Читать книгу Святой воин - Андрей Родионов - Страница 2

Часть 1
Битва за Орлеан
Глава 1

Оглавление

Январь—февраль 1429 года,

воинский стан в окрестностях Блуа.

К вопросу о дисциплине строя

Я лекарь, а значит – человек мирный, без веской причины и мухи не обижу. Не враг я кошкам, собакам и прочим рыбкам, а уж человеку так вообще первый друг. Жаль только, что не все о том догадываются, а может, просто не принимают во внимание. Да и нравы у нас во Франции, в пятнадцатом веке от Рождества Христова, настолько незатейливые и даже в чем-то провинциальные, что влиятельному барону ничего не стоит унизить простого дворянина. Где, я вас спрашиваю, хваленая французская галантность? Где уважительное отношение к людям, которые собственным горбом творят эпоху Возрождения? Хорошие врачи, они на дороге не валяются!

Под предлогом срочного оказания помощи меня заманили на отдаленную поляну, и в данный момент я слегка нервничаю. Человеку моей профессии непривычно стоять на коленях в грязи посреди глухого зимнего леса. Вдобавок к горлу так плотно прижат острый как бритва кинжал, что я боюсь сглотнуть. Что толку посыпать голову пеплом и гадать, на чем именно я прокололся? Не время сейчас для этого, анализом займемся позже… если останусь в живых, конечно. Как говаривал один мой знакомый еще по той, прежней жизни в двадцать первом веке, поздно пить «Боржоми», когда почки отпали. Я лихорадочно пытаюсь понять, как себя вести, но, как ни крути, напрашивается только один выход: надо прорываться с боем. Как-то не похоже, что удастся договориться по-хорошему.

Я вскидываю глаза на человека в дивно изукрашенных доспехах, что сидят на нем как влитые – явно ковались по фигуре. Большой мастер работал, не из местных, судя по особому синеватому отливу стали, – сам Йохан Беррингштейн из германского города Золинген. Все сочленения надежно защищены, не то что острие кинжала, бронебойную стрелу в упор не вобьешь! Тут разве что пуля поможет, покрупней калибром. И кто распространил байку о рыцарях, что в полной броне двигались как сонные мухи? Поглядели бы те «знатоки» на воинов, окруживших меня со всех сторон. Им броня не помеха, могут и на коня вскочить, и соскочить обратно, целый день рубиться длинными сверкающими мечами или лупить супротивника булавой по одетой в железо голове.

Как умело держит барон лезвие у моего горла! Шевельнусь чуть посильнее, кинжал тут же пропорет сонную артерию, и тогда все, конец. Единственный специалист в здешних местах, который может перевязать такую рану, это я сам, подобных мне нет. А потому надо соображать быстрее, немедленно решать, как быть! Что еще я про него знаю? Богат, красив, знатен – все не то, самое плохое в том, что умен, такого на мякине не проведешь.

– Вот мы и встретились! – скалит зубы рыцарь.

Хорошая у него улыбка, добрая, так и тянет ощериться в ответ. Тяжелая золотая цепь на груди – такой и цепного пса удержишь – нехотя бросает тусклые зайчики. К чему пошлое сияние бриллиантов, барон не из выслужившихся дворян, что обвешивают себя крикливыми побрякушками. Чтобы подчеркнуть высокий социальный статус, ему достаточно золотой серьги с рубином в правом ухе да баронского перстня-печатки. Род де Рэ идет, страшно подумать, чуть ли не от самого Карла Великого, было время набраться лоску и манер.

– Итак, мой назойливый друг, настало время поговорить по душам. – Голос барона холоден. – Времени мало, а потому выкладывай без утайки, кто ты и откуда, а главное – кем послан. И давай уж не молчи, иначе без вести сгинешь в этом богом забытом лесу. Сам расскажешь, или отдать тебя палачу?

Вот это называется влип. Что бы ни сказал, меня либо убьют на месте, либо все равно устроят свидание с пыточных дел мастером. Я мог бы попробовать позвать на помощь, но далеко не факт, что крик услышат за ржанием лошадей, криками и шумом приготовлений к отъезду. Все, чего добьюсь, – забьют в рот кляп или шарахнут по голове со всей дури. Нет уж, лучше буду молчать!

Голос барона суровеет, ледяным взглядом он пытается сломить мою волю.

– Итак?

Подождав еще пару секунд, Жиль де Лаваль, первый барон Бретани и кузен его королевского величества дофина Франции Карла VII, раздраженно рычит:

– Шевалье де Мюрраж и сьер де Ребуш, приказываю вам взять данного господина под стражу, незамедлительно доставить его в темницу замка Тиффож и держать там в кандалах под усиленной охраной до моего приезда, а вернусь я очень быстро. Никого к нему не пускать, и учтите, что за пленника вы отвечаете головой!

Да уж, наслышан я о том замке. Люди осведомленные ставят его камеры на третье место, сразу после узилищ королевского замка Бриссак, что расположен в южной провинции Дофине, и «особых келий» монастыря бенедиктинцев, который находится близ города Монтобан. Заплечных дел мастера барона Жиля де Рэ, не знающие себе равных во всей южной Франции, по праву слывут настоящими умельцами. По слухам, нет человека, которого им не удалось бы разговорить. Собственно, у них только одна проблема – как заставить клиента замолчать. Еще говорят, что палачами у него служат сарацины, Жиль де Рэ выписал их за большие деньги аж из самой Кордовы. Восточные умельцы знают настолько ужасные пытки, что от одной мысли о том, что вновь придется перенести эту невыносимую боль, самых стойких людей охватывает неудержимый страх и сильнейшее желание говорить, говорить и говорить. Пленников, в коих барон больше не испытывает нужды, живьем бросают в специальный агрегат вроде гигантской мясорубки, что с легкостью перемалывает людей целиком. Окровавленные куски мяса чуть не ежедневно сыплются прямо в реку, ведь барон – большой любитель допросов с пристрастием. К тому же Жиль де Лаваль – дьяволопоклонник, единственный оставшийся в живых из той секты, которую я сумел уничтожить в прошлом году. Как же не вовремя он меня опознал!

Нет, решено, не поеду в замок Тиффож! Времени свободного ни минуты, да и настроение не то, не годится оно для гостей. Только нельзя отказываться вот так сразу, в лоб, не надо бросать в лицо барону оскорбительные замечания и ехидные реплики. А ну как обидится и прикажет заколоть немедля, просто чтобы потешить звериную жестокость?

Я терпеливо выжидаю, пока Жиль де Рэ, презрительно оттопырив нижнюю губу, кинет в ножны кинжал и гордо отвернется, в мыслях весь уже там, в дороге. Барон быстро удаляется, еще несколько шагов, он исчезнет в дальних кустах. Я обвис в медвежьих капканах рук – воины барона вцепились в меня а совесть, – расслабил мышцы, будто сомлел от траха, понуро свесил голову. Переглянувшись презрительно, те стараются незаметно отодвинуться в стороны, боятся, что, когда обмочусь, могу и их ненароком задеть.

Присутствующие перестали обращать на меня внимание, все уже рядом с бароном. Кто забегает вперед, преданно сопя, раздвигает кусты, кто прикрывает сзади. Слева от себя я ловлю движение. Грузно переваливаясь, ко мне бредет пузатый широкий воин, в толстых руках мелодично позвякивают кандалы. Ах, как не вовремя, отчего бы тебе не задержаться на минуту! Барон, как назло, застыл на краю поляны, подскочивший оруженосец шепчет ему что-то на ухо, брызжа слюной, свита терпеливо ждет, от скуки зыркая по сторонам. В любом случае нельзя, чтобы меня заковали. Пыхтя, как паровоз, толстяк присаживается, деловито примеривается к моим ногам, его широкое лицо мигом краснеет, угрожающе лязгает железный обруч.

Пора, понимаю я и тут же начинаю заученное движение. Плевать, что в заломленные назад руки цепко впились дюжие воины, освобождению из захватов меня учили особенно тщательно, добиваясь полного автоматизма каждого поворота, тычка и удара. Вот мы сейчас и проверим, с тем ли прилежанием воины, клещами вцепившиеся в меня, учились удерживать плененную добычу.

Многих весьма занимает вопрос, что стало бы с ними, попади они в прошлое, где привычный уклад жизни меняется на нечто иное, без автомобилей и телевизоров, туалетной бумаги и лака для ногтей. В душе каждый считает, что непременно выбился бы в люди, ведь он рожден для великих дел и свершений, подавай ему целое королевство, если не империю. Поэт так и сказал, мол, кабы я была царицей, уж я бы вам корытом да по сусалам, сукины вы дети!

Попади мы в будущее, нам, понятно, пришлось бы немного посложнее среди всяких синхрофазотронов и прочей ерунды. Но ведь там, в мире победившего изобилия, и люди будут покультурнее, а значит – пожиже, послабее в коленках, так что мы везде пробьемся, растолкаем, всем оттопчем ноги.

Что же касается прошлого, как всем известно, люди тогда были гораздо наивнее, чем нынешние москвичи. Им, дикарям средневековым, головы задурить так же просто, как у младенца отобрать обкаканный памперс, сами же еще и спасибо скажут. Так прямо и брякнут, дуралеи: «Нет в земле французской (английской, германской, римской – нужное вписать) порядка и правил, придите и владейте нами». Эх, не в свое время мы родились, нету нужного простора! Все президентства и королевства уже давно разобраны, «Челси» раскуплены, то ли дело в средневековье!

Сам я никогда не забивал голову подобной ерундой, всегда знал, что стану хирургом. А потому, угодив прямиком в 1426 год, да еще, как оказалось, в самый разгар Столетней войны, поначалу даже растерялся. Да и было из-за чего! Англия воюет с Францией, Бургундия помогает британцам, Шотландия – галлам, восставшие крестьяне бьют всех подряд, шайки рыцарей и солдат-дезертиров с одинаковым пылом грабят бедных и богатых, невзирая на национальность. Но сибирского парня, да еще отслужившего в армии, вдобавок – фельдшера, ничем не смутишь. Во Франции пятнадцатого века я стал лекарем, и, конечно же, не из последних.

