Читать книгу Как казак пить бросил - Андрей Прохоренко - Страница 3

На посылках

Оглавление

Вернига быстро собрался, все по сторонам оглядывался, как будто его кто-то невидимый обычным взором подгонял. Не то, чтобы страшно было казаку. Начал понимать он, что попал в переделку, в которой еще не бывал. И здесь, как в бою, саблей не помашешь и врага из ружья или пистоля не достанешь. Тут думать надо. А думать Вернига не наученный был. Когда батька говорил, что «тямыты» нужно, Омельян Вернига только лишь хмурился, да затылок чесал, морщился иногда, на небо поглядывая. Нельзя сказать, что казак уж совсем не думал, и все ему невдомек было, но особых усилий, чтобы думать, Вернига не прилагал, ошибочно считая, что казак, да еще и с саблей, решит сам по себе все проблемы. Да только не вышло так, как хотелось…

Больно ударило по Верниге, да и не только по нему, поражение казаков под Берестечком. Смерть побратимов на самом деле была только лишь одной из вех. Когда после событий Вернига вернулся на Сечь, то почувствовал, что и там настают другие времена. Многое менялось и не в лучшую сторону. В этом Вернига отдавал себе отчет. Что точно происходило, он не знал, да и не хотел разбираться. Слишком заведен был и накручен. Не хотел ничего знать. В сердцах был недоволен Богданом, который в самый решительный момент куда-то исчез. О пленении его татарами узнал позже, когда от раны оправился, да только погибших не вернешь, а сколько их полегло, не считали. Тысячи сложили голову.

Вот тут-то каким-то непостижимым образом учуял Вернига, что дело казацкое подломилось, что лучшее, что было в казацкой среде, стало постепенно по ветру развеиваться. Это тоже побудило Вернигу отчаяться, а потом искать успокоения на дне кружки. Хуже всего, что стал Вернига замечать за многими из казацкой старшины, что не привержены они казацкому делу, что хотят, как паны, руководить голотой. Больно тогда эта несправедливость задела Вернигу.

Расслоение в казацкой среде все четче обозначалось. Это были даже не времена Семерия Наливайко, когда реестровики почубились с голотой. Тут дело глубже лежало. Многое поменялось, а еще больше должно было измениться в худшую сторону. Что будет, Вернига точно не знал, но твердо знал: лучше точно не будет. Предчувствовал Вернига наступление руины, видя ее в головах казаков, а также в их противниках. Видел, но не знал, что делать…

Горилка, она, конечно, на время помогает забыться, но возвращение из страны угара бывает очень тяжелым. Это Омельян на себе проверил. Решил он завязывать с опасной страстью после беседы с гигантом. Подумал и решил на Хортицу вернуться, чтобы с Серезом встретиться, даже мысленно с ним поговорил, уже знал, что скажет при встрече.

К вечеру добрался Омельян до деревеньки, которая возникла на правом берегу ниже Чигирина. Домов сорок притаились в зелени садочков на холме, а внизу шумел, катя волны, Днепр-Славута. Тут у одного из жителей Омельян и остановился переночевать. Он давно уже не пил, но по виду жители сразу определили, кто к ним пришел. Сабля да два пистоля четко выдавали в госте казака, но печать горилки в виде едва заметного опускания все-таки явно значилась на его лице. И уйти от этого пока что для Омельяна Верниги не представлялось возможным.

Ночевал Вернига в сарае. Там ему и приснился сон, в котором тень в виде темного мужчины приближалась к нему все ближе, окутывая саваном темных энергий. Вернига вначале говорил с тенью. А потом выхватил саблю и порубил ее и сеть, которую тень на него набрасывала, да только все без толку. Сабля не брала вязкие и темные энергии, окутывавшие казака. Разрезы, нанесенные саблей, затягивались, а к казаку тянулись руки тьмы, раздавался чей-то смех, как будто кто-то забавлялся с Вернигой. И этому кому-то очень нравилась неспособность Верниги что-то сделать и как-то за себя постоять. Проснулся Вернига в холодном поту. Видение исчезло, но чувствовал себя казак разбитым.

