Читать книгу Месяц Седых трав - Андрей Посняков - Страница 2

Небо было прозрачным и чистым, лишь где-то у самого горизонта маячили небольшие розовато-палевые облака. Довольно урчал мотор, генерал армии Иван Ильич Дубов, сидя за рулем личной «Волги», темно-голубой «двадцать первой» красавицы с блестящим оленем на капоте, ехал к себе на дачу. Негромко играло автомобильное радио марки «Урал», французский шансонье Ив Монтан что-то пел про Париж. Иван Ильич с удовольствием подпевал, вернее, мычал в такт. Генерал выглядел вполне довольным, еще бы – за спиной, на заднем сиденье машины, лежал толстенный альбом в переплете из коричневой кожи, подаренный ему в Н-ской воинской части, в которой он на днях побывал в качестве инспектора. В часть альбом попал как подарок от товарищей из Монголии, но никому там не понадобился, поскольку оказался на монгольском языке, а его в части, естественно, никто не знал. Иван же Ильич, вспоминая молодость, с интересом полистал страницы с фотографиями и рисунками. Памятник Сухэ-Батору, синие сопки с пасущимися табунами, дикие степные маки, напоминающие знаменитую картину Клода Моне, парадный портрет маршала Чойболсана, снова сопки, и снова степи, а вот тут…

Вот тут кое-что поинтереснее! Редколесье, большой овраг, словно бы разрезающий сопки, а на самом дне оврага – развалины буддийского монастыря – дацана. Урочище Оргон-Чуулсу.

«Урочище Оргон-Чуулсу» – именно так картина и называлась…

Оргон-Чуулсу…

Руководство инспектируемой генералом части, конечно, заметило, что проверяющий заинтересовался альбомом, и с удовольствием поднесло ему «на память» ненужный талмуд. Иван Ильич подарок принял, не скрывая удовольствия… Уж конечно… Если бы кто знал, как много для него означает Монголия и особенно урочище Оргон-Чуулсу!

…Как он тогда выжил, в урочище Оргон-Чуулсу, с японским осколком под сердцем? Умер бы, истек кровью, оставшись на дне оврага, если бы… Кто ж его тогда вытащил? Дарджигийн или кто-то еще из кавалеристов Лодонгийна Дандара? Или кто-то из своих, пехотинцев?

В госпитале сказали, что Ивана привезли на лошади какие-то монголы. Потом, наверное, месяца через полтора, а то и через два после всего произошедшего, Дубов случайно встретил белобрысого парнишку-часового – как раз того самого, что тогда был при госпитале. Посидели, покурили, покалякали.

– Монгол, что тебя привез, молоденький такой был, светловолосый… И с ним девчонка… Красивая такая девчонка, только глаза испуганные.

– Светловолосый монгол? – удивился Дубов.

– Ну да, – парнишка рассмеялся. – На тебя, кстати, чем-то похож. Только одет был странно, не в форму, а… ну как все обычные монголы одеваются. Во – с саблей! Или то меч самурайский был… да, скорее меч, трофейный, отобрал, видать, у какого-нибудь пленного самурая… И девчонка его так же одета. Сказали, в овраге тебя каком-то нашли, кушаком каким-то красным перевязали. Кстати, знаешь, говорят – рядом с оврагом видели двух убитых японцев…

– Эко дело! Их там тысячи были.

– Убитых стрелами!

– Как – стрелами?

– Так. Словно какие-нибудь индейцы сработали. Гуроны, мать ити…

– А что за девка-то?

– Красивая! А вот как зовут, извини, не спросил – не до того было.

Так и не отыскал тогда Дубов своих спасителей, хотя пытался, расспрашивал… На память о событиях в урочище, кроме сидевшего под сердцем осколка, который врачи так и не сумели вытащить, остался странный амулет, который Иван получил при выписке: небольшой серебряный кружок, похожий на монету в пятнадцать копеек, с затертым изображением стрелы. Дубов поначалу и брать отказывался, не мой, мол, так сказали – с шеи у тебя сняли, в опись занесли, значит – твой. Дают – бери. Кушак еще был – так кушак мы выкинули, весь ведь в крови – не отстираешь…

И словно бы что-то заставило Ивана надеть амулет на шею… в качестве оберега, что ли. Предрассудок, конечно, но все ж таки… Осколок-то под сердцем сидел, правда, тьфу-тьфу, за всю войну ни разу не побеспокоил, не болел даже, лишь иногда немного ныл.

Погрузившись в воспоминания, Иван Ильич вел машину по лесной дорожке – неширокой, но на удивленье хорошей, проезжей, не разбитой ни лесовозами, ни тракторами, ну и дождей в последнее время не было. Мимо проносились сосны и ели. Деревья росли так близко к дороге, что мягкие еловые лапы то и дело касались пижонски выставленного через опущенное стекло локтя генерала. Приятно касались, черт, этак щекотали…

Переключившись на третью передачу, Иван Ильич поднялся на крутой холм и покатил меж двумя косогорами вниз, к речке, вернее – к небольшому мостику, судя по накатанной колее – вполне для легковой машины проезжему. Наслаждаясь, прибавил скорость…

И даже не понял – как все произошло!

