Читать книгу Инквизитор Светлого Мира - Андрей Плеханов - Страница 3

Итак, мы двигались по городу. Рассвет уже вытеснил из города тьму: бесшумно, сонно вполз на узкие улочки, вылепил из ночной бесформенности дома, деревья, фонари, булыжную мостовую, растушевал их одинаковой дымчато-серой краской. Я удивленно озирался. Определенно, было в этом городе что-то ненормальное. Я еще не мог сказать что именно, поскольку не помнил, как должен выглядеть нормальный город. Издали каждый дом казался красивым, но когда мы подходили к нему, то непременно обнаруживались признаки какой-нибудь домовьей болезни: ревматически покосившиеся углы, штукатурка, отслоившаяся неровными пластами, червоточины дыр в черепичных крышах, окна, потерявшие свою форму – уставшие сохранять свою прямоугольность и сползающие вниз по стене. Это выглядело так, словно люди не умели ремонтировать свои дома. Не умели, потому что это никогда не было нужно, а теперь вдруг понадобилось, но навык так и не появился. Мы проходили одну улицу за другой, и везде было одно и то же. Нам встречались здания разной формы и высоты, разных архитектурных стилей, но во всех них было что-то общее. Кто-то построил весь этот город одновременно, – пришло мне в голову. Кто-то выстроил город много веков назад, сообразуясь собственными желаниями и вкусами, населил его людьми – такими, какими он хотел бы их видеть. С любовью и старанием украсил город милыми изящными деталями, подобающими скорее женской романтичной натуре, чем рациональной мужской. И веками поддерживал чистоту и уют в своем городе, а может быть, и чистоту мыслей его обитателей. Чистоту дум . А потом потерял способность делать это. Город начал расползаться по швам, и чистота мыслей сменилась грязью.

Я увидел фонтан на городской площади. В центре фонтана находилась высокая статуя красивой обнаженной женщины – совершенного создания, предназначенного для любви и счастья. Только лицо этой женщины было искажено болью и невыносимой мукой. Огромные толстые змеи, отлитые из позеленевшей бронзы, окружали ее, и кровь, что била из их открытых пастей, струями текла по белому мраморному телу статуи. Да нет, пожалуй, это была не статуя. Это была настоящая, живая женщина! Она вздрагивала, передергивалась в судороге, когда очередная из змей устремляла вперед свою треугольную голову и вцеплялась в нежную человеческую плоть, оставляя неровную рваную рану. Женщина кричала – страшно, беззвучно. Она пыталась избавиться от оцепенелого своего состояния, преодолеть скованность, чтобы вырваться из круга змей, и не могла этого сделать.

– Проклятые твари! – Я наклонился, поднял булыжник, вывернувшийся из мостовой, и запустил им в голову одной из рептилий. Бросок был точен, но камень пролетел сквозь голову змеи, миновал его беспрепятственно, как бестелесный призрак. Женщина повернула ко мне голову и я увидел, как узнавание появилось в ее глазах – смутное, недоуменное, продирающееся сквозь вязкий туман забвения.

– Что это за фонтан? Что за извращенец его построил? – Я схватил Флюмера за руку.

– Это? – Флюмер щурился, подслеповато всматривался в центр площади. – Раньше этого фонтана здесь не было. Думаю, что и сейчас его нет. Это всего лишь сон.

– Чей сон? Наш?

– Сон Госпожи Дум. Сейчас она спит. Люди редко ходят по городу ночью. Но говорят, что если выйти на эту площадь перед рассветом, то можно увидеть сон Госпожи. И еще говорят, что сны ее стали ужасными, такими, как это, – старик вытянул руку вперед и показал на фонтан. – Раньше эта площадь покрывалась ночью благоухающими цветами, и по ней бродили золотые олени. Раньше все было по другому. Госпожа была здорова…

Я уже знал, что у этого мира был свой создатель, свой Бог, а точнее, Богиня. Знал, что местные жители называют это сверхъестественное существо Госпожой Дум. Я также знал мнение книгочея Флюмера, что Госпожа больна. И сейчас, глядя на город, я вынужден был согласиться с его мнением.