«Да, так дело не пойдет, – подумалось Омельяну. – Если так и будет продолжаться, всю силу точно потеряю. Надо что-то менять, но что?»

Ответа на этот вопрос у Верниги тогда не было. Как-то сам незаметно для себя казак снова заснул, погрузившись в тяжелую и тягучую дрему. В этом состоянии на него снова вышел Люц. Мысленно через сон приказал: «Будешь делать то, что я скажу. На Хортицу не пойдешь. С утра в Чигирин, а потом в Черкассы и в Киев направишься. Там тебе дело надо будет одно, а может, и два сделать. Справишься, так и быть, навестишь родные края. Не справишься, так никуда больше и не пойдешь…».

Вернига поумнел, да так, что Люцу решил не прекословить. Решил он до поры до времени не проявлять крутой нрав и свое несогласие. Утром, проснувшись, казак, перекусив, чем богаты были хозяева, приютившие его, отправился в путь, да не вниз по Славуте, а вверх. До Чигирина Вернига добрался через три дня. Шел бы дольше, но, о чудо, то ли Люц, то ли кто-то еще «подогнал» коня. Вернига, поймав коня, который мирно себе пасся, перед тем, как вскочить на него и двинуться в путь, даже поразмыслил: «Все в руки само дается. Не пойму, почему так происходит. То ли рогатые так сильны, что делают все, что захотят, то ли еще какой-то помысел в отношении меня есть».

В бога Вернига давно не верил, еще с того момента, как, понадеявшись на некую высшую силу, забыл сделать то, что нужно для удачной вылазки. Тогда его ранили, а лучшего друга, Васька Зарекшу, убили. Винил себя за это Вернига, даже батьке пожаловался: так, мол, и так, «верха» не помогают. Батька же, выслушав казака, несколько раз разгладил усы, прежде чем слово молвить. С какой-то необычайной ясностью смотрел он на Вернигу, а потом из уст повидавшего виды казака слетели следующие слова:

– Ты, казаче, где живешь, на небе или на земле? Если на земле, то у тебя есть сабля, пистоли и ружье, а, главное, голова. Она у тебя для того, чтобы смекать и тямыты, а не для того, чтобы лбом стенки пробивать или поклоны бить. Ты кто? Ты воин. Запомни: не позаботишься о себе, о тебе никто не позаботится.

Вернига тогда что-то пробовал сказать в свою защиту, но Семен его сразу же на место поставил, выслушав неубедительные доводы казака, а под конец беседы сообщил «по секрету»:

– Если хочешь стать характерником и прожить жизнь долгую, надейся только лишь на себя. Друзья, если смогут, то помогут. Учись воином быть всегда, особенно в мирной жизни, чтобы ты мог за себя постоять без сабли и без пистолей. И ты тут мне молнии из-под бровей не мечи, как норовистый конь ноздри не раздувай и не кривись, как будто что-то кислое съел, да все никак не придешь в чувство. Доживешь до моих лет, поймешь: в двух третьих случаев смерть наступает по твоей вине от того, что ты не готов, чего-то не учел, где-то не досмотрел или вовремя не сообразил…

Вернига тогда многое услышал от батьки, да только одно дело слушать и слышать, а другое – делать то, что говорят. Этому надобно учиться. Вернига батьку слушал, да не понимал, что он говорит. То ли Семен просто излагал, то ли Вернига в глубине своего естества считал, что ему нравоучения и советы батьки не нужны. Как бы то ни было, а начал с какой-то особенно ясностью вспоминать то, что ему было сказано Семеном Куличуком, Вернига только после того, как с ним поговорил гигант, а еще больше после появления в его жизни Люца-Алама. Про себя Вернига сказал, что эту рожу еще отделает, да так, что чертяка позабудет к нему дорогу. Вот только это были пока что беспочвенные угрозы и намерения.

