Читать книгу Живая земля - Андрей Рубанов - Страница 4

За Модеста он не волновался. Модест был богаче всех друзей и знакомых Дениса, за исключением, конечно, Глеба Студеникина, и мог без особых усилий мгновенно компенсировать пострадавшим все расходы по лечению сломанных носов, выбитых зубов и вывихнутых конечностей. А тащить зеленого человека в суд было бессмысленно, ибо нельзя приговорить к исправительным работам того, кто и так готов делать любую работу и много лет ее делает. Скромно, молча, за копейки.

Денис все же пособил Кеше с уборкой, собрал сломанную мебель и понес выбрасывать, причем по дороге за Денисом увязались двое серьезных юнцов и за пять минут, подбирая варежками сопли, ловко убедили его, что два из трех стульев можно починить. Ладно, разрешил Денис, делайте вещи, берегите сбереженное; вручил мебель в руки малолетних умников, и те ушли, возбужденные и довольные, хрустя по снегу новыми валенками.

Потом долго завтракал, обсуждая с Кешей местные сплетни, потом прилег в подсобке «Чайника» на твердую кушетку, укрылся ветхим кроличьим полуперденчиком и заснул, а проснулся только под вечер, разбуженный телефонным звонком: Студеникин напомнил, что ждет в гости.

Денис не хотел идти. Точнее, в гости хотел, тем более к Глебу, – но не хотел видеть Таню. Особенно в квартире Глеба. Теплую, домашнюю, небрежно причесанную. Сидящую в кресле Глеба, проходящую по коридору Глеба, предлагающую ему – Денису, гостю – кофе Глеба, сваренный в кофеварке Глеба и налитый в чашку Глеба. Мужчина не должен видеть, как его бывшая женщина обживает чужой дом. Особенно если это дом лучшего друга. Но в «Чайнике» пахло горячими калачами, Кеша пек их каждое воскресенье, за столами тесно сидел народ, в вязаных кофтах, свежих рубахах и простых платьях из льна и ситца, все свои, правильные, и многие грубые ладони приветственно поднялись, когда Денис, почесывая легкую со сна голову, вышел в зал, а за идеально чистыми окнами густел и уплотнялся прозрачный зимний вечер, настоящий московский, сверху рубиново-лиловый, с редкими твердыми звездами, снизу – мохнато-серый, словно разумное северное чудо-юдо гостеприимно помавало мягкими лапами: расслабься, человек; позвали в гости – иди с чистой душой, если с чистой душой позвали.

И он пошел.

Таня – пусть; в халате, с маленькими голыми ступнями в шлепанцах из козьей шерсти, хозяйкой чужого дома – пусть. Он будет невозмутим. Он будет шутить, выпивать и закусывать, он не выдаст себя даже полувзглядом.

По обычаю богемных двадцатых этажей потащил увесистый мешок еды и бытовых мелочей; ничего особенного, пять килограммов сахара и десяток пачек мыла, и то и другое – купленное за простые рубли в лавке кооператива «Все свое». Дело не в самом подарке, а в его тяжести. Поднять на девятнадцатый этаж пачку сахара – тоже труд. Конечно, Студеникин не испытывал проблем с доставкой, и дешевое мыло, скорее всего, презирал, но Денис любил и уважал традиции: зовут в гости, на верхние этажи – не бери конфеты, не бери вино, прихвати что-нибудь простое и тяжелое. Воды канистру. Или картошки полмешка.

Дверь у Глеба открывалась древним способом, как у безумного Постника: видеоглаз с инфракрасным режимом и электрический замок. Плюс еще совсем архаичное приспособление, древнерусское: засов. Стальная балка поперек, с внутренней стороны. Разумеется, Студеникину есть что беречь, мысленно констатировал Денис, без зависти, но с уважением.

– Ноги не болят? – осведомился Глеб, без усилий опуская на место массивную пластину засова.

– Нет, – сурово ответил Денис. – Что за шмотка на тебе?

– А что? – озабоченно спросил Глеб и приосанился. – Свиная кожа. Полторы тысячи простых рублей. Две недели вокруг нее ходил, с духом собирался и вот сегодня решил – не могу, надо взять. Сделать себе подарок… С барышей. Проходи давай. Одного тебя ждем.

– Разложенец, – сказал Денис, изловчившись скрыть улыбку.

