Читать книгу Жить! (сборник) - Андрей Рубанов - Страница 3

1

Какое это все-таки удовольствие – говорить о хороших, интересных людях! Испытываешь невероятную легкость, свежесть, согласитесь.

Этот Иван, Иван Александрович, появился у нас как-то неожиданно, почти вдруг, по крайней мере, так кажется сейчас, спустя некоторое время.

И те изумление и восторг, вроде тех, что случаются, когда сидишь на закате у лесного озера, уже застывшего фиолетовым стеклом, солнце только сползло за щербатый гребень черных елок, оставив рыжеватый выдох над водой – и вдруг! – огромная рыбина, сазан, допустим (кило на три, а то и четыре), вздыбив мертвый глянец фонтаном брызг, взовьется и, ловко поймав упругим зеркальным боком самый последний лучик, застынет на миг во всем сияющем великолепии!..

А после рухнет, шлепнется со всего маху обратно.

Сравнение это удачно тем более, что наша захолустная жизнь походит именно на такое вот озеро. Если не сказать болото.

Чего уж греха таить – провинция! И уж кому, как не издателю всей местной прессы (две газеты, журнал – полноцветный офсет на меловке, ежегодник – моя гордость!), этого не знать.

Пускай от Ивана потягивало некой таинственностью (наш полковник Селезнев, ссылаясь на «нюх матерого чекиста», намекал о его возможных – «весьма и весьма» – связях с иностранной разведкой. «Шпион!» Так и сказал тогда в бане), о его прошлом мы судили лишь по рассказам самого Ивана.

2

Рассказы эти связаны между собой не были. Никак и ничем, кроме личности рассказчика.

А рассказчик он был хоть куда. Потрясающий!

Вот он, например, разглядывает коллекцию пасхальных яиц (а у Трящева их дюжины три, даже Фаберже есть! Штук пять).

Внимательно повернет голову с густой прической, чуть отстранится, потом поближе. Найдет интересный угол, скупо кивнет, мол, о да!

Потом проведет смуглым кулаком по подбородку, будто проверяя, хорошо ли выбрит, выпрямится и скажет. Скажет, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Красота всегда напоминает мне о смерти.

(Пауза.)

– Помню, в горах Санта-Ино, Антильский архипелаг, – голос Ивана сочный, с густой хрипотцой (он вполне мог бы быть радиодиктором), – я тогда снимал репортаж об аборигенах острова. Для «Таймс».

Три дня прорубались сквозь тропические джунгли. Я, ассистент, трое местных, плюс переводчик. Мне этот малый сразу не понравился. Еще там внизу, в деревне. И я не ошибся.

Иван курил тонкие сигары, настоящие английские, с палевым, вроде слоновой кости, мундштуком. Шоколадного цвета, от них так сладко пахло черносливом.

– К вечеру третьего дня напоролись на карамарос. Местные бандиты. Выращивают коку, перегоняют в кокаин. Переправляют. В основном по морю, во Флориду. Миллиардный бизнес!

Иван выпускает облако медового дыма.

– В перестрелке я был ранен: так, царапина, ассистент убит наповал… Вы когда-нибудь видели, что делает разрывная пуля девятого калибра с человеческой головой? Арбуз! Вдребезги…

Спасся, прыгнув со скалы в горную реку. Думал ли, что разобьюсь о камни? Пожалуй, нет. Оказалось глубоко. Я играл в университетской сборной по водному поло, дважды чемпион города, – это, безусловно, помогло. Пронырнул к подножию скалы. Там, под водопадом, и отсиделся.

Сверху стреляли. Потом сбросили вниз трупы моих носильщиков.

Иван поднимает умные серые глаза, чуть печальные и бесконечно усталые. Обводит всех. Что и говорить, к этому моменту все гости уже вокруг него.

– Наступила ночь. Звезды на экваторе вот такие (показывает кулак), светло как днем. Я нашел Южный Крест. Решил пробираться к деревне. Конечно, рискованно: я был уверен, что наш переводчик сам из карамарас. Встреча с ним могла стоить мне головы. Но в деревне остался Хуан из местного корпункта «Таймс», он должен был нас дождаться и переправить в столицу.

