкими – их речь к негромкой я отнес навскидку, мельком оценив распространяющиеся изо ртов акустические волны – репликами между собой, но что мне показалось особо подозрительным, так это особенности их желеобразной субстанции. У двух из них нижняя часть фронтальной зоны мозга – она же орбитофронтальная кора – светилась как-то иначе, не так, как я привык видеть у подавляющего большинства людей. Насколько мне было известно, именно она позволяла ощущать ржаво-металлический привкус предположительных последствий в случае, если человека охватывало зло и противозаконные намерения. Также мне не понравился размер их миндалевидного тела – у всех троих оно было крохотным и недоразвитым, что с большой точностью позволяло мне предположить о врожденном хладнокровии его носителей. Эти люди были психопатами. В их мозгах отсутствовал барьер сопереживания, и наверняка им была неведома мораль. И они явно куда-то торопились. В их головах был сформирован некий план.

Не поднимая голову вверх, я ловко увернулся от сигаретного окурка. В тот же момент где-то наверху, в верхних этажах послышался звон разбивающегося стекла и сдавленный крик. Кажется, это балконная дверца без видимых причин вдруг закрылась, хлопнув по лбу невоспитанного курильщика…

Тем временем я уже обогнул угол дома и продолжал следовать за этими людьми.

Да, так и есть. Психопаты направлялись прямиком в клуб. Они скрылись за дверью цокольного этажа, но заходить следом я не торопился. Я ждал, пока охранник осмотрит их и одобрит пропуск. Главное правило преследователя – не попадайся преследуемому на глаза более одного раза. Выждав с минуту, я зашел.

– Сколько лет? – бесцветным голосом спросил громила на лестничном пролете.

– Двадцать два, – ровно ответил я, позволяя тому пробежаться ладонями по моей одежде.

– Выглядишь младше, – нагрубил он, но все же сдвинулся с прохода.

Ничего не ответив, я молча толкнул дверь в клуб. И тут же скривился от ударных волн здешней музыки. Да и музыкой это язык не поворачивался назвать. С моей вывернутой наизнанку точки зрения, выглядело это весьма слуходробительно – акустическое цунами, вместо того чтобы ласково обволакивать людей, врезалось в них, разбрызгиваясь, словно о скалы.

Вообще, сама по себе музыка это не игра на барабанах, клавишах и струнах, это игра на личных ассоциативных образах в мозгу. Чем распространеннее и понятнее была индивидуальная азбука оперируемыми ассоциативными образами в голове музыканта, тем больше шансов у него было заполучить успех на эстраде для ширпотреба. И наоборот, чем обыденней был арсенал звуковых ассоциаций у слушателя, тем большим он являлся меломаном, и тем легче ему было угодить.

Но то, что мне довелось увидеть здесь, уже никак не относилось к игре на ассоциациях. Тягучий и буквально расшатывающий материю инфразвук[1], в данном случае именуемый басами, разрушал всю нервную систему присутствующих, отчего те входили в так называемый транс, с их точки зрения, рассматриваемый как погружение в здешнюю атмосферу веселья. Но, разумеется, этот транс был результатом обширных сбоев в системе восприятия, отчего мозги попросту начинали плыть. Дешевенький кайф, стоящий в одном ряду с занюхиванием клея.

Как уже можно было догадаться, клубные вечеринки я не переносил. В один миг облачившись в акустические доспехи, я стал неторопливо пробираться среди брыкающихся людей на танцполе. Это было очень непривычным ощущением – проталкиваться среди людей, вне всякого сомнения, шумящих и плещущихся в бассейне, заполненном инфразвуком, но при этом не слышать ничего. Как если бы все это происходило под водой, и максимум, что можно было услышать, – это словно бы елозящие по мокрому стеклу огромные тряпки.

Внезапно меня кто-то дернул за плечо.

– Браток! Ты что, не слышишь меня, что ли?! – хамовато протянул какой-то доходяга, нагло осматривая меня. – Я тебя спрашиваю…

Не дослушав, я дернул плечом, стряхивая его руку, и стал протискиваться дальше, опасаясь забыть и утерять из виду памятный эскиз тел тех троих.

– Слышь, браток, кому говорю?! – возмутилось быдло, снова цепляясь за мое плечо.

Я повернулся к нему с перекошенным лицом и сделал хватательный жест навстречу его грудной клетке. Воздух с резким свистом вырвался из его рта и носа.

– Я не браток тебе, сука, – отчетливо прошипел я прямо в его сипящее лицо. Разжав его скукоженные до предела легкие, я поспешно нырнул в толпу, чтобы не навлекать на себя внимание рядом с судорожно откашливающимся парнем. Но, судя по всему, этого никто даже и не заметил.

