Читать книгу Секретные объекты «Вервольфа» - Андрей Пржездомский - Страница 23

«…КОВАЛЬЧУК – лейтенант жандармерии, командир Кёнигсбергского городского отделения жандармерии…

ДАГИС – литовец, ранее служил в Литовской политической полиции, из Литвы бежал с приходом Красной Армии. В настоящее время работает официальным сотрудником гестапо в Кёнигсберге по линии разведки против СССР. Вербовку и инструктаж агентуры производит в Кёнигсберге по ул. Беккер, в конторе «Балтийское сообщение».

НОДНЫЙ – начальник разведывательного Управления Восточной Пруссии, дислоцируемого в гор. Кёнигсберге, около 48 лет, чин майора. Низкого роста, лицо круглое, красноватое, глаза голубые, волосы стриженые, по характеру выдержанный, считается неплохим работником, имеет несколько фамилий, из которых упомянутая является настоящей…

ПИКО – начальник разведывательного поста мест. Пилькален[55]. Около 40 лет. Женат. Бывают случаи выпивок, но чаще всего со своими сослуживцами. По складу своего характера довольно выдержанный, хитрый. Жена его также работает в разведывательном посту…

ВАЙДАС (по другим данным, ВАЙЧАК) – работник разведывательного поста в мест. Ширвиндт[56]. Имеет чин старшего лейтенанта запаса. Около 50 лет. По характеру выдержанный. Хладнокровный. Не пьет; сам лично ведет разведывательную работу с агентурой глубокого тыла…»

Таких разыскных списков-ориентировок было множество, но в реальной работе по выявлению диверсантов «Вервольфа» они помогали мало. В «Вервольф» подбирались люди, в основном, молодые, непосредственно не связанные в предвоенные годы со службой в полиции, жандармерии или тем более в СС.

После того как все вкратце доложили подполковнику Ратнеру результаты ночной работы и уже готовы были с облегчением отправиться по своим комнатам, чтобы вздремнуть часок-другой, старший лейтенант Третьяков в свойственной ему манере заявил:

– Товарищ подполковник, не знаю, кто как, а я обратил внимание на одно крайне важное обстоятельство. Разрешите доложить?

– Вечно ты лезешь, Третьяков, со своим особым мнением, – недовольно проговорил полнолицый капитан. – Поумничать хочешь? Думаешь, толковее других?

– Перестаньте, Исаев! Я слушаю вас, Третьяков! – прервал капитана Ратнер.

– Товарищ подполковник, я обратил внимание на то, что немцы, а это следует из всех докладов, указали только три известные им базы «Вервольфа», а на вопросы о том, знают ли они еще какие-нибудь тайные объекты или замаскированные бункеры, отвечали категорически «нет». Вместе с тем немец Кюн, которого я допрашивал, показал, что сам не видел, но слышал об объекте «Б-Зет», который расположен где-то в самом центре Кёнигсберга и готовится на случай взятия города нашими войсками. Сказав это, Кюн сам так перепугался, что в течение четверти часа я не мог добиться от него ни слова. Но я так понял, что никто из остальных даже не упомянул об этом объекте. Считаю, что следует в процессе следующих допросов акцентировать внимание немцев на этом факте. У меня все.

– Спасибо, Третьяков. Очень ценное наблюдение. Эта информация для нас крайне важна в связи с подготовкой штурма города. Впереди тяжелые уличные бои. Поэтому знать о замаскированных базах «Вервольфа», тайных складах оружия и боеприпасов, подземных бункерах и укрытиях – одна из главных задач, которые нам следует решать в ближайшее время. Прошу всех обратить на это особое внимание. В ходе допросов попытайтесь выяснить, что знают немецкие агенты про объект «Б-Зет», а этого вашего…

– Кюна, – помог Третьяков.

– Да, Кюна. Пусть допросит… – Ратнер оглядел присутствующих и, слегка усмехнувшись, закончил фразу: – Пусть допросит капитан Исаев.

После совещания, уже в пятом часу утра, офицеры разошлись по комнатам – кто на первый этаж этой же виллы, кто в соседние дома, занятые офицерами «штаба», связистами и обслугой.

Но ни на следующих допросах, ни давая письменные показания, ни один из немцев не упомянул о таинственном объекте «Б-Зет». Более того, Вальтер Кюн, которого допрашивал старший лейтенант Третьяков в первую ночь, обнаружил полные провалы в памяти и категорически отрицал, что что-либо говорил об этом объекте. Он десять раз повторял одно и то же, каждый раз называя три известные базы «Вервольфа», рассказывая во всех подробностях о том, как был завербован капитаном СД Фуссом в январе 1945 года, о том, какие предметы преподавали в разведшколе и какого цвета глаза у ее начальника Эрбриха. Но категорически отрицал, что ему что-то известно о кёнигсбергском объекте «из двух букв немецкого алфавита». Сколько Исаев ни бился, Кюн молчал об этом. Даже тогда, когда по указанию подполковника Ратнера на допрос пришел Третьяков и по привычке заорал на подследственного: «Говори, не то хуже будет!»