С косогора, с кручи, вдруг откуда ни возьмись вылетел на велосипеде мальчишка – и как он там оказался? Зачем поехал вниз – машины не видел, что ли?

Эти все вопросы пронеслись в голове Дубова быстро, сами собой, особо-то генерал сейчас не думал – некогда было. Чтобы не сбить мальчишку, крутанул руль… И, уходя от реки, спланировал в соседний овраг, ударяя машину левым боком.

Визг тормозов. Пыль. И зеленая стена, вставшая на дыбы прямо перед лобовым стеклом!

Бах!

Дубова с силой швырнуло на руль! Нехорошо швырнуло – грудью… Прямо там, где осколок… И все померкло. Все…

Безоблачное, пронзительно-синее небо казалось бездонным. Было ранее утро, и желтый краешек солнца только что показался из-за дальних сопок, бросая на реку узенькую золотую дорожку. Какой-то мелкий зверек, кажется суслик, прошмыгнув рядом, застыл, чутко прислушиваясь к утренним звукам. И тут же рванулся в кусты – небо прочертила стремительная тень кречета.

Дубов зажмурился. Уж слишком реальным казалось все – и синее прозрачное небо, и солнце, и узкая лента реки. А где же машина? Велосипедист? Нет ничего подобного… Что это – сон? Похоже на то… Стоп! А если он… Так вот как, оказывается, выглядит тот свет!

Иван застонал – сильно болело там же, под сердцем… осколок… Да, ударился сильно…

Господи!

Скосив глаза, Дубов увидел торчащую из собственной груди стрелу. Попытался приподняться… и упал, сраженный острейшей болью, и глаза закрылись, словно сами собой, и снова наступила тьма…

Когда пришел в себя вновь – его несли на руках какие-то люди, грязные, в лисьих шапках и странных одеждах… Монголы! Эти-то откуда взялись? Что ж он, снова в Монголии? Ну да… Вон и знакомые сопки Баин-Цаганского плоскогорья, и река – Халкин-Гол. Интересный сон…

– Что, японцы прорвались? – напрягая все силы, поинтересовался Иван.

– А, Баурджин, – обернувшись, засмеялся один из грязнуль. – Говоришь – значит, жить будешь. Старая шаманка Кэринкэ живо поставит тебя на ноги. Не спрашиваю, что ты делал у реки ночью – верно, подсматривал за купающимся девчонками, – ответь только, кто пустил стрелу? Меркиты?

– Кажется, это были кераиты, – слабо отозвался Иван, вдруг осознавши себя молодым пареньком Баурджином из найманского рода Серебряной Стрелы. И эти монголы – они тоже были найманами, соплеменниками, такими же молодыми парнями…

Да уж, действительно, странный сон. Но весьма интересный. Иван – Баурджин – сейчас не знал точно, сколько ему лет – может, четырнадцать, а может, шестнадцать – кто их считал, эти года, у никому не нужного приживалы? Да-да, он, Баурджин из рода Серебряной Стрелы, ощущал себя никому не нужным сиротой, из милости взятым в богатую скотоводческую семью старого Олонга, на которого и работал не покладая рук, получая в ответ лишь побои да издевательства. И вот эти трое парней, что сейчас несли его – Гаарча, Хуридэн и Кэзгерул Красный Пояс, – они тоже были из бедняков, никем не уважаемые, голодные, злые. Хорошо хоть, не бросили его умирать на берегу реки Халкин-Гол… а урочище? Старый дацан? Он здесь есть?

– Дацан? – Парни резко остановились и в ужасе округлили глаза. – Так ты туда ходил?!

Баурджин слабо улыбнулся:

– Да… Говорят, там много всяких сокровищ…

Это он врал, вовсе не сокровища его интересовали, а волшебная хрустальная чаша, про которую как-то рассказывала старая колдунья Кэринкэ. Говорят, кто попьет воды из той чаши, тот станет сильным и смелым воином, багатуром степей. Вот как раз этих-то качеств – силы, храбрости, уверенности в себе – остро не хватало Баурджину. За ними и шел, не побоялся ни ночи, ни злобных демонов Оргон-Чуулсу. И нарвался-таки на отряд кераитов – правду говорили, что их видели на дальних пастбищах. Не иначе, явились воровать скот. Это плохо. Если их много – придется уходить, откочевывать, бросив летние пастбища по берегу реки Халкин-Гол.

– Да, скорее всего, придется откочевать, – вздохнув, согласился Гаарча. – Чувствую, эти гнусные кераиты вряд ли дадут нам покой, слишком уж далеко мы ушли от своих родовых земель, от долин рек Орхон и Онгин. Здешние реки – Керулен и Халка – Халкин-Гол, как и светлое озеро Буир-Нур, – владения монгольского рода Борджигин, а не найманов. Род старого Олонга здесь так, гости, которых пока терпят, но что будет потом – известно одному Богу!