– Ничего подобного, – возразил Глеб и небрежно погладил богато отделанный рукав. – Я поддерживаю отечественного производителя. Товар куплен в магазине «Все свое». Изготовлено из российских материалов по российской технологии. По-английски ‘‘tatoo-pig’’, по-русски – «свинячий партак». Патент продан в двадцать стран, автор патента уже миллионер и недавно переехал в Новую Москву. Гениальная идея. Татуировки наносятся живой свинье, потом ее забивают, а кожу выделывают. Дамские сумочки идут нарасхват. Куртки тоже. Я последнюю взял…

В первой комнате Студеникин устроил офис, во второй – склад, в третьей было интереснее: негромко звенела музыка, в медной чаше курились благовония, на стене переливалась оправленная в полированный орех увеличенная копия финального кадра трехмерного эротического видеокомикса «Эрегатор». На огромном диване попой вверх лежала, болтая ногами, немного пьяная Таня, в мягких домашних брюках и майке с надписью «Конченая сука», а в трех метрах от нее, на ковре из квазиживых водорослей отвратительного ярко-зеленого цвета, стоял вверх ногами Хоботов, приятель и доверенный помощник Глеба, хулиган, спортсмен и отчетливый разложенец. Стоял неподвижно, опираясь только на один-единственный палец, указательный, на левой руке.

Может, мне надо было тоже благовония жечь, подумал Денис. Тогда бы я ее не потерял. Свою девушку.

– Еще пять минут, – объявил Глеб, входя вслед за Денисом, и взмахом руки убавил громкость аудиосистемы. – Не помри от натуги, Хобот.

– Хоть двадцать, – небрежно сказал Хоботов.

– Студеникин, – позвала Таня. – Не мучай человека. Сам ведь так не можешь.

Глеб сдернул с плеч куртку, швырнул ее в угол – запахло новой кожей – и с сильным выдохом утвердился рядом с Хоботовым, в той же позиции.

Денис поцеловал бывшую подругу в прохладную щеку и сел рядом. Таня тут же запустила ему в ладонь проворные пальчики, но Денис, грамотно выждав несколько мгновений, как бы невзначай убрал руку.

– Хоботов проиграл спор, – сообщила Таня. – Теперь он должен простоять на одном пальце ровно полчаса.

– Жестоко, – оценил Денис.

– Нормально, – трудным фальцетом возразил Хоботов.

Таня усмехнулась.

– Он утверждал, что саундтрек к первой части «Однажды в Иркутске» написал Тихон Бес.

– А на самом деле?

– Эй, – тяжелым от напряжения голосом проскрипел Студеникин, продолжая балансировать. – Хоть ты-то меня не разочаровывай!

Денис вспомнил:

– Симон Горский.

– Слава богу. А я уж думал, что не все про тебя знаю.

– Пижоны, – процедила Таня. – Я не поняла, вы будете всю ночь хвосты распускать перед девушкой или делом займетесь?

– Одно другому не мешает, – хрипло процедил Хоботов.

– Может быть, – сказала Таня. – Только вы глупо смотритесь. У обоих дырявые носки.

– Ничего не поделаешь, – ответил Глеб. – Такая работа. Два раза наверх сходишь – все, на пятке дырка.

– Это тебя не извиняет, Студеникин. Хватит придуриваться.

– У тебя есть кавалер, – сказал Глеб. – В отличие от нас правильный человек. Пусть он за тобой ухаживает.

– Я ей не кавалер, – сказал Денис. – Это ты ей кавалер. С некоторых пор.

– Я? Кавалер? – Глеб вскочил на ноги, тряхнул сильной кистью и улыбнулся. – Какой я кавалер? Нашел тоже кавалера. Я с ней сплю, это да. Это есть. Это глупо отрицать. Но насчет кавалера…

Таня вздохнула и поднялась с дивана.

– Пойдем, правильный человек, – сказал она и погладила Дениса по плечу. – На кухню пойдем. Расскажешь, как твои дела. Эти два подонка мне надоели.

– Хоботов, время, – сказал Глеб.

Его приятель тут же обрушился на ковер.

– Да, я подонок, – небрежно произнес он. – Зато пробиваю вот этим, – он поднял вверх указательный палец, – китайское бронестекло. Класса «А».