Ситуация, в которую я попал, совершенно меня не устраивала. В центре больного города я чувствовал себя как Иова во чреве кита, больного раком. А возможно, даже и кита, сходящего с ума.

(Иова? Кто это такой, кстати? Кто-то из моих прежних знакомых?)

Внезапно женщина издала вопль – такой пронзительный, что уши мои заложило. Тоска была в этом протяжном вое, и голод, и неукротимая ярость, и угроза – явная, плотная, как ураганный ветер пурги, превращающий кожу случайного путника в заледеневшую жесткую корку. Нежная матовость тела женщины прорвалась сразу в сотне мест кровавыми дырами, тысячи маленьких черных существ полезли сквозь раны, выбираясь наружу. Они спешили, яростно работали острыми членистыми конечностями, раздирая кожу, шлепались в кровь, заполняющую чашу бассейна, перелезали через ее края… Они уже неслись к нам, покрывая мостовую своими блестящими телами, издающими сухой шелест от трения друг о друга.

Первой опомнилась Цзян.

– Бежим отсюда! – взвизгнула она. – Они нас сожрут!

Мы промчались по улице не меньше пяти сотен шагов, волоча за собой задыхающегося Флюмера. Только после этого я позволил себе оглянуться.

Нас никто не преследовал. Наверно, сон Госпожи не распространялся за пределы этой площади. Впрочем, это было не так уж и важно.

– У меня тоже бывают ночные кошмары, – сказал я. – Не позавидовал бы я тому постороннему, кто заглянул бы в такой сон. Что, во всем Кларвельте так?

– Во всем. Везде так, и по другому быть не может, – просипел, переводя дыхание, Флюмер. – Я знаю, что я – живой, самостоятельный человек, зачатый родителями, рожденный матерью, существующий во плоти, имеющий свой разум, суждения и чувства. Я знаю, что все, кто меня окружает – это такие же люди, как я. Но иногда мне кажется, что нас нет. Что мы – лишь плод воображения Госпожи Дум, обрывки ее мыслей, изменчивые и зависимые от состояния ее умственного здоровья.

– Не везде так, – произнесла Цзян. Во время бегства с площади она снова превратилась из стражника в девушку – наверное, так легче было бежать. – Не во всем Кларвельте так. Флюмер, ты давно был за пределами города?

– Давно. Пожалуй, так… Давненько…

Старик не умел врать, и даже маленькая неправда смущенно искажала его лицо, перекраивала морщины на свой манер. Скорее всего, за чертой города он не был никогда в жизни. Что ему было там делать? Какая надобность была покидать пределы обжитого, знакомого города, если о том, что творится вне его, можно было вычитать из книг?

– Ты когда-нибудь был на отдаленной ферме? Разговаривал с крестьянином, выращивающим хлеб и разводящим коз?

– Ну да, конечно. – Старикан продолжал врать. Непонятно, зачем ему это было нужно. Может быть, его достоинство уязвляло то, что девушка-чужак знает о его мире больше, чем он сам?

– Ну и как тебе крестьяне?

– Ну как? – Флюмер пожал плечами. – Туповатые, исполнительные люди. Неучи с плохими манерами. Созданы Госпожой Дум, чтобы поставлять пищу к столу благородных горожан и снабжать их всем необходимым для правильной жизни…

– Во, видел? – В глазах Цзян появился ироничный блеск. – Понял, Шустряк, кого ты вытащил из Обители Закона? Знаешь, почему он так говорит? Знаешь, почему он и на самом деле так считает? Потому что так написано в Книге Дум! Он уверен, что он – прогрессивное, свободомыслящее существо. А в действительности он мало чем отличается от всех этих горожан – пузатых, мелких и вонючих. Они ведут тупое существование здесь, в разваливающемся городе: толпами собираются на кровавые зрелища, жрут, пьют вволю и грызутся между собой. Они считают, что это – правильная жизнь! Что так должно быть, потому что по-другому быть и не может. И в чем-то они правы. Суть состоит в том, что здесь, в городе, другой образ жизни немыслим. Влияние этой извращенной твари, Госпожи Дум, отравляет их сознание…