Наконец, я учуял знакомый эскиз тела в конце зала. Пробравшись ближе, чтобы опознать зрительно, я чуть не натолкнулся на двух других. Они заказали себе у барной стойки три бутылки пива и ушли к своему товарищу.

Оценив обстановку, я решил, что наблюдать за ними, не вызывая при этом подозрений, будет проще всего именно у барной стойки. Тем более что возле нее сидела вульгарно разодетая женщина, по-видимому, местная стриптизерша, коротающая свой перерыв. Она свысока поглядывала на мужчин в зале, некоторых из них одаривала располагающей улыбкой.

Я глянул в полоску зеркала за спиной бармена, отыскал взглядом себя. Моя небрежно всклокоченная шевелюра в самом деле выглядела как-то по-подростковому, наверняка поэтому охранник у входа усомнился в моих словах. Неожиданно волосы на моей голове зашевелились – змеясь и извиваясь, они сформировывались в укладку. Наконец, они замерли в хоть и благовидном, но довольно-таки противоестественном виде, как если бы были зафиксированы литрами лака, воска или геля, но при всем этом моя прическа не отсвечивала фальшивым глянцем, как это бывало у фотомоделей или слащавых щеголей. Ненатуральная натуральность – вот на что это было похоже. Профессиональный парадокс в глазах искушенных в парикмахерском искусстве. Таковой эта женщина, я надеюсь, не являлась. Хотя… пусть даже и так.

Сев на табурет рядом со стриптизершей и небрежно взвалив локоть на стойку, я стал невозмутимо разглядывать клочок пространства между ней и теми подозрительными мужиками. Стриптизерша бросила на меня роковой взгляд, затем он опустился на мою одежду, и на ее губы тут же наползла умилительно-снисходительная усмешка.

– Тебе работа позволяет говорить с незнакомцами? – поинтересовался я.

Улыбнувшись так, будто я сострил шутку, она так же закинула локоть на стойку и подперла ладонью свой висок. Водопад сожженных перекисью патл растекся по ее холеному предплечью, ниспадая до самого подножия белоснежной впадины ее локтя. Невольно засмотревшись, я спохватился, что изменяю своему первоначальному плану.

– Моя работа в том, чтобы изящно оттопыривать мизинец, когда выпиваю коктейль, – наконец томно прошелестела она, манерно пригубив из трубочки в стоящем рядом с ней бокале, – это побуждает незнакомцев заказывать мне новый. Лишь бы зрелище не прекращалось.

– Ого. Знала бы ты, что я могу, оттопырив палец, – многозначительно произнес я.

– Это про какой палец идет речь? – со смешком округлив глаза, она кивнула куда-то в район моего пояса, – уж не про этот ли?

– Нет, не про этот, – мотнул головой я и подергал мизинцем так, будто играл им на струне арфы, и одновременно с этим, в такт движениям моего пальца, ей в лицо полетели брызги из ее же бокала.

– Это что за фокус? – отдернулась она.

– Это не фокус.

– Ну-ну, – неуверенно выдавила она. Ее лицо утратило весь лоск и обаяние, теперь она смотрела на меня настороженно. – А с ним так можешь? – то ли в шутку, то ли всерьез она кивнула в сторону бармена.

Оглянувшись через плечо и поймав на себе выжидающий взгляд бармена, я серьезным голосом ответил:

– Разумеется, могу, – тем же движением пальца поманил его к себе. Недовольно сверкнув глазами, он направился к нам, – вот видишь.

– Нет, не так, – уточнила она, – или ты заранее спланировал трюк?

Не успел я ответить, как подошел бармен.

– Что будем пить?

– Она хочет коктейля, – распорядился я. На лицо стриптизерши набежала довольная ухмылка. Наградив меня холодным прищуром, она пригубила глоток только что приготовленного для нее напитка. Тем временем я посматривал в затемненный уголок зала. Троица взволнованно – если, конечно, к их патологически хладнокровному темпераменту было возможно применить подобный описательный термин – что-то обсуждала между собой. Но что конкретно они испытывали сейчас, разобрать мне было сложно, слишком хаотично искрилось и мерцало заполненное громкой музыкой пространство. Более того, я почему-то продолжал подвергаться пагубному воздействию мощной пульсации басов. Как будто часть нейтрализуемой волны звука все же каким-то чудом прорывалась сквозь доспехи и долетала до моих ушей. Я уже хотел было сосредоточиться на этой неожиданно обнаруженной проблеме повнимательнее, как стриптизерша решила напомнить о себе.