Товарищи подтрунивали над старшим лейтенантом: «Что, Третьяков, не обнаружил еще объект, где сидит Гитлер?», «Третьяков, какой тебе сегодня приснился сон на ночном допросе?».

Старший лейтенант злился, особенно, когда насмешки звучали в присутствии девушек управления. Однажды, когда от очередной насмешки Третьяков чуть было не вспылил, Катя громко, чтобы все слышали, сказала:

– Нечего смеяться над человеком. Я работала тогда на допросе и точно помню, что тот тощий немец говорил что-то про этот объект. И в тексте протокола так записано. Просто этот немец сболтнул, наверное, что-то такое, чего говорить ему было никак нельзя. Вот он и отказывается от своих слов.

Катя выпалила это все неожиданно для самой себя. Ей абсолютно не хотелось выгораживать или заступаться за старшего лейтенанта, и, поймав удивленный взгляд Третьякова, заспешила к двери.

После нескольких допросов одного немца разыскники передали оперативникам. Похоже там наклевывался вариант с перевербовкой и направлением его, теперь уже как нашего агента, в Кёнигсберг. Оперативная игра – высший пилотаж контрразведывательного искусства.

Остальных же диверсантов этапировали дальше, им предстоял отнюдь не долгий путь: кому в лагерь, кому во внутреннюю тюрьму на Лубянке, кому – получить пулю в затылок за расстрелы советских партизан и парашютистов. Правда, через некоторое время до контрразведчиков дошла весть о том, что один из диверсантов был задушен в своей камере где-то далеко отсюда.

Поскольку сведений об объекте «Б-Зет» больше не поступало, а шутки над старшим лейтенантом Третьяковым уже надоели, все довольно быстро забыли об этой странной аббревиатуре. Правда, подполковник Ратнер где-то через неделю на совещании оперативного состава, когда разбирали факт задержания на одном из контрольно-пропускных пунктов трех немцев, оказавшихся агентами разведки, попросил начальников отделов управления контрразведки и начальников подразделений «СМЕРШ» в частях обращать особое внимание на сведения, касающиеся подпольных баз на территории самого Кёнигсберга.

– Чем раньше мы об этом будем знать, тем лучше, – подчеркнул подполковник.

Но в очередную докладную записку начальнику Главного управления контрразведки «СМЕРШ» сведения об объекте «Б-Зет» не попали. Контрразведчики хотя и нередко пользуются «оперативной информацией, нуждающейся в дополнительной проверке», но докладывать наверх непроверенные данные не спешат. А то ведь начальство может и спросить, а что же сделано для того, чтобы получить более достоверные сведения.

Катя никак не могла понять, что с ней происходит. После того случая, когда она вступилась за старшего лейтенанта Третьякова, над которым все подшучивали по поводу таинственного объекта, он стал как-то странно смотреть на нее. Если совсем недавно он намеренно даже не замечал ее присутствия, то теперь она нередко ловила его взгляд, когда вдруг случайно сталкивалась с ним в холле или на лестнице. Несколько раз она печатала протоколы допросов, которые проводил Третьяков. На этот раз попадались одни женщины, завербованные гестапо.

Сначала привезли задержанную в Лабиау при фильтрации[57] двадцатипятилетнюю девушку-украинку, которая была завербована гестапо в пересыльном лагере в Кёнигсберге для выявления лиц, проводящих антифашистскую агитацию и готовящих побег. Потом некую Воронину из города Струги Красные, которая сама выразила готовность помогать гестапо якобы для того, чтобы отомстить за репрессированного органами НКВД отца, бывшего помещика. Еще была немка Каумштадт, которая работала стрелочницей на сортировочной станции и, как агент железнодорожной полиции, помогала гестапо выявлять противников нацистского режима среди немецких рабочих и служащих.

Вопреки обыкновению старший лейтенант Третьяков ни разу не сорвался на крик, хотя слушать рассказы этих жалких женщин было нельзя без чувства гадливости и омерзения. Предатель, даже если это молодая симпатичная женщина, всегда остается предателем – высшим символом человеческой подлости и вероломства. Слезы, оправдания, попытки объяснить сиюминутной слабостью или безвыходностью своего положения – все это только усиливало раздражение против этих женщин, желание поскорее закончить обременительное для души и сердца занятие – выслушивать их исповеди. Катя несколько раз замечала, как старший лейтенант бросал на нее долгий вопрошающий взгляд, как будто спрашивал ее, когда же наконец закончится эта изнуряющая работа. Но надо было задавать вопросы, получать на них обстоятельные ответы и тщательно фиксировать все в протоколе.