– Пробей себе дырку в голове, – рекомендовала Таня. – Пусть кто-нибудь вставит тебе немного серого вещества. Класса «А».

– Лучше – зеленого! – воскликнул Хоботов и расхохотался, а Глеб шевелением мизинца добавил громкости, и на все его шесть просторных, окрашенных в психоделические цвета и уставленных дубовой мебелью комнат загудели первые, самые красивые и самые зловещие аккорды «Танца нищих» – наилучшей, на взгляд многих, вещи гениального Тихона Беса, поклявшегося, как писали музыкальные журналы, больше никогда не выкладывать музыку в Интернет, чтобы не связываться со всесильными боссами рекорд-студий, а транслировать свои опусы только по радио. Бесплатно.

– Кстати, да! – Плотоядно воскликнул Студеникин. – Я ж не предупредил! Слышь, правильный человек! У нас сегодня вечер зеленого вещества!

Но Таня уже шла по коридору, а Денис – за ней.

На кухне пришлось перешагивать через пакеты с едой: устраивая посиделки, даже такие, как сейчас – скромные, на четверых, – Глеб обязательно делал богатый стол.

Таня закурила. Не глядя на Дениса, спросила:

– Кофе хочешь?

– Хочу. Я ночь не спал.

– По-моему, из нас четверых ночью спала только я. Эти двое вообще пришли в полдень. Веселые оба. Видать, много заработали.

– Очень много, – сказал Денис. – Можешь не сомневаться. А вот меня с собой не взяли.

– Не переживай, – усмехнулась Таня. – Ты еще свое заработаешь. И с ними, и без них. Лучше – без них.

Она мне ровесница, подумал Денис, а разговаривает, как с ребенком. Наверное, она и вправду конченая сука.

– Расскажи что-нибудь, – тихо попросила Таня.

– Лучше ты.

– А мне нечего рассказывать. Сам все видишь. Он меня почти никуда не выпускает. Даже тампаксы сам покупает.

Денис кивнул. На месте Глеба он делал бы то же самое.

– Скажи ему, чтобы выбросил свою куртку. Она кошмарна.

Таня рассмеялась.

– Сам скажи.

– Меня он не послушает.

– Меня тоже. Он вообще никого не слушает.

– Все равно, – сказал Денис. – У него беда со вкусом. Повлияй на него. По-женски.

– Не буду, – сказала Таня. – Безвкусица меня возбуждает.

Она стала выкладывать еду на огромный – полированная гранитная плита – стол; все было готовое к употреблению, сдирай упаковки и действуй; Студеникин запрещал своей подруге стоять у плиты. «Женщина нужна мне в постели, а не на кухне» – так он ей сказал. А она процитировала Денису. После бегства на девятнадцатый этаж она упорно пыталась сохранить с бывшим бойфрендом некий контакт, что-то из серии «остаться друзьями», или, скорее, держала бывшего в резерве, на тот случай, если выгонит нынешний; дважды сидели в «Евроблинах», платила она, и Денис удостоился некоторых подробностей, включая самые интимные, но от третьего предложения встретиться и поболтать уклонился; статус подружки показался ему унизительным.

Пока Таня нажатием разнообразных кнопок раздвигала стену и перемещала в зал полностью сервированный стол, Денис сидел в углу кухни, на высоком барном табурете, и листал попавшийся под руку журнал – из тех, что раздают бесплатно: обложка ярчайшая, в середине реклама, в начале и в конце агитация. «Делай вещи, а не деньги». Плюс обязательный «проблемный материал», посвященный в данном случае самой больной столичной теме – теме сноса. Денис пытался вчитаться, но быстро понял, что автор сам никогда не работал на сносе, не махал кувалдой, обливаясь потом, и кусок бетона весом в пятнадцать килограммов ни разу не падал ему на ногу.

– Эй, Герц! – крикнул Глеб. – Присоединяйся к коллективу. Предлагаю хорошо посидеть, а потом в кино, на ночной сеанс. На третьего «Буслая».

– Я еще второго не посмотрел.

– И не смотри. Ерунда. Третий сильнее. Называется «Буслай и Ванька Пешеход». В иностранном прокате – Buslay and Jonnie Walker.

Денис сел за стол, долго думал, во что воткнуть вилку – то ли в буженину, то ли в осетрину, – в результате никуда не воткнул, налил себе водки, молча выпил, ни на кого не глядя.

