Читать книгу Приключения поэта в заколдованном лесу - Андрей Сергеевич Киров - Страница 2

(фрагменты летописи из жизни существ древнеславянской мифологии)

Который день моросил мелкий холодный дождь. То переставал, то начинал снова, и этой природной анархии не было видно ни конца, ни края: Бакунин, наблюдая такое экстраординарное явление, позавидовал бы, в том смысле, что анархии у природы не занимать.

Несмотря на то, что уже заканчивался июнь – лето, в каком, по идее-то, оно должно быть виде, совсем не чувствовалось. Прошли крезанутые мошки, исчезли злые комары, уступив место слепням- олигофренам; появились новые, ещё не пойманные ботанами на плоскогорьях высокогорных нант- обсерверов насекомые-мутанты, похожие на термитов с длинными крыльями, внезапно, как град в лунную ночь, свалившиеся на людей и животных на заре миллениума, и с остервенением кусавшие последних до волдырей на коже, как после термического ожога, несмотря на наличие жёсткого, густого шерстяного покрова на туловищах крупного рогатого домашнего скота. Поэтому, – если представить такую картину, – бурёнки бы ревели благим матом от зверств этих насекомых, особенно перед непогодой. Что даже рёв несчастных гипотетических животных был бы слышен во всех концах деревни, если здесь у более чем малочисленного населения – кто бы из них держал домашнюю скотину.

Отцвели в саду пионы – пионеры июньских зарниц, темно- красные, карминовые и багряные тюльпаны, – эти отцвели ещё в начале месяца, – некоторые прямо в нераскрывшихся бутонах. Артёму приходилось отслаивать их вялые, недоразвитые лепестки друг от друга тупым столовым ножом, каким он намазывал на бутерброд масло – они слипались; лютики и ромашки вообще не успели высунуть робкие соцветия из мокрой земли, анютины глазки даже не смогли моргнуть парню своими глазками в знак появления – так и умерли; и всё это из-за ежедневно, на протяжении месяца льющейся с неба воды, заваленного с утра до вечера рыхлыми тучами, словно какой-то идиот распотрошил миллион старых матрасов и разбросал клочьями вату по небесной плоскости: нате, людишки, чтобы служба – земной срок вашего индивидуального бытия, – вам мёдом не казалась!

По этой причине у Артёма – поэта, мечтателя, человека с тонкой душевной организацией, от такого атмосферного негатива частенько к вечеру настроение было на уровне средне-клинического депресняка (описанного зальцбургским врачом слесарем- психотерапевтом в 1897 году; он его ловко описал, прямо на заборе, набросав предварительный эскиз, после бутылки шнапса в одно псевдоинтеллектуальное жало), несмотря на наличие телевизора, с утра до вечера бубнившего про климатические катастрофы местного значения в других странах: наводнение в Бельгии – даже смыло половину Антверпена со знаменитой картинной галереей, спасатели не успевали цеплять с лодок баграми картины Джотто, Рубенса, Ван- Гога и других гениальных художников, сорокаградусная жара в Португалии, где высохли все фонтаны на площадях, сошедшие с гор сели в Чехии и Польше, чуть не смывшие Краков и Карловы Вары, и особенно пивной завод в Пльзени, массовый мордобой на Украине, охвативший 127 городов и более тысячи хуторов и посёлков, государственный переворот в Парагвае, пробуждение вулкана Этна, он так внезапно пробудился, начал чихать и кашлять, что даже не смогли предсказать его пробуждение эти шарлатаны и обманщики – астрологи и метеорологи, траффик афганского героина через бывшие советские республики в Азии, которые к нам примыкали во времена оно, и американского президента, готовящего под шумок, неразбериху и хаос на валютно- финансовой бирже в Куала- Лумпур, где индекс Доу- Дебилонса упал аж на восемь пунктов, очередную подлянку в виде крылатых ракет средней дальности, которые он собирался провезти под видом канализационных труб в одну из бывших стран Варшавского договора, и разместить на границе с Белоруссией, а Батька, узнав об этом, потребовал с Москвы значительных скидок на газ для республики.

