Читать книгу У самого Черного моря - Андрей Щупов - Страница 3

– Ты зачем нырял-то? – Петр Романович кивком подозвал официанта, ногтем отчертил невидимые мне строки. Часто кивая, служитель ресторана заторопился на кухню.

– Так… Потянуло освежиться.

Петр Романович покачал головой. Должно быть, он еще помнил мой детский смех, когда, торопливо развернув яхту, они бросили мне спасательный круг. Черт его знает, что они обо мне подумали. Один из матросиков даже стал стягивать с себя тельняшку, но я крикнул им, что топиться не собираюсь, и, подняв круг двумя руками над собой, медленно поплыл к берегу. Выражение очумелого лица Петра Романовича меня тогда крепко позабавило. Эмоциональных порывов тайный властитель Бусуманска, очевидно, не понимал, а значит, бесполезно было объяснять ему, что это такое.

– Ну что ж, будем надеяться, купание пошло тебе на пользу. Кстати, ты пробовал лангустов?

– Конечно. У нас на Таватуе этих раков мешками когда-то собирали.

– Таватуй? Это где такое? На Дальнем Востоке?

– Ну, не таком уж и дальнем. Столицу Урала знаете?

– Екатеринбург, что ли?

– Какой, к черту Екатеринбург! Я о Свердловске говорю.

– Ах, да! Вы же все оттуда. С гор. Так сказать, наследники цареубийц.

Я фыркнул.

– Не знаю, кто там наследник или нет, я лично играю на гитаре и чиню стрелочные переводы. Нагана сроду в руках не держал.

– А хотелось бы?

– Разве что из любопытства, хотя… – я проследил, как в зал вплывает процессия молодых людей с подносами. На первых двух красовались розовые лангусты в обрамлении столь же розовых помидоров. Далее шли салаты и изящной формы бутыли с вином.

– Что «хотя»?

– Да нет в них ничего интересного. В наганах этих. Обыкновенные пукалки, каких много.

– Гмм… А ты вообще когда-нибудь охотился? На уток, скажем, или косуль?

Я посмотрел Петру Романовичу в глаза.

– Вот уж чем никогда не займусь, так это охотой.

– Почему?

– Потому что мне и рыбу-то жаль. Кровь идет, а она бьется, бедная, на крючке или кукане… Вы сами-то когда-нибудь видели, что такое живой горбыль и горбыль мертвый? Или та же зеленуха, к примеру? Две абсолютно разные вещи! Живое – и труп. А ведь это только рыба, существо из другого мира, без голоса и разума. Ну, а стрелять по своему же собрату – да еще млекопитающемуся – бррр!.. Нет, я не убийца!

– Да ты, я вижу, чистоплюй, братец! – он поморщился.

– Почему же, – я покачал головой. – Прикажет желудок, тоже кого-нибудь завалю. Без особого удовольствия, но завалю. Только ведь охотятся-то не голодные, – вот в чем фокус. И всю эту лапшу – про то, что надо поддерживать должное поголовье, отстреливать больных, пусть вешают на уши кому другому. Девяносто девять процентов гуманоидов охотятся только для того, чтобы видеть кровь, давить курки и слышать рев раненного зверя.

– А тебе это, значит, неприятно?

– Значит, неприятно.

Петр Романович кивнул подошедшим официантам, сходу придвинул к себе бутыль.

– Занятный ты парень, Кирилл! Увечишь людей на ринге, поешь сентиментальные песни и не любишь охоту. Как это все сочетается?

– Да просто. Ринг – не охота, там все добровольцы. Ты бьешь – и тебя бьют. Жертв нет, потому что хищник выходит против хищника. Ну, а песни разве что глухие не поют… – я за ус приподнял тяжеленного лангуста. – Как же его есть-то? Неужто щипцами колоть?

– А как ты своих таватуйских раков ел?

– Руками и зубами, как же еще!

– Ммм… Тут зубами, пожалуй, не получится.