– Сильный ход, – произнес Глеб, глядя ему в глаза. – Говорят, водка – наилучший аперитив.

– Кто говорит? – спросил Денис.

– Люди. Но ты меня не слушай, дружище. Ты делай, что хочешь. Ешь, пей, отдыхай, сегодня твой день. А мы с Хоботом выпьем – за тебя. И Таня, может, присоединится. Налей, Хобот. По полной. – Студеникин встал. – И выпью я вот за что. Сегодня ночью мы с тобой кое-где были, кое-что сделали и кое-каких денег подняли. Но перед тем как пойти с тобой сам знаешь куда, я сидел вот в этой комнате и морально готовился. Потому что каждый раз, когда я иду сами знаете куда, мне страшно. Всем страшно, и мне тоже.

Хоботов сделался серьезен и кивнул.

– …а вот она, – Студеникин показал на Таню, – сидела напротив и говорила мне, что я гад и тварь, потому что втягиваю Дениса в свое гнилое ремесло. А я на нее смотрел и думал: она права.

Таня сверкнула глазами.

– Я на самом деле гад и тварь, – спокойно продолжил Глеб, кланяясь Тане. – Это общеизвестный факт. Но я еще твой друг. – Тут он поклонился уже Денису. – Больше скажу: твой старший товарищ. И я позволил тебе взяться за рюкзак только после твоих многочисленных просьб. И только тогда, когда понял: деньги для тебя не цель, а средство. И нужны они для дела святого… Самым близким людям помочь… Вот что я тебе скажу, Денис: куда бы ты ни пошел, вверх, или вниз, или куда-то еще, оставайся таким, какой ты сейчас. Никого не слушай. Меня тоже не слушай. Даже ее, – Глеб вторично показал на Таню, – не слушай. Хотя она и умнее всех нас, вместе взятых. Только себя слушай. Мы разложенцы и уроды, а ты – цельный и чистый парень, будь собой и посылай в лифт любого, кто будет мешать тебе жить. За тебя!

– За тебя, – прошептала Таня и улыбнулась Денису так, как никогда не улыбалась.

– За тебя, – провозгласил Хоботов. – Ты красавчик у нас. Так и держись.

– Спасибо, Глеб, – сказал Денис.

– И еще одно, – добавил Студеникин. – Раз ты сегодня не хочешь есть, а хочешь пить, я предлагаю тебе кое-что интересное. Мы с Хоботом специально на другой конец города мотались…

Театральным жестом он снял крышку с одной из тарелок.

– О боже, – сказала Таня.

– Еле нашли, – гордо заявил Хоботов.

– Ты бери, сколько хочешь, – сказал Глеб, – а нам оставь по одной ложечке.

Денис покачал головой:

– Мне нельзя. Плохая наследственность.

Глеб и Хоботов рассмеялись.

– А у кого она хорошая? – спросил Глеб. – Ты что, Денис? Мы все в одной лодке. У всех мамки и папки жрали по полной программе. Что нам будет с сырой субстанции?

– Мой папаня в прошлом году все-таки раскололся, – сказал Хоботов. – Поведал про сладкие старые времена. По пьяному делу… Я, говорит, пятый номер вообще за номер не считал. Только седьмой и восьмой. Каждое утро – по таблеточке, и вперед.

– Слушайте, – тихо сказал Денис, – давайте просто напьемся. Ну ее в лифт, эту штуку. Она ж стоит в десять раз дороже кокаина.

– Ну, смотря какой кокаин, – небрежно сказал Глеб. – Не парься по этому поводу.

– Двести чириков за дознячок, – объявил Хоботов, глядя на Таню. – Со скидкой. Мы взяли пять дознячков. Денису две порции – и нам по одной. Кстати, я могу и обойтись. Мне бухать нравится, а стебель, если честно, – не мой кайф…

Пока развивалась дискуссия, Таня молча взяла чайную ложку, запустила в мутно-зеленый холодец, проглотила. Облизала. Пока облизывала – трое уже не дискутировали, смотрели только на нее.

– Умница, – похвалил Глеб.

– Стараюсь, – сказала Таня. – Говорят, ее теперь не достать.

Хобот ухмыльнулся.