Баурджин – к удивлению Ивана – попытался перекреститься (это монгол-то!), но, едва подняв руку, тут же вскрикнул от боли.

– Лежи, лежи, – ухмыльнулся Гаарча. Тощий и длинный, он напоминал высохший озерный тростник. – Не дергайся. Мы б тебе, конечно, вытащили стрелу – да боимся, не донесем, изойдешь кровью. Уж пусть лучше это сделает Кэринкэ, а мы просто помолимся, верно, ребята?

Остальные – толстощекий коротышка Хуридэн и пепельноволосый – да-да, именно так – Кэзгерул Красный Пояс – кивнули, и, не останавливаясь, на ходу зашептали молитвы. А с ними и Баурджин…

– Господи, Иисусе Христе…

Вот как, оказывается – эти самые кочевники-найманы, к которым принадлежал Баурджин и его приятели, были христианами… как и часть кераитов и соседних уйгуров! Правда, не все роды, некоторые исповедовали буддизм, а многие – как монголы – были язычниками, то есть вообще не поймешь во что верили – поклонялись каким-то деревьям, ветру, воде… и небесному богу Тэнгри. И никогда не мылись, считалось, что вода – это потоки Бога, и вовсе ни к чему их загрязнять. Исповедовавшие христианство найманы за глаза обзывали монголов немытыми, однако ссориться с ними не рисковали, уж больно те стали сильны в последнее время, сплотившись под девятихвостым знаменем молодого вождя Темучина… Постойте, постойте… Иван – Баурджин – напрягся: ведь Темучин, это, кажется, не кто иной, как сам Чингисхан! Или – будущий Чингисхан, ведь кто знает, какой сейчас год?

И снова все тело пронзила дикая боль, Баурджин выгнулся, закричал, закатывая глаза… и мечтая сейчас об одном – лишь бы этот дурацкий сон поскорей кончился!

Дубов очнулся в каком-то низеньком вонючем шатре, потный, голый по пояс… Славно! Стрела уже не торчала из груди, и боль стала не такой острой, постепенно затухая.

– Вовремя тебя принесли, парень, – закашлявшись от едкого дыма, пробормотала страшная беззубая старуха в рубище, но с золотым монисто на шее. Взяв с земляного пола деревянную плошку, она зачерпнула ею дымящегося варева из висевшего над очагом котла и, протянув Баурджину, прошамкала:

– Пей!

Парень послушно выпил, прислушиваясь к своим ощущениям. На вкус варево казалось мерзким до чрезвычайности, а значит, наверняка было полезным.

– Вот и славно, – старуха, ухмыляясь, забрала плошку, – к осенней откочевке будешь как новенький. Тебе повезло, что проклятые меркиты не напитали стрелу ядом.

– Это были кераиты, – поправил Баурджин. – Не знаю, чего их сюда занесло? Мы ведь вроде не враждовали?

– Верно, хотя украсть наших дев себе в жены… да и нашим пора бы наведаться к ним, присмотреть невест.

– Пора. – Юноша улыбнулся. – Вот и я бы… коли б не был таким бедняком… – Улыбка его тут же потускнела, и возникло вдруг острое сожаление, что, хоть и отыскал старый дацан, не успел проникнуть внутрь и испить из чаши – помешали проклятые кераиты. А как бы было хорошо, коли б выпил! Сразу бы стал смелым, отважным, сильным – истинным багатуром-богатырем. Уж тогда, конечно, поехал бы за невестою, а так…

И тут Дубов снова ощутил некое нехорошее чувство, этакое желание отлежаться, пошланговать, не попадаясь на глаза сильным и старшим, – мечта молодого, только что призванного солдатика-духа. Э, нет, с такими мыслями быстро не выздоровеешь. А выздороветь надо! Выздороветь и во всем хорошенечко разобраться. А то – это ж что же такое делается-то, братцы?! Найманы какие-то, шаманки, стрелы – черт знает что! Странный сон, очень странный… И – насквозь реальный, вот что самое главное. Нет, тут явно что-то нечисто… Генерал армии Дубов, будучи человеком партийным, конечно, не верил во всякую антинаучную чушь вроде переселения душ и прочего. Но тут… Что ж такое делается-то, Господи?!

Во! Иван – или все-таки Баурджин? – мысленно посмеялся сам над собой: Господа вспомнил, смотри-ка! С войны ведь не вспоминал, а тут… А сейчас, похоже, как раз подходящий случай…

– Ты спи пока. – Шаманка, смешно переваливаясь на кривых коротких ногах, подошла к выходу и, откинув полог, покинула юрту.

