Читать книгу Магия искусств. Первая часть - Андрей Рейвен - Страница 3

Истязатель опустил клещи в раскалённые угли. От этого над жаровней взвились искры, словно потревоженные пчёлы, роящиеся над ульем. На колеблющейся границе тьмы и света, что испускало пламя жаровни, вырисовывались контуры разнообразных пыточных приспособлений – будто затаившихся хищников, терпеливо ждущих часа, когда получится обездвижить жертву и опробовать вкус её плоти. На дощатом полу темнели большие пятна, чей вид бросал в дрожь несчастных, которых силком приводили сюда. Потому здешние умельцы никогда не смывали засохшую кровь, – отнюдь не из-за лени или неряшливости на рабочем месте – видя в ней первое орудие пытки. Некоторые посетители, бросив взгляд под ноги, испытывали такие ошеломляющие впечатления, что немедля и с жаром признавались во всех истинных или вымышленных деяниях, лишь бы так же не обагрять пол кровью.

Но на сей раз истязателям попалась пара редкостных упрямцев. Когда лезвие кромсало их плоть, когда кожа обжигалась раскалёнными щипцами, когда станок сдавливал суставы, эти еретики стонали, плакали, срывались на вопль; иногда бранились, грозя дьявольскими карами, но так и не ответили по существу на вопросы командора Стражей. Впрочем, нечестивцы провели в пыточной всего два дня, и близко не успев испробовать на себе весь арсенал истязателей, по богатому опыту знающих, что запас силы воли не бесконечен.

Вокруг обездвиженных пленников важно и неторопливо шествовал командор Стражей. Тщательно начищенные туфли при каждом шаге выбивали из половиц громкий стук. Командор был одет в бархатный тёмно-синий камзол с золотистой вышивкой, так неуместно смотрящийся в этом грязном помещении.

– Итак, – командор остановился и окинул одного из пленников презрительным взглядом, – ещё раз: где находятся Печати?

Страдалец тяжело вздохнул и открыл левый раскрасневшийся глаз – правый скрывали почерневшие веки, опухшие от многочисленных ударов. Звякнули кандалы, стягивающие руки над головой, когда пленник чуть шевельнул ногами.

– Я всё сказал, Диус, – речь давалась Ардену с трудом, каждое слово обжигало раны во рту. – Большего не услышишь.

Диус кивнул истязателю. Тот привычно натянул кожаные перчатки и взялся за раскалённые клещи. Арден зажмурил глаз и уткнулся носом в руку, приготовившись к волне нестерпимой, но уже хорошо знакомой боли – на груди выделялось несколько коротких чёрных полосок с грязно-жёлтыми прожилками.

– Нет! – прикрикнул Диус, останавливая пыточных дел мастера, уже нацелившего инструмент. – Не его… Её!

Диус подошёл к Оделии, прикованной к деревянному стулу, расположенному справа от Ардена. Ухватившись за ветхий ворот, командор дёрнул его и разорвал лохмотья, в которые была одета танцовщица. Обнажилась грудь, подрагивающая от встряски. Затем командор отвёл назад спутанные волосы – последнее прикрытие наготы Оделии.

– Вот так, – удовлетворённо сказал Диус, окидывая женщину похотливым взором. – Прижигай!

Когда Оделия надрывно закричала, Арден забился, гремя цепями. Он желал призвать на голову Диуса самые чёрные проклятья, но за прошедшие дни уже исчерпал весь запас бранных слов. Ничего не осталось, кроме сдавленного рычания, которое только веселило командора. Вот и сейчас он со злой ухмылкой поглядывает на скульптора, болтающегося над полом, словно свиная туша, вздёрнутая на крючок.

Крик Оделии перешёл в рыдания, и тогда истязатель вернулся к жаровне готовить клещи к очередному заходу. Без него не обойтись, подумал Диус, заметив на лице танцовщицы не только муку, но и ярость. Определённо потребуется ещё много заходов.

Командор вновь пустился мерить помещение поступью, в чеканный ритм которой вмешивались всхлипывания Оделии.

Через минуту к этим звукам добавился скрип отворившейся двери. В помещение вошёл пожилой человек, на первый взгляд во многом являющий противоположность командора. Изысканный дорогой наряд Диуса против скромного серого подрясника. Гордая осанка и холодный взгляд, полный надменности, против ссутуленной фигуры и склонённой головы с лицом, прямо таки излучавшим умиротворение святого. Порывистая манера движений, напрягающая окружающих, против плавных жестов, внушающих доверие.

