Читать книгу Мятеж - Андрей Посняков - Страница 4

– В Крутогорке мор, княже! И в Угланове – тож! – спешившись, доложил молодой десятник Иван Афанасьев сын, еще с утра во главе дюжины своих молодцов посланный князем по окрестным селеньям – в разведку.

Сидевший на мостках, по-простецки свесив ноги, Егор оторвал взгляд от золотисто-оранжевого заката, от подсвеченных солнцем облаков, медленно плывущих по темно-голубому небу, от светлых вод реки, перечеркнутых длинными тенями росших на том берегу сосен:

– В Крутогорке, говоришь? И в Угланове? Ай-ай-ай… мы ж недавно там все зачищали, и вот вам, на обратном пути – нате! – Поднявшись, князь покачал головой и прищурился. – К Кашину мор идет – так выходит?

Десятник не отвел глаз, кивнул:

– Выходит, княже, так.

– Да это и без твоих слов понятно! – вдруг осерчал Вожников. – Непонятно другое – с чего бы?

– Так, может, крысы…

– Может, и крысы… А если люди? – Взгляд князя внезапно наполнился тяжестью и вот-вот готовым прорваться гневом, как бывает, когда люди, которым веришь, на которых надеешься, вдруг не оправдывают этих самых надежд. – Вы что же народ-то не расспросили? Просто прокатились – по хорошей-то погоде, на лихих-то конях – в охотку! Я б и сам с удовольствием прокатился, уток бы пострелял. А? Что взор потупил? Я тебя спрашиваю, товарищ сержа… господине десятник! Отвечай!

– Так я и это… отвечаю, великий князь. – Справившись с волнением, воин подтянулся, живенько стерев ладонью грязное пятно на бахтерце – доспехе из вертикальных стальных пластин, соединенных промеж собой кольцами, нечто вроде куртки с короткими кольчужными рукавами и подолом. Для разведки, для рейдов – добрый доспех, не тяжел, удобен.

– Мы все ж поговорили, – спрятав обиду, вытолкнул из себя Иван. – И с косарями, и с обозниками, даже с пастухами – отроками малыми.

Вожников ухмыльнулся, передразнил:

– Молодцы – «с отроками малыми». И что вам эти отроки сказали?

– Что мор передать можно, – почесав щетинистый подбородок, угрюмо отозвался десятник.

– Ага! – Князь всплеснул руками. – То-то мы без них о суеверии сем подлом не знали, не ведали. Значит, и в Угланово, и в Крутогорку – мор кто-то принес! Что ж вы про чужих не спросили?

– Мы спросили, княже. – В светлых очах воина сверкнула возникшая вдруг уверенность. – Отроци те грили – бахметьевские ден пять назад приходили мириться. У них с Углановом да Крутогоркой вражда давняя – пастбище не могут поделить да заливной луг…

– Еще и орешник, – подсказал кто-то из воинов, смущенно переминавшихся с ноги на ногу за спиной своего командира.

– О! – издевательски расхохотался Егор. – Пастбище, заливной луг и орешник. У вас что – кадастровая экспедиция, землемеры хреновы?! Какая разница, из-за чего у них там вражда… главное, что вражда… И вдруг ни с того ни с сего бахметьевские пришли мириться? Ране о том не сговаривались?

– Не сговаривались, великий князь.

– Не сговаривались или вы об том не спрашивали?!

– Не сговаривались. – Иван, Афанасьев сын, вновь потупился, признался: – И мы не спрашивали… Просто пастушата сами сказали.

Князь дернул шеей:

– Пастушата – молодцы, а вы… А что Бахметьево – большая деревня?

– Большая, княже. В пять изб.

– Ну, хоть это знаете. Значит, что же – и там чума, и, надо полагать, давно… Эх, как же мы просмотрели! – Вожников задумчиво пнул ногой валявшийся на мостках камень. – Ладно, чего уж теперь. А обозные да косари вам что сказали? То же, что отроки?

– То же.