– Вижу, – я положил лангуста на место. – Лучше уж я салатик поклюю с вашего разрешения.

– Бокал вина?

– Это пожалуйста.

Мы выпили по бокалу. Без тостов, без чоканья. Впрочем, вино того стоило. После первого же глотка я ощутил вкус настоящего винограда. Наверное, впервые в жизни. Ни после «Шампанского», ни после иных «виноградных» вин ничего похожего не наблюдалось. То ли виноград был какой-то иной, то ли само вино изготавливали как-то иначе. С любопытством я покосился на бутыль, однако на этикетке было писано не по нашему. Вараксин – тот, верно, сумел бы расшифровать эту латынь, а я лишь непонимающе пошевелил губами и заткнулся. Впрочем, Петр Романович не дал мне времени на неспешное смакование. Не канителясь, он вновь наполнил бокалы.

– Вот что, Кирилл! Сейчас сюда подъедут мои друзья, при них я, понятно, не буду говорить о наших с тобой делах, поэтому слушай… – Он мелкими глотками выцедил розоватую жидкость, на секунду зажмурился. Я обратил внимание на часы, что поблескивали на руке хозяина Бусуманска. Черт его знает, что это была за марка, но часики были под стать хозяину. По золотому ободку против цифр я разглядел двенадцать изумрудного цвета камушков. Стремная штучка, если вдуматься! Мужикам – и вешать на себя золотые бирюльки! Перстни, печатки, цепули… Этак скоро и до колечек в носу доберемся.

– Так вот… Про Алису я тебе рассказал почти все, но я не упомянул одной вещи. Видишь ли, мне бы очень хотелось, чтобы она училась. Не здесь, разумеется, – в Европе. Пусть продолжает музыкальное образование или поступает в Сорбонну, в Оксфорд – куда угодно. В любом случае ей нужно уехать отсюда – и побыстрее.

– Зачем?

– Зачем? – глаза его наполнились неприятным холодком, – Затем, Кирилл, что специфика моей деятельности подразумевает ряд неприятных моментов.

– Обычная плата за роскошь.

– Заткнись! – он это не выпалил и не крикнул, – проговорил с внушительной медлительностью, с некоторой даже задушевностью.

– Как бы то ни было, но есть люди, которые с удовольствием вогнали бы меня в гроб. Сделать это крайне не просто, и потому под меня копают, денно и нощно изыскивая уязвимые места, подкупая людей, подбираясь все ближе к горлу.

– Вашей дочери что-нибудь угрожает?

Он сумрачно кивнул.

– Она – моя ахиллесова пята. Я ведь москвич и здесь практически не живу. Есть кое-какой бизнес в Крыму, однако не более того. Так вот, пару месяцев назад кое-что приключилось. В масштабах страны – пустячок, для меня же – событие крайне неприятное. Подробности тебе не нужны. Скажу только, что кое-кто из столичных бонз провернул лихую операцию. Кинули не одного меня, – многих, но я – не многие и подобных фокусов никогда и никому не спускал. Ни одной живой душе… – Петр Романович замолчал, и я обратил внимание на то, как побелели его сжимающие бокал пальцы. – Ублюдки галстучные! Думали, все им позволено, неприкосновенностью депутатской бравировали! Теперь двое отдыхают в Сочи.

– В Сочи? – я сразу и не понял. – То есть совсем рядом?

Он слепо взглянул на меня, негромко рассмеялся.

– Сочи – это не рядом, Кирилл. Это очень и очень далеко. Думаю, не на небесах, сенаторам там места нет, так что где-нибудь пониже и поглубже. Понятно, что кое-кто в Кремле всполошился. Короче!.. – Он встряхнулся. – Все это мишура и нюансы, а главное – то, что Алису уже пытались однажды похитить. Им это почти удалось, и кое-чему моя девонька успела стать свидетелем. Дело уладили, положив еще с полдюжины придурков, но пришлось срочно менять дислокацию. Так сказать, временно ретироваться. Политика – дело переменчивое. Сегодня ты на коне, а завтра, глядишь, тебя затопчет собственный скакун.