Батька Верниге давно уже не снился, но, когда Омельян его вспоминал, охватывало казака необычное чувство. Стыдно ему было в глаза батьке смотреть: не слушал он его советов, сошел с пути, характерником не стал. «Подвел я батьку, – все чаще думал про себя Вернига, – а он надеялся на меня». Что с батькой стало, точно никто не знал, но за месяц перед тем, как Богдан на Сечь пришел, исчез Семен Куличук, как будто его никогда на Сечи и не было. Искали его, да не нашли, а вскоре весть пришла, так, мол, и так, погиб батька, на татарский отряд набрел, когда травы собирал. Татары не пощадили. В эти россказни досужие Вернига не верил, знал батьку, как умного, тямущего, смекалистого казака, который просто так подставляться под татарские сабли не будет. Да только годы шли, а батька все не объявлялся. Тогда его погибшим точно сочли.

Омельян, хотел того или нет, также вынужден был признать сложившееся положение дел. Его тогда закрутил вихрь войны. Омельян Вернига был сотником, выполнял с побратимами самые рискованные поручения и задания, о которых, потомки, не рассказывали даже в наше время. Прошел Вернига вместе с Богданом от Сечи до Берестечка без отдыха и на одном дыхании, да только война рано или поздно дает о себе знать. Не беспредельны людские силы, особенно, если их умело подтачивают, а те, кто поддаются на уловки, только все больше ранят себя. К чему это я говорю? К тому, что легко, споткнувшись, упасть, а вот вставать и подниматься, когда ты лежишь, гораздо сложнее, чем не упасть…

Что же Верниги касаемо, то казак без приключений до места добрался. Денег у него не было, а как-то переночевать надо было, да еще и с конем. Можно было коня продать, но Вернига, глядя на красавца-коня, не решился совершить такое святотатство. Животное, пока казак на нем до места добирался, начало чуять в нем хозяина, да у этого хозяина ничего не было для того, чтобы накормить верного друга. И тут казак решился на «подвиг». Коня на время у знакомых оставил, а сам пошел по городу пройтись, посмотреть, как люди живут, где и на чем заработать можно.

Война-то продолжалась. Конца и края ей не было видно. Только с некоторого времени Вернигу война не прельщала. Вдоволь пороху нанюхавшись, казак решил, что пока он важное дело не сделает, товарищам не поможет, не воевать. Знакомых у Омельяна много было, да друзей не было. Все полегли. Побродил казак по Чигирину, да на окраину вышел, сел и задумался, что дальше делать. Вокруг никого не было видно. Вернига зевнул, а потом вздохнул. Дело не ладилось. Уже хотел, было, встать, да обратно пойти, как вдруг, присмотревшись, увидел впереди себя в шагах двадцати как сгущается темная энергия. Казак, глядя на это, прищурился.

«Везет мне, подумалось ему. – Никак Люц снова о себе напоминает».

И в выводах казак не ошибся. Едва заметный темный вихрь перед ним сгустился, и перед казаком вдруг возникла фигура. Мужчина, стоящий перед Вернигой, был в костюме богатого шляхтича, выставлял вперед грудь, победно слегка поглаживал усы, с высоты взирая на казака. Казак молчал, а мужчина, стоящий перед ним, не спешил заводить беседу.

«Вот нечистый привязался, – подумал Омельян. – Видать, я ему сильно нужен, раз является. Смотри, как вырядился, шапку богатую надел, хоть сейчас тепло, не зима. Впечатление, что ли, на меня произвести хочет? Так ведь рога спрятать все равно не получится…».

«Что это ты меня в мыслях рогатым называешь, даже обидно», – начал беседу Люц.

«Так что же ты рога выставил и красуешься?»

«Рога-рожки – это не главный мой атрибут. Они всего лишь связь осуществляют с главным, с тем, который на небесах сидит», – при этом Люц подъемом головы указал на небо.

«А я-то всегда думал, что на небе бог главный», – решил поддержать мысленный диалог Вернига.

Беседует Вернига с Люцем, а сам думает, как бы это ему отцепиться от нечистой силы, да так, чтобы эта рожа его больше не донимала, а Люц, видимо, решил казака просветить, да и говорит:

«Ты меня только в одном обличье видишь. У меня ликов много. Кем хочешь, могу прикинуться. Что же касается бога, то тебе какой из них больше нравится?»

Казак от такого слегка оторопел.