– Правильно говорят. На всю Москву вылезает в год по пятьдесят – сто побегов, и с каждым годом все меньше. Нашел побег – считай, вышел в дамки. Травяные барыги тут же подруливают, в течение получаса, и отсчитывают премию, от трехсот тыщ до пятисот, червонцами, в зависимости от места. Но могут и башку отстрелить. Тут же. По-тихому. Это дешевле… Короче говоря, как повезет. Если место удачное – строят поверх стебелька какую-нибудь ерунду, пивной ларек, или закусочную, или что-то еще. И сидят тихо, пока стебелек вытянется хотя бы на два метра. Дальше не ждут – срезают. В старые времена она росла на глазах, а теперь грибница почти мертвая, побеги слабые, еле тянутся. Страшное это дело, не каждый выдержит. Надо год или полтора сидеть и ждать урожая, а если патруль узнает – никаких захватов, арестов, никаких спецопераций: прилетает вертушка, военная, бесшумная, и расстреливает все в радиусе ста метров гранатами с напалмом. У моего приятеля так брат сгорел. И с ним еще семеро. А хотели миллионерами стать…

Таня снова запустила ложечку в мякоть, но не для себя: потянулась к Денису, поднесла к его губам.

– Правильно, – похвалил Глеб, и его глаза сделались белые, колючие и блестящие, как два шарика фольги. – Ешь, Герц. Лично я из ее рук любой яд приму.

Денис обнял ложечку губами, раздавил языком комок слизи, проглотил. Таня поощрительно улыбнулась.

– Воды дай, – сказал Денис.

– Конечно, – нежно ответила Таня, наливая в стакан «Байкал-дабл-люкс». – Только я сама.

Подсела ближе, коснулась твердым бедром, подняла фужер к его носу, осторожно наклоняла, пока он втягивал в себя.

– Браво, – произнес Глеб. – И эта девочка говорила мне, что я испорчу хорошего парня Дениса Герца.

– Никто его не испортит, – сказал Хоботов, наливая себе водки. – Пока он сам не захочет. Кстати, Денис… я слышал, ты журналы собираешь?

– Не журналы, а журнал. «Самый-Самый».

– Я знаю малого, у него есть такой журнал.

– И сколько он хочет?

– Не знаю. Он обычный парнишка, не деловой. Типа правильный. Позвони ему, он, может, тебе за так отдаст. Или обменяет на что-нибудь…

– Короче, не разложенец.

– Абсолютно. Третий год на сломе работает, там и нашел.

– Что ж ты молчал?

– А ты не спрашивал… У кого телефон звонит?

– У меня, – пробормотал Студеникин и вышел из комнаты, вытирая руки салфеткой.

– Денис, – слабым голосом позвала Таня. – Пей воду. Надо сразу выпить два или три стакана.

– Знаю, – произнес Денис. – А мясо нельзя. И вообще, лучше ничего не есть.

– Хочешь, потанцуем?

– Нет.

Таня прилегла, положила голову на его колени, поднесла руку к глазам.

– Так смешно… Я чувствую, как ногти растут.

– Рад за тебя.

В проеме двери появился Студеникин, сделал Хоботову знак, – оба исчезли, с озабоченными выражениями красных от выпитого лиц.

Некоторое время Денис слушал, как скользят вдоль его хребта сигналы, превращаясь, по мере подъема по спине к шее и далее – к затылку, из простейших импульсов – в идеи, мысли, умозаключения; было понятно, что всякая мысль, от ничтожной до гениальной, есть не более чем слабый, затухающий остаток первородного энергетического всплеска, рожденного где-то в бесконечности и уловленного антенной позвоночного столба.

Таня закрыла глаза и стала почти бесшумно хихикать.

– Эй, – позвал Глеб, возвращаясь и шумно усаживаясь за стол. – Хватит вам уже. Ведете себя как конченые травоеды. Садитесь, поболтаем.

Не открывая глаз и не пошевелившись, Таня спросила:

– Хоботов ушел?

– Да. Заказ собирать.

– Опять в ночь пойдете?

– Да.

– Ты хочешь заработать все деньги?

– Не все, – ответил Глеб, грубо отъел от куска мякоти и стал запивать, огромными глотками, пока не опустошил литровую бутылку. – Только свои, малыш. Только свои.

– Сделай так, чтобы он больше сюда не ходил.

– Хобот?

– Да.

– Он хороший парень. За червонец горло перегрызет. Уважаю.