Однажды, когда подследственную увели, кажется, это была немка стрелочница, Катя еще занималась оформлением протокола, а девушка-переводчица складывала свои листки, старший лейтенант задумчиво сказал, обращаясь к обеим:

– Неужели у этих стерв есть любящие мужья? – И, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты.

Утром на следующий день Катя встретила старшего лейтенанта Третьякова у входа в особняк. Он тщательно очищал свои сапоги от налипшей грязи.

– Вот, ночью ездили на фильтрационный пункт. Весь измазался, – проговорил извиняющимся тоном Третьяков. – А сейчас вызывает подполковник. Увидит грязные сапоги – выгонит из кабинета!

Он как-то странно, с прищуром посмотрел на Катю, как будто видел ее в первый раз.

Катя, сама не ожидая того, вдруг улыбнулась и, смутившись, быстро зашла в дом.

«Что со мной? Почему он на меня так смотрит? Почему я улыбаюсь ему, как дура? Ведь он же хам. Это знают все в «штабе». Хам и бабник. И вообще мерзкий тип!» – говорила она себе, все больше чувствуя, что все это – ерунда по сравнению с тем неожиданно волнующим чувством, которое просыпалось в ней в эти последние мартовские дни.

«Наверное, это весна», – подумала Катя. Весна звенела капелью, сияла лучами яркого солнца, дышала запахами прогревающейся земли, звучала чириканьем воробьев… Весна будоражила душу, вселяла в сердце девушки ожидание чего-то нового, неизведанного… И улыбка, и долгий взгляд с прищуром старшего лейтенанта второго отдела управления контрразведки «СМЕРШ» – это тоже была весна.

Весь день Катя летала, как на крыльях. У нее все получалось очень быстро – она успела перепечатать расшифровку перехваченных радиограмм из немецкого разведцентра, напечатать дюжину справок и спецсообщений, разобраться в своем шкафу, который стоял в секретариате, и подготовить акт на целую пачку подлежащих уничтожению документов.

Девчонки-переводчицы с удивлением смотрели на всегда такую спокойную и даже несколько флегматичную Катю.

– Катюх, что сегодня с тобой? Никак письмо из дома получила?

Катя только радостно кивала головой.

Вечером, когда она уже собиралась спросить у майора Завьялова, будут ли сегодня ночные допросы, она вдруг неожиданно столкнулась на лестнице со старшим лейтенантом Третьяковым. Он был одет необычно для себя – в маскировочном халате, поверх которого была накинута плащ-палатка. Ни медалей, ни знаков различия. На голове – каска.

Наверное, он не ожидал увидеть Катю. Это было видно по его смущенному лицу.

– К-Катя, добрый вечер!

– Добрый вечер!

«Никакой он не хам», – отметила про себя Катя.

– А я вот… – Третьяков слегка замялся. – Катя, мне нужно поговорить с вами! – И он вдруг положил свою руку на ее руку. Она почувствовала его горячую ладонь на своей вмиг похолодевшей руке, крепко держащейся за перила лестницы. – Я через пару часов вернусь и зайду за вами…

Катя, не отнимая руки, внимательно посмотрела в его глаза. Наверное, первый раз за все время. Она и не знала, что они такие красивые. Такие умные. И такие ласковые.

Краска залила ее лицо. Она молча кивнула и быстро, стуча по ступеням изящными сапожками, побежала вверх по лестнице.

Он не пришел через два часа. Он не пришел и на следующий день. Он не мог прийти. Его убили. Как это случилось, потом рассказали участники короткого, но жестокого боя.

Оперативно-войсковая группа, которую возглавил старший лейтенант Третьяков, срочно выехала в район Тапиау, откуда была получена информация о подозрительных лицах в гражданской одежде, замеченных в одном из фольварков[58] на краю леса. Это было как раз в том месте, в котором, по показаниям немецких агентов, находилась уходящая глубоко под землю база «Вервольфа» под названием «Берта».

Как и следовало ожидать, это был один из разведывательно-диверсионных отрядов, заброшенных немцами для действия в тылу советских войск. Более роты солдат блокировали фольварк, но без боевого столкновения не обошлось.

В ходе ожесточенного, но непродолжительного боя было убито восемь и ранено три диверсанта. Остальные сдались в плен. В перестрелке погибли двое наших солдат и один офицер. Этим офицером был старший лейтенант Третьяков. Говорили, что пуля диверсанта сразила его, когда он попытался с группой солдат приблизиться к фольварку со стороны леса. Пуля попала в голову, и старшему лейтенанту не пришлось мучиться. Смерть была мгновенной. Командование представило его к ордену Боевого Красного Знамени. Посмертно.

До начала штурма города-крепости оставалось чуть больше недели.