«Что, и богом можешь прикинуться?»

«Любым и на раз».

«А ксендзом можешь?»

В следующую секунду лик Люца изменился. Вместо победно стоящего шляхтича, держащегося одной рукой за эфес сабли и время от времени проводящего рукой по усам, появился ксендз, да не обычный, а высокое положение в церковной иерархии занимающий. А как только появился, сразу же казаку начал проповедь читать о послушании, пока Вернига его не остановил.

«Я смотрю, ты везде успел».

«Так и небо, и земля давно поделены, казаче. Вот только вы, казаки, тут по свету мыкаетесь, да все не хотите покоряться, все свободы какой-то хотите. Глупо это. Что смотришь на меня? Хочешь убить? Давай, заведись, будь злее!»

«Нет, – подумал казак, – я тебе такой радости, как с саблей на тебя кидаться, не доставлю. Хватит, ты меня больше на этом не проведешь».

«Что ты молчишь? Саблю из ножен не достаешь? Я тут, рядом с тобой. Убей меня, прояви свою злость и тебе станет легче».

«Чертяку не слушай, – донеслась в это же время до казака посланная кем-то мысль. – Обманет и тебя еще больше запряжет в свое ярмо».

«Может, проговорить что-то?» – пронеслось в голове у Верниги.

А Люц, видимо, мысли казацкие слышал, и давай Вернигу подзадоривать:

«Казак-молодец, ты перекрести меня. Я уйду сразу же. Знамения испугаюсь».

Вернига на побуждения Люца попался, как он говорил, так и сделал, а Люц, как увидел напрасные казацкие старания, так только давай хохотать. Теперь перед казаком стоял уже не ксендз, а корчмарь с брюшком. Он зло и, одновременно, хитро и озорно щурился, а в руках у него была полная кружка горилки. Люц, глядя на казака, хлебнул горилки, а потом, залихватски подмигнув Верниге, влил в себя горилку, крякнул, вытер усы и воззрился на казака. В это же время кружка в руках корчмаря вдруг оказалось вновь полной заветной влаги, но пить снова корчмарь не стал. Хитро усмехаясь, он начал выливать влагу из кружки. Горилка стекала на землю тоненькой струйкой, а из нее вначале маленькая, а потом все больше, рождалась змея зеленовато-темного цвета.

Эта змея каким-то непостижимым образом обвила одну из ног корчмаря, а потом исчезла, как будто ее и не бывало. Вернига смотрит, а на него глядит корчмарь. Вспомнил он сразу же заветы батьки, который не раз и не два говорил, что в глаза нечистой силе смотреть не надо. Казак так и сделал, а Люц в это время и говорит:

«Корчмаря видел?»

«Я его лицо вовек не забуду», – мысленно пообещал казак.

«Его тебе найти надо. Как найдешь, я скажу, что сделать».

«И все?»

«Нет, это только начало. Потом шляхтича найдешь. Он против казаков воюет. Придется тебе дальше на запад идти, но это все потом, как с прежним заданием справишься».

«Я с нашими врагами не буду дружить», – вырвалось у казака.

«Так и быть, – неожиданно согласился Люц. – Корчмаря найди, скажи, что от меня пришел. Он скажет, что делать».

«Корчмарь, выходит, твой друг?»

«Тебе какое дело? Делай, что говорят».

«Не буду я тебя слушать. Сам знаю, что делать».

«Как хочешь, – отреагировал Люц, – только долго жить после этого не будешь. Погибнешь быстро, а перед тем, как погибнуть, все, что было в тебе казацкого, исчезнет».

«Я твоих угроз не боюсь. Что касается смерти, так я не раз и не два ей в глаза смотрел, даже призывал, чтобы она меня взяла, а она все не шла».

«Так это я ей и сказал, чтобы пока на зов не являлась. Ты, казаче, мне нравишься, смелый ты и решительный, а еще, мне нужен. Поэтому-то и живешь».

«Говорить можешь, что хочешь, да только я тебе не подчиняюсь».

«А вот это – неправда. Мы же с тобой договор заключили. И ты сам согласился на то, чтобы я к тебе являлся, а ты выполнял все то, что в договоре прописано…».