Рассказывает он скучноватым голосом, спокойно, словно говорит о погоде.

– Полз всю ночь. На восток, вдоль реки. Пару раз терял сознание. Снова полз. Когда наконец добрался до деревни, карамарас уже были там. Переводчик привел их туда. Из кустов видел, как бандиты расстреляли Хуана, порубили мачете и скормили свиньям.

Оленька Трящева (хозяйка), дернув головой, зажимает ладошкой рот и выскакивает из гостиной. За ужином она угощала всю нашу компанию отбивными. Нежнейшими. На косточке.

3

Далее рассказ Ивана был о том, как он продирался через джунгли, выбрался к океану, на какой-то пироге достиг Гольфстрима, огибавшего здесь остров, был атакован акулой и чудом спасся, и, наконец, полуживой был подобран кораблем береговой охраны у восточного мыса Флориды. Переправлен в Вашингтон в Российское консульство.

Ох, как я завидовал Ивану! С детства бредил этими местами! Карибы… Одни имена чего стоят – Тортуга, Сент-Джон, Антилы.

Стон кливеров, звон пиастров, «Веселый Роджер» в васильковом небе…

А уж на Санта-Ино я и сейчас запросто бы смог сориентироваться без карты. На спор!

Я знал, что именно там растут самые здоровенные хлебные пальмы – в два обхвата! – и что самая ядовитая тварь на острове – думаете, змея? – ха! – лягушка. Меньше ладони, а яд такой – пальцем коснулся – и все – в дамки! Противоядия нет. Я знал, что в истоках реки Артибонитэ было найдено золото, что самая высокая гора – Пик-ла-Сэль, что все население острова исповедует ислам, я знал… впрочем, какое это имеет значение?

Для меня, не чуждого изящной словесности (грешен, каюсь – печатаю стишата в своем журнале, под псевдонимом, конечно), и в некотором роде отчасти даже философа – какой русский не мнит себя философом! – но философа, разумеется, в самом приземленном, мелкотравчатом смысле, ни в коей мере не претендуя – помилуй бог! – само имя его – Иван – казалось примечательным.

По двум причинам.

Причина первая – умозрительная, философского плана.

Ведь есть имена, посудите сами, которые сами за себя говорят, тут и человек не нужен, и так все ясно. Аристарх или, допустим, Леопольд. Или Эдуард, Эдик. С такими в разведку не пойдешь… Нет! Спросят: с Эдуардом Ардалионовичем в разведку, как? А никак! Вот с Климом, Глебом, даже с Семеном пойду, а с этим – миль пардон, увольте!

Или Авдотья. К примеру. Тоже ведь имя. Вот как представить, вообразить Авдотью с долгой линией бедра, точеной лодыжкой и осиной талией? Никак! Вот Евгению или Анжелику, Светлану – запросто, пара пустяков, даже зажмуриваться не надо, вот они тут, вышагивают волнующе, влажным глазом косят… А к Авдотье ничего, кроме монументально вздымающегося крупа, не приделывается.

Не поймите превратно, я вовсе не против прелестей такого рода (скорее даже за), я речь тут об именах веду. И соответственно об ассоциациях, с ними связанных.

А вот с именем «Иван» – совсем другая картина.

Оно как порожний стакан. Пустое. Как в стакан, можно благородного арманьяку (тридцатилетней выдержки в дубовых бочках из погребов провинции Коньяк) налить. А можно ханки сивушной набуровить не дай бог Наро-Фоминского разлива.

Вот вам – Иван Грозный, Иван Поддубный. А вот – Иван Дурак. А еще – Иван Тургенев, этот совсем другой Иван. А сколько еще этих безвестных Иванов-Ванек пропойц, балагуров, милиционеров, крохоборов, подхалимов, активистов? Миллионы! Вот и стерлось имя как старый пятак – измочалилось, полиняло в труху. В прах.

Теперь причина вторая, практическая.