Ну да, это была самая настоящая юрта, какие Дубов во множестве видел в Монголии в тридцать девятом году. Центральный столб, вытесанный из толстой лесины, деревянные колышки, досочки – немалое богатство по здешним безлесным местам. Все это обтянуто серым свалявшимся войлоком, засаленным и пахнущим так, что непривычному человеку, скорее всего, стало бы дурно. Но Иван – верней, Баурджин – оказался человеком, к подобной обстановке привычным. Еще бы – он ведь родился и вырос в точно такой же юрте-гэре… Господи!

Иван застонал, теперь уже не от боли, а оттого, что не в силах был понять до конца – что ж с ним произошло? Что это – сон? Да нет, на сон непохоже – все реально до боли: и вонючая юрта, и чадящий очаг, и эта вот, валяющаяся на земле плошка.

Ладно… Дубов представил, что он вновь на фронте, году уже этак в сорок четвертом, капитан, командир разведроты… Ну-ка, ну-ка, если рассуждать спокойно, что мы имеем? А имеем ранение, юрту, старуху шаманку и какие-то племена – найманов, кераитов, монголов. Часть найманов – род старика Олонга – христиане, так… А кто здесь он, Дубов, вернее, Баурджин из рода Серебряной Стрелы? Род когда-то был влиятельным и знатным – об этом у паренька сохранились какие-то смутные воспоминания, – но потом захирел, а сейчас, похоже, и вообще никого не осталось, кроме самого Баурджина. Сирота, мальчик на побегушках, короче – батрак. Слабый, нерешительный, боязливый… И – немножко подлый: украсть по мелочи, скрысятничать, заложить приятеля – в порядке вещей. Такой вот характер… Ну-ну… Иван-Баурджин усмехнулся – характер будем менять всенепременно! Ну, это так, к слову. Для начала хорошо бы выяснить, а можно ли вообще как-нибудь отсюда выбраться, вернуться к привычной жизни? Может, все ж таки удастся проснуться, хоть и не похоже все это на сон? Вот еще вариант – урочище, дацан, какая-то чаша – все это явно имеет прямое отношение к происходящему. Значит, нужно разведать, найти, посмотреть… а там видно будет… Если мыслить категориями диалектического материализма и второго съезда РСДРП, это – программа максимум. Программа минимум – выжить, и не просто выжить, а так, чтобы всем тут тошно стало. Избавиться от гнусных черт характера и рабской зависимости – это в первую очередь! Это можно, нужно даже – подавить, выгнать из себя липкий омерзительный страх, стать сильным, независимым, смелым… Скосив глаза, Иван осмотрел свое – Баурджина – тело: худосочное, почти еще совсем детское. Видно, как под бледной кожей проступают ребра. Нехорошее тело – непременно нужно его укрепить. Что же касается духа, то он у Баурджина был еще хуже. Придется и его поправить – что делать? А начать с малого – просто поскорей выздороветь, подняться на ноги, ибо, конечно же, трудно хоть что-то предпринимать, лежа на кошме в грязной юрте.

Рассудив таким образом, Дубов несколько успокоился и даже уснул, как и советовала шаманка.

И проснулся от прикосновения чьих-то рук… Нет, не старушечьих! Открыв глаза, Баурджин увидел рядом с собою девчонку – худенькую, черноволосую, востроглазую, но, в общем, довольно миленькую и чем-то похожую на японку. Он знал уже – девчонку зовут Хульдэ, и она тоже из приживалок, кумма – наложница старика Олонга и его сыновей. Кажется, эта Хульдэ к нему относилась неплохо, при случае защищала даже.

Баурджин улыбнулся:

– Здравствуй, Хульдэ.

– О! – хлопнула в ладоши девчонка. – Проснулся.

Она наклонилась и потерлась носом о щеку юноши. Было щекотно, но приятно. Ага – кажется, здешние племена не знают поцелуя! Иван-Баурджин закусил губу – надо будет при случае научить.

– Ты проспал три дня – знаешь? – поинтересовалась девчонка.

– Нет. Неужели три дня?

– Угу. Наши прогнали кераитов – слава Богу, их на этот раз было мало. Какой-то уж совсем малочисленный род. Жорпыгыл хвастал – чуть не убил их вождя. Врет, наверное.

Жорпыгыл… Имя это вызвало в памяти Баурджина очень неприятные и даже какие-то панические ассоциации. Ладно, разберемся. Да и кличка всплыла – Жорпыгыл Крыса. Средний сын старика Олонга. Здоровый, гад, злой.

– Я тебе поесть принесла, – обернувшись к очагу, Хульдэ взяла миску с кониной и, поставив ее перед больным, уселась напротив. – Кушай.

– Спасибо, – поблагодарил Баурджин.

Мясо неожиданно оказалось вкусным, разваренным, и юноша с большим удовольствием обгрызал мослы, время от времени вытирая жирные пальцы об узкие войлочные штаны…

– Голодный, – закивала девчонка. – Значит, скоро поправишься.