Диус сохранял высокомерный вид. Однако в присутствии смиренного старика ореол властности, окружавший командора, словно бы поблек. Истязатель поспешно раскланивался, тараторя что-то почтительное.

Но не все в пыточной с должным уважением признавали авторитет пришедшего мужчины.

– Ух ты, – прохрипела Оделия, не переставая морщиться от боли, что причинял ожог, – неужто сам главный изверг Севир удостоил нас своим присутствием?

Диус выпучил глаза от ярости.

– Как смеешь ты дерзить магистру, ведьма?!

Командор подскочил к танцовщице и с размаху засадил ей кулаком по лицу. Раздался громкий шлепок, и Оделия свесила голову. Но Диусу этого показалось мало, он замахнулся ещё раз.

– Диус, прекрати, – негромко, но твёрдо произнёс тот, кого Оделия назвала Севиром.

Диус замер, так и не нанеся заготовленный удар. Командор простоял с поднятой рукой ещё несколько мгновений, будто надеясь, что его гневный взор довершит начатое, обретя ту же разрушительную силу, что и кулак.

– Я собираюсь потолковать с Аруэрисами наедине, – сказал Севир. – Ступай, Диус. И ты дитя.

Последнее сообщалось истязателю, и он незамедлительно вылетел из пыточной, даже не сняв перчатки. А вот Диус колебался, напоследок наградив Оделию ещё одним испепеляющим взглядом, в котором читалось обещание наказать за дерзкий язык.

Как только за командором захлопнулась дверь, Севир достал из кармана подрясника белый платок и подошёл к Оделии. В отличие от Диуса, с вожделением рассматривающего беспомощную танцовщицу, магистр Стражей даже не косился на женские прелести, проявив ту благочестивую сдержанность, что требуется от истинного приверженца Сантума. Склонившись над Оделией, Севир аккуратно приложил платок к её рассечённой скуле. Танцовщица попробовала отстраниться. Безуспешно, учитывая браслеты, удерживающие её руки и ноги. Тогда она попыталась рассмеяться, – «Утирает кровь от царапины, а ран от пыток, применяемых с его дозволения, не замечает!» – но смогла показать лишь вымученную ухмылку.

– Что за трюки вытворяешь? – бросила Оделия. – Неужто и впрямь считаешь, что эта показуха вынудит меня поверить в твою доброту?

Севир не ответил и продолжал удерживать платок у ранки.

– Ибо я жаждал, и вы напоили меня, – прервал молчание Арден, – был болен, и вы посетили меня; в темнице был, и вы пришли ко мне; ранен был, и вы позаботились обо мне.

Заслышав с детства знакомые тексты, Севир повернулся к Ардену.

– Оделия, он просто делает то, что написано в Свитках Гармонии, – сказал скульптор. – Играет в праведника, возлюбившего ближних и врагов. Вот только он такой же кровопийца, как и Диус.

Магистр убрал платок, и струйка крови скользнула вниз по красной щеке Оделии. Бросив испачканный платок на стол с пыточными инструментами, Севир подошёл к Ардену.

– Вы правы, искажатели, – произнёс магистр.

– Не оскорбляй нас, – перебила его Оделия. – Мы зовёмся игнирами.

– Искажатели, – настоял Севир. – Вы правы, я далеко не святой старец. Но и не мясник. Насколько возможно, я стараюсь избегать пролития крови и зряшных смертей. Собственно, ради этого пришёл сюда, надеясь найти общий язык с вами.

– Стараюсь избегать пролития крови, – Арден повторил слова магистра. – Но не ты ли в прошлом лично проливал здесь кровь?

– Правда, – без колебаний признал Севир. – До того, как у меня обнаружился Талант, я сам пытал подозреваемых.

Магистр достал раскалённые щипцы и покрутил ими.

– Сорок с лишним лет прошло, а руки до сих пор помнят! – усмехнулся Севир. – Воистину Дирижёр ведёт людей удивительными путями. Сперва манипулируешь плотью и волей человека, а потом манипулируешь глиной.

Он опустил щипцы обратно в жаровню.

– Я не святой. Но и ваши руки далеко не чисты. Обвиняете Стражей в тирании, забывая о тех ужасах, что невозбранно творились в дни славного прошлого, что вы стремитесь вернуть. Когда власть была у вашей любимой императрицы, у искажателей…

– Игниров, – поправила Оделия.