Все дело в том, что мое имя вроде Иванового – порожнее тоже. Александр. Сашок, Санек, Шурик – как только не звали, вспоминать гадко! А ведь есть же Александр Македонский. Или Пушкин, тоже Александр. Так ведь нет – Шурик! Ну да я не об этом…

Ведь я не просто Александр, а еще и Иваныч! Каково? Он Иван Александрович, а я… вроде как в зеркало гляжусь. Или карта, положим, король бубей – сверху один в короне бороду распушил, снизу такой же ему улыбается.

Вам может показаться, что я ему завидую, да? Ивану этому. Да?

4

А то, что Иван Александрович что-то скрывает, стало ясно довольно скоро. И не только мне.

– Черт его знает, что за язык! Тарабарщина какая-то, – полковник Селезнев, утянув меня в бильярдную, дышал мне в лицо ядреным сигарным дымом, – я своим в Москве крутил – говорят, похоже на хинди, может, какой диалект. Индийский, может, пакистанский… А вот о чем речь…

И полковник пучил глаза и топорщил в стороны толстые пальцы.

То, что он ставил прослушки и жучки буквально на всех, секретом ни для кого не было: на то он, собственно, и «Цербер-Элит» (сам полковник произносит «элыт») – служба охраны и безопасности для частных лиц и корпораций.

– А кто звонит, откуда, выяснил?

– Какие-то хитрые кодировки… Сам черт ногу сломит, – полковник выдувал тучу мрачного кубинского дыма и мрачнел сам, – нутром чую: чеченский след!

И снова пучил глаза.

Все началось с этих странных звонков.

Каждый вечер примерно около девяти Ивану кто-то звонил.

Его мобильник тренькал – именно тренькал, скромненько так (в отличие от наших телефонов, взрывающихся распоясавшимися оркестрами), Иван говорил «да», слушал ответ. Потом произносил фразу на непонятном языке и выходил из комнаты.

Возвращался он минут через десять. Как ни в чем не бывало.

Ни тебе объяснений, ничего. Молчок.

Ведь обычный, нормальный, в смысле, человек как? Вернется – скажет: дядя Коля из Житомира звонил. Или тетя Мойра. Из Баку. Или Тель-Авива… Ведь так?

5

Иван рассказывает про Ирак. Как он переправлял оружие через границу.

– Коршуны Хусейна. Что-то вроде элитных частей СС. Отборные головорезы. Это тебе не исламские мученики. Стальной прагматизм в борьбе за власть. Никаких принципов – цель оправдывает средства!

Тот же спокойный баритон, словно диктора Кириллова слушаешь.

– Всю оккупацию сидели тихо. Когда стало ясно, что янки выдохлись, начали группироваться. Потребовалось оружие. Вышли на меня – я как раз на Кубе был, встречался с Раулем. Я его в свое время здорово выручил. С той блокадой. Хороший мужик, правильный.

Иван чуть кивнул.

Все почему-то тоже скупо закивали.

– Коршуны хотели только новейшее. И только лучшее. Американские «Гризли» с самонаведением, израильские «Книзарты», «Люмерсы». Короче, последнее слово техники.

Иван звякает льдинками, покручивая стакан.

– Встречаюсь с ними в Мюр-Кайджи. В соляных пещерах. Это на курдских землях. Груз доставлен? Доставлен. Звоню ассистенту: деньги переведены? Да, переведены! Пожали руки, можно обратно. Но не тут-то было…

Молчит.

Делает глоток.

– Вы когда-нибудь видели, что происходит с человеком при прямом попадании из «Люмерса»?

Молчание.

Лишь страстная Диана Степанова, плотоядно раздув ноздри:

– Что?

Иван поднимает глаза, смотрит долго, чуть щурясь, вроде прицениваясь. Или прицеливаясь. Отвечает:

– Чпок!

Произносит он это смачно, сочно откупоривая букву «п».

Диана от этого бутылочного звука почему-то краснеет.

И отворачивается.