Не радовала Артёма и десятилитровая стеклянная бутыль браги с резиновой перчаткой на горлышке, уже на четверть им опорожненная в бесперспективной тщетной борьбе с депрессией и тоской, хотя он поначалу как поставили бутыль, планировал перегнать её в более серьёзный, градусов под семьдесят, напиток, методом двойной перегонки в электрической сковородке, в которой его мать пекла коржи с яблоками, и стоящая в углу кухни, где мыши прогрызли дырку и лазили в избу из подпола, как к себе домой, и обнаглели до такой степени, что не успевал Артём вечером перед сном гасить свет, начинали бегать по столам, полкам, перекладинам, электрическим проводам, тянувшимся по стенам, – проводка ещё та, – громко, словно ему назло, шуршали, не давая заснуть, и грызли всё, что было неубрано в буфет или ящики стола, производя этим хрустом ещё больше шума. Сухари, газеты, яблочная кожура, пластмассовые бутылочные пробки, – всё у ненасытных зверьков шло в дело. Артём иногда даже завидовал такому аппетиту. Хотя в избе и жил серый гладкошёрстный кот с изящной белой манишкой на груди, по кличке Тимка, толку от него в плане избавления дома от мышей, как от козла молока – было абсолютно никакого.

– Сходил бы за грибами, – донёсся из-за деревянной, выкрашенной в грязно- голубой цвет, заметно поблёкший от времени перегородки, разделяющей избу на две довольно просторные комнаты, голос его родительницы – 62-летней пенсионерки, жившей по летам в деревне и выращивающей на участке кое- какие овощи, – а то весь отпуск пролежишь на диване. (Артём и так уже две недели отпуска пролежал из-за дождей.) – Соседи вчера ходили, по корзине принесли белых и челышей. (Челышами в их деревне называли подберёзовики.) Интонации в голосе матери были с явным упрёком. Дескать, соседи, тоже пенсионеры, ходят не ленятся, а ты – молодой мужик всё лежишь. – Зинка вчера хвасталась, когда я вечером к ним ходила за солью. (Магазина в их деревне не было уже как с начала миллениума: как он – этот негативный астро-поросёнок – миллениум начался, так деревенский магазин, размещавшийся в здании из красного кирпича в центре деревни, и прекратил свою работу.) Как, впрочем, не было уличного освещения, несмотря на наличие телеграфных столбов, заасфальтированной дороги до соседнего села, а если идти пешком – четыре километра; правда, многие дачники приобрели автомобили в кредит и ездили из городов, типа на дачу, в свои жалкие дырявые домишки, какие они из ложной гордости называли фазендами, насмотревшись латиноамериканского телесериального хавла (которое им щедро скармливала останкинская телебашня). На этих дачах прекрасная половина от общего числа дачников, на Первое Мая, стоя за заборами, частоколами и пряслами своих участков в не совсем приличных позах – кверху бэксайдами*, копала землю, и, когда Артём шёл вдоль огородов, одни массивные женские «редупликаторы» торчали в позе – «Вася, не балуй». Дамы, всем огородническим кагалом в деревенском масштабе, одетые по колхозному регламенту – в спецодежду, дополненную старыми, вылинявшими, стираными не одну сотню раз спортивными китайскими брюками и обутые в моднячие резиновые сапоги, на головах косынки, чтобы волосы не лезли в глаза, уткнувшись в грядки, копали землю под картошку, огурцы, помидоры, капусту, кабачки, патиссоны, репчатый лук, который в начале июня красовался зелёными стрелами на грядке – как хорошо их есть… Насадить побольше, благо квадрат-метраж участка позволяет, осенью собрать урожай, засыпать в подпол, чтобы на всю зиму хватило… Прямо гордость брала Артёма, наблюдая такую картину, какие у нас хозяйственные женщины… Как заботятся, чтобы в сытку накормить своих – жрать здоровы – бивней* (т.е. мужей) … Ну, и самим тоже, чтобы не остаться голодными… И кредит надо выплачивать, это не хухры- мухры, банк ждать не будет, проценты капают, если неувязки, возьмёт на понт, зашлёт коллекторов… Это он может – бля-за… Ещё заготавливали грибы – денег при кредите в обрез: любишь кататься на автомобиле киа, собранном на челябинском тракторном заводе имени Спиридона Забруйского – люби и саночки возить… Так же не было медпункта для оказания помощи бывшим колхозникам, доживающим свой век. Как и самих колхозников осталось десятка полтора, если не меньше, проживающих на постоянной основе в селе.