А затем судьба захотела проверить меня на прочность. В результате через три года непростых испытаний я стал тем, кто я есть. Разрешите представиться: сьер Робер де Армуаз, послушник Третьего ордена францисканцев, доверенное лицо его королевского величества дофина Франции Карла VII и обученный телохранитель особ королевской крови. Есть в окрестностях Блуа некое францисканское аббатство Сен-Венсан, где готовят подобных специалистов, разумеется, особо это дело не афишируя. За три года, проведенных во Франции, я не бог весть чего достиг, конечно, но ведь и карьера еще не завершена. В конце концов, это только в сказке скоро дело делается, а я отнюдь не лубочный герой вроде Конана-варвара или Ивана-царевича.

Главное – я на стороне тех, кто прав, на самом острие борьбы. Третий орден францисканцев оказывает мощную поддержку династии Валуа, его разведка срывает заговоры и покушения англичан и бургундцев, то и дело наносит им сокрушительные удары. Вот и сейчас я участвую в важнейшей операции Ордена, что призвана переломить ход войны в нашу пользу.

Вы вправе спросить, какого черта я делаю в глухом январском лесу и что за криминальные разборки происходят среди елок и осин? Отвечу по пунктам: я сопровождаю незаконнорожденную сестру будущего короля Франции к месту сбора войск в Блуа. Оттуда на помощь осажденному Орлеану вскоре выступит целая армия в десять тысяч человек, Дева поведет их против англичан. Жанна д'Арк – символ возрожденной Франции, на нее сделали ставку и сводный брат Карл VII, и королева-мать Изабелла Баварская. За Жанной стоит вся мощь Третьего ордена францисканцев, судьба всей страны поставлена на карту. Тут уж или пан, или пропал, иного не дано. Вот потому личным телохранителем принцессы поставили лучшего из тех людей, что есть у Ордена, то есть меня. Сказано не совсем скромно, но по существу правильно.

Но отчего мы тронулись в путь тайно, прикрыв чехлами гербы на щитах и свернув знамена? Дело в том, что кое-кто спит и видит Орлеанскую Деву в миленьком гробу с рюшечками, в родовой усыпальнице. А вот мне, наоборот, хочется, чтобы она жила. Дело здесь не столько в обычном профессионализме, просто я по уши влюблен в графиню Клод Баварскую. Простите, во Франции она широко известна как пастушка Жанна из почтенного крестьянского семейства Арков, и по причине моей безнадежной влюбленности всякий, кто бросит в ее сторону хотя бы недружелюбный взгляд, может смело записывать меня в число своих смертельных врагов. Пусть это любовь без взаимности, никогда сестру короля не выдадут за безродного рыцаря, ну так что с того? От этого моя любовь не уменьшается, отнюдь. В моей семье все однолюбы, и отец, и братья… Я имею в виду тех, кто остался там, в грядущем. Да и здесь, как ни странно, та же самая картина. Как говорят сарацины, кисмет, то есть судьба!

Двух неудачных покушений на Жанну за глаза хватило дофину, чтобы понять, что неведомый враг твердо настроен ее уничтожить. Пусть лицо его пока сокрыто, особо гадать не надо: это и англичане, и бургундцы, в том строю нашлось место и для французов-предателей. Да и есть ли та единая нация? Увы, пока – нет. Десятки языков и национальностей, и у каждой собственные интересы, а французский язык является государственным пока что только в королевском домене.

Теперь, когда весть о явлении предреченной Девы разнеслась по всей Франции, самое время с ней расправиться, ведь больше одного раза подобный фокус не пройдет. Пусть потом появится на свет хоть сотня «предсказанных» пророков и провидиц, веры им больше не будет, вот почему Жанну срочно надо укрыть в верном месте. Надежду Франции решено было спрятать в воинском стане, где каждый чужак на виду.

Потому Карл VII Валуа и прислал близкого друга, вдобавок кузена, со строгим наказом срочно проводить девушку в военный лагерь. Ну доверяет дофин барону Жилю де Рэ, невдомек ему, что за змею пригрел на груди. Собственными глазами я видел, как барон участвовал в жертвоприношении, когда был убит ребенок, жаль, так и не подобрался тогда к нему на расстояние удара. Уж больно кузен дофина бегать востер, его бы на Олимпиаду выставлять, чтобы золотые медали родине добывал. Но хватит о Жиле де Рэ, вы уже поняли, насколько неприятен этот тип. К такому спиной не поворачивайся. Да, в том смысле тоже.

По пути из замка Кудре мы попали в засаду бургундцев. Пришлось и мне поучаствовать в драке, тогда-то один из людей барона, охотившийся на меня в Проклятых холмах у Невильской трясины, и опознал в лекаре убийцу.

Но вернемся к нашим баранам. Сильные, старательные, настоящие громилы. Искусные в бою с мечом, топором и булавой, думаю, что с копьем в руках они тоже не оплошают. Вот только никто и никогда не учил их искусству боя в ограниченном пространстве. Во-первых, это еще надо поискать такого мастера, а во-вторых, дорогое это дело, учеба у настоящего специалиста. А вот за меня золота не пожалели, платили щедро, не скупясь, теперь самое время показать, что денежки были потрачены не зря. Я быстро и точно бью одного пяткой по голени, второму сбиваю вбок колено.

С выпученными от боли глазами оба громко охают, невольно ослабляя хватку. Что ж, и на том спасибо. Крутанувшись волчком, я освобождаю руки, несколько хлестких ударов, главное тут – точность, и воины оглушенно валятся на землю, лязгая навешанным железом. Пузан как присел на корточки, так и рухнул вбок, басисто завывая от боли, из-под прижатых к лицу пухлых ладоней щедро струится алая кровь вперемешку со слезами. Страшное это дело, удар коленом в переносицу, быть толстяку уродом до конца дней своих.

С гневными выкриками на меня наваливаются сразу четверо, я мимолетно улыбаюсь – пусть мешают друг другу. Вздумали взять меня голыми руками, ну-ну. Азартно пихаясь, так и рвутся ухватить за горло, а уж что они при этом кричат! Я не ханжа, поверьте, но всему есть предел. Готов поклясться, их, гаврошей недобитых, прямо с улицы набрали. Лица раскраснелись, желтые зубы хищно оскалены, глаза горят желанием схватить, повалить и вдоволь отпинать, круша ребра и отбивая почки. Надо же, какой-то дворянчик-лекаришка взял манеру сопротивляться верным кунакам господина барона де Рэ! Никому не позволено перечить кузену дофина, Жиль де Лаваль здесь – воплощенный закон, само Правосудие вещает его устами. Сказал в кандалы, значит – в кандалы!

Техника рукопашного боя с укрытым доспехом противником иная, чем с бездоспешным, к счастью, я прошел оба курса. Честно говоря, никто и не спрашивал, чему именно меня обучать, а сам я не лез с советами. Пара кругов по пересеченной местности вокруг аббатства здорово отбивает всякую охоту пререкаться. Особенно если твой бег подстегивает неумолимый шелест песочных часов, а на спине недовольно подпрыгивает здоровенный мешок брюквы.

Кинжалами, выхваченными из ножен нападающих, я ловко тычу в щели доспехов. По счастью, эти панцири, налокотники и наплечники ковали во Франции, а потому щелей на стыках предостаточно. Вы не поверите, но если человеку как следует пропороть руку или ногу, его пыл значительно угасает. И уже не хочется идти в атаку на лекаря, недавно казавшегося таким безобидным. Отчего я их не убиваю? Все-таки это не враги, к тому же и я не душегуб какой, вот будь они англичанами или хотя бы бургундцами… Есть! Последний из нападающих падает навзничь, корчась от боли, трясущиеся руки запоздало прижаты к промежности. Ну что ты воешь, как волк на луну, не кастрировал же я тебя… по-моему. Я пячусь назад, скрип натягиваемой тетивы заставляет замереть на месте. Оскалясь, я окидываю поляну внимательным взглядом.

– Взять живым! – гневно ревет барон из-за спин оруженосцев, прикрывших его щитами.

Лицо Жиля де Рэ побагровело от прихлынувшей крови, в нетерпении рыцарь топает ногой, словно норовистый жеребец, но из-за спин верных телохранителей выходить не желает. Помнит, как метко я умею кидать смертоносные железяки, впрочем, в метании острых предметов он и сам не промах. Порезанные вояки с грязной руганью расползаются в стороны, оставляя за собой кровавые пятна, я быстро оглядываюсь назад. Эх, не успеть! Вроде и близок край поляны, где непролазной стеной встают толстые стволы, которые и от пушечного ядра защитят, не то что от стрелы, а не добежать, не допрыгнуть.

Сразу трое воинов со вскинутыми арбалетами стерегут каждый мой шаг, глаза у них острые, внимательные. Арбалетчики холодно оценивают всякий взмах ресницами, еле заметный вздох, – такие не проворонят неожиданный кувырок. Подобный тип стрелков прекрасно мне знаком: пробьют болтом руку или ногу в суставе, искалечив на всю оставшуюся недолгую жизнь, а потом с честными глазами заявят, что так оно и было.

Выставив перед собой оба кинжала, я несколько пригибаюсь, приседаю на левую ногу, тут же переношу вес на правую, проверяя готовность тела к схватке. Арбалетчики сдвигаются в стороны, давая пройти воинам. Пятеро верзил с булавами и топорами, что приближаются со всех сторон, – это для меня перебор. Не готов я к подобному поединку, но стыдиться абсолютно нечего, ведь они настоящие воины, а я – всего лишь телохранитель. Как только эти ребятки сделают еще один шаг, тут же выпущу кинжалы из рук. Крайнему слева – в глаз, не нравится мне, как он держит меч, громадному воину посередине – в прорезь шлема, там уж куда войдет. Останется трое воинов попроще, с ними я продержусь не меньше минуты. Только подхвачу меч, который один из олухов оставил валяться в двух шагах слева, и да поможет мне Бог!

Над ухом рявкает так, что я в панике кидаюсь в сторону и лишь через секунду соображаю, что это не внезапно подлетевшая электричка, а старший из «братьев» Жанны, глава ее баварских телохранителей. Он на голову выше меня, в плечах вдвое шире, а здоров настолько, что мог бы тащить на плечах боевого коня с той же скоростью, с которой скакун несет его самого. В общем, матерый он человечище, этот Жак де Ли, а уж волосами-то зарос прямо как бурый медведь.