Смутить Диану, нашу хромоножку-проказницу, непросто (ей ампутировали ступню после покушения на ее мужа. От самого господина Степанова лишь фарш остался пополам с баварским железом. Она только подходила к машине, когда сработал заряд; врачи говорили, жуткое везение!). В прошлом «мисс Челябинская область», со всеми вытекающими последствиями, Диана, потеряв супруга и часть ноги, унаследовала всю степановскую империю развлечений: три казино, дюжину кокетливо раскрашенных стекляшек с автоматами и пивом, два полулегальных борделя, неказисто прикидывающихся кабинетами физиотерапии и лечебного массажа. Что-то еще по мелочи. Словом, вдовушка хоть куда. Непоседа.

Даром, что без ноги.

Меня в этой его иракской истории смутил момент с соляными пещерами. Дело в том, что у курдов испокон века были проблемы с солью, вернее, проблема была в том, что соли не было. На их землях. Надо будет про этот Мюр-Кайджи дома в «Британнике» поглядеть, может, ошибаюсь. Всяко бывает…

6

То, что Диана бесповоротно втюрилась в Ивана Александровича, стало очевидно к концу января.

Она сидела в тихом изнеможении и жадно впитывала его рассказы. Когда он молчал, она провожала каждый его жест кротким умильным восхищением. Сладкая грусть пополам с райским блаженством.

Мы по-прежнему собирались каждый вечер в нашем деловом клубе, кроме тех редких дачных или охотничьих вылазок: зима выдалась морозной, даже по нашим, совсем не южным, понятиям. Минус тридцать, а то и ниже.

Полковник Селезнев вдруг странным и на удивление кардинальным образом изменил свое мнение об Иване.

Он по-прежнему записывал все телефонные разговоры, рылся в его электронной почте (наш «Гранд Отель», где жил Иван, был нашпигован полковничьими штучками), пытался навести какие-то справки через своих (как он говорил, хитро подмигивая всем лицом) «коллег в Центре».

Похоже, что именно кто-то из этих «коллег» и подкинул полковнику новую версию.

– Он из группы генерала Грязнова, Индо-Пакистанский сектор, – с мрачной драматичностью произнес полковник. – Как я сразу не догадался? – Он смачно плюнул в камин. – Группа «Зет». Неудивительно, что даже в конторе на него никакой информации нет. У них секретность – «ноль». Люди-призраки… – добавил он.

– Так что, он из ваших? – спросил я.

Полковник мрачно кивнул:

– Из наших…

И снова плюнул.

Позже случился разговор, который окончательно убедил полковника в правильности этой версии: «Наш, – щерясь крупными, как фасоль, зубами говорил он потом мне. – Нутром ведь чуял, что наш!»

За десертом зашел разговор о собаках.

Иван оказался не только поклонником, но и большим знатоком.

Увлеченно рассказывал о классификации, истории разных пород, забавных собачьих случаях.

Рассказал, как они с принцем бин Даудом охотились на степных лисиц. Иван подарил принцу пару русских борзых и учил его тонкостям нашей псовой охоты. Принц, сам страстный охотник, был в невероятном восторге: «Прослезился даже, потом снял с мизинца перстень с изумрудом в семь каратов (а такие крупные изумруды дороже алмазов), говорит: «Ты теперь как брат мне, Иван».

А еще для меня, например, оказалось полным откровением, что наша русская борзая была выведена от английской борзой, всегда был уверен, что наоборот, – ну вроде как с радио, Попов – Маркони…

И что в начале девятнадцатого века каждый уважающий себя помещик просто был обязан держать борзых (типа как у нас это было с «шестисотыми»), своры доходили до сотни и больше.

И что стандарт породы был установлен лишь в 1902 году, и ему соответствовали всего пятнадцать собак! Пятнадцать!

А индекс растянутости кобелей около 102 сантиметров, а сук – около 105. Суки, они чуть пластичней. Чем кобели…

Ну да бог с ними, с суками.