– А что, где-то может быть по-другому?.. – воскликнул книгочей, собираясь, очевидно вступить с Цзян в научный диспут. – Ты, жалкая демоничка, отродье ада, смеешь порочить светлое имя Госпожи…

– Флюмер, замолчи, – спокойно сказала девушка. – Сейчас мы выберемся за черту этого гнилого городишки и ты увидишь все своими глазами. Есть еще места, где Кларвельт можно назвать Светлым Миром. Они опасны, эти места, в них много странного. Но там легче дышать…

– Уйти из города?! – Старик весь передернулся от такого ужасного предложения. – Нет, это невозможно! Там такое… Горожанин не может там жить. Я слышал рассказы тех, кто побывал там. Болезнь Госпожи отражается на окраинах мира еще хуже, чем самом городе!

– Ты что, намерен остаться здесь?

– О, да. Конечно! Я спрячусь здесь надежно. Это мой город – я знаю его как свои пять пальцев. И здесь есть люди, которые помогут мне. Не все здесь безнадежно испорчены.

– Тебя найдут очень быстро, – уверенно произнесла Цзян. – Госпожа не слышит нас, демоников, и именно поэтому мы для нее так опасны. Но она услышит тебя. Она определит место, где ты скрываешься, безо всякого труда. И тогда господин Вальдес с удовольствием придет с тобой побеседовать. Я же говорила тебе, Шустряк – нет смысла вытаскивать его из тюрьмы. Не знаешь ты этих горожан…

– Я знаю, как избежать этого, – сказал старикан еле слышно, оглядываясь по сторонам. – Есть специальное заклинание, которое оградит меня от проникновения Госпожи. Это заклинание находится в Книге Сокровенных Мыслей. Вальдес знает, что у меня припрятана эта книга. Он догадался об этом. Он схватил меня, чтобы заполучить ее в свои лапы. Но он просчитался. Вы освободили меня, и теперь я стану неслышимым . Стану очень скоро. Я должен успеть это как можно скорее – пока не проснулась Госпожа. И я сделаю это – клянусь Госпо… О, нет! Клянусь честью!

– Откуда ты знаешь, что ваша Госпожа спит?

– Все мы знаем это. Я услышу, когда она проснется.

– Ну ладно, удачи тебе. – Я похлопал старикана по плечу. – Кстати, ты легко отделался сегодня. Почему этот чертов инквизитор не выбил из тебя сведения, где находится Книга Сокровенных Мыслей?

– Фридрих? – Старик вздрогнул, когда произнес имя инквизитора. – Он перестарался, этот жестокий болван. В чем-то я даже переиграл его. Я быстро потерял сознание и был уже ни на что не пригоден. Я плохо переношу боль. Фридрих слишком рьяно взялся за дело – меня нужно было только щипать, а он приказал рвать мою кожу крючьями. Я думаю, сегодня он даже испугался, что убил меня. Я очень ценен для инквизиции. Я предназначался самому Вальдесу – уж он-то знает дело допроса как никто другой…

– Все, достаточно! – Цзян поднесла палец к губам. – Мы уходим, Флюмер. Будем надеяться, что тебе повезет. Нам, впрочем, удача тоже не помешает. Пока.

Флюмер обнял меня на прощание, шепча слова благодарности. Его макушка не доставала мне даже до шеи. Я почувствовал как дрожит его старое изможденное тело. Он бодрился, но кто мог сказать, что получится из его дерзкой затеи – уйти из-под влияния Госпожи? И кто мог сказать, что получится из Флюмера после того, как он этого влияния лишится?

Для них это было естественно – быть пленниками чужой воли. Они никогда не были свободными.

Никогда.

* * *

Улицы города лучами сходились к центру города – я уже знал, что там находится дворец, в котором обитает Госпожа Дум. Флюмер сказал мне, что здание это очень необычно, и я с удовольствием полюбовался бы на него. Но жизни наши были в опасности, и чем ближе к дворцу, тем эта опасность была больше. Мы спешили, почти бежали, двигаясь все дальше от центра. Я ожидал, что в конце концов мы упремся в городскую стену. Но стены не было. Не было и границ города как таковых – просто с каждой тысячей шагов дома становились все разреженнее, уже не наползали друг на друга, не старались вытянуть вверх как можно больше этажей. Самого города становилось все меньше и меньше, и все больше – открытого пространства. Наверное, с увеличением расстояния от дворца влияние Госпожи Дум рассеивалось и те, кто стремился жить под ее контролем, старались выстроить жилье поближе к своей повелительнице, своей Богине.