– Всем стоять! – рявкает рыцарь уже тише, в бугрящихся мускулами руках жадно поблескивает гигантский топор, словно требуя крови.

Недаром воины втайне верят, что у каждого оружия есть душа. Непрост топор баварского барона Жака де Ли, вьются по широкому лезвию языческие руны, жаден он до человеческой крови. Сколько им сегодня положил барон – семерых? А все топору неймется.

Пятеро воинов, уже готовых кинуться на меня, как псы на затравленного лиса, перед баварским богатырем замирают на месте, хмуро переглядываясь. Я так понимаю, никто не спешит умирать. По бокам гиганта, прикрывшись щитами размером в рост обычного человека, высятся еще две башни – племянники Жака, «братья» Жанны д'Арк. Мечи у них длиной чуть ли не с копье, а орудуют ими баварцы на диво быстро. Обычный воин с трудом удержит сверкающее лезвие двумя руками, но если есть в тебе настоящая сила, подобным клинком сможешь разрубить всадника в полном доспехе до самого седла! Воин такой мощи и в одиночку способен смутить целый отряд, а тут собрались сразу трое гигантов. Но и французы не лыком шиты, не в первый раз с германцами бьются, чтобы так вот сразу застесняться… нет, только не это!

Я тихонько чертыхаюсь сквозь оскаленные зубы. Как же я мог забыть, что эта безмозглая девица вечно лезет в самый центр драки! Непонятно только, как узнала-то, ведь мы и шумели не особенно. Чутье у нее, что ли, так развито на всякие стычки, не пойму никак?

– В чем дело? – требовательно интересуется Жанна, появляясь из-за спин братьев. – Сьер де Армуаз, что тут происходит?

Высоко задрав носик, она надменно изучает поляну, по которой, кряхтя и стеная, расползаются раненые и побитые. Пухлый рот сжат в тонкую нитку, обычно зеленые глаза стали отчего-то желтыми, как у хищного зверя. Это она зря, тут не на что сердиться, мужчины всегда найдут повод для драки. К тому же не так уж и много народу я вывел из строя, говорил уже, что главное – внезапность. Один, два… пятеро, что совсем скоро встанут на ноги, и двух недель не пройдет. Вот только немного зашью да пару шин наложу. Для опытного лекаря сущие пустяки, тут работы на полчаса-час, не больше.

– У нас тут небольшая дискуссия, – почтительно кланяюсь я, движением фокусника убирая за спину окровавленные кинжалы. – Мы поспорили о… о… э-э-э…

– О поэзии трубадуров, – приходит мне на помощь барон, недовольным жестом отстраняя телохранителей.

Те, порыкивая подобно цепным псам, нехотя сдвигаются в стороны, глядят внимательно и недобро, словно я нанес лично им смертельное оскорбление. Далеко не отходят, надо будет – через несколько секунд живая стена тел укроет от нас Жиля де Рэ.

– Да, вот именно, – с трудом сведя губы в слабое подобие улыбки, соглашаюсь я с бароном.

Некоторое время все оценивающе разглядывают друг друга, баварцы – со спокойным осознанием силы, французы – с вызовом.

– Я надеюсь, господин де Лаваль, – фыркает наконец Жанна, – что это последняя… поэтическая дискуссия с моим личным лекарем, которую вы проводите. На будущее я запрещаю проводить подобные турниры. А если у вас мало врагов по эту сторону Луары, переберитесь на ту!

Крутанувшись на месте, она быстро удаляется, за ней дружно топают гиганты Пьер и Жан, на фоне которых она кажется семилетним ребенком. Оставшиеся молча провожают Деву хмурыми взглядами, затем конфликт как-то сразу заканчивается.

– Отойдемте, господин барон, – приглашающе рычит Жак де Ли и молча кивает мне, мол, ты тоже двигай с нами.

Мы втроем отходим на пару десятков шагов – здесь, на дальнем краю поляны, никто не сможет нас подслушать, – и баварец без обиняков спрашивает Жиля де Рэ:

– Что это вам в голову пришло?..

– А что, я должен давать вам объяснения? – фыркает барон, без особого страха меряя взглядом нависающую над ним металлическую статую.

– Мне – нет, – баварец подчеркивает интонацией первое слово, – а вот дофину…

– Кузен послал меня сюда, – надменно замечает барон, – поручив руководство отрядом.

– Но не собственной свитой Девы! – веско роняет баварец. – К тому же сьер Армуаз – личный телохранитель Жанны и доверенное лицо Карла Валуа. Дофин сам отобрал его из доброй сотни кандидатов!

Вот это удар! На лице барона удивление сменяется испугом, но вельможа тут же берет себя в руки. Он смотрит мне прямо в лицо, в глазах застыл вопрос.

«Да, – так же молча отвечаю я. – Где надо, о тебе знают всю правду. Убьешь меня, ничего не изменится. Но раз уж тогда сбежал, то живи… пока. Зарабатывай прощение, если сумеешь».

– Ну что, случившееся можно считать недоразумением? – басит баварец.

Барон высокомерно кивает, подскочивший оруженосец протягивает ему шлем, и, запахнув теплый плащ, Жиль де Рэ быстро уходит. Я и не ожидал от него извинений, кто я для одного из первых вельмож Франции, но все равно приятно, когда такой петух отступает.

– Ходи оглядываясь, – негромко гудит баварец. – Эта тварь мстительная, по глазам вижу. Пока ты в безопасности, но вот когда он приведет отряд в воинский лагерь в Блуа, можно ждать всякого.

– Бог не выдаст, свинья не съест, – хмыкаю я в ответ. – Мужчинам никто и не обещал легкой жизни.

И лишь одно продолжает тревожить меня весь остаток этого дня, длинного до бесконечности. Мне это почудилось или и впрямь произошел некий непонятный обмен взглядами между бароном де Рэ и средним из баварских «братьев», Жаном де Ли? Отчего-то у меня создалось впечатление, что барон отступил с его молчаливого указания, если не сказать больше – повеления. Да такого просто не может быть. Один из высших вельмож Франции повинуется безмолвному приказу простого баварского рыцаря, что за вздор!

«Если только оба не состоят в неком тайном обществе, – размышляю я. – Именно в таких организациях принято скрывать кого-то важного под маской обычнейшего человека».

Да нет, больно молод баварец для того, чтобы быть одним из руководителей любого из сотен тайных орденов, сокрытых от глаз обывателя. Там на знатность рода не сошлешься, учитываются только личные заслуги перед организацией. И все же, все же… некий обмен взглядами я определенно перехватил.

Эти двое переглянулись, пришли к какому-то выводу, и знатнейший вельможа Франции отступился от задуманного смертоубийства. Странно. Неужели я, находясь в компании баварских рыцарей почти пару месяцев, так и не понял, кто главный в троице телохранителей? Надо присмотреть за ними повнимательней. Но все равно в глубине души я благодарен баварцам за вмешательство. Если уж совсем откровенно, с этой поляны я не ушел бы живым, а в худшем случае достался бы палачам барона.

До деревни мы добрались уже глубоко за полночь. Факелы светили еле-еле, тусклыми огоньками пытаясь разогнать сгустившийся туман. Уставшие кони медленно переставляли копыта, наконец принялись роптать даже закаленные воины. То один, то другой злобно бурчал себе под нос, что на такой разбитой дороге, состоящей из одних только ям да колдобин, скакуны вот-вот начнут ломать ноги. В конце концов мы спешились и пошли, держа упирающихся коней в поводу.

Барон упрямо выпячивал челюсть, не слушая возражений, упорно требовал двигаться вперед. Рядом с ним шел старший из братьев, Жак, негромко что-то втолковывая. Я ухитрился подобраться поближе и даже уловил пару фраз, к сожалению, дальше дорога сузилась и меня оттеснили. В сплошной стене деревьев начали попадаться темные прорехи, а затем как-то незаметно лес кончился, сменился густыми кустами, да и те вскоре сошли на нет.

Перед нами открылась широкая долина, где-то внизу слышался колокольный звон. Воины, идущие впереди, оживленно загомонили, тыча пальцами вниз. Я пригляделся и облегченно вздохнул. Внизу, у основания холма, лежала то ли большая деревня, то ли маленький городок. Даже кони заметно оживились, вместо унылого ржания начали бодро перекликаться, высоко задирая головы. Очевидно, они заранее делили теплые стойла.

Что ж, стоило полночи плестись пешком, зато потом мы выспались в тепле. Местные блохи изо всех сил старались отравить нам отдых, а может, просто изголодались на тощих крестьянах, но так и не сумели помешать спать. Клевали носами даже часовые. Если я и проворочался без сна почти до утра, то лишь благодаря несносному любопытству. Все думал, что значило подслушанное «убивать ее людей у всех на глазах»?

Если поразмыслить, целиком фраза Жака де Ли скорее всего прозвучала следующим образом: «Вы что, с ума сошли, барон, если решили убивать ее людей у всех на глазах!» То есть если орудовать где-то в уголке, потихоньку, то, наверное, убивать можно? Так, чтобы никто, а главное, сама Жанна ни о чем не узнала. Это любопытно, если не сказать больше. А ответ барона тоже в своем роде перл: «Я приложу все старания, чтобы понравиться графине!» То есть барон де Рэ знает, что Жанна – вовсе не та, за кого себя выдает! От кого же он это узнал и с какой стати он желает понравиться Жанне? Барон – богатейший вельможа, милости дофина ему ни к чему, а если что и понадобится, то сводную сестру Карла задабривать не станет, пойдет прямиком к сюзерену.

Разве что… Да нет, это смешно. Претендовать на руку графини Клод Баварской – поступок смелый, только вряд ли его кто одобрит. Ну не выходят принцессы, пусть и незаконнорожденные, замуж за баронов. За государей сопредельных, а то и дальних стран – да сколько угодно. Вот и пример наглядный: матушка ее, дочь герцога Баварского, выскочила же за короля Франции, Карла VI. Но за вассалов – никогда! И все равно что-то неприятно царапает за душу. Я ведь всегда знал, что эта девушка не для меня! Уже засыпая, подумал вдруг: а для кого? Ни с кем ей не будет лучше, чем со мной. Ни с кем.