– Что ж… Ужинайте, и вперед. То есть – назад, – подумав, распорядился князь. – Возвращайтесь. Я так полагаю, пастушата и в ночь при стаде останутся. Вот и расспросите конкретно, уточните – как бахметьевские выглядели. Нездорово ли или, может, вообще кашляли да харкали кровью? А еще спросите: откуда вообще поверье-то пошло, что мор можно другим передать и тем самым от болезни своей избавиться? – Егор невесело хохотнул и прикусил губу. – Ишь, ухари бахметьевские… решили чуму врагам своим заклятым передать! Интересно, сами до того додумались или кто подсказал? Ежели подсказал, так надо выяснить – кто.

– Выясним, княже…

Махнув рукой, Егор милостиво разрешил воинам удалиться, да и сам отправился в разбитый на берегу шатер – спать. Стемнело. У плеса в серебристом свете луны маячили черные тени судов. Слышно было, как перекликиваются караульные, даже – как всплеснула на плесе какая-то крупная рыба. На берегу, напротив стругов, горели костры, отражаясь в темной воде реки желто-красными дрожащими звездами. Пахло ухой, людским и конским потом, смолою. Коней по приказу князя везли с собой на специальных ладьях, немного, но чтоб лошади для небольших мобильных отрядов всегда под рукою имелись.

Егор уснул не сразу – голову переполняли заботы, необходимо было вновь устанавливать строгие карантины – бороться с чумой жестоко и даже в чем-то бесчеловечно. А по-другому в эту эпоху – никак! Ни стрептоцида, ни других антибиотиков нету, способ один – выжигать заразу каленым железом, в прямом смысле слова выжигать: окружать зараженное селенье воинскими людьми, никого не впускать и не выпускать – ждать, покуда вымрут, а потом сжечь все к чертовой матери. Только так! Это с деревнями… В крупных же городах – выявлять и изолировать районы, улицы, даже отдельные дома – если выйдет. И в города, на рынки на зараженной территории никого не пускать, покуда мор не прекратится. Казалось, на этот раз как-то удастся обойтись без подобной не слишком-то полезной для экономики меры – ан нет, не обошлось! Кашин все же «закрывать» придется… слава Господу, около Углича, Твери, Ярославля мора пока еще нет – не пустили. А вот Кашин… Бахметьевские мужики ко врагам в ближайшие деревни пошли, а иные? Конечно, в город попрутся, по корчмам да на рынках чужаков заражать – кому-то болезнь «передать» надо.

Промаявшись в полусне почти до утра, Егор вскочил с первым проблеском солнца, немедленно отправив гонцов в Кашин со строгим наказом тамошнему удельному князю Василию Михайловичу, человеку обстоятельному, хозяйственному, во все дела удела своего вникающему. Таких бы поболе, так нет же – по большей части горлопаны князьки-то, родовитостью своей друг перед дружкой кичатся, гордецы чертовы. Ах, сменить бы их всех на верных воевод-губернаторов! Ничего, придет еще время…

Солнечное летнее утро началось резко, внезапно. Вот только что еще было темно, и вдруг зажглось, вспыхнуло алой зарею небо, вызолотились, загорелись вершины сосен, и теплый утренний свет быстро пополз вниз – по желтоватым липам, по кленам, осинам, вербе. Вот добрался до краснотала, до ив, отразившись в реке, высветил старую ветлу, заросли камышей, папоротники. Весело защебетали по кустам птицы, замахали пестрыми крыльями бабочки, а над самой водой пронеслись синим прозрачным вихрем стрекозы. Над самым ухом спустившегося к стругам князя вдруг зажужжал шмель – обстоятельно так зажужжал, деловито, будто исполнял какое-то необходимое государственное важное дело.

Вот и Егор о делах вспомнил, выслал в рейд воинов похитрее – чтоб оружьм да кольчужицами зря народ не пугали, в простую одежку их обрядил, в лапоточки, в рубахи посконные – артельщики, мол, каменщики да плотники, а кто – и художник, иконописец, типа вот как мастер великий Андрей Рублев.