– У искажателей, то языческим божествам приносились человеческие жертвы. Колдовские обряды отличались жестокостью, а первых последователей Сантума казнили на потеху кровожадной публике. Больше всего мучеников за веру рассталось с жизнью именно в тот век. Иронично, но то, в чём вы обвиняете Стражей, делали ваши духовные предки, иной раз с куда большей изощрённостью. Да и сегодня странствующие искажатели совершают непотребства. Чего уж там, твои руки, Арден, далеко не чисты. Что на это скажете? Чем оспорите?.. Умолкли. А потому что нечего возразить. Но я пришёл вовсе не для того, чтоб вытаскивать брёвна из чужих глаз и мериться грехами прошлыми и нынешними. Повторяю, я пришёл договориться. Мне не нужна ваша смерть, а только сведенья.

Севир выдержал паузу, поочерёдно поглядывая то на Оделию, то на Ардена.

– Где сокрыты Печати, хранящие Вокализ, и как они открываются?

– С чего вы вбили себе в головы, что Аруэрисы осведомлены о Печатях? – произнёс Арден, ждавший этого вопроса. – Стражи загубили многих братьев, вытягивая что-то о Печатях. Вроде как безрезультатно. Братья попросту ничего не знали. Не знаем и мы. Императрица унесла секрет с собой в могилу. Знай мы, где спрятан Талант Нуминьи, давно бы нашли. Но мы ведь до сих пор этого не сделали. До сих пор игниры прячутся от вас. Мы не владеем Вокализом, потому что не имеем понятия, где его искать.

Слушая Ардена, Севир неспешно прогуливался взад-вперёд.

– В распоряжении Стражей есть письмена, что сохранились с последних времён правления императрицы, – сказал он, не сбавляя шага. – В том числе так называемое «Сказание о Вокализе». Нам известно, что мало найти Печати. Возможно, куда сложнее вскрыть Печати. Такое предположение выдвинули наши учёные мужи. Печати скрепляет чрезвычайно сильное волшебство и чтобы сломить его, нужны большие возможности. Возможности, которыми ваш культ не располагает, состоя из разрозненных недобитков. Отсюда ответ, почему вы до сих пор не владеете Вокализом: не хватает средств, что бы под этим не подразумевалось, – народ, время, масштабное волшебство – и потому Печати не взломаны.

Кроме того, вы не совсем обычные искажатели…

Севир сам прервал речь, позволяя Оделии, неутомимо ратующей за достойное упоминание игниров, заменить обидное слово. Но в этот раз танцовщица промолчала.

– Не совсем обычные искажатели. Явно знаете больше прочих соратников. Хроники свидетельствуют, что императрица Нуминья доверила секреты Вокализа именно семье Аруэрисов. Хоть с тех пор сменилось уже немало поколений, я полагаю, что Аруэрисы до сих пор хранят тайну Печатей. И раз сама Нуминья доверила вам такой секрет, то вы считаете себя законными претендентами на обладание её Талантом – Вокализом… Ну так где его искать?..

Затянулась тишина, только раз прерванная позвякиванием цепи, когда Арден чуть пошевелился, пытаясь вытянуться на цыпочках, чтобы хоть немного сместить вес тела и унять боль в затёкшей спине. Оделия задумчиво сидела без движений, не замечая крови, вяло струящейся из рассечения к подбородку, и капающей на открытую грудь.

– Ах, да, прошу простить мне недосказанность по поводу одного важного момента, – заговорил Севир с деланно виноватым видом. – Вы наверняка обеспокоены судьбой своего маленького сына, Леннарта Аруэриса?.. Ага, по вашим глазам вижу, что ещё как обеспокоены. Спешу заверить, что мальчик жив и здоров, хотя очень тоскует по вам. Я хотел прийти сюда с Леннартом, но передумал. Уж лучше вовсе не встречаться с родителями, чем узреть их в таком жалком виде. Однако если будете упрямиться, то придётся взять его с собой и усадить, например, сюда.

Севир демонстративно громко хлопнул ладонью по дыбе, стоящей напротив Ардена. Оделия разом позабыла про всю ту усталость, – пленникам почти не давали спать – боль, голод, обиду и безысходность, что накопились за последние два дня. Всё существо матери заполнил ужас при мысли о том, что сына могут подвергнуть хоть тысячной доли страданий, выпавших на головы его родителей в пыточной. Оделия смятенно взглянула на Ардена, ища в нём поддержки, и надеясь, что он как-то оспорит сказанное Севиром, или же разоблачит блеф в его диком шантаже. Но Арден безмолвствовал, будучи растерянным ничуть не меньше супруги.