Остаток пути прошел без особых происшествий, и всего через неделю мы торжественно вступили в военный лагерь близ Блуа. Ни один город, разве что готовящийся к осаде, ни за какие коврижки не разместит в своих стенах войско. При одной мысли о военных члены городского магистрата сразу покрываются холодным потом. Только представьте, как по улицам шляются безо всякого дела молодые здоровые мужчины при оружии, разносят кабаки, нахально пристают к женщинам и то и дело задирают мужчин, – прямо мороз по коже. С другой стороны, ни один полководец по доброй воле не разместит войска в городе. Солдат ежечасно, каждую минуту должен быть на виду.

Худший из всех пороков для военного – это праздность. Стоит солдату день не походить строем, не покидать копья, не помахать тяжелым топором или булавой, как его тут же тянет на подвиги. А какие развлечения у солдат? Вино, бабы да игра в кости – вот и все их нехитрые забавы. Попробуй проследи, чем солдаты заняты в городе, когда они расселены в дюжине разных мест? Дисциплина падает моментально, а некогда сплоченное войско на глазах превращается в банду бездельников и мародеров. Потому мудрый полководец войска размещает в голом поле, а снаружи ставит крепкий забор да пускает патрули. Это для тех неугомонных, кому и пять лье не крюк, лишь бы добраться до ближайшего города с его соблазнами.

Низкое серое небо, промозглый ветер в лицо, хмурые тучи, третий день подряд сыплющие мелким дождем, и ни одной деревни по пути. По ночам зябко даже у костра, как ни кутайся в теплый плащ. Мерзкая погода! Я уже начал думать, что мы никогда не доберемся до лагеря. Интересно, какой умник спрятал его так, что никак не могут отыскать даже дружественные силы?

В тот день я постиг еще одну армейскую тайну: патрули нужны не столько для отлавливания нарушителей, сколько для того, чтобы указывать страждущим путь к ближайшей казарме. Вот такой патруль и встретил нас за пол-лье до ворот военного лагеря. Дюжина всадников в кольчугах под теплыми плащами вынырнула как из-под земли, угрожающе наставив длинные копья. Первым скакал молодой воин на кауром жеребце. Суровое лицо, живые черные глаза, аккуратные усики. Судя по гербу на щите – дворянин из Пикардии.

– Я – лейтенант королевской стражи сьер де Лопанже, – звонко крикнул он. – Кто вы и куда держите путь?

Барон апатично кивнул, а господин де Мюрраж, скачущий справа от него, хрипло рыкнул:

– Перед вами Жиль де Лаваль барон де Рэ со слугами и свитой. Мы следуем в воинский лагерь герцога Алансонского по велению его королевского величества Карла Седьмого!

Отряд, не останавливаясь, продолжал двигаться рысью по проселочной дороге, так что патрулю невольно пришлось съехать на обочину. Я ухватил взглядом лицо лейтенанта, тот одобрительно кивнул де Мюрражу, а затем явственно вздрогнул, разглядев в середине отряда фигуру в белых доспехах.

– Господа, – взволнованно крикнул он, – кто это там с вами, уж не Дева ли?

Несколько воинов повернули к нему лица, молча ухмыльнулись на скаку. Пришпорив коня, лейтенант подъехал к одному из патрульных, коротко бросил что-то, тот галопом обогнал нас, мигом пропав за поворотом. Остальные, переглянувшись, дружно отсалютовали нам копьями.

Дорога перевалила пологий холм, с вершины которого открылось давно ожидаемое зрелище. Громадное поле, обнесенное по периметру высоким земляным валом, сплошь заставлено длинными палатками. С деревянных вышек внимательно поглядывают часовые. Десятки коновязей с сотнями коней, задумчиво жующих кто сено, а кто и овес, дымящие кузницы, разноцветные палатки торговцев и, конечно же, главная услада усталых путников – шатры с маркитантками. На перекрестках и перед большими палатками-казармами пылают сотни костров, колонны черного дыма врастают в низкое небо. От булькающих котелков, висящих на закопченных треногах, тянет восхитительными ароматами.

Мой рот отчего-то враз наполнился слюной, да и те, кто ехал рядом, то и дело косились по-волчьи голодными глазами то на одну группку людей, столпившихся вокруг огня, то на другую. Эх, нет ничего лучше для замерзшего человека, чем тарелка горячего, с пылу с жару, борща! Но где в этой Франции возьмешь борщ? Так и давятся всякой ерундой – ухой, супом с трюфелями да мясными похлебками из говядины, свинины или птицы. Есть у них еще дичь всякая, готовят так, что пальчики оближешь, но вот борща – нет. А жаль!

В центре лагеря, у палатки главнокомандующего, нас встретил герцог Алансонский с капитанами воинских отрядов. Высокий, белокурый, настоящая арийская бестия, как их показывают в наших фильмах. Глаза голубые как небо, словом – писаный красавец. Лицо мужественное, плечи – косая сажень. Правда, полководец он неважный, зато искренне предан дофину. Как вскользь обронила при встрече Жанна, «чем больше нас, лиц королевской крови, соберется вместе, тем лучше для Франции». По молодости лет она все еще верит в пословицу «кровь родная – не водица».

Меня как личного доктора Девы Жанны поселили по соседству с ее шатром, с другой стороны разместились «братья» героини. Ее секретарь Луи де Конт, тот самый, что пристал к нам в Вокулере, попросился в мою палатку. Я был не против, вместе оно как-то веселее. Но вот то, что над палаткой Жанны повесили огромный вымпел с пожалованным ей дофином гербом, – это уже перебор, у герцога Алансонского отсутствует всякое понятие о маскировке.

Я с кислым видом кошусь на шатер Девы. На холодном зимнем ветру трепещет широкое полотнище, на нем вышит щит, на лазурном поле которого разместились две золотые лилии и серебряный меч с золотым эфесом, направленный острием вверх и увенчанный золотой короной. Покосившись по сторонам, тяжело вздыхаю. Хоть кол им на голове теши! Стоило ли предпринимать все эти меры предосторожности, чтобы потом так демонстративно оповестить весь свет о том, что вот здесь живет принцесса, один из родителей которой – королевской крови?

Отворачиваюсь, философски пожав плечами. Бесполезно говорить герцогу Алансонскому о конспирации, самовлюбленный и ограниченный вельможа такого просто не поймет. Тот, кто говорит о польском гоноре, просто не знаком с французами.

Что ж, надо бы мне снова побродить по лагерю, разузнать, чем дышат сержанты и простые ратники. В конце концов, это им предстоит идти в бой под белым знаменем Девы, так готовы ли?

По вбитой намертво привычке я внимательно оглядываюсь по сторонам и, уже сделав пару шагов, замираю на месте. Всякий церковный орден – организация, сумевшая выжить в непростом, порой предельно жестоком мире сотни лет, и коллективный опыт выживания выливается порой в весьма специфические науки. Они не нужны в жизни обычного рыцаря, горожанина либо торговца, про забитых сер-вов и не говорю, а вот для разведчиков или телохранителей крайне необходимы. Среди прочих усвоенных мною премудростей был и краткий, но предельно емкий курс маскировки и, соответственно, распознания знакомых уже лиц под разными масками. Ох, не зря знающие люди уверены, что самые мощные спецслужбы двадцать первого века вышли из средневековых штанишек церковных орденов!

– Куда путь держим, дружок? – Я цепко хватаю за рукав куртки стройного юношу.

Тот как крапивой обжигает меня неприязненным взглядом, безуспешно пытается вырвать руку, я молча жду. Тонкое лицо идет красными пятнами, вытянувшись струной, юноша бросает ладонь на эфес меча. Эффектный и красивый жест, высоко приподнятый подбородок, гордая поза. Еще немного, и я начну аплодировать.

– У вас ус отклеился, – бросаю я негромко бессмертную фразу.

– Где? – дергается юноша, мигом забыв про меч.

– Шутка, – добродушно поясняю я. – Но если серьезно, что означает этот маскарад? И потом, куда это вы намылились на ночь глядя, Жанна?

Девушка бросает по сторонам вороватый взгляд, я утомленно вздыхаю.

– Даже и не думайте вырываться и ускользать. Честью клянусь, при малейшей попытке к бегству я поставлю на уши весь лагерь. Ваши «братья» с людьми герцога Алансонского вывернут наизнанку каждую палатку, заглянут в каждую ямку. Подумайте, оно вам надо? – Самые зеленые в мире глаза стремительно желтеют, того и гляди девушка зашипит, как рассерженная кошка. Я быстро добавляю: – Отлично все понимаю. Вам доверено огромное войско, вы хотите знать всю правду о его состоянии. Не то, что докладывают командиры отрядов, а как оно есть на самом деле, верно?

Жанна перестает вырываться, задумчиво кивает, не отрывая поблескивающих глаз от моего лица. Только так, медленно и размеренно, и надо говорить с женщинами и прочими опасными созданиями живой природы. От этого они впадают в некий транс и становятся безопасными, хотя и ненадолго. Я на секунду запинаюсь, едва не утонув в бездонных омутах ее глаз, но, нервно сглотнув, тут же возвращаюсь к действительности.

– Я не против, поймите. Но одна вы никуда не пойдете, только вместе со мной. И помните, как только я теряю вас из виду, немедленно вызываю ближайший патруль. Идет?

Помедлив, Жанна кивает с видимой неохотой.

– Вот и прекрасно, – улыбаюсь я и любопытствую ненавязчиво: – А куда вы хотели бы попасть первым делом? – и, дождавшись, когда Жанна отвернется, громко щелкаю пальцами.

Нет, я не вообразил себя кабальеро с кастаньетами, это условный знак для незаметных теней, приказ сопровождать нас на прогулке. Я ведь говорил Жанна не только для Франции, но и для меня лично. Поверьте, пускать что-то на самотек – не мой метод. Среди прочих храбрых воителей в собираемом войске имеется отряд некоего графа де Гюкшона. Ничем не примечательный дворянин, с виду – серый как мышь, допьяна не напивается, в кости по-крупному не играет, в альковных подвигах не замечен. В бой он в первых рядах не рвется, не жаден до денег и славы. Словом, на такого поглядишь – и жить не хочется.