«Что-то я не помню, чтобы так было. Дуришь ты меня. Ой, дуришь!»

Только Люц не шутил. В следующее мгновение перед казаком в воздухе появилась рукопись, на которой казак расписался, да еще и кровью в том, что он согласен на все условия, да только Вернига Люцу не поверил.

«Ты мне можешь все, что угодно, показать, да только все равно я тебе не верю. Не подписывал ничего».

«Как же не подписывал? – притворно изумился Люц. – Ты же горилку пил?»

«Пил, а кто ее не пробовал?»

«Вот, кто не пробовал, тот со мной договора и не заключал, а ты, казаче, все дно быстрее хотел увидеть. Шинкарь, – тот свое имеет, как и я, с каждой кружки. Только ему ты платишь серебром и золотом, а мне – более ценной монетой».

«Это какой же?» – удивился казак.

«А ты не догадываешься? Харой и жизненной силой. Я охотно с каждой кружки такую плату принимаю. Людей много, пьют почти что все, а мне навар…».

«И когда же ты успел под себя этот промысел взять? Раньше вроде тебя в этих краях не было. Заезжий ты, как я вижу».

«Да, я гость из Европы. Впрочем, нас пока что тут мало. Конкуренции почти нет. Люди только в здешних местах непослушные. Там давным-давно со всем смирились, да все поняли, а тут – одни смутьяны. Хоть тебя взять. Ни кола, ни двора, ни сына, ни жены, только пистоли да сабля. Что за житье такое бесшабашное?»

«Зато вольное. Нет надо мной хозяина, – мысленно произнес казак и прикусил себе язык, подумав: – Как же это нет, если некоторые тут на эту роль претендуют».

Только эту мысль казак Люцу не направил. Чертяка же спорить не стал, только сказал:

«Все равно на ваши буйные головы вскоре управа найдется. Мы вас под себя возьмем. Откуда я прибыл там, знаешь ли, уже давно под нами все ходят, а тут непорядок – свобода, зато есть такие жирные барашки, на которых можно ездить и ездить. Ты, казаче, тому пример».

Хотел казак ответить резко, да сдержался.

«Чего не спрашиваешь, где корчмаря искать?» – донеслась до Верниги мысль Люца.

«И где?» – хмурясь, мысленно спросил казак.

«На запад тебе идти придется. Вначале в Черкассы заглянешь к одному приятелю моему. Там увидишь, кто он. Я подскажу, а потом на Белую Церковь свернешь, а там и до Бердичева рукой подать…».

После этого голос Люца больше Вернигу не беспокоил. Казак же, поразмыслив, решил для виду последовать совету Люца и направиться в Черкассы, а там уже посмотреть, что дальше делать. В Чигирине он знакомых казаков встретил, но стыдно ему стало. Не стал с ними говорить. Он вроде бы как и не воюет, делом казацким не занимается, опускаться стал, а был лихим казаком-молодцом еще несколько лет назад. Обидно Верниге за себя стало.

«Что же это я, – подумалось ему. – Не могу себе ладу дать? Неправильно это. Надо за себя взяться, да за казацкий чуб себя вытянуть оттуда, куда попал».

Размышляя таким образом, казак повеселел. Чигирин покинул, до Черкасс без происшествий добрался. Голоса казака больше не донимали. Вот только после того, как гигант ему по лбу пальцем поводил, стал Вернига видеть многое из того, чего раньше не то, что не видел, внимания не обращал. Начал он видеть энергетические оболочки деревьев и травы, сущности самые разные, обычным взором не видимые. Мог под землей видеть, что творится. Не всегда, правда, но получалось. Слышать также казак стал мысли еще лучше, чем раньше.

«Тут главное, чтобы голова кругом не пошла, – думалось Верниге. – И так косо на меня смотрят. Если где-то сорвусь, совсем ненормальным считать будут. Еще забьют от страха до смерти. Сноровку-то я растерял».