– Кстати, ты же ведь оставляешь официантам чаевые? – демонстративно кашлянув, спросила она.

– Что? Да. Когда как…

– А я вот нет. Это глупо, – уверенно заявила она.

– Почему же?

– Потому что бессмысленно. Ну, ты ведь понял, кем я работаю, да? – ее лицо посерьезнело. – По себе скажу… Со временем это становится рутиной. Частью работы. И все эти улыбки, благодарные взгляды – тоже просто рутина. А ведь ради них дают чаевые, да? Им ведь нравится думать, что официант их не забудет до самого конца смены. А то и дольше. В моем случае всё, конечно, по-другому, – она деловито усмехнулась, – некоторые стараются дать даже больше остальных, чтобы мне было их легче запомнить и, быть может, даже полюбить, ха-ха… И конечно, в моих интересах им подыгрывать. Это спорт, – она покосилась на проходящего мимо бармена, – и потому я не даю им чаевых, ведь они в любом случае меня даже не запомнят…

– О чем-то подобном я подозревал, – насупленно пробормотал я, косясь на трех психопатов, что внезапно встали из-за стола и пошли на выход. – Мне пора, – бросил я стриптизерше, соскользнув с табурета, – было приятно пообщаться.

– Эй, парень, – бросил мне вдогонку бармен, – а кто платить будет?!

Я пожал плечами.

– Коктейль хотела она, а не я.

– Козел! – крикнула мне вслед девица. Но я уже исчез в зарослях живых и извивающихся растений на танцполе.

Внезапно музыка стала невыносимей. Акустические доспехи завибрировали на другой лад, что явно свидетельствовало о смене играющего трека. На потолке зажглись разноцветные светодиоды и тут же принялись с бешеной скоростью иссекать своими лучами всех присутствующих. Началась адская светопляска. К моему горлу стал подкрадываться предупредительный комок.

Отвернувшись и зажмурившись насколько это возможно, я что было сил ухватился за кренящееся равновесие моего сознания.

Очисть свой разум! Очисть свой разум! – судорожно думал я, но перед внутренним взором все продолжали плясать эти огни. На моей спине выступил холодный пот. – Не смогу!

Не открывая глаз и не поднимая головы, я ринулся вслепую к туалету. Еле успев добежать, я тут же захлопнул дверь и съехал по ней вниз, повиснув на ручке. Мою шею и правую руку свело в судороге. Челюсти самовольно стиснулись, я буквально чувствовал, как перекосилось все лицо от напряжения. Из груди непроизвольно вырвался натужный и полный страдания выкрик. Полностью потеряв контроль над мышцами, я грохнулся на грязный пол, и меня начало трясти. Последнее, что мне удалось увидеть перед тем, как мои глаза застлала эпилептическая поволока, – это быстро разрастающаяся трещина на туалетном зеркале…

* * *

– Жив? – затормошил меня кто-то. Расклеив глаза, я увидел над собой немолодое, уставшее, но крайне взволнованное лицо, обрамленное креплением от каски, – ноги чувствуешь? Носилки! – гаркнул спасатель в зияющий дверной проем туалета. Приподняв с кряхтением голову, я посмотрел туда, но проем был задернут пылевыми шторами. Приглядевшись, я увидел оставшийся на нижней петле огрызок от двери. Основная же её часть укрывала мои ноги.

– Что здесь…, – ошеломленно прохрипел я.

– Землетрясение, – выпалил спасатель. В проеме появился его напарник с носилками в руке.

– Я встану, – решительно прокряхтел я, неуклюже выбираясь из-под двери, – все в порядке.

– Скорее на выход, – скомандовал сотрудник службы МЧС и повлек меня за собой.

Ковыляя за ним, я исподлобья оглядывал разрушенный зал. Над барной стойкой просел потолок, засыпав ее полопавшимися кирпичами, арматурой и разодранным линолеумом вкупе с развороченным пианино из квартиры, располагающейся сверху. Танцпол усеяла разбитая светодиодная установка. Под ногами скрипели осколки стекол и бутылок.

– Да уж, – протянул я, – вот так землетрясение.

– Ты еще не видел здание снаружи, – бросил мне через плечо спасатель, – не мешкай, нужно эвакуироваться отсюда как можно скорее. Сейсмические толчки могут возобновиться.