Ан нет, не так прост граф де Гюкшон. В войске он находится лишь для того, чтобы в трудный момент оказывать необходимую силовую поддержку. Кому? Да всякому, кто попросит, никому не отказывает. Разумеется, если ты не забыл некое тайное слово, то есть пароль. Вдобавок, в результате какого-то счастливого совпадения граф знает меня в лицо – во время прошлогоднего визита в аббатство Сен-Венсан нас познакомил отец Бартимеус. Я же говорил, что Третий орден францисканцев – организация серьезная, шутить мы не любим.

Уже через пару часов мы возвращаемся в палатку Жанны, ее пажу достаточно беглого взгляда, чтобы понять: хозяйка не в духе. Незаметной тенью Мюго шмыгает к выходу, деликатно притворившись, что попросту нас не заметил. Клокоча от бешенства, Жанна срывает кожаные перчатки, с силой швыряет их ему вслед, но не попадает. Мюго весьма шустрый и смышленый пацан. Что-то яростно выкрикнув, девушка сдергивает ножны с мечом и, поискав глазами, не находит ничего умнее, чем запустить их в стоящий на столе кувшин с вином. Тоскливым взглядом я провожаю растекшиеся струи красного как кровь недурного бордо и, осторожно поглаживая разбитыми костяшками пальцев ноющую скулу, деловито предлагаю:

– Если желаете, я могу выбрать пушку покрупней калибром, мы развернем ее в сторону лагеря и вдоволь настреляемся.

– И стоило бы! – рявкает девушка, разъяренной пантерой повернувшись ко мне.

Гневно сузившиеся глаза Жанны, словно боевые лазеры, бьют по мне с такой силой, что еще немного, и куртка из толстой кожи начнет дымиться. Не жалко, все равно те сволочи пропороли ее ножами в нескольких местах. Если бы не поддетая кольчуга да четверка «случайно вмешавшихся» верзил с тяжелыми дубинками, уж и не знаю, чем могла бы окончиться ознакомительная экскурсия. И так мы оставили несколько трупов.

– Это не войско, которое должно освободить страну, а самая настоящая банда! – выкрикивает девушка.

– Согласен, – негромко роняю я.

– Они не желают сражаться за Орлеан, в мыслях у всех лишь драки, вино, продажные женщины да азартные игры! – Жанна хватает со стола серебряный кубок и швыряет в глиняный кувшин для умывания, тот послушно разлетается на мелкие кусочки. А вот кубку хоть бы хны, генуэзская работа!

– Не спорю, – замечаю я в ответ. – Настоящие мерзавцы, если не все, то через одного.

– Но так нельзя! Поймите, при первом же натиске англичан они разбегутся, вы же слышали их разговоры!

– Мы слышали, – поправляю я. – И не то чтобы разговоры, скорее это были яростные вопли. Помните, что именно те негодяи кричали вслед военному патрулю, который так позорно э-э-э… ретировался? Высказано все было весьма и весьма недвусмысленно! Еще скажу честно, как на духу: зря вы вот так сразу начали порицать наших славных французов. Язык у вас – как бритва, неудивительно, что они оскорбились. В диспутах наши воины, может, и не сильны, но вот помахать ножами… – Тут я демонстрирую прорехи на куртке.

Силы оставляют Жанну, она присаживается за стол, я с сочувствием смотрю, как девушка прячет лицо в ладонях.

– Что делать, что же делать? – шепчет она.

Я откашливаюсь.

– Если позволите, госпожа, я мог бы дать совет.

Жанна не отвечает, похоже, она в полной растерянности. И неудивительно. Пусть люди в пятнадцатом веке взрослеют намного раньше, чем в двадцать первом, по сути, она всего лишь восторженная девчонка восемнадцати лет. Далекая и, вопреки всему, обожаемая мать – любопытный психологический феномен, не правда ли? – внушила ей, что вся Франция прямо-таки горит желанием освободиться, скинуть ненавистных чужаков в море. Требуется лишь знамя, надо только явиться, сплотить всех и повести за собой. Тогда французы встанут с колен, сей же момент побегут в атаку и нипочем не остановятся, пока не упрутся прямо в Ла-Манш. И то еще неизвестно, может статься, что перемахнут сгоряча пролив и ворвутся на проклятый остров, горя желанием добить британского зверя в его логове. Англичане, мол, бумажные тигры, пугало для робких сервов, а французские воины, напротив, чудо-богатыри, им бы только помочь с печи слезть, а уж опосля!..

И вот Клод Баварская бросила родной дом, дядю, которого она любит как родного отца, братьев и сестер, явилась во Францию, преодолев сотни опасностей, несколько покушений, и что же? Оказывается, люди, призванные идти под ее знаменами, вовсе не горят желанием кидаться в бой за идею. За деньги – да, готовы хоть в огонь, хоть в воду. И вообще воины считают, что чем дольше воюешь, тем лучше, поскольку больше денег попадает в карманы, а побеждать окончательно ни к чему.

Что они тогда будут делать, чем займутся, если армию распустят? Гражданским профессиям эти люди не обучены, да и скучное это дело, каждый день работать, то ли дело служить в армии, где главное – не лезть сломя голову вперед. Что им гибнущая Франция? Так, абстрактная идея, выдумка богатых и родовитых, у которых свободного времени вагон, потому и лезет в голову всякая чушь. Профессиональному воину по большому счету без разницы, кому служить, лишь бы платили. Вот почему целые отряды по истечении срока контракта то и дело меняют сторону конфликта. Ищут, где больше заплатят.

– Послушайте меня, Жанна, – вкрадчиво говорю я. – Ситуация, с которой мы здесь столкнулись, неоднократно встречалась в прошлом, да и в будущем, я уверен, она повторится не раз. – Разумеется, я не вру. Как я неоднократно замечал, честность – лучшая политика. – Потому-то уже давно выработаны простые и эффективные меры по наведению порядка в войске, разложившемся подобно нашему.

Жанна поднимает голову, ее глаза блестят ярче обычного. Она жалобно шмыгает носом и глухо спрашивает:

– Какие еще меры?

В ее голосе нет убежденности, думает, похоже, что я ее просто утешаю. Что за вздор, да любой из моих современников мог бы подсказать ей выход! В чем он? Да всего лишь в назначении правительственных чиновников с обширными полномочиями, в просторечии – комиссаров. Зараза эта пришла в землю русскую с Запада, из Америки и, как и прочие изобретения протестантской этики, оказалась жесткой и очень эффективной.

– Командиры отрядов сами не смогут навести дисциплину, – убеждающе говорю я. – Воины попросту не поймут их, разбегутся к другим военачальникам, ведь когда они заключали контракт, подобные условия не оговаривались. – Я делаю короткую паузу, девушка слушает не отрываясь, гладко продолжаю: – Герцог Алансонский тоже не будет этим заниматься, он просто не поймет необходимости. Ну не принято это в армии – вводить железную дисциплину, а ведь пока последний из солдат не поверит в высокую миссию нашей армии, нам не победить. Верно?

Жанна послушно кивает, расправив плечи, спина, согнутая еще минуту назад, распрямляется, с каждым мгновением девушка слушает все внимательнее.

– А раз так, – заканчиваю я мысль, – то нам потребуются особые мастера, обученные работе с простыми людьми, те, кто сможет навести в войске железную дисциплину. Специалисты, чей авторитет не сможет быть оспорен.

– И что же это за умельцы по работе с людьми? – Глаза Жанны мерцают, медленно зеленея, словно на смену ледяной стуже приходит знойное сарацинское лето, щеки, недавно бледные, порозовели.

– Вы должны призвать на помощь священников и монахов, – веско бросаю я. – Воинский дух в французах ослаб, но что с того? Простой человек неумен, глядит недалеко, потому всегда кинется в смертный бой за личный огород, после уговоров и разъяснений пойдет биться за родную деревню, а вот выступить на защиту страны его, увы, надо принуждать. Ну не может он объять умом, почему уроженец Лимузена должен умирать за Пуатье, а выходец из Дофине – за Ла-Рошель. Надо ему все это разжевать и в рот положить, затем проследить, чтобы проглотил, а уж после дать доброго пинка, чтобы побрел в нужном направлении. Служители церкви издавна научились поддерживать в воинах стремление к победе, внушать им, что те борются за правое дело. А ведь наше дело правое, не так ли? – Дождавшись одобрительного кивка, я добавляю, словно меня только что осенило: – Если хотите, можем обратиться за помощью в аббатство Сен-Венсан, это совсем рядом. Францисканцы ненавидят англичан за творимые теми зверства и бесчинства, это во-первых. А во-вторых, они рады будут вам помочь, поскольку всегда поддерживали династию Валуа. Как раз вчера из аббатства прибыл отец Габриэль, видный и влиятельный член Третьего ордена францисканцев. По счастью, я лично знаком с ним и мог бы устроить вашу встречу.

Этой девушкой нельзя управлять… явно. Подростки, они такие самостоятельные, так часто делают что-то наперекор взрослым, лишь бы доказать, что сами все умеют, знают, превозмогут и поломают. Они еще не осознали, что иногда полезнее не прыгать тупо за висящим над головой бананом, а сесть и как следует подумать. Что вы хотите, они все еще дети, чье умственное развитие значительно отстает от физического. Даже мать, Изабелла Баварская, ничего не приказывает Жанне, лишь осторожно предлагает, советует и подсказывает. А чем я хуже опытной средневековой интриганки?

Тем временем Жанна задумчиво кивает моим словам, в ее глазах разгорается пламя надежды.

– Шаги, которые вам, возможно, надо будет предпринять, – осторожно замечаю я, – следующие…


– Во-первых, – громогласно объявляет герольд герцога Алансонского, – с сегодняшнего дня в лагере запрещаются распитие вин и азартные игры. Во-вторых, все маркитантки изгоняются вон, присутствие их в воинском лагере, а также в его окрестностях строго воспрещено. В-третьих, всякий из воинов раз в неделю должен исповедоваться священнику, который придается каждому из отрядов. Ежеутреннее посещение общего молебна строго обязательно. Первое нарушение данного указа в любом из пунктов карается плетьми, отказ от исповеди подлежит заботе духовных лиц! Солдаты, пойманные при производстве разбоя либо иных бесчинств, будут незамедлительно повешены.