И решил Вернига, пока путешествовал в одиночестве, былые навыки вспомнить, которым научился под руководством батьки. Присел пару раз, движения руками, а потом ногами сделал, какие знал, и остановился, даже приуныл, осознав: былой силы нет, а навыки забылись. На ногах он стоит некрепко. Раньше сотню раз присесть мог, а в ногах усталости не было. При надобности еще столько же или больше можно было сделать, а сейчас все скрипит. Было о чем тут поразмыслить. Предался казак размышлениям и вдруг слышит голос, обращенный к нему:

«Что, казаче, не радуют тебя умения?»

Вернига прищурился, слегка глаза прикрыл и видит, что из прошлого к нему волхв Мирша обращается.

«Чего это ты обо мне озаботился?» – вырвалось у Верниги.

«Путь тебе предстоит неблизкий, вот и решил скрасить твое одиночество», – пояснил волхв.

«Лучше бы сказал, что мне с Люцем делать? Наглеет рогатый. Откуда только взялся на мою голову. Говорит, что все у них поделено с ксендзами и прочими служителями».

«Так ты же уже согласился делать то, что он от тебя хочет. Меня, зачем спрашиваешь?»

«Я бы достал рогатого, да не знаю, как это сделать, – признался Вернига. – Он от меня не отстанет. Нужен я ему…».

«Ты, главное, резких движений избегай. Нрав свой крутой пока что в кулаке держи. Придет время, его проявишь, но по делу…».

«Ты так видишь?»

«Дальнейшая жизнь и ее продолжение от тебя зависят. Есть над тобой темное предопределение. Орел, расправив крылья, над головой нависает, но это преодолимо, если знать, что делать…».

«Загадками все говоришь. Ты мне конкретнее скажи, что делать?»

«Себя слушать, быть внимательным и готовиться к встрече со смертью и темным предопределением. Ты же с Люцем связался. Он твоей смерти хочет. Кровник он твой, часть темной энергии, которая после смерти одного из магов не ушла, не рассеялась, а, наоборот, усилилась. Ему нужны энергии и сила, тогда Люц может творить все, что захочет. Он ведь что делает? Со всеми преимущественно во сне договаривается, обманывает их, ложные договора составляет. При этом те, кто подписываются кровью, даже и не знают, на что подписались и что с ними произошло. Главное, что после этого договора и соглашения работают, Люцу достаются лучшие энергии, а он сбрасывает на людей отходы и дерьмо, которое воняет».

«Так он что, и со мной так поступил, подкараулил во сне и договорился?»

«Это мне неведомо, но знаю, что у тебя и у меня с этим магом счеты давние, переходят они из воплощения в воплощение, а ситуация все усугубляется. Да, и еще. Ты не думай, что что-то пошепчешь, проговоришь или это кто-то за тебя сделает и все с тебя снимется. Тут головой надо думать, а не молитвы читать. Все равно не поможет, а только лишь усугубит дело…».

«Это еще почему?»

«Потому что нельзя, пробормотав что-то, не прилагая сознательных усилий и надеясь на что-то или на кого-то неведомого тебе, решить проблемы, накапливающиеся в сотнях воплощений. Положение-то наше в них ухудшалось…».

«А с чего это ты со мной правдой решил поделиться?» – засомневался Вернига.

«Многое сделать не успел. Теперь твой черед. Я свое слово уже сказал. Могу помочь лишь советом».

«Веселые дела», – подумалось Верниге.

«Нет, казаче, пока что у тебя дела не очень-то и веселые, раз ты чужую волю исполняешь, да кровникам и магам служишь», – прозвучало в голове казака.

А возразить-то Верниге и нечего было. Правда, он свой нрав попробовал проявить, мысленно заявив:

«Я вот сейчас возьму и откажусь. Не пойду туда, куда Люц направляет».

«И что дальше будет, ты подумал? Если плана у тебя нет, то поразмысли. Ты ведь казак тямущий…».

Призадумался Вернига. Что дальше делать, он не знал. Интересно ему стало, отчего это Люцу его помощь так нужна. Вернига возьми и обратись по этому поводу к Мирше.

«Как думаешь, на кой я нужен корчмарю? Почему Люц так настаивает, чтобы я к нему пришел? Может, споить хочет?»