– Поэтому вы и хотите, чтобы она уехала?

– Поэтому и хочу!

– Так может, проще спрятать Алису где-нибудь в России? Отвезти в тьму-таракань, в деревушку какую-нибудь – и все дела! – я вытер руки о салфетку. – Что за мода такая пошла – прятаться за рубежом? Там и найти, думаю, много проще. Иностранцы – все на виду. А в нашей глухомани – сто лет ищи-свищи, никого не найдешь. У нас же десятки тысяч деревень! И не надо никаких Испаний с Венгриями! Солнце, воздух и вода – чем не курорт?

– Вот тут ты ошибаешься. Это добрый дяденька Познер уверяет всех, что законы за кордоном железные, а полиция неподкупная. Каждый видит то, что хочет видеть, а уж мне-то лучше других известно, что криминалитет на свободном западе царствует и процветает. Купить можно все, что угодно, а затаиться – и того проще. Паспортный режим, Кирюша, – не такая уж глупая вещь. Особенно в государствах со смутным режимом. Так что с их гуттаперчивой демократией, да с нашими деньгами – обстряпать любую темную сделку вовсе несложно. А уж спрятать человека – проще пареной репы. Это во-первых, а во-вторых… Возможно, я не возражал бы против деревни, в твоих словах есть резон, но неизвестно, сколько все это протянется. Может, год, а может, и все пять, – Петр Романович покачал головой. – Я не хочу, чтобы целых пять лет Алиса проскучала в какой-нибудь глухомани. Не тот возраст и не то воспитание. Тем более, что она знает кое-какие языки… В общем ей нужно учиться. Там это устроить не просто, но все-таки вполне реально. В твоей же деревне при всей ее безопасности отсутствует главное – а именно возможность образовываться и постигать жизнь.

– Вы считаете, что постигать жизнь в деревне невозможно?

– Да, я так считаю! Лет в шестьдесят-семьдесят, если, конечно, доживу, вероятно, я и сам куплю какое-нибудь уютное село, отстрою фермочку, заведу лошадок. Но что хорошо под старость, не всегда годится в молодости. Ты меня понимаешь?

– Более или менее. Я другого не понимаю, зачем вы все это мне рассказываете?

И снова в лице Петра Романовича произошла странная метаморфоза. Губы его нервно задергались. Ответил он не сразу.

– Видишь ли… У нее нет друга. Она не сумеет прожить одна. После того, что стряслось в Москве… Ее ведь тогда чуть-чуть не убили. Кому она может теперь верить?

– У вас нет верных помощников?

– Ты хочешь, чтобы я послал с ней своих бритых ублюдков? – он жестко улыбнулся. – Нет уж! Я знаю, как она к ним относится. В чем-то, пожалуй, и разделяю ее мнение.

– Даже так?

– Давай без этих ужимок, Кирилл. У нас с тобой серьезный разговор.

– Тем более хочется понять ваше ко мне отношение. Слишком уж крутые перепады.

Петр Романович подпер подбородок рукой.

– А перепадов и не было. С самого начала ты оказался крепким орешком, просто я не знал, кто ты есть.

– То есть?

– Видишь ли, ты вполне мог оказаться и человечком от НИХ.

– Вы шутите?

– Ни в малейшей степени. Эту территорию мы, по счастью, пока контролируем, но всех отдыхающих не проверить, верно?

– Значит?.. – меня пробрало дрожью. Искристый фейерверк догадок опалил сознание. Все сразу встало на свои места – погони, возвращения, угрозы, недомолвки. – Вот же черт! Выходит не было никакого рэкета?

Петр Романович одарил меня тяжелым взглядом.

– Алиса любит музыку, об этом знали многие – в том числе и ОНИ. И вот в один прекрасный день в Бусуманске, где она скучает, появляется три смазливых гитариста. Причем играть они начинают прямо напротив ее окон…

– Да мы и понятия не имели, что играем под чьими-то окнами!