– Как можешь ты!.. Ты не!.. – Оделия порываясь проклинать Севира и, одновременно, умолять его о снисхождении хотя бы к маленькому мальчику. – Вы не можете так поступить!!

– Диус ещё как может, – Севир опять шлёпнул рукой по перекладине дыбы. – С первого дня пленения он собирался кинуть сюда мальчика вместе с вами. Узнав об этом, даже самые бывалые истязатели ужаснулись. Признаться, выпади такая работа на мою долю в молодости, не уверен, что хватило бы духу исполнить приказ. А Диус видит в Леннарте не ребёнка, а мерзкого выродка искажателей, недостойного снисхождения. Однако, на ваше счастье, я придерживаюсь иного взгляда и отверг предложение командора. Мальчик невиновен, словно агнец, и нет нужды закалывать его. Так ведь? Обещаю сохранить Леннарту жизнь, здоровье и некоторую свободу. Но только если будете откровенно отвечать на вопросы. В противном случае дам волю Диусу.

Магистр пошёл к выходу, но прежде чем переступить порог, добавил:

– У вас есть время подумать. Скоро вернусь, чтобы продолжить разговор уже в благоразумном русле… Да, помимо Вокализа нас интересуют другие ячейки искажателей, о которых что-то знаете. Например, группа, возглавляемая Мавис – благородной особой, соблазнившейся запретной магией. Если сообщите про Мавис полезные сведенья, то вам зачтётся.

С того дня, как начались пытки, супруги впервые оказались наедине. Обычно рядом всегда дежурили истязатели или стражники. Но эта передышка не принесла облегчения. В нависшей тишине едкие мысли сдавливали разум.

– Оделия, если вздумаешь что-то говорить, имей в виду: нас оставили в покое не из милости, – предостерёг Арден. – Не чтобы позволить перевести дух. У этих стен есть уши. Помни об этом.

– Тогда пускай стены услышат: провались этот Кайл! – рявкнула Оделия. – Провались он за то, что припёрся к нам со Стражами на хвосте!

– Он тут ни при чём, – возразил Арден. – Стражи собирались пленить нас ещё до прихода Кайла. Иначе они бы не успели подготовиться к штурму.

– Уже знали, что мы игниры? Что мы Аруэрисы? Но откуда?

Не будь у скульптора руки скованны над головой, он бы пожал плечами.

– Значит, это целиком наша вина, – сказала Оделия дрогнувшим голосом. – О, если бы за ошибки расплачивались только мы, Арден. Но Леннарт!

– Оделия, пойми…

– Арден, я этого не вынесу, – танцовщица опустила голову, роняя на колени слёзы, смешанные с кровью. – Не вынесу, если Леннарт окажется здесь вместе с нами. Я… Прости, Арден. Я всё расскажу им… чтобы наш мальчик жил…

Она собиралась произнести что-то ещё, но плачь горьким комком сдавил горло.

Немалая часть души Ардена, – в которую глубоко пустила корни верность великому делу предков; в которой годами тайно, но ярко цвели мечты о победе над Стражами – побуждала призывать Оделию проявить стойкость, не верить угрозам врага, и помнить о старом долге, что связывает семью Аруэрисов. Но другая часть души, принадлежащая Леннарту, молила поддержать выбор жены даже ценой бесповоротного разрушения сокровенных мечтаний, к которым упорно шёл всю жизнь. И почти нет сил, чтобы подумать над тем, где искать выход из этого внутреннего противоречия. Какие там размышления, когда тело измучено огнём и железом, а разум шантажом и видом сокрушённой Оделии.

Арден зажмурился и всё же попытался собраться с мыслями. Раз уж Стражи предоставили паузу, нужно найти спасительное решение.

Когда скульптор вновь открыл глаз, то произнёс, тщательно подбирая слова:

– Не кори себя и не извиняйся, Оделия. С Леннартом всё будет хорошо. Мы… Я расскажу Стражам о Печатях.

* * *

Время, одиноко проводимое в комнатушке с кроватью и столиком, растянулось для Леннарта в нескончаемую череду дней. Если в родном доме мальчик был непоседой, за которым едва успевала следить няня, то здесь он подолгу сидел, глядя в стену. Уже почти не осталось слёз – все выплаканы в первые дни заключения. Да и какой прок лить слёзы, если другим они безразличны; если рядом нет мамы, которая немедленно обнимет и утешит; если нет няни, чью навязчивую опеку Леннарт так не любил, но сейчас был бы ей безмерно рад. Иногда к нему заглядывали незнакомые люди, донимая расспросами о родителях. Леннарт или не отвечал, замыкаясь в себе, или жалостливо просил отвести к маме и папе.