«Или сделать так, чтобы ты еще более покорился его воле. Ты же дно кружки привык видеть, вот Люц в этом направлении и работает. Чем больше пьешь, тем больше от Люца в зависимость попадаешь. Очень просто и действенно. Ты сам на себя управу находишь, делаешь это незаметно и постепенно. Вскоре придет время, когда ты сам справиться с тягой к горилке не сможешь, тогда полностью попадешь под Люца и тех, кому он помогает. Суть ведь у них точно такая же».

«У всех, что ли, даже у ксендзов?» – не поверил Вернига.

«А чем они лучше или хуже других людей?»

И ответить на этот вопрос Мирши Вернига не смог.

«Получается, все под Люцем и рогатыми?»

«Но ты же еще живой, дышишь, временами неплохо себя чувствуешь. Ты можешь все, даже то, о чем сейчас не догадываешься…».

«Так с чего мне начать?»

«С себя, казаче, с себя».

Вернига еще хотел что-то спросить, но Мирша на связь не выходил и мысленно ему больше ничего не отвечал. Задумался казак. Что-то подсказывало ему, что вскоре в его жизни произойдут серьезные перемены, вот только не знал казак, хуже ему будет или лучше. Только сейчас начал понимать Вернига, что саблей не очень-то и раду себе дашь. Ко всему прочему надо еще головой думать. Вспомнились тут казаку слова батьки. Говорил Семен, глядя на учеников, которые с охотой ему внимали, сидя у костра или тренируясь: «Вы, казацкую науку на ус наматывайте, да не забывайте, что для того, чтобы ее применить, надобно размышлять. Будете по старинке все делать – результатов не достигнете, свободными людьми, тем паче хозяевами на своей земле, не будете. А это, хлопцы, самое главное».

Вот и начал припоминать Вернига, чему его батька учил. Припекло его так, что то, что раньше не очень-то и помнил, тем более не использовал, сразу перед ним предстало. Вспомнил Вернига казацкую науку, в особенности слова Семена, который говорил: «Чтобы пойти на юг, надо иной раз на север податься. Не всегда самый короткий путь раньше всего приводит к цели».

Поразмыслил Омельян, затылок почесал, глаз правый слегка прищурил, усы поправил и решил: «Пойду-ка я в Черкассы, а там на месте посмотрю, что к чему. Может, что там и решу. Люц хитер, да и я не промах».

Как решил казак, так и сделал. До Черкасс добрался, друзей там встретил, поговорил с ними, день пробыл, переночевал, уже собрался на следующий день в Белую Церковь идти, да не вышло. Во сне, как раз за час до рассвета, привиделся ему Люц. Кровник стоял одетый в роскошный костюм. Ни дать, ни взять – именитый шляхтич, все при нем. Глядит свысока и важно, щурится, как будто людей вокруг себя не видит, а сам на казака косится. Омельян на него смотрит, но первым не заговаривает. Люц тоже молчит, не торопится беседу начинать. Вернига тогда не утерпел и спрашивает:

– Ты чего пришел? Уже и во сне отдохнуть спокойно не даешь. Чего тебе надобно?

– Ты пока из Черкасс не уходи, задержись на денек, второй…

– Тебе зачем?

– Нужно одного человечка встретить, переговорить по душам…

– И где я его встречу? Куда идти?

– И чего ты такой торопливый? Он сам тебя найдет. Ты только в корчму зайди, что подальше стоит. Ее всякий знает…

– Так бы сразу и сказал. И кого там спросить?

– Юхима Бжеського.

Сказал чертяка эти слова и исчез, как будто его и не бывало. Решил казак послушаться Люца. День кое-как перебился, а ближе к вечеру в корчму подался. Народа, как всегда, было немало. Шум и гам стоял. Присоседился казак за столиком и думает: «Горилку заказывать или нет?» Денег нет, а промочить горло хочется. Вот только решил казак себя проверить, сможет он удержаться или нет. А как же то удержаться, когда все кругом наливают и пьют, а ты смотришь молчаливо и только лишь слюну глотаешь.

Как казак пить бросил

Подняться наверх