– Когда это они успели, – возразил Артём, – когда дядя Вася с утра пораньше на велосипеде ездил за бутылкой к Петровне (старухе, торговавшей в деревне бодяжной водкой). Я его видел, когда в семь часов выходил на крыльцо – посмотреть, какая погода, как он усиленно давил на педали.

– Значит, съездил, взял бутылку, похмелился, а потом они с Зинкой и сходили! Пожилая женщина, бывшая колхозница при Сталине, а при Никите Сергеиче Кукурузненковском – работница в ближнем провинциальном городе на заводе радиоизмерительных приборов, сидела на корточках у печки, стоящей в центре избы и выгребала золу из подтопка. В такую дрянную погоду её характер, и так-то оставлявший желать лучшего, портился окончательно, становясь желчным и раздражительным. К тому же, в латиноамериканском сериале, который она смотрела по вечерам, а утром нередко и второй раз особо понравившуюся серию, у главной героини – бедной девушки, работающей прислугой в доме богатого плантатора дона Педро, выращивающего коку под видом хлопка, а так же продающего контрабандой диких обезьян. Коку он продавал в Америку, а диких обезьян они вместе с тётушкой Чарли из Парагвая транспортировали несчастных мартышек, обливающихся горькими слезами в клетках, контрабандой в республики бывшего Советского Союза, – произошел облом с красавцем сынком этого дона, за которую она переживала как за собственную дочь. (За свою дочь – младшую сестру Артёма, она тоже переживала: та жила очень далеко, на Севере, чуть ли не в Ханты- Мансийском автономном округе – её туда занесло за каким-то интересом; у неё тоже с мужем жизнь не ладилась уже который год, прямо шла под откос со второго дня после свадьбы).

У Артёма, к слову, тоже с жёнами не ладилось. Сначала с первой не заладилось, коренной москвичкой в третьем поколении, что пришлось разводиться в спешном порядке, потом со второй – словно сглазили – не заладилось, уже в городке провинциальном, – ещё та трагедия, узнай Шекспир в своё время не поверил бы: " То, что я сочинил про Ромку с Джулькой, ерунда по сравнению с вашей трагедией, Артём! Мне бы такие крезанации*! Так что Артём год жил свободным молодым мужчиной: сочинял стихи, пил вино, когда были деньги, интим-эксплуатейшен дам, когда попадались не обременённые нравственными категориями, не замороченные семьёй и бытом легкомысленные, легкокрылые особи… если было настроение и опять те же баблосы, с которыми у него, как у творческой личности временами возникали – рядом с домом и вокруг орбиты Плутона, образно профилируя – трудности.

– Да куда, мам, идти в такую погоду, – возразил её 27-летний сын, – того и гляди опять дождь пойдёт (он прекратился минут десять назад), и на всякий случай посмотрел в окно, на липу, стоящую рядом с домом под углом, напротив окон его комнаты, и дающую прохладу в жару лучше любого магазинного вентилятора. Липа от такого негативного энергетика, как сырость, начала облетать раньше времени, усыпав землю под окнами избы маленькими жёлтыми листьями, похожими на… словно кто-то из озорства разбросал клочки бумаги, выкрашенные желтой краской: вот на какой аналог-кич – они были в контексте здешней экосистемы. Идти в сырой лес, – куда он точно знал, едва войдёшь – промокнешь до пояса, не помогут ни резиновые сапоги, ни водонепроницаемый плащ на резиновой подкладке, какой выдавали почтальонам ещё в советскую эпоху, когда они на велосипедах развозили почту по деревням – мобильной связи ещё не измыслили, – колхозникам они её, и, какой у них был, как необходимая вещь в деревне, – его ломало. Куда лучше было лежать в тёплой избе – а Артём умел с большим кайфом лежать, – где за печкой шуршат сверчок и домовой Костя, на старом, ещё дореволюционной выдержки, доставшемся в наследство от прапрабабушки, которой привёз её супруг гвардии старший сержант из Парижа, в качестве трофея, после того, как наши разгромили Наполеона Бонапарта, – диване из потемневшего, покрытого лаком, ясеня, и обитого совсем недавно им после развода со второй женой, красным ситцем в цветочек, и мечтать, как он напишет гениальное стихотворение, такое, что если б даже поэт- гений Сергей Есенин, прочитал его, то пожал бы ему руку со словами: «Молодец, чувак, не хуже меня написал!», а красивая голливудская актриса… да можно даже латиноамериканская, за её героиню сериала так переживала его мать, влюбилась бы в него после прочтения этого стиха и сказала б:» Артём, делай со мной что хочешь, я вся насквозь твоя! А как сделаешь, то, что захочешь, можно поехать ко мне на фазенду пить шампанское и закусывать лобстерами» И Артём бы сделал с ней по- взрослому: с привлекательными на всю размашистую пинчитруэллу женщинами, он умел это делать, научился за четыре года брака с двумя жёнами: они его кое-чему научили, чему даже в университете профессора научить не способны. Или сочинять такое стихотворение с заявкой на нетленный шедевр, лёжа на диване и поглядывая в окно, как сырой тяжёлый ветер шевелит липу, и с неё сыплются на землю клочки бумаги, выкрашенные охрой, прямо летят в окна, пришлёпываясь к стеклу, или на крышу кирпичной палатки, стоящей у забора, чуть дальше липы. По удивительному совпадению, именно в такую погоду, и в таком приглушённо- сумеречном настроении, на Артёма накатывало – не всегда правда, каждый раз – поэтическое вдохновение.