Но однажды мальчика посетил Севир. Усадив Леннарта за стол, магистр добродушно улыбнулся. Для маленького невольника эта улыбка была первой за прошедшие недели.

– Бедное дитя, как долго тебя продержали здесь, – сказал Севир, поглаживая Леннарта по голове. – Но ничего. Скоро уедешь отсюда.

Последние дни мальчик уже не спрашивал посетителей о маме и папе, привыкнув к чужому молчанию, безучастности или же расплывчатым ответам. Но этот дедушка едва зайдя в комнату проявлял такую благость, что у Леннарта вырвалось:

– Когда пустите к маме с папой?

– Буду с тобой откровенен, дитя, хотя услышать это тяжко, – вздохнул Севир. – Но лучше познать горькую правду, чем пребывать в неведении. Маменьку с папой увидишь нескоро. Уже не в этой жизни. Увы, твои родители творили злые дела, принеся много страданий добрым людям. А потому добрым людям ничего не оставалось, как наказать маму с папой. Их отправили в иной мир через повешение.

Леннарт не знал, что это такое за повешение, да и не сознавал реальность смерти так, как это дано детям постарше. Но мальчик угадал в словах дедушки нечто необратимое, навсегда разлучившее с родителями. Леннарт не заплакал, однако его душу словно затопило чёрное болото, в котором увязли надежды на возвращение к прежним беззаботным дням.

– Но не страдай от горя, дитя, – ласково и, в тоже время, твёрдо сказал Севир, положив ладонь на плечо Леннарта. – Возможно, на последнем издыхании родители успели раскаяться в злодеяниях. И если Дирижёр будет милостив к их грешным душам, а ты будешь непрестанно молить его об этом, то когда отправишься на небеса, встретишь там маменьку с папой.

Леннарт почти не слушал магистра, будучи оглушённый озарениями: больше не будет танцев с мамой! Вечерами мама больше не споёт о сказочной стране с большим деревом. Не вернуть маминых объятий. Больше не услышать уверенного голоса папы. Не побыть хоть ненадолго в его мастерской.

– Да не овладеет тобой уныние, – наставительно сказал Севир, слегка встряхнув мальчика за плечо. – Это страшный грех, лишающий сил. Жалею о твоей утрате и разделяю её. Ведь я сам рано лишился мамы, а уж батеньку вовсе никогда не видел. Понимаю тебя и не оставлю в одиночестве. Скоро у тебя, Леннарт, появится новая большая семья – духовная! Братья и наставники, что будут тебе как отцы. Леннарт, ты отъезжаешь в сиротский приют монастыря Старших Духов. Это твой новый дом до конца бренной жизни.

Нет прекраснее места, чем долина, где стоит монастырь. До чего захватывает дух от гор Врат Праведников! Видел когда-нибудь горы?.. Тебе понравится. Но это место интересно не только своим великолепием. Давным-давно в долине Врата Праведников язычники императрицы Нуминьи пытали верующих в Дирижёра. Дети Сантума мужественно снесли все издевательства и не отреклись от истинной веры. Тогда язычники закололи верующих на жертвенных алтарях мерзких божков. Братья монастыря Старших Духов особо чтят память этих великомучеников. И ты будешь вдохновляться их историей, находя в ней силы для преодоления невзгод и потерь… Мне пора. Ещё свидимся, если будет на то воля Дирижёра. В молитвах о благополучии не забуду упомянуть твоё имя.

Леннарт пребывал в мрачном отчуждённом состоянии, когда Севир вышел из комнаты. И этот настрой сохранился до того дня, когда мальчика посадили в крытую повозку, запряжённую лошадьми. Это была далеко не единственная повозка, направляемая в монастырь. Стражи отрядили целый караван с вооружёнными конниками.

Вереница повозок тронулась в путь, закачался фургон Леннарта, иногда шумно гремя на колдобинах. Только тогда осиротевший мальчик стряхнул ту подавленность, что навалилась на него после известия о смерти родителей. Ухватившись за край бортика, Леннарт во все глаза смотрел на людей, суетящихся вдоль мощёной дороги; на двухэтажные городские дома, будто сдавливающие улочки плотными рядами; на покачивающиеся головы лошадей, тянувших заднюю повозку. Когда караван выехал за пределы города, мальчик оживился ещё больше, поражаясь необъятностью небесного купола, теперь не ограниченного остроконечными крышами строений. После затворничества в тесной комнатушке так удивительно, когда взор не упирается в стену и тонет в безбрежной синеве дали. И птицы резвятся в воздухе, пролетая над холмистыми зелёными лугами.