– Вероятно. Однако первый ваш концерт состоялся именно в таком месте. Мой дом ей не нравился. Она хотела постоянно видеть море. В одном из домиков на набережной я снял для нее квартирку.

– Фантастика!..

– Разумеется, вас тотчас взяли на заметку. Кстати сказать, если бы мои противники додумались до чего-нибудь подобного, это было бы и впрямь неплохим ходом.

– Понимаю. Нас приняли за диверсантов-донжуанов и при первом же удобном случае постарались выставить вон.

– Все правильно. Будь у нас стопроцентная уверенность, что вы не те, за кого себя выдаете, вам бы и шагу ступить не позволили. К счастью, подобной уверенности у нас не было, и Мула попросту взял вас в разработку. Сначала вас, а после и ваших подружек.

– То есть?

Петр Романович жестко улыбнулся.

– А ты всерьез полагал, что дамочки отправились за вами исключительно по любви?

Сказал, как ударил. Я вспомнил беседу с Адольфом, наше ожидание в кафе, вспомнил собственное удивление, когда вместе с Элизой в зал вошла и Татьяна. Если мой собеседник ничего не выдумывал, ЭТО могло случиться именно тогда – в тот час их недолгого отсутствия. А что? Притиснули подружек к стенке и, деликатно поиграв ножиком перед глазами, коротко и деловито перевербовали.

– Вот пакость! – в горле у меня запершило. – Но каким образом? Как?!

– Неважно. Важно то, что их информация вкупе со сведениями, полученными позднее, подтвердила вашу полную непричастность к закулисным играм.

– И тогда…

– И тогда вы стали нам не нужны.

– Но тот ангар. Какого черта?!

– Тише, Кирилл, тише. До ангара, неплохо бы тебе напомнить, имело место событие, случившееся в моем доме. – Петр Романович продолжал жутковато улыбаться. – Еще ни один человек не обидел меня безнаказанно. Ни один, Кирюш. Таких же, что пускали в ход кулаки, не было вовсе. Если бы не Алиса, если бы не те твои слова…

Не спрашивая разрешения, я протянул руку к бутылке, наполнил бокал до краев.

– Блин! Прямо тайны Мадридского двора!

– Теперь уже не тайны, – Петр Романович кивнул на свой бокал, я налил и ему.

– Теперь уже не тайны, – повторил он. – Я намеренно раскрыл карты. Теперь ты знаешь все или почти все. Вывод простой: ты в состоянии мне помочь – и ты мне поможешь.

– Вы снова предлагаете сделку?

Он медленно покачал головой.

– Я достаточно тебя изучил, чтобы не делать этого. Я ничего тебе не предлагаю, хотя, если ты попросишь за свои услуги…

– Не попрошу!

– Вот-вот! Ты, Кирюш, даже не белая ворона, ты – динозавр. Рептилия, каких уже повсюду повывели. И потому я сам хочу просить у тебя помощи. Есть такое подозрение, что ты не сможешь мне отказать.

– Вам или ей?

Он улыбнулся.

– Видишь, ты все прекрасно понял. Выбора у тебя нет. И не только потому, что вы у меня в руках.

– Подловато, если вдуматься.

– Что поделаешь! Я тоже, к сожалению, лишен выбора. Сейчас у Алисы что-то вроде периода реабилитации. Ей нужно отойти от московских приключений, нужно примириться с мыслью, что рано или поздно придется уезжать. Для этого ей нужна компания. Вот, собственно, и все. От тебя требуется одно: помнить, что я ее отец.

– Об этом как раз не забудешь.

Он криво ухмыльнулся. Глазами скользнув поверх моей головы, без особого удовольствия констатировал:

– А вот и мои друзья-приятели! Будь добр, не болтай лишнего.

– Может, мне вообще уйти?

– Зачем же, посиди чуток, расслабься. Вижу, вино тебе понравилось, вот и вкушай, наслаждайся. Уверен, ничего подобного ты в жизни не пил.