Просто, когда Иван рассказывал про борзую, полковник, будто вспомнив что-то вдруг, этаким простачком, перебил его:

– Да-да… А, кстати, вы случайно генерала Кутепова не знаете? Мне говорили, большой любитель… Борзых, в смысле, соба…

Иван железным взглядом обрезал его на полуслове:

– Не имею чести знать.

Произнес, отрубив каждое слово, и вколотил их с оттягом. Как гвозди.

Полковник стушевался, заморгал, мучительно улыбаясь красивыми фальшивыми зубами, зазвенел ложкой, выскабливая крем-брюле, потом вовсе уронил розетку и полез под стол.

Из-под стола подмигнул мне и показал большой палец.

7

– А вы знаете, господа, как африканцы племени мгулу разделывают тушу слона? Это крайне любопытно. И поучительно отчасти. Дело в том, что мгулу живут в каменном веке. Сегодня. И в каменном веке. Представляете?

Все уже вокруг Ивана.

Диана млеет рядом. Их отношения явно продвинулись. Она вовсю мнет его рукав, крадучись кладет ладонь на колено.

Полковник, поймав меня взглядом, скосил глаза. Сделал лицо. Позже, утащив за пуговицу в угол, прошептал мне в ухо:

– Наша-то хромоножка его…

И сделал неприличный жест руками:

– У меня и пленочка есть…

Я пожал плечами.

– Эх, – с обидной безнадежностью махнул он, – интеллигент… Это ж какая зацепочка!

Я понимающе закивал: «А-а-а!» И невпопад процитировал, чуть переврав:

Селезнев перебил меня:

– Сечешь ведь! Когда захочешь… – И добавил: – Высоцкий, да? Люблю!

8

Очевидно, полковник решил использовать свою тайную паутину информации, компромата, шантажа и бог весть чего еще, дабы через Диану прояснить хоть что-то относительно нашего гостя.

Методы полковника Селезнева работают безотказно. Профессионал, что и говорить.

Уже через пару дней Диана рассказала ему все, что знала. Увы, ничего нового: что «да» – звонки и разговоры на чудном языке почти каждый день, пару раз звонили даже заполночь, и что «нет» – Иван на эту тему не говорит. Да, пыталась. Несколько раз приставала, расспрашивала. Отмалчивается.

«А однажды взял меня за подбородок, в глаза посмотрел – от этого взгляда вот такие вот мурашки по спине – жуть! – и сказал: «Двухходовка! Или грудь в крестах, или голова в кустах! Миллионы! Миллиарды!»

Полковник взлохматил пегие остатки волос, простонал:

– Я так и знал! Миллиарды! Вот ведь сволочь какая! Как бы в долю войти… А, Диан?

9

Вдруг Иван исчез.

Не появился один вечер. Другой.

Полковник злобно косился на красноносую нашу хромоножку, та шмыгала и терла глаза комком платка – явно она все испортила, дура!

Все наши слонялись из угла в угол, скучно напиваясь и цепляя ногами за ковры, на бильярде и в карты играть не хотелось, даже ужин с лобстерами из штата Мэн, которых так ждали всю неделю, прошел вяло.

Надо было признать, что Иван стал не просто любимцем нашей компании, он стал ее стержнем.

Иван появился на третий день. Бодрый, яблоки щек с мороза. Улыбнулся, как всегда, с прищуром.

Ну вот и слава богу – облегчение-то какое, выдохнули все.

А потом все закрутилось-завертелось, карусель, да и только. Мне как раз привезли щенка, белого с черными ушами, мордатый – ух! – из Португалии, города Лиссабона. Февраль уже был, точно, чуть потеплело сперва, а после метель на неделю зарядила, холод, да еще с ветром – вот тебе наша зима русская, будь здоров, не кашляй!

Наши только и шушукались про Иванову «двухходовку»: Диана по секрету, взяв страшную клятву, рассказала каждому, по очереди. Строили всякие нелепейшие предположения, изнывали от зависти и любопытства.

Тут-то все и разрешилось.

Диана появилась в клубе рано. Потребовала шампанского. Принесли. Она кричит: «Всем!»