Под художника секретарь, старший дьяк Федор, «работал», благо вид у молодого человека был как нельзя более благостный: собой тощеват, лицо худое, смуглое, а взор – светел.

Едва вои ушли, вернулись десятника Ивана Афанасьева парни, не намного, однако, и разминулись. Князь на них очи поднял:

– Ну?

– Были прелестницы, бабы две, – лихо доложил Иван. – Мы их утром, по-тихому, у реки прихватили, поспрашивали – признались сразу!

Вожников скривил губы:

– Попробовали б не признаться. Молодые бабы-то, красивые?

– Да ну – старухи, – презрительно отмахнулся десятник. – Лет по тридцати кажной – о душе уж не худо подумати.

– Ну, старушек-то этих вам, я чаю, не жаль… Пытали?

– Что ты, княже! – Поклонившись, Афанасьев размашисто перекрестился на развевавшийся над головным стругом стяг с изображением святой Софии. – Как можно? Бабы эти нам и так все рассказали, болтали, только успевай слушать! Не сами они про то, как мор передать, догадались – человеце один научил.

– Что за человеце? – тут же встрепенулся Егор.

– Собой невидный, роста небольшого, бороденка рыженька, рыжевата, посконный кожушок, постолы старые… – Воин поскреб бороду. – Лошадь при ем сивая, захребетная.

– Да ты не про лошадь, – рассердился князь. – Ты про мужика того говори! Кто таков, откуда?

Десятник понуро опустил голову и вздохнул:

– Не ведают того бабы. Просто как-то на перевозе вместях ждали, вот и… Да! Одна баба сказала – сильно мужичонка тот на сморчка похож. Ну, гриб такой есть.

– На сморчка, говоришь? – Вожников махнул рукой, отпуская воинов, и тут же подозвал вестовых: – Скачите к нашим, парни. К Федору и всем прочим. Скажете – искать мужичка верхом на сивой доходяжной кобыле. Особых примет нету, роста ниже среднего, бороденка рыжеватая. О смерти черной может рассказывать, избавленьем прельщать. Так прелестника сего, ежели выявлен будет, немедленно сюда к нам доставить. Живым!

Покивав, вестники ускакали, и Егор маялся почти до полудня: найдут – не найдут? Притащат – не притащат? Сердцем чуял: вот она, ниточка – мужичонка тот неприметный. Хотя, конечно, мог и так просто болтать, по глупости, от суеверия. Однако и это подлое дело все равно пресечь надобно! Так что надобно мужика того изловити.

В полдень, помолившись, Вожников наскоро пообедал, после чего собрался было доехать до Кашина, в гости к местному удельному князю, да не успел – вернулся с докладом первый посланный в рейд отрядец, а за ним, почти сразу, и второй – с Федором.

Воины явились не с пустыми руками – притащили сразу пятерых мужиков вместе с кобылами. Все пятеро вполне подходили под описание – неприметные, низенькие, с рыжеватыми бороденками, в посконине. Кто в постолах старых, кто в сапогах залатанных, а кто и в лаптях. Каждый – при кобыле: две пегие, одна гнедая и три сивые.

Не обращая внимания на лошадиную масть, князь самолично побеседовал с каждым из пятерых. Двое отсеялись сразу – оказались свои, кашинские мужички, кои имели в городе и семьи, и свое – пусть и не особенно доходное – дело. Один лапти плел, другой торговал зеленью, кою на своем огородишке и выращивал.

Оба рассказали о себе честно и много, ни разу не запнулись, а по поводу «прелестных» речей заявили, что бес попутал – мол, слыхали на перевозе от каких-то баб. За городом кашинцы оказались каждый по своему делу, вполне объяснимому и понятному: один отправился за лыком, второй – к знакомцу в недальнюю деревню, за рассадой.

– Чеснок у него уж больно хорош – большой, с дольками крупными. Вот я и думаю – и мне б такой чеснок завести не худо.

– Так взял чеснок-то? – с усмешкой справился Вожников.

– Не, – зеленщик низехонько поклонился. – Не успел, господине, люди твои взяли прямо почти что у перевоза.