Выйдя на покосившийся лестничный пролет, мы взобрались по спущенной с поверхности лестницы из пожарной машины – изначально присутствовавшие ступени, ведущие в клуб, провалились под землю. Вокруг здания стояли обеспокоенные люди, каждый был одет в то, в чем его застал мой эпилептический припадок. Некоторые женщины истерически рыдали. Парни матерились. Район оцепила флотилия полицейских и пожарных машин, нагнетающе завывали сирены от фургонов скорой помощи. Само же здание – трехэтажная постройка – выглядело, как картонная коробка, по которой нанесли удар ребром ладони. Крыша посередине осела, влекомая вниз огромной трещиной обрушившихся стен третьего и второго этажей подъезда. Под покореженной рамой окна на первом валялся чей-то сломанный диван, а совсем неподалеку – обломки письменного стола рядом с останками бездыханного тела ноутбука.

– Кто-нибудь пострадал? – сглотнув нервный комок, спросил я у того самого спасателя, что нашел меня в туалете.

– Да, тридцать шесть пострадавших, – хмуро отрапортовал он, – но все живы. Благо, что амплитуда толчков нарастала постепенно. Многие успели выбежать еще до всего вот этого, – повел рукой он в сторону обнажившихся провалов в некогда сплошной стене дома, затем, буркнув что-то горьким голосом, он снова с досадой махнул рукой на всё и, отвернувшись, ушел к своей команде.

Я снова посмотрел на руины здания. Вот тебе и предотвратил преступление. Откуда вообще во мне столько сил? Это действительно ужасный побочный эффект моего заболевания. Мне было стыдно и страшно.

Попятившись, я покинул кольцо стенающих над трагедией людей. Меня знобило от холода. Голова раскалывалась от боли, а запах пыли едко пощипывал легкие. Стоп!

Как это возможно?!

Я переключился в другой режим восприятия, и тут же мир, как дифференцированная гамма тонко различающихся расцветок, померк, но тотчас засветился уже как иерархия делящих между собой пространство сил, скоростей и плотностей, заключенных в населяющих его предметах. Переметнув внимание на воздух вокруг себя, я впал в ступор. Он своевольно облегал мое тело недисциплинированным и неочищенным туманом, обволакивал по тому же независимому и беспристрастному принципу, как и все остальное твердое и жидкое в поле моего чутья.

Я сосредоточенно отправил ему рой гневных сократительных сигналов, которые он всегда слушал беспрекословно… Но не сейчас. Стихия воздуха осталось безучастной. На меня не реагировал даже жалкий комок газа. Чуть ли не плача от отчаяния, я властно вытянул скрюченные пальцы к окурку на земле, но он не сдвинулся даже на наноединицу.

Моя рука бессильно упала вниз, а глаза стали круглыми и недоверчивыми, как у неожиданно вспугнутого филина. Вот и наигрался. Кажется, сказка подошла к концу на самом интересном месте. Стряхнув с капюшона россыпь бетонных крошек, я накинул его на голову и, ежась от озноба, понуро поплелся к себе домой.

* * *

По-крайней мере, алиеноцепция осталась на своем месте, и потому я отважился заглянуть внутрь самого себя, чего никогда не решался делать раньше. Не то чтобы я был нелюбопытен. Однажды я уже пробовал, но испытал при этом ощущение сродни контролю глотательного рефлекса. То есть начинаешь несогласованно использовать глотательные мышцы, торопишься, давишься, начинаешь паниковать. Здесь же все было намного хуже. Стоило мне тогда только увидеть планомерно работающие отделы своего мозга, как сразу возникла иллюзия того, что их активность нуждается в сознательной поддержке. Засмотревшись на свой ритмично мерцающий продолговатый мозг, я чуть не поперхнулся, дыхание выбило из груди, и все словно перевернулось вверх дном.

Аналогично, как и с падением во сне, в тот раз я подскочил и стал судорожно хватать ртом воздух.

Но сейчас необходимо было осмотреть новообразование возле прецентральной извилины, по словам ученых, опосредующее мне дистанционный контроль над всем. Понять, из-за чего произошла поломка.

Даже не сбавляя шага по дороге, я углубился в самого себя. Да, вот она, прецентральная извилина, что краем своего внимания контролировала ходьбу. Справа от нее был кучный нарост. В плане активности он был безмолвным. И каким-то перекошенным. Как будто фибриллярные нити этого слизеподобного комка съежились, сделав его ассиметричным. Логично предположить, что он во время моего инфернального припадка перенапрягся, и произошел сбой. Внутренний разрыв? Перемычка его связующих структур с соседними извилинами? Как же мне искоренить эту неполадку, и обратима ли она вообще?

Ответов я не знал, тем более что я поймал себя на еще одной, не менее любопытной мысли.