Здесь, на окраине города, дома были не столь помпезными и богатыми, никто уже не ставил на крышу флюгеры из золота и не украшал углы зданий красивыми, но бесполезными башенками. Булыжную мостовую сменила простая земля, к счастью, сухая, но все же носящая следы глубоких борозд от колес. Наверное, проехать в дождь здесь было совсем не просто. Зато дорога стала шире, деревья – многочисленнее, выше и зеленее. Воздух очистился от вони, присущей скоплению множества человеческих тел и пропитавшей центр города. И дома уже не выглядели перекошенными паралитиками. Чувствовалось, что люди здесь умеют чинить свое имущество и способны производить что-то своими руками. Вероятно, они не были столь "благородными", как жители центра, но зато вели более самостоятельный образ жизни и меньше зависели от воли высшего разума. Думать об этом было приятно мне – демонику, существу, пришедшему в этот мир извне и никак не зависящему от Госпожи.

Вскоре дома изредели окончательно и пейзаж, представившийся нашим глазам, наполнил сердце мое радостью. Местность, прежде совершенно плоская, сменилась невысокими холмами, украшенными зелеными шапками рощиц. Ровные долины между холмами были расчерчены аккуратными прямоугольниками обработанных полей. Синие озерца, как глаза просыпающейся после сна земли, безмятежно смотрели в небо – чистое, без единого облачка. Кларвельт все больше становился Светлым Миром.

На обочине дороги стояла телега. Лошадь, впряженная в нее, опустила голову и щипала траву. Время от времени она делала несколько шагов вперед, перебираясь на новое место. При этом упряжь натягивалась, вздрагивали оглобли, со скрипом проворачивались деревянные колеса и покачивались огромные босые ступни, что торчали из-под рогожки на телеги. Громкий молодецкий храп, что доносился из телеги, был слышен на расстоянии полусотни шагов.

– Крепко дрыхнет, – тихо произнес я, обращаясь к Цзян. – Это хорошо. Надеюсь, мы его не разбудим. Лишние свидетели нам ни к чему.

– Ага, – согласилась девушка и тут же пощекотала грязную подошву спящего соломинкой. Нога дернулась и исчезла под рогожкой. Храп немедленно прекратился. Я едва сдержался, чтобы не обругать мою попутчицу неприличными словами. Я схватил ее за руку, намереваясь сбежать и спрятаться где-нибудь в придорожных кустах.

Впрочем, я опоздал. Человек в телеге резко принял сидячее положение, рогожка слетела с его головы и явила миру розовощекую заспанную физиономию, светлую шевелюру, невероятно взъерошенную и напоминающую сорочье гнездо, и два маленьких, сонно моргающих глазика бледно-голубого цвета. Если бы это существо, столь похожее на поросенка, начало хрюкать, я бы нисколько не удивился. Но оно запустило здоровенную лапу в спутанные волосы, почесало затылок, и сказало:

– Здорово, Зян. Ты чево? Уже тово? А тырки?

– Ага. – У Цзян столь сложная фраза, преисполненная тайного смысла, не вызвала ни малейшего удивления. – Доброе утро, Трюф. Как спалось?

– Хорошо дрыхлось. – Круглые глазки здоровяка изучали меня с некоторым недоверием. – Я говорю, тырки купила?

– Да купила я твои тырки! – Девушка протянула парню связку каких-то желтых палочек, перевязанных бечевкой. – Шустряк, познакомься, это Трюфель. Мой друг.

– Здравствуйте, господин Трюфель, – церемонно произнес я, приложил руку к сердцу и слегка поклонился. – Безмерно рад засвидетельствовать свое глубокое почтение…

– Господин, скажешь тоже!.. – Трюфель развязал бечевку, сунул в рот сразу несколько палочек из связки и захрустел ими с безмятежным удовольствием, как мальчишка. – Хорошие тырки! Сладкие! Почем брала?

