Андрей Рудалёв пишет ярко, строго, серьезно. Не со всеми оценками и выводами я согласен, но нельзя не признать, что у него есть своя позиция, свое понимание литературы, свои требования к писателям. Диапазон Рудалёва-критика необычайно широк, но в центре его внимания произведения писателей, пришедших в литературу в самом начале XXI века. Рудалёв из тех немногих, кто пытается определить мировоззрение своего поколения, сформулировать его цели и миссию через анализ литературных произведений.
Оглавление
Андрей Рудалёв. Письмена нового века
Обретение нового
Новый писатель
Новая литература
Литературные тени. Современность на фоне классики
В поисках нового позитива
Прелюдия. Переоценка ценностей
Инстинкт веры
Литература отражения
Ростки нового
Дело литературы
Письмена нового века
I. Новый реализм с перебитой гортанью
II. Обратная дверь
III. Разве что-то изменилось?
Коктейль стереотипов, или О провинции без предрассудков
Книжный голод
Писательская аутичность и самозамкнутость литературы в провинции
Графоманский террор, преобладание самодеятельной, любительской литературы
Резвые жеребцы и «провинциальное болото»?
Обыкновенная война. Проза о чеченской кампании
Иное измерение человеческой жизни
Погружение в инобытие
Иди и смотри
Пресловутая правда жизни
Усталость от звуков. Встреча писателя с читателем, или То, что бросается в глаза
Пустынножители
Василина Орлова. Пустыня внутренняя
Захар Прилепин. Человек – это огромная, шумящая пустота
Время великих, но пустых знаков. Роман Сенчин и другие
«Новый реализм»: попытка апологии
Начало заката?
Литературный выкидыш
«Новый реализм» обретает смысл?
Ощущение поколения
Код Улицкой
Архимедов рычаг. Александр Солженицын
Анна Ахматова: явление чуда
Настало время говорить о национализации культуры
Новая народность на пути к «социальному» искусству
Литература в футляре айфона
«Хождение в народ» и ностальгия об «англо-саксонской санитарной миссии»
Необходимость «социального» искусства
Мы – не рабы, рабы – не мы! Почему СССР был самой читающей страной?
Были ли книги в СССР. или вопрос в другом?
Поэт-маяк нового времени
Убить Шарикова!
Тихие праведники. без идеологических риз
Третье поколение мужчин
Возвращение мужчины
Фиолетово
«Ватный богатырь»
Троя и ее обитатели
Нереализованность
Вместо послесловия. «Главное – не впадать в нигилизм»
Отрывок из книги
В журнале «Дружба народов»1 опубликована подборка рассказов прозаика из Краснодара Александра Карасева, серьезный литературный дебют которого состоялся также совсем недавно: в последнем за 2003 г. «Октябре» его рассказ «Наташа». В подборку журнала «Дружба народов» вошли военные рассказы Карасева – Александр служил по контракту в Чечне, а рассказ «Наташа» – история о любви в ситуации мирного времени.
Александр Карасев только вступает в литературу, но делает он это с необыкновенным азартом и желанием в ней что-то сделать. Для краснодарского прозаика его рассказ – это прежде всего разговор с самим собой, отсюда и ставка на предельную честность, откровенность письма, на искреннее, свое слово. Читая Карасева, к месту или нет, вспоминаешь Гаршина и Куприна, с которыми у автора ощущается преемственность, возникает масса ассоциаций, перекличек с отечественной традицией малых прозаических жанров. Личный опыт автора, а он, без сомнения, богатый, находит консенсус с традицией, не конфликтует с ней. Именно через это общение и происходит становление литературного дарования, когда писатель перерастает свой лично-субъективный взгляд, чтобы потом найти себя.
.....
Зачастую создается впечатление, что прозаик сознательно себя в чем-то ограничивает. Его тактика предельной откровенности в тексте работает до поры до времени. Чуть только на горизонте появляется некая грань – писатель замолкает. Он будто страшится проговориться, вынести напоказ другим действительно сокровенное и важное для себя. Об этом свидетельствует язык его рассказов: предельно сдержанный, местами даже невыразительный, сжатая, по-армейски выверенная фраза. Сам язык будто намекает на то, что автор постоянно себя в чем-то ущемляет, от чего-то удерживает. Его язык предельно рассудочен, он на корню пресекает любые возможные кривотолки, варианты истолкований, потому как Карасев пишет рассудком. Но когда вслед за рассудком в рассказы Александра Карасева придет чувство, искреннее и сильное переживание, тогда и текст его существенно преобразится в лучшую сторону.
Проза Александра Карасева лаконична, это будто история в рамочке. Самодостаточной и в то же время случайной: именно такая всплыла из памяти, а могла другая, третья, четвертая, что, впрочем, положения дел совершенно не меняет. Те же мини-истории «Запаха сигарет» могли бы более органично входить в текст, быть более уместными. Ощущение, будто глубокомысленностью выстраиваемых аллегорий автор пытается скрыть тот факт, что ему просто нечего сказать, или пока нечего, а пока остается лишь констатировать факт. Некоторые эпизоды-видения, из которых строится рассказ, доходят до уровня простого анекдота, что, однако, так и должно быть, ведь само название рассказа к этому обязывает. Запах сигарет, а может, запах, вкус окурков, очень едкий, ядовитый, запоминающийся тошнотворностью надолго. Пошлость, декларируемая за принцип жизни, ведь на уровне органов чувств она идеально адаптирована для нашего восприятия, – запах сигарет – вторгается в нашу память и остается в ней надолго, отложением солей мучает организм. Именно эту пошлость, пошлость механистичной жизни без любви, веры, чувства, как нельзя лучше ухватил Александр Карасев. Вся структура его рассказов будто адаптирована к этой самой пошлости и вскрывает ее не посредством многословных рассуждений и глубокомысленных сентенций, а путем отражения ее на языковом, сюжетном уровне, да и всей поэтики рассказов целиком.