Возбужденная, размахивает руками, пальцы топырит. На пальце – кольцо. Чистейшей воды, карата три. Изумруд.

– Иван, – сама задыхается, шея краснотой пошла, пятнами от волнения, – Иван мне предложение сделал! Свадьба на Пасху. Воды-то дайте, Христа ради! – И полковнику тихо: – Мы в доле! Ты себе не представляешь, Вова! Миллиарды!

Вот тебе раз!

Тут как раз и жених пожаловал – Иван пришел чуть позже, перед самым ужином.

Сдержанно, как обычно, со всеми раскланялся – кивок да полуулыбка. Как английские лорды в кино. Даже и не понять, то ли улыбнулся он тебе, то ли так, почудилось. Ну, да к этому все давно привыкли.

Ужин прошел как обычно, а вот после ужина, когда все перебрались в курительную, вот тут-то Иван и раскрыл свои карты.

– Палладий девятнадцать.

Иван сказал это и откинулся в кресле, неловко прикусив большую «Монте-Кристо» и щурясь от сигарного дыма: он обычно толстые не курил. Щурился и разглядывал нас, одного за другим.

А мы молчали.

Ждали про «двухходовку».

Мягким железом цыкали напольные часы, нервной искрой постреливал камин, на кухне Арина глухо, как в подушку, ругалась на кого-то матом.

– Палладиевая мельница?

Иван снова оглядел всех по очереди. Брезгливая жалость. Последний раз на меня так смотрели на семинаре по политэкономии.

За его спиной упирался в потолок царь Петр, портрет маслом. Работы знаменитого Шмазунова – это наш меценат Трящев заказывал, у него еще прибаутка на этот счет: «На искусство и… – денег не жалей!» Так и действует, юрист, не жалеет.

Царь дико пучил глаза на ветчинном лице. «Я глаза всегда на десерт оставляю», – гордо выпячивался Шмазунов в своей мастерской. Я тогда еще чуть не ляпнул: «Может, поэтому они вдвое больше, чем надо, получаются». Усы котовьими хвостами стреляли в верхние углы рамы, а сама рама лоснилась золотыми бубонами плодово-ягодных наворотов и кренделей. Цыганщина, разнузданная цыганщина!

Мне почему-то вдруг сделалось стыдно, неловко. Словно я просидел весь вечер с расстегнутой ширинкой, а заметил, лишь уходя, в гардеробе. Я вдруг взглянул на все вокруг глазами Ивана.

Какая дилетанщина! Стыд!

Больше всего это походило на дрянной драмкружковый спектакль – дешевая бутафория. Гнусность! Все эти зеркала, фальшивые пальмы, мореного дуба паркет, золотая лепнина по потолку, слоновьи кресла из Англии – какой китч, господи! А лица! Какие персонажи!

Эти откляченные мизинцы мясистых рук!

Ненароком выскользнувшие из-под манжет швейцарские хронометры.

Золотые зажигалки, никак не желающие сидеть в темноте кармана.

Пошлятина!

И эта хваткая невеста, на своем шведском протезе ухитрившаяся проскакать – прыг-скок – по всем кроватям здесь присутствующих, и подлец-полковник со своим белоснежным оскалом, и недоучки братья Гольдберги – наши бензиновые герцоги, и красномордый хам и мерзавец мэр, и слюнявый меценат Трящев со своей вульгарной дурой женой, и судья – изнывающий педофил и страстный рыболов-охотник, грубый Рафик Муюмов с огрызенными до мяса ногтями – сеть супермаркетов «Наяда».

Да и я сам.

Я!

Сливки общества, одним словом. Честь, ум и совесть, короче говоря.

10

Стряхнул наваждение, залпом допил коньяк. Повернулся к нему:

– Иван Александрыч, не томите… Какие мельницы, какой палладий?

– Палладий девятнадцать, – Иван строго глянул на меня, – девятнадцать… – И продолжил: – Это топливо будущего. До недавнего времени было всего лишь одно месторождение – в Кашмире.

– В Кашире? – Это Ольга Трящева.