– Три флориньи за пучок.

– Три?! – Светлые, едва обозначенные бровки Трюфа изумленно поползли вверх. – Да они там очумели совсем! Гадкие жадины! Гадкие!

– Ладно, Трюф, успокойся! – Цзян полезла в телегу. – Это мой подарок тебе. Я вам всем по связке купила. Кушайте на здоровье.

– Три флориньи… Гадкие жадины! – бормотал парень, выбираясь из-под своей рогожки и усаживаясь поудобнее. – Да я за три флориньи… Эй, ты, как тебя там? Шустряк! Чево стоишь? Садись. Поехали.

Он лениво хлестнул лошаденку по крупу вожжами. Телега заскрипела всеми колесами и медленно тронулась с места. Я плюхнулся в душистое сено, лег на спину. Повозка двигалась по дороге, перекашиваясь на неровностях и подпрыгивая на ухабах. Я жевал соломинку и смотрел в небо.

– Слышь, Шустряк, а ты что, взаправду всех в этом году победил? – Трюфель чавкал своими палочками и я с трудом разбирал его речь. – Чемпиёном, сталбыть, стал?

– Взаправду.

– Тут вчера вечером промимо меня один кожевник проходил. Он говорил, что Бурбосе пятьдесят плетёв врезали. А потом в енквизицию забрали. За то, что он демоника укрывал. Тебя, сталбыть.

– Так ему и надо, – заметил я.

– Нет, это все равно нечестно! – произнес Трюфель со всей горячность, на которую только была способна его флегматичная натура.

– Что нечестно?

– Вот он, к примеру, демоника укрывал, и ему, как господину, только пятьдесят плетёв. А ежели узнают, что я, крестьянин, демоников прячу, то с меня енквизиторы шкуру живьем сдерут! Это что, честно? Я, может, тоже только плетёв хочу? Мне чево пятьдесят плетёв? Тьфу!

– А чего же ты тогда нас прячешь? – поинтересовался я.

– А кого хочу, того и прячу, – заявил Трюфель с неожиданным упрямством. – По мне, так вы, демоники, на хороших людей похожи встократ больше, чем эти благородные вонючки. Вон, Зян, к примеру… Как увижу ее, так просто дух внутри перешибает от приятности. Зян, ну так ты замуж пойдешь за меня? В который раз спрашиваю! Иди, не пожалеешь! У меня знаешь сколько еды! За месяц откормлю тебя – толще меня будешь!

– Не пойду, – сонно отозвалась Цзян.

– А чево?

– Не хочу быть толще тебя.

– Да я пошутил! Не хочешь, не ешь. Мне, может, худенькие нравятся?

– Трюф, отстань. – Цзян проснулась окончательно, потерла кулачками глаза. – Шустряк, ты не спишь?

– Нет.

– Как ты себя чувствуешь? – Девушка передвинулась ко мне поближе и положила голову на мою грудь.

– Так себе… Главное, жив остался. Это многого стоит.

– Ты живой, милый мой. Слава Богу! Я думала, что не успею.

– Ты успела.

Я протянул руку и накрыл ладонью тонкие пальчики девушки. Чувствовал я себя так, словно вырвался из молотилки – каждая мышца отзывалась на движение надсадной болью. К тому же левый глаз заплыл тонкой щелкой и еле видел, а нижняя челюсть ворочалась при разговоре со скрипом. Но это было не так уж и важно. Главное состояло в том, что Цзян нашла меня. А я нашел ее. Конечно, я не помнил прошлой своей жизни, но мне казалось, что там, в моем мире, я не видел эту чудесную девчушку в течение долгого времени и безумно соскучился по ней.

– Цзян, ты скучала по мне?

– Да. Очень.

– Я тоже. Мне так кажется… Давно ты обитаешь в Кларвельте?

– На двадцать дней дольше тебя.

– Ты неплохо освоилась здесь.