Воины стоят с мрачными лицами, как на похоронах, угрюмо переглядываясь. Возможно, один из несдержанных солдат и выкрикнул бы какую-нибудь гадость, но вот незадача, за спиной герольда несокрушимыми скалами высятся угрюмые детины в рясах. Стоит посмотреть в те мертвенно-бледные лица под низко надвинутыми капюшонами, и как-то сразу вспоминаются все слухи про ужасы инквизиции, которая огнем и мечом преследует и выжигает всякую крамолу. Скажите на милость, кто из добрых французов не знает, что основа Святой Инквизиции – всего лишь два католических ордена, доминиканцы и францисканцы? Всяк догадывается, что не те это люди, с которыми стоит шутки шутить, себе дороже может получиться.

После объявления указа все воины дружно расходятся по палаткам, над станом нависает мертвая тишина. На случай волнений несколько отрядов тяжеловооруженной конницы загодя собраны по периметру лагеря. Гигантские жеребцы медленно переступают с ноги на ногу, камни, попадающие под широкие копыта, громко хрумкают, рассыпаясь в песок. Насупленные всадники в полном доспехе крепко сжимают длинные копья, уперев их в стремя, к седлам приторочены топоры и булавы, из-под опущенных забрал зло поблескивают огоньки глаз.

Жанна стремительно идет, почти бежит по замершему в ожидании лагерю, ее белые как снег доспехи старательно начищены, из палаток настороженно зыркают солдаты. Следом за девушкой вышагивают баварские «братья», на них негромко позвякивают двойные кольчуги до колен, в руках тяжело покачиваются стальные топоры. Остро заточенные лезвия мертвенно блестят под тусклыми лучами зимнего солнца, обрекающие взгляды заставляют солдат опускать глаза и пятиться в глубь палаток, оттого продвижение братьев сопровождает тихий шелест. Если бы тигры жили стаями, то они с той же надменной уверенностью проходили бы сквозь стаи волков, пока те тихо повизгивают и, покорно склонив головы, в панике поджимают хвосты. За баварцами идут священники-францисканцы во главе с отцом Габриэлем, поверх белых ряс висят тяжелые медные кресты, широкие ладони крепко сжимают длинные посохи, что оставляют глубокие выемки в утоптанной земле.

Быстрым шагом мы проходим вдоль рядов воинских палаток. На углу – пестрый шатер маркитанта. Закусив губу, Жанна выхватывает меч и с размаху перерубает толстую веревку, привязанную к вбитому в землю деревянному колу. Угол шатра провисает, изнутри с грязной руганью выскакивает громадный рябой мужчина, который так бугрится мышцами, что больше похож на самца гориллы, чем на человека. Вышибала успевает сделать лишь шаг по направлению к девушке, тут же между ними оказывается Жан де Ли. Баварец бьет гиганта ногой в живот, движение так быстро, что я его еле улавливаю. Покорно сложившись вдвое, верзила улетает обратно в шатер, откуда тут же раздается слаженный визг. На свет божий с причитаниями выскакивает сам хозяин заведения, тощий маленький человечек с плешивой головой. Моментально оценив обстановку, он рушится на колени, плаксиво молит не трогать палатку, не рушить налаженный бизнес.

С застывшим лицом Жанна ныряет внутрь, братья идут за ней, следом входит отец Габриэль. Визг тут же усиливается, из палатки вылетают растрепанные женщины всех возрастов, за ними появляется Жанна, энергично добавляя мечом плашмя по мягкому месту тем, кто замешкался. По команде Жака де Ли сопровождающие нас солдаты тут же начинают рубить центральный столб шатра.

– Идем дальше, – упрямо говорит Жанна. – Мы должны очистить от скверны весь лагерь!

Отец Габриэль одобрительно качает головой и веско роняет:

– Отец Игнатий, приступайте к таинству исповеди. Начинайте с капитанов отрядов, затем – лейтенанты, сержанты и так далее. Завтра с утра – общий молебен. Отсутствовать могут лишь больные, по заключению лагерного лекаря. Выполняйте!

К вечеру в воинском стане не осталось ни одной палатки с девками и вином, повсюду курсировали усиленные патрули, а уже через пару дней стало заметно, что дисциплина подтянулась. Вдвое сократилось число драк и краж, впервые сутки прошли без единого убийства. Войско, которое прежде больше походило на банду, начало становиться настоящей армией, той самой, что должна исполнить пророчество Мерлина.

В хлопотах прошла еще пара недель, войско непрерывно росло, отовсюду подходили отряды конных и пеших воинов. Некоторые из вновь прибывших, недовольные установленным порядком, поначалу пробовали бунтовать. Мол, что за новости, отчего запрещены исконные солдатские развлечения? Одна бесконечная муштра с утра до вечера! Если войско и в самом деле должна повести предсказанная в пророчестве Дева, то война обязана стать нескончаемым праздником. Знай подставляй карманы под английское золото, что польется щедрой струей. Вдобавок все девицы и замужние жены, из тех, что помоложе, должны быть благосклонны к молодцам, грудью вставшим на защиту милой Франции.

Заранее сколоченные виселицы в центре лагеря пришлись весьма кстати, поскольку нескольких смутьянов все же пришлось показательно повесить. По старому доброму обычаю, трупы как следует просмолили, так они дольше провисят, не теряя товарного назидательного вида. Отец Габриэль, то и дело с омерзением плюясь в сторону «экспонатов», в серии ежеутренних проповедей блестяще доказал каждому, что то были приспешники Сатаны, скрытые еретики и английские шпионы и любого их последователя ждет та же бесславная участь. Воины прислушались, дисциплина вновь подтянулась.

Каждый вечер я, одетый простым ратником, выхожу побродить по лагерю, внимательно вслушиваюсь в разговоры, пытаюсь понять настроение воинов. С помощью францисканцев Жанна смогла усмирить буйную вольницу, ныне войско гораздо больше походит на настоящую армию. Священники умело направляют растущее недовольство, объясняют доходчиво, что причина всех переносимых лишений кроется в проклятых англичанах, ненавистных захватчиках. Вот победим и тут же забудем про дисциплину, как про дурной сон, но пока надо терпеть. Очень важно вовремя уловить момент, когда люди готовы будут броситься в бой. Ошибемся, опоздаем – и ярость французов обратится на нас, а не на британцев.

– Что думаешь по поводу последнего указа? – любопытствую я.

Мой собеседник, ратник из отряда шевалье Ла Гира, равнодушно пожимает широкими, словно у кузнеца, плечами, уверенно басит:

– Если хочешь знать мое мнение, то давно пора было это сделать. Но долго держать людей в узде не получится. Еще максимум месяц, и воины взбунтуются.

Я незаметно сую ему серебряную монету, тихо добавляю:

– Держи меня в курсе дела. – Довольно кивнув, ратник исчезает.

Итак, все осведомители из восьми самых крупных отрядов сходятся в одном. Вспышек недовольства в ближайшее время не будет. Воины, воодушевляемые проповедями священников и страстными речами Жанны, твердо настроены дать бой англичанам. Даже докатившееся известие о поражении орлеанцев в «битве за селедки» не уронило боевого духа. Французы твердо намерены взять реванш. И все же, все же… Вскоре мы просто вынуждены будем выступить, нельзя муштровать людей до бесконечности.

В задумчивости я бреду по лагерю. Повсюду пробивается зеленая трава, как ее ни топчут тяжеленными сапогами, она лишь становится гуще. Яркое солнце уже не светит, а просто бьет в глаза, на небе ни облачка, сплошная синева, недаром его кличут воздушным океаном. Я с наслаждением вдыхаю свежий весенний воздух. Лепота! Беспокоит одно: отчего дофин не дает команду на выступление? Не случилось ли чего-то неожиданного, что сорвет наши планы на реванш?

Празднично поют трубы, чисто и волнующе, воины вокруг замирают, внимательно прислушиваясь.

– Что застыл? – пихает меня в бок седобородый воин, оживленно вертящий головой. – Пошли быстрее, сейчас объявят что-то важное!

Его голова, лысая, как валун, блестит от пота, большей части зубов не хватает, но морщинистое лицо расплылось в дружелюбной ухмылке. Меня так и тянет улыбнуться в ответ.

– Сьер Люк, – вспоминаю я имя воина. – Что случилось?

– Как что, – дивится тот. – Да прислушайся ты получше. Сразу три трубы, а вот и барабаны зарокотали. Это значит – прибыл королевский герольд. Ох, чует мое сердце, начинается!

Я хвостиком спешу за сьером Люком, по пятам за нами валит целая толпа, все оживленно галдят, машут руками, довольно скалят зубы. И то сказать, целый месяц торчим в лагере, десять тысяч воинов уже собрали. Когда же?..

Через пять минут вокруг высокого помоста в центре лагеря собирается огромная толпа. Постепенно все затихают, с уважением пялятся на внушительного вида толстяка в многоцветной куртке из дорогого сукна, украшенной вышитыми королевскими эмблемами. На голове герольда красуется стильный малиновый берет с золотой брошью, трико, обтягивающее ноги, ценой в боевого коня, кожаные башмаки изящной выделки, похоже, прибыли прямо из Милана. Дав вволю налюбоваться собой, герольд повелительно машет, призывая трубачей замолчать, те послушно отнимают горны от губ. Барабанщики, рокотнув в последний раз, застывают изваяниями, высоко воздев палочки. Оглядев собравшуюся толпу, герольд важно поправляет на груди толстую серебряную цепь, отличительный знак профессии, и оглушительно ревет:

– Государь французского королевства назначает турнир и приглашает всех тех, кто гордится своим рыцарством, а также достопочтенных дам и девиц благородного происхождения прибыть в город Тур, выбранный для проведения турнира, с доказательствами своих рыцарских прав! – Выдержав точно отмеренную паузу, герольд добавляет торжественности в голос, каждое слово звучит веско, словно отлито из меди: – Турнир состоится ровно через неделю!