Баурджин улыбнулся:

– Скорей бы!

– Старый Олонг ждет не дождется – говорит, работы в стойбище много. Каждая пара рук на счету.

– Поправлюсь, – наевшись, пообещал юноша.

И в самом деле, он поднялся на ноги уже через три дня, а еще через день начал прогуливаться по кочевью, дожидаясь, когда можно будет сесть на коня. В первую же прогулку кочевье поразило его малолюдством. Кроме старика Олонга, в нем оставались лишь женщины да совсем малые дети, все остальные находились на пастбищах, присматривая за скотом.

Баурджин быстро восстанавливался, набираясь сил. То ли это старухины зелья так действовали, то ли была тому иная причина, бог весть, но постепенно юноша креп, и ноги больше не казались ватными, и рана, затягиваясь, почти не болела. Он уже мог делать мелкую работу – чинить юрту, катать войлок, доить кобылиц, – и теперь оставалось лишь сесть на коня, ибо какой кочевник без лошади? Лошадь имелась – худосочная такая кобылка, каурая и неказистая, зато выносливая, как и все степные лошадки. Лошаденка Хульдэ, кстати, ничем от нее не отличалась.

Да, лошадь – это было хорошо, ведь урочище Оргон-Чуулсу – дацан! – находилось не так уж и близко, а туда обязательно нужно съездить, что Иван-Баурджин и собирался проделать в самое ближайшее время. Он уже пару раз пытался забраться в седло, но чувствовал – рано. И все же, все же наступил наконец такой момент…

Радостный юноша прогарцевал на коне по всему кочевью, проехался и галопом, и приемистой рысью. Иван с удивлением отмечал, как его ноги, и руки, и все тело, казалось, сливались с лошадью в одно целое, и было очень приятно чувствовать себя этаким кентавром, нестись на лихом коне неудержимой стрелою – и только ветер в лицо, и горько пахнет полынью, и стелется под копытами пожухлая степная трава. Здорово!

Баурджин-Иван, наслаждаясь, нарочно объехал стойбище несколько раз… пока не наткнулся на здоровенного оболтуса с широким, как лепешка, лицом – вернее сказать, харей – и глазенками такими узкими, что, казалось, даже не было видно зрачков. И эта противная наглая харя явно была Баурджину знакома…

– Э, суслик, пх, пх, – завидев юношу, презрительно пропыхтел здоровяк.

Баурджина словно ветром выкинуло из седла, и даже возникло почти непреодолимое желание распластаться брюхом на земле и целовать сапоги нахала. Дубов закусил губу – ну, это уж слишком! Вот уж фиг! Он остался стоять, к явному изумлению толстомордого, лишь произнес формулу степной вежливости:

– Сайн байна уу, Жорпыгыл? Удойны ли твои кобылицы?

Широкое лицо парняги неожиданно исказилось от ярости, а рука потянулась к висевшей на поясе плети.

– Ах ты, падаль! Обнаглел? Или я тебе уже не хан? А ну – снимай одежку! – Жорпыгыл завертел плеткой. – Сейчас я тебе проучу!

И вновь, вновь Дубов ощутил явные позывы к мазохизму: захотелось немедленно скинуть войлочную куртку, покорно подставив спину под плеть хозяина… как это обычно и происходило.

– Быстрей, падаль! Долго я буду ждать?

Разъярившись дальше некуда, Жорпыгыл взмахнул плетью, целя Баурджину в лицо… И промахнулся! Вернее, это не он промахнулся, это уклонился Ба… Дубов, а в следующий замах, перехватив рукоять плетки левой рукой, правой заехал наглецу в зубы!

Бац!

Выпустив плеть, Жорпыгыл уселся задом в траву – не столько от силы удара, сколько от изумления – видать, никак не ожидал наткнуться на подобный отпор.

– Ты больше никогда не будешь бить меня, Жорпыгыл Крыса. – Дубов ковал железо, пока горячо, изгоняя из себя все остатки Баурджинова страха, которые казались ему просто въевшимися в мозги и кожу. – Ибо если ты ударишь меня, то я в ответ ударю тебя и буду бить до тех пор, пока не убью! Ты понял, Крыса?

Дубов с силой пнул враз поскучневшего нахала в жирное брюхо.

– Ты угрожаешь мне? – злобно зыркнул тот.

– Угрожаю? Я? – Баурджин громко расхохотался. – Да кто это слышал? Может, вон тот куст? Или эта ковыль? Или та верблюжья колючка?

Конечно, Дубов сознавал, что здоровяку Жорпыгылу вполне по силам задать осмелевшему Баурджину хорошую трепку, да что там трепку – даже убить… Но Иван так же чувствовал и другое – что привыкший к полной покорности и безнаказанности ханский сынок не рискнет сейчас лезть на рожон, уж если не среагировал сразу. Наверняка выждет удобный момент – а таких еще будет множество, так что борьба еще только начинается. Даже не борьба – вражда. И враг – весьма силен и влиятелен. Ничего…

– Ничего, – вскакивая в седло, осклабился Жорпыгыл. – Я еще посчитаюсь с тобой, раб и сын раба, нищий, пригретый моим слишком уж добрым отцом! Вот как ты отплатил нам за все, пес! Ну, погоди, погоди…

Ударив жеребца плетью, сын старого Олонга рысью понесся прочь, к дальнему пастбищу.