– Ты освоишься не хуже, – уверенно сказала Цзян. – Это не так уж и трудно. Просто тебе не повезло с самого начала. Когда ты провалился в Кларвельт, то появился в одном из маленьких городков. Прямо на площади. Ужасно! Тебя сразу схватили святоши. Ты ничего не соображал, само собой. Сразу было видно, что ты демоник.

– А ты?

– Я появилась на ферме. И даже более того – на одной из Дальних ферм. Трюф увидел меня первым, и спрятал меня. Не давал мне выйти из сарая, пока ко мне не вернулась память. Удивительно, как сарай выдержал… – Цзян смущенно улыбнулась, посмотрела на свои руки со следами заживших ссадин. – Я чуть не разнесла этот хлев. Решила, что меня откармливают, чтобы съесть. Знаешь, как он меня кормил…

– Вот так-то, – отозвался Трюфель. – Вот она, неблагодарность-то, значиться. Я ее самым лучшим потчевал, даже барана зарезал, чтоб отказа ни в чем не знала. Вино, сыр, фрукты и всякое такое – как благородину какую. А она там бушевала в сарае, прямо по стенам бегала. Я ей говорю: "Да не бесись ты, демоничка дурная, людей привлечешь! Тебе пересидеть свой срок надо!" А она знай себе колотит в стены да орет блажь всякую. Страсть, что было. Думал, загребут ее святоши…

– Знаешь, сколько платит инквизиция за выдачу демоника? – сказала Цзян. – Пятьдесят флоренов. Для крестьянина это целое состояние.

– И чего же ты, Трюфель? – поинтересовался я. – Почему ты не продал ее? Знаешь, сколько своих тырков ты бы купил на эти деньги? Целую телегу…

– Не в тырках счастье, – философски заметил здоровяк. – Да я… Я и за сто флоренов ее бы не отдал! – выпалил он, заметно раздуваясь от гордости.

– А за двести?

– Не-а! Подумаешь, двести!

– А за тыщу?

– За тыщу?!! – Лапа крестьянина озадаченно полезла в соломенную макушку и застряла в путанице волос. – За тыщу… Тыщу флоренов. Это ж сколько тырков получается… Двадцать телег… Или две телеги шкамра, самого свежего… Нет. Не пойдет…

– Что не пойдет? – ехидно встрял я. – Мало тебе?

– Да я же сказал тебе, демоник ты чертов! Не отдал бы я ее! – рявкнул Трюфель. – Ни за какие деньги!

– А меня отдал бы?

– И тебя бы не отдал!

– А меня-то почему?

– А потому что я этих самых енквизиторов терпеть не могу. Они весь наш мир изгадили. И город испоганили до такой невозможности, что и войти туда противно. И Госпожу нашу они отравили – самое святое, что у нас есть. Превратили Светлый Мир в помойную яму! А поэтому делаю я все не так, как велят святоши, а в точности наоборот. И все наши, Дальние, так делают! И будут делать! Подумаешь, енквизиторы! Жрать-то им всем надо! А ежели стражники к нам полезут, так мы своим дрекольем так отчешем, что мало не покажется…

– Крамольные мысли, однако… – покачал я головой. – Не боишься, Трюфель, что госпожа тебя услышит? И накажет! Накажет оцепенением, и болезнями, и чем-то там еще, чем положено по Книге Дум?

– Не боюсь, – произнес Трюфель, но вместо бодрости некоторая грусть появилась в его голосе. – Жаль конечно, что так происходит, но поплохела наша Госпожа. В последние годы совсем поплохела. Не достает она до нас, Дальних, своими мыслями. И, значиться, стали мы как бы сами по себе. Пустовато как-то было поначалу, да потом привыкли, даже понравилось. Да и что там говорить, лучше уж так – вовсе без Госпожи в уме, чем с такой дрянью, как нынче в городе…

– Есть такие земли, которые называются Дальними, – шепнула мне Цзян. – Сейчас мы едем туда. Там все устроено по-своему, необычно. Это странные места – сам увидишь.

– И долго туда ехать?

– По местным понятиям – долго. Полдня.

Ничего себе – долго. Полдня на телеге, которая еле плетется. Судя по всему, Светлый Мир был весьма небольшим территориальным образованием.

– Тогда я буду спать, – объявил я.

И заснул.