В знак того, что все сказано, герольд воздел в воздух свиток с сургучной печатью, гордо оглядел притихшую площадь, одобрительно ухмыльнулся, когда осознавшие новость люди взревели от радости, и барственно кивнул горнистам. Вновь чисто и красиво запели трубы, громыхнули, усиливая дробь, барабаны и тут же замолчали, все враз. Герольд торжественно прибил королевский указ к столбу у помоста, чтобы с ним мог ознакомиться любой из присутствующих, затем двинулся к палатке герцога Алансонского. Толпа почтительно расступилась перед глашатаем дофина. Рядом с помостом мигом возник суровый воин, принялся бдительно следить, чтобы указ не сорвали, не испортили, не утащили на память.

«Ну, вот все и началось», – понял я.

Мысли в голове замелькали, теснясь и обгоняя друг друга. Сразу оказалось, что времени уже в обрез и я толком не успеваю еще раз все обдумать, взвесить и проверить. Не слишком рассчитывая на собранное войско, я приготовил собственные задумки, но, чтобы окончательно убедиться в их жизнеспособности, надо непременно наведаться в родное аббатство. Жаль, что уже не смогу посетить осажденный англичанами Орлеан. Хотя… кольцо осады все еще не сомкнуто, по двум-трем дорогам в город можно проникнуть без особого труда. Сплошной вал земляных укреплений, которые должны отделить Жемчужину-на-Луаре от остального мира, пока не закончен.

Рыцарский турнир – прекрасный повод еще раз осмотреть собранное войско, поближе познакомиться с капитанами отрядов, окончательно утвердить план операции. Именно там в последний день турнира дофин объявит о начале освободительного похода. Грядет новая война, священная – за освобождение Франции от чужеземных захватчиков. И начнем мы наверняка со снятия блокады Орлеана!

Вот уже год англичане осаждают город, и есть на то весьма серьезная причина. Настолько важная, что англосаксы поклялись стоять до последнего, но взять древнюю крепость хоть штурмом, хоть измором. Английский генерал, ныне покойный граф Солсбери (эх, удачно мы его тогда!) не из врожденной кровожадности опустошил все окрестности на двадцать миль вокруг Орлеана, взял на копье сорок городов, замков и укрепленных аббатств. Он опасался, как бы в спину британцам не ударили внезапно подошедшие к французам подкрепления, что сорвало бы осаду. За что же такая честь этому городу, пусть и большому, но все-таки не столице?

А вот за что: сказочно красивый город на Луаре лежит как раз посередине между двумя нынешними французскими столицами, Парижем и Буржем. Севером страны владеют англичане, югом – французы, а бурная Луара легла поперек Франции, она будто специально делит страну пополам. Реку не обойти, не объехать. Стоит британскому войску на баржах и паромах переправиться на южный берег, как французы с легкостью отрежут захватчиков от баз снабжения, прервут коммуникации, измотают ночными атаками. Широка Луара, бурны ее воды, и лишь в Орлеане имеется прочный каменный мост, надежно соединяющий оба берега реки. Через неприступную твердыню французы то и дело перебрасывают туда-сюда войска, имея полную свободу маневра. Вот и выходит, что никакие масштабные войсковые операции по нашу сторону Луары для англичан невозможны, пока они не возьмут Орлеан.

Регент Франции герцог Бедфорд, брат покойного Генриха Завоевателя и дядя семилетнего английского короля, силен в политике, но до настоящего полководца ему как до Луны пешком. Разведка донесла, что перед началом осады Орлеана целый месяц длились военные советы, где он продавливал не просто дерзкий, но даже авантюрный план: предлагал собрать все силы в единый кулак и лобовым штурмом взять Бурж, новую столицу французов.

С пеной у рта герцог уверял всех, что Англию ждет неслыханный триумф, но военачальники лишь недоверчиво хмурились, саркастически ухмылялись и отпускали ехидные замечания. Граф Солсбери, самый опытный из английских генералов, не молчал. Он выступал на каждом военном совете, до хрипоты споря с Бедфордом. Всем известно, что галлы не умеют воевать, но это еще не основание, чтобы бездумно соваться в самое логово врага. Ведь предложенный план – чистое безумие, принять его – все равно что встать к противнику спиной и ждать, пока тебе вобьют кинжал под лопатку! Из настоящих военных никто даже не удивлялся очевидной глупости этого плана, уже привыкли, что политики вечно суют нос не в свое дело. В конце концов победил граф Солсбери, на пальцах доказав, что Бурж может и подождать. Главное – Орлеан!

Владеть Орлеаном значит владеть югом Франции, эта цитадель – самая мощная из тех, что еще остались у французов. Да, Бурж тоже неслабый орешек, но если взять Орлеан, судьба страны будет предрешена, поэтому взять его придется. Пока существует независимое от англичан правительство Франции, пока оно собирает налоги, контролирует территорию, имеет аппарат чиновников и полиции, вероятна возможность реванша. Две эпидемии чумы в четырнадцатом веке неласково обошлись со всей Европой, Англия же просто-напросто обезлюдела. Численное превосходство галлов подавляющее, всех их не перебьешь, а потому приходится хорошо продумывать каждый шаг, играть на противоречиях, плести хитроумные интриги и просто подкупать.

Чтобы удержать в повиновении захваченные территории, герцог заигрывает с местным рыцарством, щедро одаряет монастыри, активно привлекает к сотрудничеству купечество. Париж ему удалось полностью перетянуть на сторону англичан. Профессора столичного университета разве что не молятся на наместника Франции. Ведь этот человек, неизменно вежливый и безгранично щедрый, осыпал их милостями и привилегиями с ног до головы. Оттого столичные законники и богословы совершенно искренне считают новую власть данной от Бога, прославляя просвещенное английское правление в ежедневных проповедях и толстых книгах.

– Эх, Париж, Париж, – воскликнул как-то очень даже неглупый человек. – Ты, конечно, стоишь мессы, но много в тебе собралось всякой швали, которой и руку подать зазорно!

Словом, столицу удалось подчинить полностью, но вот провинции… Герцогу никак не удается заставить солдат вести себя прилично в захваченных городах. Дорвавшись до неограниченной власти, распоясываются даже рыцари, что уж спрашивать с обычных солдат? К тому же в последнее время свободные люди идут в армию неохотно, потому некоторые отряды приходится целиком комплектовать из крепостных вилланов.

А чернь есть чернь, ей неведомо ни милосердие, ни сострадание. Грабежи и насилие в захваченных французских деревнях и маленьких городках – норма жизни, убийство француза вовсе не считается чем-то недостойным. А что до верных союзников бургундцев, так те ненавидят французов еще сильнее, чем англичане, да и галлы отвечают им полной взаимностью. С другой стороны, не передерись французы с бургундцами, англичанам нечего было бы делать во Франции.

Как и всякий дворянин, я прекрасно понимаю, что по закону дофин Карл не имеет никаких прав на престол французского королевства. По предательскому договору, заключенному в Труа в 1421 году, его отец, безумный король Карл VI, усыновил короля Англии Генриха Завоевателя, вдобавок еще и выдал за него дочь, пятнадцатилетнюю Екатерину. От этого брака родился малыш Генрих, тут же нареченный будущим государем объединенного англо-французского королевства. Таким образом, вроде бы уже имеется законный монарх, у которого все права на престол Франции, а дофин Карл – наглый лжец и самозванец. То-то и оно, что «вроде бы»! Ведь договор в Труа был подписан королем галлов под угрозой смерти, а это в корне все меняет!

Да, англичане с пеной у рта будут вопить, что все произошло добровольно, по обоюдному согласию сторон. Мол, династия Ланкастеров так и так имела законные права на французский престол, потому договор в Труа просто-напросто мирно решил вековой спор. Теперь, мол, семилетний Генрих является представителем обеих династий, как Валуа, так и Ланкастеров. Поэтому пусть себе правит, и вам хорошо, и нам! От подобной логики у всех настоящих французов кровь вскипает, а рука сама тянется к оружию.

Галлы считают, что британцам лучше подобру-поздорову убраться домой, на маленький болотистый остров, который даже вездесущим и загребущим римлянам не понадобился целиком – так, отхватили кусок на всякий случай, на том и успокоились. Да, когда будут съезжать, пусть захватят с собой короля-малолетку, на кой ляд он нам сдался, у дофина Карла собственный пострел подрастает. А французы останутся жить на землях предков, уж им-то не нужны заросшие лесом острова. Так нет ведь, не сидится британцам на попе ровно, постоянно ерзают. Манят их тучные стада и жирные черноземы, тянущиеся на мили виноградники и пышные сады Франции!

Подойдя к шатру Жанны, я замечаю необычное оживление. Туда-сюда снуют рыцари с вышитыми золотом поясами, толпятся, о чем-то шушукаясь, простые оруженосцы, еще не заслужившие право на золотые шпоры, у коновязи громко ржут, недовольно вскидывая головы, незнакомые жеребцы. Часовой в начищенном до блеска панцире, стоящий у входа, молча салютует алебардой, в ответ я вежливо наклоняю голову. Мне не трудно, зато ему приятно. Интересно, а по какому поводу в шатер набилось столько людей?

Я пытаюсь протиснуться вперед, да куда там, их тут как сельдей в бочке! К счастью, ростом я удался повыше многих и от входа все прекрасно вижу. Внезапно в палатке воцаряется мертвая тишина, прерываемая только напряженным сопением рыцарей да легким лязгом, когда кто-то задевает соседа ножнами меча либо доспехом.

– Сестра, – торжественно заявляет средний из «братьев», Жан де Ли. – Сегодня поистине великий день! Один из самых достойных рыцарей королевства, преданный вассал нашего любимого дофина, в знак безграничной преданности хотел бы преподнести тебе некий дар!

Рыцари в палатке начинают переглядываться, заговорщицки подмигивают друг другу, довольно ухмыляясь, затем вновь замирают. Я сдвигаю брови. Вот это новости, что еще за дар?

– Госпожа Жанна, – раздается звучный голос, услышав который я стискиваю зубы, а пальцы сами сжимаются в кулаки. Ведь говорит мой лютый враг! – В знак моей безграничной преданности делу освобождения Франции я хотел бы преподнести вам маленький подарок, вот этот перстень. Не возражайте, прошу, ведь я еще не закончил, – соловьем разливается господин барон де Рэ. Помолчав несколько секунд, он продолжает, придавая голосу еще больше торжественности и значимости: – Вы и не сможете отказаться, ибо вы – символ нашей победы, а перстень этот принадлежал моему достойному предку Бертрану де Гюклену и после его смерти хранится в нашей семье вот уже пятьдесят лет! Кто же кроме вас достоин носить его?