– В Кашмире, Индия. Штат на границе с Пакистаном. Особого интереса палладий девятнадцать не представлял. Так, ученые экспериментировали. В основном в термоядерном синтезе, чистая теория, никакого практического применения. Пока…

Иван критически оценил сигару, которая явно мешала ему, тлея в руке, прицелился и ловко метнул ее в камин.

Диана зааплодировала, тут же стухнув под строгим жениховым взглядом.

– Пока… – наконец освободившаяся рука подняла указательный палец, – пока профессор Маннерстрем не изобрел свою мельницу, Палладиеву мельницу.

Иван снова обвел всех взглядом.

– Палладиева мельница – это фактически «перпетуум мобиле»…

– Вечный двигатель, – невольно влез я.

– Да, вечный двигатель! – гордо провозгласил Иван. Будто он и есть тот самый Маннерстрем.

– Палладий девятнадцать заменит все формы энергии в самом ближайшем будущем…

– И бензин? – озабоченно спросил младший Гольдберг, Сема.

– И бензин, и солярка, и уголь, и газ – все это скоро станет не более актуально, чем паровой котел. Для Палладиевой мельницы достаточно незначительное количество вещества. Происходит банальная ядерная реакция – деление ядра на две части, с одновременным выделением двух-трех нейтронов. Те, в свою очередь, вызывают деление следующих ядер. Такое деление происходит при попадании нейтрона в ядро атома палладия девятнадцать. Ну это элементарно, да?

Все зачарованно глядят на Ивана. Рафик сладострастно обкусывает пальцы. Диана в почти что религиозном экстазе, как монашки, которым являлись ангелы.

– Гениальность изобретения Маннерстрема в том, что в его устройстве, в этой самой мельнице, палладий девятнадцать регенерирует сам себя. Как бы самовоспроизводит. И реакция протекает непрерывно и сколь угодно долго. Палладий девятнадцать, как и уран, состоит из трех изотопов, но, в отличие от урана, его конструкционные материалы и замедлитель не поглощают нейтроны столь интенсивно. По крайней мере, так утверждает Маннерстрем, исследования которого мы финансируем. И контролируем.

– Кто это «мы»? – Полковник, подозрительно.

– Все в свое время, Селезнев! Не егозите! – Иван даже не взглянул на него.

– Второе месторождение палладия девятнадцать обнаружилось в районе Бахрейна. Пожиже кашмирского, но тоже ничего.

Он сделал паузу.

– Это была, так сказать, преамбула. И у вас еще есть возможность выйти из игры. А вот все, что я скажу после… – он сурово сжал рот, – может стоить каждому из вас головы. Или сделать вас богатыми. Немыслимо богатыми.

Часы зашипели, словно вдохнув, и пробили одиннадцать.

Иван дождался, пока медный отзвук не умер, сказал:

– Итак?

Никто не встал.

Из игры выходить никто не хотел.

11

– Это двухходовая операция. Фаза номер один: ликвидация кашмирского рудника. Моя группа уже на исходной позиции; я сам все проверил неделю назад – ребята что надо, не подведут. Используем термоядерный заряд, так называемую грязную бомбу. Цель – долгосрочное радиационное заражение месторождения. И, как следствие, невозможность дальнейшей разработки и добычи палладия девятнадцать.

Фаза номер два: скупка акций бахрейнского рудника. Это недешево. И непросто. Земли принадлежат эмиру. Он не в курсе. Мы работаем с принцем бин Даудом. Получить контрольный пакет он нам не даст, надо постараться выжать из него максимум. Главный козырь – мы контролируем Маннерстрема. Как только мы переводим деньги и получаем нашу долю акций месторождения, я выпускаю профессора к журналистам, пресс-конференция. Демонстрация Палладиевой мельницы.

Иван замолчал.

12

– А о каком доходе, ну, в процентном смысле, мы говорим?.. Ну так, общий порядок цифр хотя бы… – осторожно поинтересовался старший Гольдберг, Роман.

– Я боюсь, дорогой Роман Абрамович, вы таких цифирей и не видывали. Вы ведь астрономией не увлекаетесь, нет?