– А я нет, – сказала Таня.

Студеникин сложил на груди руки.

– Это потому, что ты с ним не работаешь. А только выпиваешь, изредка. А я с ним пять лет балабас таскаю. Девять раз в засаду попадал и три раза под патрульный обстрел. То есть ты поняла, да? Он монстр. Непобедимый.

– А ты не монстр? – спросила Таня.

– Не знаю. Тебе виднее.

– Хотя бы скажи ему, что волосы из ноздрей надо выдергивать.

– А тебе мешают волосы в его ноздрях?

– В общем, да.

– Буду знать, – ядовито сказал Глеб. – Но ему… Извини, малыш, не скажу. Мужчины такое друг другу не говорят. Пусть вон Герц скажет. А я не буду. Хобот – парень простой, он меня просто в лифт пошлет, и все.

– Пусть растет, – пробормотал Денис.

– Кто?

– Не кто, а что. Волос. Из ноздри… – Денис слабо засмеялся. – Он растет, я расту. Все растут… У одного волосы растут, у третьего сила прибавляется, или ум, или опыт… Или вот твоя женщина Таня, например. Как человек она в последнее время не очень выросла, а как сука конченая – продвинулась очень далеко…

– Ты имеешь в виду – в сексуальном плане? – спросила Таня, села и открыла глаза – вдруг очень глубокие, темные, влажные.

– Нет, не в сексуальном. В сучьем. Это не одно и то же.

Таня помолчала и вздохнула:

– Наверное, да. Еще недавно я была просто сучка. А сейчас – всесторонне развитая конченая сука. Это мой путь, и я по нему иду. У меня растет сексуальный аппетит. У Студеникина – самомнение. У тебя, – она погладила Дениса по предплечью, – растет чувство собственного достоинства. А у Хоботова – волосы из ноздрей. Так мы все растем, каждый в свою сторону. Как трава.

– А мы не говорим про траву. Мы про себя говорим.

Таня опять легла.

– А вы знаете, почему трава, когда растет, не повреждает человеческих построек?

– Этого никто не знает, – сказал Глеб.

– Она разумна, – сказала Таня. – Это единственное объяснение. Когда примешь дозу – сразу понимаешь, что трава умнее человека. Она, когда растет, не повреждает ни одного кирпичика. Но если ей помешать, когда рост уже в разгаре… Я фильм видела, по Нулевому каналу. Положили крышку стальную, а она эту крышку насквозь пробила, за три минуты. Никому не мешать, но и не позволять, чтоб тебе кто-то мешал… Это признак высшего разума. Человек так не может, а стебель может. Сначала выбрать свою дорогу в обход всех прочих дорог, а потом убирать со своей дороги любую преграду – люди так не умеют…

– Люди мало что умеют, – произнес Глеб. – И чем дальше – тем меньше они умеют. Тыщу лет назад они друг дружку саблями на фарш рубили, подыхали от чумы какой-нибудь, но при этом создавали книги, симфонии, скульптуры всякие… А сейчас с человеком носятся как с величайшей ценностью – а он ничего не умеет. Сидит на жопе и пережевывает пережеванное. Если ему надо кого-то убить, он посылает вместо себя машину. Андроида. Это нас всех погубит.

– Почему? – спросила Таня.

– Потому что если ты хочешь кого-то убить, надо просто пойти – и убить. Руками. Или тем, что можно в ладонь взять. Палкой, камнем. Только так. Самому. А не посылать вместо себя пулю, ракету или железного дебила.

– Знаете, – сказала Таня, – дайте мне наушники. Я музыку послушаю. А насчет кого-то убить – это вы как-нибудь меж собой, без меня…

Она украсила себя огромным обручем аудиотранслятора и тут же стала подергивать плечами и головой, в такт одной ей слышимым аккордам, но глаза не закрыла – смотрела то на Дениса, то на Глеба, серьезно, даже печально.

– Слышь, – произнес Глеб, – как самочувствие?

– Нормально, – сказал Денис. – Говорят, эта мякоть – лучше, чем та, которую жрали в старые времена, до искоренения. Тогда жрали взрослые стебли, а сейчас – побеги. Они нежнее, и вставляет от них… сильнее.

Студеникин небрежно отодвинул тарелки и рюмки, положил локти на стол, опустил плечи.