Тут он был прав. На все сто. А потому, не особенно смущаясь, я вновь наполнил бокал и потянулся за порцией салата.

***

Впрочем, долгого расслабления не получилось. В несколько минут нас окружила багроволицая, улыбчивая компания. От литого и узорчатого золота в ушах, на пальцах и груди зарябило в глазах. Самые фасонистые из дядь оказались рядом с Петром Романовичем, дамы расселись между мужчинами. Пошло обычное смешливое пустословие. Здоровье, погода, политика. Куда ни глянь – одни улыбки. Прямо какое-то торжище Чеширских котов…

Я чертил черенком вилки по скатерти и искоса наблюдал за соседями. С появлением гостей Петра Романовича – в ресторане мало-помалу стали происходить изменения. Троих или четверых подвыпивших попросили с соседних столиков переместиться. На пустующую эстраду, вытирая губы и лица салфетками, спешно полезли музыканты в атласных пиджаках. Разобрав по рукам трубы, контрабасы и скрипки, они стали наигрывать что-то древнекабацкое, с нэповскими интонациями. Некая помесь «цыпленка», который «жареный и тоже хочет жить» с офицерскими ностальгическими перепевами. Через белую гвардию и кабаки мы возвращались к забытой России. Я слушал их и морщился. Одно дело глядеть на акробата Газманова и совсем другое – на этих фальшивящих трубадуров. Подсевшие к нам люди были уже навеселе и все что-то вразнобой пытались рассказывать Петру Романовичу. Поскольку я был с ним, толика внимания уделялась и мне. Какая-то девица с толстой аппетитной косой и поволокой в темных глазах присела рядышком, но Петр Романович одарил ее внимательным взглядом, и, не успев со мной познакомиться, девица проворно убралась восвояси. А еще через несколько минут наш стол расцвел, как проснувшаяся по утру клумба. Разом появились цветы и салаты, Вино в каких-то высоких посудинах, парящие гарниры и шашлыки.

– Совсем не тронули лангуста! Почему? Не понравилось? Может быть, хотите мяса? Есть отменные шашлычки! Попробуйте! – услужливый толстяк с кудряшками на затылке и голым темечком протянул мне шампур. – Между прочим, я хозяин этого заведения.

– А девочки – тоже ваши?

Он хмыкнул:

– Само собой.

– Ну, а я зять Петра Романовича, – брякнул я. – Мечтаю отхватить солидное приданое.

– Ловкач, – он с готовностью захрюкал и снова кивнул на шампур. – Все-таки рекомендую. Это особые шашлыки. МОИ шашлыки! Старый кавказский рецепт.

Мои девочки, мое заведение, мои шашлыки… Я неохотно взял шампур в руки. Терпеть не могу шашлыки. Сколько перепробовал их за жизнь, всегда они были либо откровенно сырыми либо откровенно обугленными. Не говоря уже о качестве мяса, ибо зачастую принадлежность к баранине или говядине вызывала смутные подозрения. Однако в данном случае толстяк ничуть не покривил душой. ЕГО шашлыки и впрямь являли собой приятное исключение. Я и не заметил, как слопал все до последнего кусочка. Добравшись до третьего шампура, я вдруг понял, что еще немного и лопну. Откинувшись назад, я глубоко вздохнул. В груди снова екнуло, и, как в тот первый раз я не испугался. Скорее – удивился. Значит, мы и впрямь смертны? Вот смешно-то!..

Глядя, как веселится Петр Романович, я ощутил тоску. Банальная говорильня о министрах и генералах, шуточки по поводу обвешенных брошками и бусами дам. Их набралось здесь ровнехонько по количеству мужиков. И это тоже почему-то выглядело тоскливо. Веселье с двух до трех тридцати в обществе того-то и того-то. Не умели они тут веселиться. Не умели – и все тут! Даже в глазах соседа толстяка я замечал некие тревожные проблески. Трудно искренне радоваться, пируя в клетке со львами. А они все тут были либо львами, либо шакалами. Беззубые в ближний круг не допускались. За исключением, разумеется, дам. Впрочем, и те, верно, были не без клыков.