Все нутро Баурджина трепетало, в мозгах царила сумятица… с которой живо справился Дубов. Нажил себе сильного врага? И хорошо – враги и должны быть сильными, иначе какое же удовольствие с ними бороться? Да и, с другой стороны, разве лучше было подставлять свою шкуру под плеть? Не больно-то надо.

– Здорово ты его напугал, Баурджин! – крикнула откуда-то сзади Хульдэ. – Что, незаметно я подобралась?

– Ага, незаметно, – обернувшись, юноша засмеялся. – Будто я не слышал, как стучали копыта твоей лошади. На всю степь!

– Да прям уж, на всю степь, – девушка отозвалась вроде бы обиженно, но ее глаза смеялись. – Поедем прокатимся? Знаю одно местечко, где растут чудесные маки.

– А урочища ты никакого не знаешь? – с готовностью вскочил в седло Баурджин. – Скажем – Оргон-Чуулсу?

– Оргон-Чуулсу? – повернув голову, переспросила Хульдэ. – А что там интересного? Один песок да камни. Ну, еще верблюжья колючка.

– Как – одни камни? – Юноша удивленно поднял брови. – А дацан?

– Дацан? Какой дацан? А, – Хульдэ неожиданно рассмеялась. – Ты, верно, наслушался россказней Кэринкэ! Не всему верь, что она скажет.

– Так что же, там никакого дацана нет? – не отставал Баурджин.

Девчонка махнула рукой:

– Конечно, нет. Ну, если хочешь, давай съездим, тут ведь не так далеко.

– Только быстрей – у меня еще работы хватает.

– Вся наша работа – на пастбищах, – засмеялась Хульдэ. – Ну что? Поскакали?

Выносливые низкорослые лошадки ходко понеслись вдоль самой реки, и молодые всадники смеялись, перекликиваясь друг с другом. Вокруг синели безлесные сопки, и низкорослый кустарник стелился по краям оврагов.

– Ну вот оно, твое урочище! – Хульдэ придержала лошадь. – И что тут?

Подъехав к оврагу поближе, Баурджин спешился и, оставив лошадь, спустился вниз. Огляделся… Ничего! Пусто! Как и говорила девчонка – один песок да камни. Но ведь было же, было!

Юноша поднял голову:

– А это точно – Оргон-Чуулсу?

– Точно. Я тут все овраги знаю. Да ты сам-то что, не помнишь, что ли?

– Помню…

Вздохнув, Баурджин полез наверх по крутому песчаному склону.

И дальше уже поехал тихо, грустно даже, не шутил, не смеялся. Хульдэ, конечно, заметила произошедшую с ее спутником перемену:

– Да что с тобой? Рана болит?

– Нет… Просто взгрустнулось что-то… Слушай, Хульдэ, а ты и в самом деле ничего такого не слышала про Оргон-Чуулсу?

– Да все то же самое слышала, что и ты, – фыркнула девушка. – Про старый дацан и чашу. Только вранье это все, клянусь Гробом Господним! Никто ведь никогда этого дацана не видел.

– Так ведь не видели бы – не говорили.

– Да врут, точно тебе говорю. – Хульдэ засмеялась. – Дался тебе этот дацан. Видать, хочешь попить из чаши – и стать храбрецом?

Сказав это, девушка неожиданно замолкла.

– Знаешь, что я тебе скажу? – негромко произнесла она некоторое время спустя. – Ты, Баурджин, сегодня вел себя как самый настоящий храбрец! Даже не ожидала.

– Да ладно тебе, – зарделся парень. – Не ожидала… С такими, как Крыса, так и надобно поступать.

– Теперь Жорпыгыл попытается тебе отомстить. – Хульдэ нахмурила брови. – Знаешь, какой он хитрый?

Баурджин усмехнулся:

– Я тоже не из дураков. Еще поглядим, кто кого! Ну что, поскачем, поглядим твои маки? Постой-ка, они же еще не цветут.

– Как это не цветут? – громко засмеялась девушка. – Цветут! В полную силу!

Маки и впрямь уже цвели, да настолько буйно, что казались языками пламени посреди желто-зеленой травы. Эти красивые ярко-алые цветы занимали весь северный склон пологой сопки, и этот же склон, пустив коней пастись, облюбовали для отдыха Хульдэ с Баурджином. Улеглись в траву, подложив под головы руки, и долго лежали так, глядя в синее, с небольшими белыми облаками небо. Дул легкий ветерок, принося приятную прохладу, горько пахло полынью и прочими степными травами.