Но седмица сменяла седмицу, а дорога всё не прекращалась, утомив Леннарта, так что даже проплывающие мимо пейзажи больше не интересовали. Ноги затекали после долгого сидения на деревянной скамье, дрожащей от каждого ухаба на пути. Мужики, присматривающие за Леннартом, не считали своим долгом развеивать его скуку разговорами или играми, снисходя только до окриков, когда мальчик слонялся по фургону или что-то спрашивал.

К тому же всё чаще посещали воспоминания о родителях и глаза увлажнялись, хотя Леннарт запрещал себе плакать при смотрителях. Унимая печаль, мальчик часами расчёсывал колени, так что нежная кожа ладоней огрубела, а на штанишках появились потёртости.

На ночь караван останавливался у трактиров, иногда в каменных крепостях, а совсем изредка при монастырях, удалённых от городов. Тогда Стражи непременно заглядывали на богослужение, а вместе с ними и Леннарт. Супруги Аруэрисы тайно презирали веру Сантума, но чтобы не вызывать подозрений, посещали церковные службы, правда, никогда не беря с собой Леннарта.

Мальчик впервые ступил в просторный храмовый зал с высоченным потолком. Сквозь лучи света, струящиеся через узкие окна, всплывал дымок благовонных курений. Ещё здешний полумрак прорезали огоньки свечей, установленных на позолоченных кандилах. Стражи и прочий люд благоговейно смотрели на картины, под многоярусные ряды которых была отведена целая стена. Своей позой и одеянием святые на изображениях походили один на другого, так что взгляд блуждал по иконостасу ни за что не цепляясь. Эхом разносились гипнотические монотонные песнопения.

– А что он делает? – громко спросил Леннарт у своего смотрителя, показывая на священника с кадилом, шествующего вокруг алтаря.

Смотритель шикнул на мальчика и пригрозил пальцем. Очарование, охватившее Леннарта в начале службы, рассеялось, когда ноги налились усталостью. Он с нетерпением косился на людей, кланяющихся и проделывающих странные жесты: «Когда же взрослым это наскучит?»

Родной дом и Вирма казались Леннарту невообразимо далёкими, когда путешествие почти подошло к концу: караван въехал в долину Врата Праведников. Леннарт успел насмотреться на горы ещё когда они только замаячили на горизонте и росли с каждым днём пути. Но всё равно мальчик раскрыл рот от изумления, видя вблизи крутобокие громады, нависшие над цветущим лугом, по которому петляла синяя полоска речки. Остроконечные гребни вершин походили на ладонь гиганта, желающего сгрести с небесной глади нерасторопные облака и дневное светило. На южной стороне долины пологий холм венчали белокаменные строения монастыря, среди которых первыми привлекали взор храмовые купола, напоминавшие грибные шляпки шампиньонов. Деревья Врат Праведников прятались в тени гор, почему-то так и не захватив открытое пространство долины, щедро одариваемое солнечным теплом.

В одной из рощ, произрастающей у скалистого подножия, притаилась молодая женщина, наблюдавшая сквозь листву то за монастырём, то за ползущей цепочкой повозок.

– Смотри-ка, Стражи подтягиваются к монастырю, – удовлетворённо произнесла наблюдательница низким голосом, не обращаясь к кому-то конкретному.

Всё лицо женщины выражало мрачное торжество: гордо вскинутый угловатый подбородок; сжатые губы растянулся в самодовольную улыбку; надменно смотрели глубоко посаженные глаза, окаймлённые длинными ресницами, так что при каждом моргании они походили на взмах крыльев крохотной вороны. Бледность кожи женщины особо подчёркивали чёрные как обсидиан волосы, чьи ровные пряди спускались на приталенную рубашку с вырезом у небольшой аккуратной груди.

– Мавис, – позвал кто-то за спиной, – находиться здесь рискованно. Стражи строят заставы на дорогах. Наверняка скоро прочешут тропы долины. Нужно уходить.

– Хорошо, сворачивайте лагерь, – повелела Мавис собеседнику.

Она прихватила футляр для скрипки, но прежде чем скрыться в глубине рощи тихо прошептала:

– Поздно сожалеть о содеянном. Теперь только до конца. Всё или ничего.