– Я статью читал. В английском журнале. У нас ее не переводили. Там пишут, что стебли росли всегда. От первого дня творения. Иногда гуще, иногда – реже. Иногда по триста метров вырастали, иногда – как сейчас, еле-еле в рост человека. Иногда в пустынях появлялись, или в горах, в труднодоступных местах, на диких островах, в джунглях. Иногда – наоборот, в крупнейших городах. Стебли появляются раз в сто – двести лет. Где, когда, насколько мощно прорастет грибница – невозможно проанализировать. Кто находит ее, тот рано или поздно пробует мякоть и засекречивает свою находку, а потом сходит с ума и уничтожает и себя, и траву. То есть ты понял, да? Так погибли одна за другой несколько древних цивилизаций. Атланты, потом майя. Следы грибницы нашли в Африке, в Австралии и на дне Атлантического океана. Якобы древние атланты культивировали стебли, растили и снимали урожай, но потом передрались из-за травы и сами погубили свою цивилизацию. Взорвали вместе с собой целый материк…

– Это ты не английскую статью прочел, – сказал Денис, – а какую-нибудь главу из зеленой книги. Типа «Священной тетради». В переводе с русского. До искоренения были люди, обожествлявшие траву, они создали свою религию и написали книги. Только это все ерунда.

– Почему ерунда?

– Потому что я лично знаю человека, который одну такую книгу написал. Он друг моей матери. Он сейчас под Куполом живет.

– У тебя есть знакомые под Куполом?

– Друг отца и матери. Гарри Годунов, писатель.

– Не читал. А почему он не переселит вас с матерью к себе? Под Купол?

– Мать не хочет.

– А ты?

– А мне тут нравится.

Глеб кивнул. Его лицо немного отекло.

– А кого бы ты этим угостил? – спросил он.

– Мякотью?

– Да. Если б тебе предложили выбрать любого человека из всех, кто когда-либо жил. От царя Соломона до Агафангела Рецкого. Кого бы угостил?

– Многих, – ответил Денис, сразу поняв вопрос. – Очень многих.

– Скажи. Кого, например?

– Гитлера. И Ницше. Вообще всех диктаторов и их духовных учителей. Чтоб их попустило.

– И Сталина?

– Нет, ему не положено. Его и так перло не по-детски. Вот Черчилля бы угостил, точно.

– Но он не был диктатором.

– Знаю. Но он был сибаритом, ему бы понравилось.

– А Бен Ладена?

– Может быть. Не знаю.

– Барака Обаму?

– Ни в коем случае. Президент США, Нобелевская премия – и еще его мякотью угощать? Обойдется. Вот де Голля – угостил бы.

– А еще?

– Генерала Белоглазова. За то, что приказал взорвать Курильские острова.

– Че Гевару?

– Конечно. Это не обсуждается. Полной ложкой. Посадил бы напротив и сказал: давай, брат, бери от души. И Фиделя, и Че, и Камило Сьенфуэгоса.

– Ага, – пробормотал Глеб. – Ладно, бог с ними, с политиками. Допустим, из музыкантов? Или актеров?

– Стинга. Мэрилин Монро. Чарли Буковского. Хантера Томпсона.

– Мэрилин Монро знаю, – пробормотал Студеникин. – Остальных не знаю. Кто такие?

– Долго рассказывать. Титаны далекого прошлого.

– А Элвиса угостил бы?

– Можно.

– Майкла Джексона?

– Чуть-чуть. За то, что правильно помер.

– Гришу Дно?

– Нет. Он разбогател при жизни, так у русских художников не принято.

– Леонардо?

– Ну, Леонардо, наверное, сам бы меня угостил.

– Согласен. Что скажешь насчет спортсменов?

– Третьяка и Зидана. Это из древних. А из новейшего времени – Сару Бейкер. Великая женщина. Сто четырнадцать побед, и все нокаутом.

– А этого, который… десятикратный чемпион по боям без правил в невесомости…

– Джо Уайт? Можно.

– Иван Крышоедов? Непобедимый геймер?

– Точно.

– Марадона?

– Он же кокаин нюхал. Его бы не вставило.

– Пеле?

– Нет. У него все было в порядке. Вот Гарринчу, умершего в нищете, угостил бы.

– А, например, Билла Гейтса?

– Никогда. Но вот Стива Джобса – обязательно.

– Калашникова?