– Слушай, – повернувшись к Баурджину, вдруг предложила Хульдэ. – А давай поедем к озеру. Напоим коней, искупаемся…

– Искупаемся? – Баурджин засмеялся. – Ты такая смелая? А вдруг нас увидят монголы или кераиты?

– Кераиты христиане. Или поклонники Просветленного Учителя – царевича Гаутамы.

– Среди них есть и язычники. Бог Тэнгри не любит, когда оскорбляют воду.

– Да брось ты! Что нам до какого-то Тэнгри? Тем более и не увидит никто – я знаю на берегу одно укромное местечко.

Зеленовато-серые глаза Хульдэ смотрели с мольбой и затаенной усмешкой, зубы были ослепительно белыми, а губы – розовыми, чуть припухлыми, растянутыми в полуулыбке…

– Ну, поедем, а?

Баурджин улыбнулся и махнул рукою:

– Поедем!

Озеро Буир-Нур было большим и прозрачным, а вода в нем оказалось холодной, студеной даже. Баурджин наклонился, потрогал рукой и, услышав на берегу смех, оглянулся – уже скинувшая всю свою одежонку Хульдэ, смеясь, бежала в воду. Остановилась, нагнулась, брызнула:

– Ну, что ты стоишь? Раздевайся!

Смуглое девичье тело на фоне голубых вод озера вдруг показалось юноше таким прекрасным, что он, без раздумий скинув одежду, бросился в хрустальные волны… И тут же едва не выскочил обратно на берег – холодно!

– Что? – веселясь, закричала Хульдэ. – Студено?

– Да нет, что ты!

– А я так уже замерзла. Вылезем?

На берегу они зябко передернули плечами и, не сговариваясь, побежали в траву… Девичья грудь под ладонями юноши оказалась упругой и твердой, тело – горячим, а стан – тонким. Баурджин прижался к девчонке всем телом, гладя шелковистую кожу, Хульдэ тяжело задышала, улыбнулась, прошептала что-то нежное…

А юноше казалось – перевернулся мир. Баурджин, в отличие от Дубова, впервые пробовал женщину…

Они вернулись в кочевье уже ближе к вечеру, когда черные тени сопок протянулись к самой реке. У юрты старого Олонга виднелись лошади – надо думать, съехались пастухи с дальних пастбищ.

– Вот здорово! – увидев коней, обрадованно воскликнула Хульдэ. – Все наши здесь. Уж теперь-то будет нескучно.

А вот Баурджин почему-то не обрадовался, да и сердце его нехорошо заныло. Особенно когда, спешившись, он увидал выходящего из юрты Жорпыгыла. Даже не взглянув в сторону юноши, ханский сын надменно прошагал к коновязи. За ним из юрты показались еще четверо парней – не самых, так скажем, бедных – и мелкий, похожий на шакала, Аракча, подпевала и лизоблюд.

Обернувшись, Жорпыгыл что-то бросил ему сквозь зубы, и Аракча, живо подбежав к Баурджину, поинтересовался, не крал ли тот его лошадь? Оскорбление, между прочим, страшное.

– Что? – обиженно воскликнул юноша. – Ах ты…

Он схватил Аракчу за грудки и сильно тряхнул – сморщенное узкоглазое личико низкорослого обидчика оставалось таким же наглым, словно бы любые угрозы были нипочем этому парню. Ах, ну конечно, нипочем…

– Ты что это мелких забижаешь?

Ну, так оно всегда и делается…

Оглан-Кучук, так звали этого не самого слабого в кочевье Олонга парня. Уж конечно, он был куда сильнее Баурджина, да и выглядел соответствующе – широкоплечий такой, мускулистый – не то что худенький Баурджин.

И тем не менее Дубов снова прогнал страх, причем сделал это уже вполне уверенно, на правах полного хозяина доставшегося ему каким-то чудом подросткового тела.

Драка состоялась тут же, за юртой. Согнувшись и широко расставив руки, Оглан-Кучук, ухмыляясь, шел на худенького Баурджина, как японский танк на зарывшегося в окопе красноармейца. Неудержимо так приближался Оглан-Кучук, с некоторой даже ленцой, но раскосые глаза его смотрели пристально, цепко. Вот когда Дубов пожалел, что никогда в жизни не занимался боксом! Сейчас бы р-раз – и пишите письма. Уж постарался бы, отправил задиру в нокаут. Да, жаль с боксом не вышло. Приемы самбо Иван, конечно, изучал – но давно, еще в тридцатые, ну и в войну, когда командовал разведкой. А вот потом как-то и все…

А Баурджин, оказывается, тоже кое-что знал. Согнулся, пошире расставив ноги. Дождался, когда станут различимы зрачки в глазах соперника, и, не дожидаясь атаки, сделал выпад первым. Просто резко выбросил вперед правую руку, стараясь уцепить врага за ключицу… уцепил… И сам же оказался в ловушке – Оглан-Кучук был явно сильнее, чем сейчас и воспользовался, ухватив Баурджина за плечи. И потащил влево, затем – резко – вправо. Юноша был начеку – знал такие приемчики и сопротивлялся изо всех сил. Притворно дернулся назад – и тут же рванулся вперед, пытаясь достать соперника головой. Тот отпрянул, уходя влево, одновременно выставляя вперед правую ногу… о которую и споткнулся Дубов. А споткнувшись, полетел кувырком в траву…

Все окружавшие борцов кочевники – и откуда они только взялись? – презрительно захохотали, наперебой хваля Оглан-Кучука, который, как и пристало победителю, принимал поздравления с самым непроницаемым видом.