– Правильно взяли. Нечего языком болтать почем зря!

Услыхав такие слова, зеленщик упал на колени:

– Не вели казнить, господине!

Его землячок, лапотник, оказался вовсе не столь разговорчивым, можно сказать – молчун. На вопросы отвечал односложно, по большей части просто кивал либо отрицательно мотал головой, словно застоявшаяся на конюшне лошадь. Однако при себе имел оправдание – полный мешок с только что надранным лыком.

Эти двое кашинцев друг друга неплохо ведали. Не то чтоб приятельствовали или водили дружбу, но при встрече раскланивались – городок-то невелик, все промеж собою общались, пересекались не раз.

Трое других «прелестников» вызывали куда большие подозрения, все трое оказались неместными, двое мелких торговцев-коробейников, а один – перекати-поле, артельщик-богомаз. Именно так, богомаз, – не иконописец, не художник.

– Язм, господине, красочку всякую растворяю, бывает, нашу, а чаще – из иных земель. Бывает – и позолоту. Растворю, приготовлю – где чего надобно подновить, где краска-позолота осыпалась – подрисую, подмажу.

По поводу черной смерти богомаз – звали его Михаилом – уверял, что не распространялся, а взяли его, потому как по приметам похож, да и лошаденка при нем сивая оказалась. Правда, по перевозам да по деревням Михаил не ездил – вот уже боле двух недель в месяце безвылазно и упорно трудился в Кашине, подновляя иконки в деревянной церквушке Фрола и Лавра, что мог подтвердить весь тамошний клир – начиная от приходского священника отца Никодима и заканчивая звонарем или певчими.

– Подтвердят – отпустим, – махнул рукой князь. – А покуда посиди под сторожей. Посейчас-то у перевоза как оказался?

– В Клобуковскую обитель иду, отец Никодим благословил на заработки. А вы вот тут… Ох, господине, отпустите?

– Отпустим, сказал. Но пока посиди.

Обоих коробейников по деревням хорошо знали, оба там хаживали не раз, торгуя всякой мелочью – цветными картинками, лентами, стеклянными браслетиками и поддельными «греческими» застежками, весьма популярными среди молодых сельских девок. Про чуму оба сболтнули по дурости – дабы поддержать разговор.

– Так что, княже, и этих отпустим? – почесал голову Федор. – Вроде как местные, и тропы торговые у них тут намяты – есть что терять.

Егор поднялся с походного кресла – допрос проходил на дальней, с выставленными часовыми полянке, – наклонился, сорвал травинку, сунул в рот, пожевал:

– Отпустим, отпустим… только не сразу, сначала проверим. Отправь парней по деревням, пусть узнают – правду ли коробейники молвят?

– Слушаюсь, государь!

Отпустив Федора, Егор прошелся по самой опушке: любовался с пригорка синей, с веселыми отблесками солнца, рекою, зарослями черной и красной смородины, ежевики, малины, росшими невдалеке радостными юными кленами, соснами… Хорошие сосны. Как говорят лесопромышленники – сортимент. Егору вспомнилась вдруг далекая, кажущаяся сейчас такой нереальной юность. Турниры по боксу, тренер, армия. Затем – институт, мрачные безденежные времена, лесная бригада… пилорама, затем – еще одна, два своих лесовоза, дом. Да было ли это? Или приснилось все? И бабка Левонтиха, колдунья с красочным сайтом, и снадобье ее, зелье…