Я смотрел на свой мозг посредством усилий своего мозга и не видел… себя. Пресловутого сознания не было нигде, и мне, как наблюдателю своего мозга, что мог рассматривать его со всех сторон, не удавалось при смене позиций усмотреть плетущийся хвост за своим Я. В самом деле, а что есть Я, где и чем я, зритель, был в этот момент?

До обретения способности к алиеноцепции мое Я как ощущение местоположения своего сознания в пространстве всегда безвылазно сидело внутри черепа, словно в стеклянном террариуме. Ведь где же еще быть сознанию, если не в самих мозгах – в его источнике. Но сейчас я смотрел на свою же черепную коробку с содержимым со стороны, словно джин – на свою медную лампу.

Стало быть, местоположение сознания всегда было обусловлено сосредоточенностью на каком-либо ощущении в теле, будь то зуд в пятке или та же боль от внутримышечного укола в ягодицу. Можно, таким образом, перенестись в пальцы своей руки, скажем, когда на ощупь в темноте пытаешься определить чеканку маленькой монетки.

«Я» как бы временно переносится туда и остается там до тех пор, пока увлечено единственно этим процессом. Но стоит только задуматься о чем-то второстепенном – хотя бы просто нечаянно открыть глаза или даже просто отметить то, что они у тебя закрыты – как ощущение переселения Я в руку ускользает.

А так как в моем случае я мог чувствовать – хоть и не так остро, как части своего тела – части окружающей материи, то формально я мог перемещаться своим сознанием туда. Вовне. В любую точку. Подобные ощущения я испытал еще в тот самый раз, когда посредством ватных палочек общался с другом, будучи запертым при этом в едущем автомобиле. Но тогда я почему-то не придал этому значения.

Выходит, лектор все же была права – Я живет, только пока живы наши ощущения. И ведь она была в этом убеждена, даже без возможности подтвердить свое высказывание сверхъестественным экспериментом.

Идя по темной подворотне, я был настолько поглощен решением этого философского вопроса, что для меня стал совершенной неожиданностью удар под правое ребро.

Грубо вышвырнутый из размышлений, я согнулся пополам от потрясшей меня боли, но все же инстинктивно успел отпрыгнуть от предположительного источника атаки. И правильно, так как следом в крутом вираже просвистела мимо грубая подошва кирзового ботинка.

Подняв взгляд, я узнал рябую физиономию одного из тех трех психопатов. С левой стороны, пресекая пути к бегству, шоркнул по асфальту второй.

– Ну чё, вынюхиватель, попался? – прогнусавил тот, что меня ударил.

– Кхм, – прокряхтел я, придерживая ноющий бок, – мне заняться что ли нечем?

– Гонит, – уверенно пробасил второй, мордой скорее напоминающий бульдога, чем человека.

– Вы что?.. Я просто приходил потанцевать… Как и все…

– Да? – неожиданно из тени появился третий так, что полоска сумрачного света от дальних фонарей скупо озарила его облик. Грубо высеченное лицо, с маленькими, близко посаженными черными глазками, – вот только на танцполе что-то я тебя не видел. Сидел и пялился на нас.

– Вынюхиватель, – подхватил рябой.

– Да-а-а, – протянул второй, – нас предупреждали. Но этот полный идиот.

– Как и вся их община – кучка безмозглых крыс, – завелся рябой, ощерив свои неровные зубы, – покромсаем одного и отправим остальным, чтобы не дергались.

– Кларету его покажем, – отрезал третий, преградив жестом руки дернувшегося ко мне рябого, – вызывай машину. А я его пока усмирю.

Я взметнулся влево и, даже не пытаясь просочиться сквозь вереницу их распростертых рук, попросту взбежал прямо по телу второго. Тот подобного не ожидал и оттого рухнул, когда моя нога наступила ему на грудь, а вторая уже перемахивала через его бульдожью голову.

Повалившись на землю вместе с ним, я по инерции кувыркнулся и уже почти вскочил, чтобы сделать самый быстрый забег в своей жизни, как на меня накинулся тот рассудительный психопат. Началась ожесточенная борьба в партере. Ухватив его за нерасчетливо торчащую левую кисть, я стал ее изо всех сил выламывать на себя, в надежде, что ослабнет его загребущая хватка правой, и он утратит доминантную позицию. Но тот даже не пикнул. Вместо этого он сделал удушающий перехват, обхватив своими ногами мои бедра.

Кровь подкатывала к моим глазам, я хрипел, но продолжал бороться, расшатываться телом, пытаясь уловить брешь в устойчивости его позиции. Борец внезапно заревел и поднажал в своем удушающем усилии так, что в моих глазах окончательно наступила кромешная темнота. Прошло каких-то две секунды, тянущиеся целую вечность, и мое тело бесконтрольно обмякло.