Баурджин поднялся на ноги и медленно пошел прочь. Он был слишком слабым бойцом и хорошо осознавал это. Как и другое. Баурджин-Дубов улыбнулся: как там говорил товарищ Сталин, объясняя необходимость форсированной индустриализации? «Если мы будем слабыми – нас сомнут». Примерно так. Вот и здесь то же самое – если Баурджин будет слабым, его сомнут, свалят. Значит, нужно стать сильным. И хорошенько освоить борьбу. Впрочем, не только ее – но и другие воинские искусства, ведь скоро – осенью – большая охота. Как покажет на ней себя молодой человек – так к нему и будут потом относиться, без различия, из какого он рода, богатого или бедного. И бедный человек – если он багатур – может в жизни добиться многого, случаев предостаточно. Верно и другое правило: если беден, не родовит, да еще и слизняк – все, можешь поставить крест на своей никчемной жизни. Так и будешь подавать другим поводья коня. Все правильно. Чтобы вырвать у судьбы удачу, нужно быть сильным – и физически, и морально.

Всю ночь кочевники – разумеется, только те, кто был близок к старому Олонгу или его сыновьям, – пили хмельной кумыс, громко хохотали да пели протяжные степные песни. Несколько раз в юрту звали наложниц, в том числе и Хульдэ, и тогда на какое-то время песни прерывались похабными шутками да женским визгом. В общем, веселились до утра. А вот Баурджину, ночевавшему прямо на земле под черным ночным небом, было грустно. Особенно когда пронеслась мимо Хульдэ, вовсе не выглядевшая озабоченной или несчастливой.

Кто-то гуляет с друзьями, а кто-то грустит в одиночестве – что ж, такова жизнь, и ее нужно уметь подстраивать под себя. Кстати – Дубов спросил Баурджина-себя, – а почему у него нет друзей? Где те, кто тогда нес его, раненного кераитской стрелою, от дальних урочищ? Где они? Тощий, как тростник, Гаарча, толстощекий Хуридэн, пепельноволосый, чем-то напоминающий типичного советского интеллигента Кэзгерул Красный Пояс? Есть еще неплохие парни – здоровяки Юмал и Кооршак, мелкий болтун Гамильдэ-Ичен… Да, они все бедны – а бедный и неудачливый может быть только прислужником на чужом пиру счастья! Но почему они бедны? Впрочем, это не от них зависит… Нет, не так надобно ставить вопрос – почему они не вместе? Почему не держатся друг за друга, не помогают во всем? Да, пусть пока неудачники, пусть слабаки, но «если в партию сгрудились малые…» Как там дальше у Маяковского? «Сдайся враг, замри и ляг!» – вот как! Вот так и нужно действовать!

Утром, когда дорогие гости уехали, пьяно покачиваясь в седлах, Баурджин, улучив момент, спросил у Хульдэ про ребят – про Гаарчу, Хуридэна, Кэзгерула Красный Пояс. Где их черти носят?

– На самых дальних и плохих пастбищах, где же еще-то? – презрительно скривилась девушка. – Они родились не под счастливой звездой – потому и бедны, и неудачливы.

– А я? – вскинул глаза Баурджин. – Я ведь тоже беден.

– Да. – Хульдэ спокойно взглянула ему прямо в глаза. – Ты был – как они. До недавних пор.

– Надо же, – подивился юноша. – А что изменилось?

Хульдэ отвела глаза:

– Многое… Не знаю, как и сказать… не могу… Но я чувствую! Ты уже не тот, что был раньше.

– Вот как? – Баурджин неожиданно улыбнулся. – Лучше или хуже?

– Другой… И этот другой мне нравится! В отличие от того, прежнего…

Хульдэ обняла парня, крепко прижимаясь всем телом.

– Пойдем… – тихо позвал Баурджин. – Поедем к макам.

– Зачем куда-то ехать? Просто зайдем за коновязь… Стойбище-то пустое… Да. Чуть не забыла – завтра хозяин отправит тебя на дальние пастбища. Ведь ты уже совсем выздоровел.

– На дальние пастбища?

– Но это завтра… А сейчас иди сюда… иди же…

Проворно сбросив одежду, Баурджин и Хульдэ завалились в траву…