Ответа я не слышу, поскольку рыцари начинают одобрительно вопить, топают ногами, с энтузиазмом молотят друг друга по железным плечам и бокам. Минут через пять восторги стихают, гости тянутся на выход. Я молча стою в углу палатки, внимательно приглядываясь и прислушиваясь. Как-то слишком уж по-дружески, чуть ли не под руку, идут барон де Рэ и старший из «братьев», Жак. Да и среди набившихся в палатку рыцарей большинство, если не все, – либо вассалы де Рэ, либо его друзья и родственники. Интересно, что бы это значило и сколько подобных моментов я уже пропустил?

Наконец все выходят. Несколько минут я пристально наблюдаю за Жанной, которая, нацепив перстень на палец, полностью отрешилась от всего земного и завороженно любуется безделушкой. Она медленно вертит руку перед собой, заставляя камень искриться на свету, и глаза ее горят куда как ярче мертвого кристалла. Не алчностью, нет, а каким-то мрачным восторгом. Эти женщины, они прямо как сороки, – стоит им только завидеть блестящую безделушку – пиши пропало.

– Дивный перстень, – тяжело роняю я.

Вздрогнув, Жанна поворачивается ко мне, пытается спрятать руку за спину, на щеках девушки выступает легкий румянец, в голосе я различаю легкое смущение:

– Вы находите?

– Тонкий ход, – отзываюсь я, ненавидя себя за эти слова. Но и промолчать не могу, словно какой-то бес заставляет меня говорить, прямо за язык тянет. – Просто так вы бы ни от кого не приняли подобного знака внимания, но под красивым соусом из правильно подобранных слов даже самую гордую в мире девушку можно принудить взять подарок!

Тонкие брови взлетают до середины лба, самые зеленые в мире глаза возмущенно расширяются, затем она резко бросает:

– Что за чушь вы несете?

– Чушь, так чушь, – огрызаюсь я, мой голос звенит сталью, словно вызываю кого-то на дуэль. – Простите, если ляпнул лишнее, не подумав. А сейчас мне надо идти, пора готовить порошки и пилюли.

У самого входа меня догоняют ее слова:

– Мы собираемся. Через час выезжаем в Тур, на объявленный дофином турнир.

– Замечательно, – ожесточенно бросаю я. – Вот и езжайте без меня, у вас и так свита хоть куда. Плюнь, попадешь в маркиза или в барона! Если раньше они просто читали плохие стихи и пели занудные баллады, то теперь принялись дарить вульгарные подарки. В таком блестящем обществе мне не место, а потому я немного опоздаю на турнир, разумеется, с вашего разрешения.

Жанна легонько отшатывается назад, словно от удара.

– Но… почему?

Я отрезаю ровным голосом:

– Должен заехать в одно место, за особыми травами.

Краткий момент слабости проходит, Жанна поворачивается ко мне спиной, строгая и надменная. Очевидно, вспомнила, что она здесь госпожа, а я – подаренный мамой лекарь.

– Езжайте, – сухо бросает она. В холодном как лед голосе я отчетливо разбираю: «Скатертью дорога!»

«Ну и ладно!» – отвечаю я взглядом.

Судя по тому, как девушка дергает плечом, телепатия – не миф, а суровая реальность. Я выскакиваю из палатки пушечным ядром, до краев переполненный разрушительной энергией, обвожу налитыми кровью глазами окрестности и громко шиплю от досады, словно какая-нибудь гигантская анаконда, гроза джунглей. Как назло, поблизости нет ни единого дворянчика из свиты де Рэ! Вот почему, ответьте, когда у тебя прекрасное настроение, кто-нибудь обязательно нагадит прямо в душу, а если желаешь сорвать на ком-то злость, то он, мерзавец, словно предчувствуя, благоразумно прячется?

Я влетаю в нашу с де Контом палатку, но и здесь никак не могу успокоиться, мечусь внутри, словно тигр в клетке. Но каков мерзавец этот барон! Предок у него, видите ли, был героем, нечего сказать, нашел повод заставить девушку принять подарок! Да за такой перстень замок можно купить! Да как он смеет клеиться к Жанне? Я припомнил равнодушный, полный презрительного невнимания взгляд, которым барон угостил меня на выходе, ухватил медный кубок, смял его в бугристый комок и огляделся требовательно, ища, на что бы еще вылить скопившуюся злость.

– Сьёр Армуаз, – встревоженно восклицает сунувшийся в палатку Мишель, слуга де Конта. – Пощадите мебель! Если хотите, лучше поколотите меня!

В безрассудной ярости я разворачиваюсь к юноше, готовый стереть его в порошок, но спотыкаюсь о внимательный дружелюбный взгляд и замираю, пристыженный. Вообще-то во Франции принято вымещать раздражение на слугах, сие считается чуть ли не хорошим тоном. Благородные рыцари бьют оруженосцев и пажей почем зря, несмотря на дворянское происхождение последних. Отчего-то считается, что перенесенные трудности лишь закаляют их характер. В общем, дедовщина в чистом виде. Что уж говорить про отношение к безродным слугам – тех вообще колотят смертным боем, благо желающих попасть на теплое место достаточно, лишь свистни, очередь в милю выстроится.

Помните трех мушкетеров? Те тузили слуг запросто, часто даже безо всякой вины. Благородный Атос, самый мудрый и достойный из тех шалопаев, вообще запретил своему Гримо открывать рот. Мол, что путного дворянин может услышать от грязного крестьянина? А уж лупил его от души, как до смерти не прибил?

Все эти мысли молнией мелькают в голове, я медленно опускаю занесенную для удара руку и смущенно отворачиваюсь. Уж не набрался ли я от господ рыцарей пышно цветущих здесь спеси, хамства и барства? Надеюсь, что нет.

– Ты прав, – выдыхаю я. – Недостойно рыцаря вести себя подобным образом!

Услышав этакий бред, Мишель в явном смятении исчезает. Челюсть у него как упала на грудь, так там и осталась, глаза круглые, как у лемура, общий вид настолько встревоженный, что я невольно усмехаюсь, а потом, рухнув на походную кровать, не на шутку призадумываюсь.

Что и говорить, барон де Рэ – один из знатнейших вельмож королевства, он молод, красив, богат. Но что привлекло его в Жанне настолько, что он дарит ей фамильную реликвию? Желает добиться благосклонности Девы? Это очевидно, но для чего? Может быть, Жанна нужна ему как женщина? Полный вздор! У барона уже есть жена, молодая и красивая, но те, кому надо, знают, что рыцарь предпочитает молоденьких пажей, то и дело меняя их как перчатки. Что же ему нужно от Жанны? Ведь, по большому счету, у нее пока нет ни влияния, ни реальной силы, она – пешка. Или он глядит дальше и видит момент, когда Жанна станет ферзем, работает, так сказать, на перспективу?

А как хорошо продуман подарок! Предложи Жиль де Лаваль барон де Рэ браслеты, ожерелья и кольца, усыпанные драгоценными каменьями, Жанна отвернулась бы с презрением. Что принцессе, пусть и незаконнорожденной, все эти побрякушки, видывала и получше. А вот иметь перстень лучшего и храбрейшего рыцаря Франции – непреодолимый соблазн для любого воина, даже и носящего юбку. За право обладать подобной реликвией многие шевалье не раздумывая душу продадут! Бертран де Гюклен, еще будучи оруженосцем, за исключительную, доселе невиданную доблесть был назначен коннетаблем французского королевства. Это все равно что храброго майора спецназа возьмут и назначат главнокомандующим, чтоб вы поняли.

Этот человек смог преломить ход Столетней войны и навалять англичанам как следует, он был полководцем, к концу жизни которого в руках англичан оставалось всего лишь пять французских портов. Да проживи он еще пару лет, и англичан окончательно сбросили бы в море, а война закончилась еще сорок лет назад! Бертрана де Гюклена в нарушение всех и всяческих канонов по личному приказу государя Франции похоронили в королевской усыпальнице Сен-Дени!

У маленького ребенка было больше шансов отказаться от коробки шоколадных конфет, чем у девушки, что бредит освобождением Франции, – от перстня одного из полусказочных героев прошлого! Но кто подсказал барону, какой подарок Дева обязательно примет?

Я закусываю нижнюю губу до крови, а руки сами по себе поигрывают кинжалом. Надо же, я и не заметил, как его выхватил, но к чему скрывать от себя правду? Я расправляю плечи, нижняя челюсть сама по себе выдвигается вперед. Что толку попросту морщинить лоб, если для меня ответ ясен – баварцы. Похоже, они ведут какую-то тайную игру с бароном. Зачем? Только ли потому, что Жанне нужна поддержка в дворянских кругах Франции, или здесь есть что-то еще, пака непонятное для меня?

И наконец, самый главный для меня вопрос: отчего баварские «братья» поощряют именно Жиля де Рэ, когда кругом хватает вельмож не менее родовитых? Загадочное и непонятное порой случается с каждым из нас, и тех, кто добился или добивается власти, любая до конца не ясная ситуация может привести к смерти.

Я встаю, с хрустом расправляю плечи. Пора мне наведаться в аббатство Сен-Венсан, а что до гибельных загадок и прочих дурно попахивающих событий, то для того меня и содержит французская корона, чтобы я тихо и незаметно занимался их решением.

– А также, – негромко добавляю я, – физическим устранением!

В задумчивости я седлаю коня, тот, чувствуя печальное настроение седока, время от времени оглядывается с недоумением, тихонько ржет, словно говоря: «Да плюнь ты, горе – не беда».

– Что бы ты понимал, животное, – ворчу я и сую ему заранее приготовленную морковку. – Жри давай, гроза французских прерий!

Тот, телепат прямо, горестно вздыхает, широко раздувая ноздри, а глаза хитрые-хитрые. Хмыкнув, я достаю из кармана вторую морковку. Да и как не порадовать такого друга, все понимающего и полного неподдельного сочувствия. Настоящие друзья – товар штучный, на дороге не валяются, зато их запросто можно приобрести, угостив вкусным корнеплодом!

Святой воин

Подняться наверх