Вот и сейчас, как назло, когда мамаша завела разговор про грибы, у Артёма в голове, как на фотографическом снимке в специальном растворе контуры изображения чьей-то круглой, как тарелка, небритой, с похмелья мужской физиономии, или красивого лица девушки, проявились, причём без умственных усилий, не вымучивая каждое слово, без каких не могут сочинять посредственные стихи посредственные… стихоплёты, сложились в четверостишие строчки:

Кривой столб с провисшими проводами стоял за забором. Из окна его, как и липу, и палатку было хорошо видно. В прошлом году, в мае, при сильном порыве ветра от засохшей осины, стоящей от липы в самом углу участка – справа, где забор разделял их с соседями, отломился сук и, упав, порвал провода. Столб выдержал, но накренился. Приехавшие из городка Навашингтона, к которому относилась их деревенька – в плане починить, заменить столбы и электропроводку, электрики, провода натянули, сказали его матери, что могут и новый столб поставить, такой модернизированный, из бетонного стержня, с высоким молекулярным содержанием заготовки, которую изобрели на секретном заводе ЖБК в Окочурьевске, вместо накренившегося деревянно- просмоленного, но: « Хозяйка, если поставишь литр». Хозяйка – мать Артёма « литр» ставить отказалась, и электрики, утеревшись сухим рукавом, уехали при своих интересах. А Артём с матерью остались при своих. То есть с сильно накренившимся столбом, при взгляде на который сразу возникала паническая мысль, что он вот-вот должен упасть. Кагора у Артёма не было, да и пить тот кагор, который продавали в магазинах – одно название что кагор (как впрочем и другое красное- белое вино), так лучше брагу. А для рифмы сойдет, подумал он, всё равно вторым Есениным, тем более, когда он – Сергей Александрович был третьим после Пушкина и Лермонтова гениальным поэтом России, мне не быть, таланта маловато, а чтобы за стаканом вина прочитать какой- нибудь захмелевшей даме, чтобы она разделила с ним ложе для одинокого, молодого, современного менестреля, правда без гитары на этот момент, – сойдёт и так. И сразу, без задержки, какие бывают у посредственных поэтов, вымучивающих очередное четверостишие, у него всплыло следующее четверостишие, словно буксиром вытянутое в мозгах предыдущим:

И за ними вдогонку:

В этот момент между печкой и узкой плотной коричневой шторой, закрывающей проход, сделанный в стене, только без двери, в «его» комнату просунулось сморщенное лицо матери.

– Разуй глаза-то на небо, видишь, светлеет, может и не будет больше дождя! Сходил бы, проветрился, может и наберёшь чего!