Роман покрутил мясистой головой.

– К примеру, остров Манхэттен, там, где сейчас город Нью-Йорк, был приобретен у индейцев племени канарси за несколько стеклянных ожерелий и связку бус. Общей ценой в семь долларов. Каков процент дохода в данном случае, а?

Расходились все заполночь, торжественно-серьезные. Как после церковного отпевания.

Я догнал Ивана в вестибюле:

– Иван Александрыч, позвольте вас украсть на часок у вашей милой невесты?

Иван чуть удивился, клюнул носом Дианину щеку, сказал «да, конечно, разумеется».

– Дианочка, машину не присылай, мой Толик его отвезет. Клянусь, не дольше часа! – сказал я приторным тоном, от которого меня самого затошнило.

Приобнял Ивана за плечо, продекламировал:

– Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит…

И мы вышли в колючую от мороза и звонкую от тишины ночь.

На самом деле, наша прогулка (беседовать дома, в офисе или джипе я не хотел из-за нашего любопытного полковника) заняла не более получаса.

Иван оказался не только сообразительным (в чем я не сомневался ни секунды), но и на редкость широким, я бы даже сказал, щедрым человеком.

Когда я его усаживал в машину, он пожал мне руку, засмеялся и сказал:

– Мне это видится как начало хорошей дружбы. А, Александр Иваныч?

Похоже, это из какого-то фильма, не могу вспомнить…

13

«Солнце на экваторе садится быстро, словно тает, плавится, стекает в океан расплавленным маслом…»

Иван перегнулся через мое плечо, глянул на экран компьютера, накапав на клавиатуру:

– Не, не годится. Ну что это за стиль? Ты что, Набоков? Проще надо, без декадентщины.

Фыркая, как бодрая лошадь, начал тереть себя полотенцем. Сильно стуча пяткой по доскам палубы, запрыгал на одной ноге, выбивая из уха воду.

Ухнув, повалился в шезлонг рядом:

– Ты чего не купаешься? Вода на закате – м-м-м! Сказка! Нырнул бы, до острова и обратно прошелся бы кролем, ну? И описал бы тут же. Ощущения и впечатления, а? Как старина Хэм. Старик и море.

– Я акул боюсь, – отмахнулся я, – у них как раз ужин начинается.

– Какие на Карибах акулы?

За три недели Иван умудрился сгореть, облезть и загореть до неприличной для русского человека копчености.

«Закат на экваторе – это пиршество! Каннибальская оргия, где багряный кадмий пожирает красно- оранжевую охру, а лимонный стронций…» – нет-нет, это какая-то дичь уже…

Я удалил и этот абзац. Может, действительно выкупаться?

Иван снова:

– Слушай, Достоевский, ты б лучше написал, как ты меня шантажировал. Там, ночью. Алчность свою бы описал высоким штилем, нахрапистость. А? Вот это был бы рассказ!

Я плюнул, захлопнул компьютер – все равно ведь не отстанет! – и сказал:

– Иван! Я же не виноват, что ты отъявленный формалист и пижон, и в погоне за внешними эффектами забываешь о сути. Тщательней надо! Во-первых, на острове Санта-Ино не разводят свиней: все аборигены – мусульмане. Потом – соляные пещеры. А в-третьих, как уже имел честь сообщить, я окончил физфак, и твой палладий девятнадцать – просто бред сивой кобылы. Палладиева мельница! Кащенко!

Иван фыркнул:

– Ишь ты! Бред! А остальным очень даже понравилось… Как они миллионы переводили – ух! – красота! Как вспомню – дух захватывает… Полковник все кричал: всем поровну, коммунист хренов, обоих Гольдбергов как одного пайщика считать. Помнишь?

Конечно, я помнил, как такое забыть.

А вот как бы это все теперь описать, высокохудожественно, в смысле – бьюсь уже неделю – все какая- то размазня фруктовая лезет. Перечитывать стыдно, честное слово. Пожалуй, прав Иван, лучше искупаться.