– Будешь все наперед ведать, всякую для себя опасность, вред…

Вожников, в общем-то, все такое чувствовал, мало того – перед серьезной опасностью у него даже были видения: как все могло бы быть, ежели б не… Ежели б не осторожность, по принципу «знал бы, где упасть, соломки бы подстелил». Егор, где упасть, знал, спасибо бабке, верней, ее чертовому снадобью, благодаря которому – да еще по собственному разгильдяйству – Егор и оказался здесь, в самом мрачном Средневековье, которое давно уже переделывал на свой лад. Учреждал в городах транспортные сети по типу омнибусов – маршрутных такси, открывал издательства, выстраивал финансовую систему – общую для Европы, Руси и Орды. Все получалось пока, и, надо сказать, неплохо. Да и семья – жена любимая, дети… И все же, все же вспоминалось вот иногда, словно бы захлестывало волною. Дискотека в клубе, первый поцелуй, первая любовь – была ведь… была… Интересно, если б здесь не оказался, кем бы он, Егор Вожников, стал? Почти десять лет прошло – наверное, и там женился уже, семейство завел, к пилорамам да лесовозам в придачу открыл бы пару магазинчиков… депутатом, наверное, избрался… Ха! Депутатом. А тут-то он – великий князь, Ливонский курфюрст и император Священной Римской империи! Все европейские монархи – и юная ханша Айгиль в Золотой Орде – по струнке стоят, хоть, конечно, и строят, сволочи, козни. Дальним-то – французам, англичанам, испанцам – это не особо нужно, не шибко-то Егор в их жизнь вмешивается, а вот ближним, тому же Витовту, Ягайло, татарам – тохтамышевым сыновьям, всегдашним Витовта союзникам… Замышляют, замышляют, не могут не замышлять! А тамошние людишки верные – шпионская сеть! – при всем желании все знать не могут.

– Великий князь! – выглянув из-за елки, прервал княжьи размышления часовой в обтянутом синим бархатом панцире – бригантине – новгородской (не хуже миланской или там нюрнбергской) работы, с коротким копьем, при палаше на украшенном бляхами поясе. Щеголь! На голове не шелом – украшенная пером каска. Во втором, Никиты Кривоноса, полку у всех такие каски…

Егор повел бровью:

– Что такое?

– Изволю доложить, великий князь, – вытянулся караульный. – Здесь невдалеке на лесной тропе задержаны двое неизвестных, парень с девкою. Парень – отрок младой – говорит, что ты, княже, его знаешь.

– Знаю? – Вожников повел плечом. – Ну, допустим… Вы вообще, чего их взяли-то?

– Так к вашей ладье, великий государь, рвутся! – с возмущением пояснил воин. – Дело, мол, важное… Да если у всех сопленосых будут такие дела, то…

– Ладно, ладно, не обобщай. Благодарю за службу!

Милостиво кивнув часовому, князь все же бросил ему в спину:

– А задержанных все ж приведи. Взглянем.

Парня Егор узнал сразу – тощий, со смуглым лицом и непокорной соломенной шевелюрой, Сенька-Арсений из Бродского рядка, а вот девчонку видел впервые. Неплохая такая девочка, с виду лет шестнадцати, светловолосая, с серыми блестящими глазками. Милашка. Правда, одета… похоже, что в рубаху мужскую, едва-едва прикрывает расцарапанные коленки. Босая, как и кавалер ее, Сенька. И такая же побитая, на нижней губе да щеках ссадины…

– Не вели казнить, князь великий! – упав коленями в траву – воины караульные этак ненавязчиво подтолкнули, – взмолился отрок. – С вестью я важной, дозволь, скажу!

Вожников сплюнул и махнул рукой:

– Да говори уже. Вестник!

– Беда, великий государь, беда! У нас на Бродском рядке – смерть черная, мор! Больше десятка уже заболели… остальные меня не слушают, не хотят уходить.

– Точно – черная смерть? – Князь почему-то не особенно удивился, чего-то в этом роде он исподволь и ждал. – С обычной лихоманкой не путаешь? Впрочем, ты же, кажется, Амброзиуса Вирта, врача из Утрехта, ученик.

– Нет, нет, княже, не путаю! Кроме лихоманки – бубоны, а многие уже и кровью харкают. Она, она, господине, – черная смерть… Вы на меня так, государь, не смотрите – говорил же, я не болезный, упастись от мора умею. И руки мою, и сам, и рубаху новую надел…

– А старая, видать, на подружке твоей? Вон, дырка на дырке… Да встаньте вы уже с колен. На корни вон сядьте… вот так.

Удовлетворенно кивнув, Вожников посмотрел на девчонку:

– А ты-то, красавица, откуда? Тоже из Бродского рядка?