– Мам, ну что ты заладила со своими грибами! – резко ответил он, не сдержавшись, и тут же об этом пожалел. Мало того, что у «старой», как иногда он в шутку её называл, в такую погоду портилось настроение, в довесок она становилась назойливой и упрямой, то если чего вобьёт себе в голову, то и старалась этого добиться, несмотря на его доводы и внутреннее состояние души и тела. А сейчас такое состояние и того, и другого – не сказать чтобы было у Артёма на подъёме. Одна маленькая, но очень существенная радость, перекрывающая весь внутренний и внешний негатив – сочинялось и без напряга, само по себе, стихотворение. А тут такой облом с этими грибами! Она же этого, резко отрицательного момента с его стороны, как похода в лес, словно не замечала, наоборот, твёрдо стояла на своём, что он обязательно должен сходить за грибами, как бы забыв о том, что нет соли, кончаются масло, колбаса и хлеб, и ни сегодня-завтра надо идти в соседнее село в продовольственный магазин, куда он ходил с рюкзаком, когда подъедались продукты. А до магазина, – это не рядом лес, – четыре километра. И уж если попадёшь под дождь, то промокнешь окончательно и бесповоротно. В лесу тоже промокнешь, но там хотя бы можно пересидеть под ёлкой. К тому же Артём очень сильно сомневался, что вчера « соседи принесли по корзине»: откуда в такую пору – конец июня – быть грибам? А тем более белым, в большом количестве, как явствовало из слов его родительницы. В их местности сколько себя помнил он, раньше августа грибы – ищи жирафа на Мадагаскаре! – никто их никогда не видел. Хотя с изменением экологии – кто его знает, когда льёт с неба вода не переставая, месяц, словно в Небесной Канцелярии трубы прорвало, не хуже, чем у них в городе в жилищно- коммунальной конторе. С той разницей, что в городе слесаря сразу приедут, ну, в худшем случае через час-два-три, а тут чуббер- буббер кого дождёшься! А Бог, заведующий этой областью экологии – не знай, как его зовут, чего там у людей случилось, может занят другими более важными делами! Вон по телевизору, – вспомнил Артём ежевечерние новости, – что в мире творится! Может и грибы в этом году начали расти с горя, прямо чуть ли не с начала лета, чтобы не сгнить на корню раньше времени, как тюльпаны и пионы. А людишки тут со своей игрушечной техникой, когда реки грязи текут с горы дурью, смывая на своем пути города, когда вулканы стреляют многотонными булыжниками, и текут раскалённой лавой, какой- то мелкий дождик в нижегородской области – ничего страшного, потерпят!

Лицо матери скрылось за шторой. Она обиделась: Артём это сразу понял, – ушла на кухню и начала там греметь посудой.

Настроение у Артёма, слегка поднявшееся после сочинения двух нехилых четверостиший, упало окончательно: взяла досада на «старую». Что она своим внезапным появлением обломала ему родившееся на глазах вдохновение, убив появление следующих двух строчек – а это уже «заява» на полноценное стихотворение; за ними, следуя закону жанра, и ещё пришли бы два-три – к цыганке Азе не ходить чтоб погадала на картах! В тоже время, как бывало в таких случаях, когда они ссорились, а это происходило частенько, характер у него был ещё тот (он и с бывшими женами был постоянно на ножах: те радовались, любили тоже поскандалить), после таких перепалок и ссор становилось её жалко. К тому же у её любимой героини, на текущий период теле-мыльной жизни, было совсем – завяли гладиолусы в оранжерее – в плане отношений: возлюбленный – используя замусоленный термин из сопливых дамских романов, – фраербоцнул её не по-детски (бросил) под нажимом родственников, и собрался жениться на дочери, тоже богатого, как и его папаша, соседа, и там уже дело шло к свадьбе. Бедной Лизе – Тропиканке сообщила эту печальную новость Роза – кухонная работница из прислуги. Из-за перегородки, как раз напротив изголовья дивана, очень хорошо было слышно, как сынок дона Педро, только что удачно продавшего очередную партию обезьян новорусскому биз’у в красном пиджаке, скандалил со своим отцом, дескать, я никогда не женюсь на этой кикиморе Эсмеральде, на неё не взглянешь без дрожи, тем более она – у неё мужиков было как грязи, а Тропиканка хоть и бедная Лиза, но честная чистая девушка, об даже ещё Фёдор Михайлович хорошо написал, и я у неё буду первый мужчина! И мы любим друг друга! А я говорю женишься на Эсмеральде, гнул свою линию его отец, и рядом сестра дона Педро, донья Педриотта поддакивала: «Нехорошо, Петрушенька, грёбаный ты папуас, родителю перечить! Он тебя родил, он тебя ростил, кормил- поил, вон какого лоботряса- ублюдка, ты вымахал – скотина неблагодарная, родителя не слушаешь! Из-за перегородки было слышно как они скандалили, аж на протяжении четырёх серий, режиссёр сего гениального кинопроизведения разогнался не на шутку, а бедная девушка из нищей тропиканской деревни в рязанской области, где её жители жили в соломенных хижинах без удобств: туалет на улице под баобабом, а задницу лопухом подтереть и денег не надо тратить на туалетную бумагу в пятёрочке, магазина в деревне нет, асфальт-шоссе тоже – ну в точности, как в их деревне тоже отродясь никто не видел, – плакала в чулане, когда догадалась, и мать Артёма, комментируя вслух, сильно за неё переживала.