– Накормил бы от пуза. Как лучшего оружейника за всю историю человечества.

– Гагарина?

– И Леонова.

– А Армстронга?

– А его за что?

– За то, что первым ступил на Луну.

– А он туда ступил?

– Но ведь место высадки нашли.

– Кто нашел? Американцы нашли?

– Ну… Да.

Денис криво усмехнулся.

– Вот то-то и оно.

– Принцессу Диану? – спросил Глеб.

– Вряд ли. Лучше – бабку. Елизавету. Крутая была бабка, слов нет.

– А, допустим, Фердинанда Порше?

– Тогда и Энцо Феррари.

– Доктор Элшаддай?

– Отец Андроидов? Согласен.

– Шварценеггер?

– Однозначно – нет. Малый за жизнь сделал три карьеры, зачем ему что-то еще?

– Симона Горского?

– Точно.

– Достоевского?

– Обязательно, от души.

– Ивана Грозного?

– Я же сказал: всех тиранов, кроме Сталина. Его мой дед ненавидел, потому что дед моего деда заживо сгнил, по приказу Сталина, в таком месте, где даже бактерии не живут.

– Ладно. Закончим про тиранов. Ван Гога?

– Да. Но до того, как он отрезал себе ухо.

– Пикассо?

– Нет. Лучше Модильяни.

– Он тоже рисовал?

– Да. Только Пикассо умер в шоколаде, а Модильяни – в нищете.

– Афоню Веретено?

– Нет. Меня его музыка не вставляет.

– Меня тоже, но он – гений.

– Какой же он гений, если не вставляет?

– Ладно, пусть. А Сальвадора Дали?

– Нет. Но Галу, его жену, – да, угостил бы.

– А, допустим, Ли Кьонг Минь?

– Да. Мужик нарисовал три тысячи фильмов, не выходя из дома.

– Да, это сила. А из поэтов?

– Высоцкого. Чтоб не мучился. И Бродского.

– Артема Переверзева?

– Нет. Я не верю в биомеханическую литературу. Книги не должны визжать и подпрыгивать.

– Джона Леннона?

– Да. Но без Йоко.

– Нет, ее тоже надо. Ее все ненавидели…

Студеникин усмехнулся, потер ладонью щеки и нос. Его лицо продолжало отекать, вся левая сторона съехала в нелепой ухмылке, глаза сделались стеклянными. Он сорвал крышку с очередной фляги, налил воды всем троим, протянул полный стакан Тане – она небрежно, даже брезгливо отмахнулась. То ли от стакана, то ли от Студеникина.

– Ты не выглядишь радостным, Глеб, – произнес Денис.

Студеникин посмотрел мрачно, оценивающе.

– Угадаешь, куда я ночью иду?

– К Постнику?

– Да.

– Я так понял, он твой главный клиент.

– Есть и другие, – сухо произнес Студеникин. – Хочешь знать, что заказал Постник?

Денис пожал плечами.

– Ничего, – сказал Глеб. – Приходи, говорит, пустой. Только обязательно один. И никому не говори, что ко мне пошел. Никто не должен знать. Ни друзья, ни коллеги по бизнесу. Если, говорит, кому-нибудь расскажешь, сам потом пожалеешь.

– Может, подстава?

– Может, и подстава.

– А зачем ты тогда Хобота…

Глеб ухмыльнулся.

– Хоботу я скажу, что заказ отменили. И Тане тоже так скажу. Она уснет, а я пойду тихо. А Хобота я отправил не для того, чтоб он поставку собирал.

– А для чего?

– Надоел.

Глеб встал, размял плечи, сделал несколько танцевальных движений. Танцевать он не умел.

Денис тоже не умел.

– Хобот – надежный пацан, – сказал Глеб. – Даже надежнее тебя. Помнишь старую поговорку насчет того, с кем в разведку идти? Вот бывает – смотришь на человека и понимаешь, что ходил бы с ним в разведку хоть каждый день. А сядешь за стол, выпьешь, – а вам говорить не о чем…

Таня расстегнула пуговицу на рукаве Дениса; он посмотрел осуждающе – она показала ему язык.

– А зачем ты тогда мне рассказал? Про Постника?

– Чтоб ты знал.

– Но он просил…

– Мало ли чего он просил, – сказал Глеб. – У него своя жизнь, у меня – своя.