– Она не с рядка, она… – Сенька дернулся было объяснить, да князь так на него взглянул, что отрок тут же прикусил язык.

А Егор поощрительно кивнул девушке:

– Полагаю, ты про себя сама все расскажешь. Ой-ой… что краснеешь-то? Меня стесняться не надо, я – князь великий и император, всем вам, чады, заместо отца… или вместо доктора, а врачам лгать – себе же дороже выйдет. Ну! Говори, дщерь, как звать тебя да откуда в рядке взялась, из какой такой землицы?

– Ирина я… с Обонежской пятины, – тихо промолвила дева. – С погоста на Пашозерье.

– Ого, да мы с тобой земляки почти. Я чаю, погост-то – Софийского дома? – улыбнувшись, уточнил князь.

Ирина помотала головой:

– Нет, господине, не Софийского. Боярину одному принадлежит, немцу Антону Ванькину…

– Ха! Эко вы его лихо прозвали – Ванькин, – от души расхохотался Вожников. – Атониус Ван Эйк, старый балтийский пират и имперский рыцарь. Да-да, помнится, именно в тех местах я ему кое-какую землицу и жаловал… Сам-то Ван Эйк там хоть раз был?

– Да появлялся разок. – Девушка неожиданно улыбнулась. – Весь такой важный, в плаще шелковом, на поясе меч, в ухе серьга златая. Погостил денька три, осмотрел все, тиуна заместо себя оставил да уехал. С тех пор и не видали боле.

Князь хмыкнул:

– Ай-ай-ай, безобразник какой. Вижу, природа да покой ему не особо по праву пришлися. Ну да, ну да, моря там нет, городов – тоже, что в этакой-то глуши и делать?

– Не такая ж у нас и глушь, – обиженно поджала губы Ирина. – По лесам да урочищам народу хватает, да и чужих тоже. Мы ж на перекрестье – с Волги-Итиля к Новгороду… Купцы нахаживают. Вот тиун меня одному такому ордынцу купцу-татарину за долги и продал.

– И когда ж ты, малая, успела долгов наделать? – Егор укоризненно прищурился, пряча усмешку, вот-вот готовую сорваться с губ. – Небось, на красивую машинку кредит взяла? Ась? Да ладно, щучу, шучу… А вообще, это правильно – за невозвращенные кредиты в рабство. А то многие ухари наберут по пять штук… Для экономики кредиты вообще – о двух концах палка. Особенно потребительские, на себя, любимого, по сути – в никуда… Значит, ты, малая, к работорговцу попала, так?

– Так, господине.

– А я, между прочим, строжайший указ против работорговли издал. А ты взяла да подалася в рабыни! Виновата! Ну, ну, не вздумай реветь… снова шучу я. Расскажи-ка лучше, что дальше было? У купца тебя купил кто-то?

– Ох, господине… купил… лучше бы умерла я!

Едва сдерживая слезы, Ирина поведала князю – а заодно и навострившему уши Сеньке, коего до того рассказами о собственной жизни отнюдь не баловала, – все, что случилось с нею после того, как торговец невольниками продал ее со скидкой некоему Коростыню. Ее и еще двух товарок, увы, уже, верно, умерших, после того как…

В этом месте несчастная девушка потупилась и покраснела, однако все же нашла в себе мужество продолжать дальше, особенно после того, как великий князь отправил слишком уж любопытного Арсения прочь, под присмотр караульных.

Вожников слушал внимательно, не перебивая, лишь кое-что пару раз уточнил.

– Нет, нет, господине, – помотала головой Ирина. – Думаю, Коростынь – это прозвище, кличка. А по имени-то его никто не называл. Но слушались все – беспрекословно.

– Значит, говоришь – телосложения плотного, сильный…

– На медведя чем-то похож.

– Глаза маленькие, широкие скулы, борода…

– Плешь еще. Прям на макушке. Смешная такая, но тогда не до смеха было.

– Понятно… Так почему – Коростынь-то? А, скажем, не Плешак?