Поднявшись, я побрел к выходу. Проходя мимо швейцара, демонстративно сунул руки в карманы. Вот и открывай, если поставлен у двери! И не лыбься, как заезжему миллионщику, – все одно – ни хрена не получишь. На груди у стража поблескивала какая-то голографическая визитка. Вроде монгольской пайцзы. Я чуть прищурился.

– Георгий Константинович Смородин, – прочитал я по слогам. – Красиво называешься! Хорошо, хоть не Жуков…

Швейцар неловко улыбнулся. Он не знал, как меня приказано понимать, а приказывать мне не хотелось.

Уже выйдя на воздух, я обнаружил, что меня сопровождает эскорт молодогвардейцев. Вежливо, не слишком приближаясь, однако и не теряя из виду.

На стоянке автомашин, я оглядел себя в большом круглом зеркале. Чуть подпорченная губа, незажившая синева под правым глазом. Не красавец, не урод, – так, что-то наполовину. Жених двадцати трех лет с навеки незаконченным высшим.

Жених!.. Я сплюнул себе под ноги, сумрачно покосился в сторону конвоиров. Запузырить в них, что ли, каменюгой? Или вон бутылочка на бровке стоит, – как раз для такого случая! Грянуть: «Лягай в угол!» – и дать ходу в аллейку потемней. Только от Джона с Лешим не сбежишь. Все продумал, змей мафиозный! И помощи попросил, и про заложничков не забыл напомнить. Оно и понятно, дочь искупает все. Принципы – в сторону, друзей – побоку! Да и водятся ли у таких, как он, друзья с принципами? Очень и очень сомневаюсь… Подумав про Алису Петровну, я попытался вызвать в себе отвращение к ней, но и с этим ничего не вышло. Жалко ее было. Жалко до дрожи в коленках. Наградил же Бог папочкой! Если еще и про мать правда, то и вовсе нечего наезжать на бедную девочку. Даже в собственных мыслях.

Я снова зашагал. Проходя мимо какой-то целующейся в полумгле парочки, судорожно вздохнул. Есть же еще на свете беззаботные люди!..

Минут через десять бездумного путешествия меня нагнала машина. За рулем сидел бритоголовый, на заднем сидении я разглядел Мулу.

– Забирайся, Кирилл. Тут еще неблизко. Не ровен час, заблудишься.

Я внимательно посмотрел ему в глаза. От недавних наших собутыльников этот тип все-таки отличался. Чем-то весьма существенным. Волк, играющий под шакала. Приятный сюрприз для неподозревающих. Подумав, я предложил:

– Только ты сначала выйди, хорошо? Я с мясниками в одном трамвае не езжу.

С таким же успехом я мог бы поставить ему щелбан. Ох, как он вскипел! Я по роже его увидел. Была б его воля, на куски бы меня порвал. Голыми руками. Однако балом правил не он, – главным балетмейстером являлся Петр Романович. Хотел крючконосый того или нет, но с этим фактом ему приходилось считаться. Заметив некоторую растерянность в зрачках крючконосого, я намеренно поторопил его.

– Давай, давай, вытряхивайся! А водила довезет, куда нужно.

И он таки вылез, подлюка! Как миленький! Руки у меня чесались, точно у злостного сифилитика, но я сдержался. Доброе дело хорошо вовремя и к месту. Еще успеется! Стараясь ненароком не коснуться этого типа, я втиснулся на заднее сиденье, циркнув зубом, бросил водителю:

– Трогай, кучер! Самым малым.

– Минутку! – крючконосый поманил кого-то из сгустившейся темноты, и еще один бритоголовый забрался в машину.

– На всякий случай, Кирюш, – пояснил крючконосый. – Просто на всякий случай.

Не отвечая, я скрестил руки на груди, демонстративно закрыл глаза. Мы поехали.