– Ладно, мам, не обижайся! – сказал Артём, поднимаясь с дивана, – схожу за грибами. Тогда уж в Монаково (соседнее село) сегодня за продуктами я не пойду. Хватит у нас там чего поесть на ужин? Кот, лежавший у него в ногах, потянулся с видимым удовольствием, по всей вероятности думая, как хорошо, что не меня посылают в лес за грибами, зевнул, и опять положил голову на лапу, лениво постукивая кончиком хвоста по диванному ложу. И почему я не родился котом, подумал поэт, посмотрев с некоторой толикой зависти на маленького домашнего хищника, сейчас бы лежал на диване и нафиг никакие грибы не нужны!

– Хватит-хватит! – сразу повеселевшая родительница высунулась между занавесок, закрывающих вход из кухни в горницу, – возьми пакет, не забудь нож и надень плащ, а то в лесу сыро! За грибами Артём брал в лес полиэтиленовый пакет, а не корзину, как другие грибники; с ней было неудобно таскать лишнюю тяжесть в руках, как другие понтярщики: дескать, я в лес иду за грибами, смотрите, какая у меня корзина из ивовых прутьев на рынке купил! Насмотрятся по телевизору хренотени и подражают городские самаритянки.

– Знаю, мам! – ответил Артём, стараясь быть спокойным. Такая чересчур назойливая заботливость тоже его раздражала.

– Блинов-то испечь, пока ходишь? – спросила она, стараясь не замечать неприятных фистул, проскальзывающих в голосе её сына.

– Пеки, мам, пеки!

– На молоке что-ль?

– Конечно, на чём же ещё?

– Помолчав секунд десять она не выдержала и сказала фразу, которая его раздражала больше, чем разговоры про грибы, и на другие бытовые темы.

– На молоке-то на молоке, а вот на зелёнке как они хороши!

– Причём тут зелёнка, мам! – в сердцах сказал Артём. Сдерживаясь, чтобы не сказать более резких слов. Он уже ждал, когда она скажет, что блины «на зелёнке хороши». Разговор был не в первый раз: кто-то из знакомых пенсионерок в городе «загрузил» её бредовой идеей, что блины, испечённые на зеленке « уж больно хороши», лучше, чем на молоке, получаются более пышными и обладают особенным вкусом. Больше всего, как предполагал Артём, и, не без оснований, в этом варианте выпечки блинов её прельщала мысль, что их можно печь на вторичном отход-материале, а не на полноценном продукте – молоке, которое стоит денег. А не потому что они получались пышнее и обладали особенным вкусом. Вот и хрен-то Авессалом Григорьич! Вряд ли они были вкуснее, чем на молоке: Артём это понимал на подсознательном уровне. Но после беседы со знакомой пенсионеркой- гурманкой (или, если смотреть анаконде в раскрытую пасть, чересчур экономной), у его матери застряла в голове мысль – испечь сыну блины по новому продвинутому рецепту (вполне вероятно почерпнутому знакомой дамой из телевизора, где нам вбивают в головы есть всякое хавло, особенно когда становится напряг с финансами у населения), и каждый раз, как она собиралась печь блины, заводила этот разговор про зелёнку, несмотря на то, что сын всегда говорил: «Нет, пеки на молоке!» – и нередко в грубоватой форме, раздражаясь на упрямство пожилой женщины в осуществлении какой- нибудь маниакально- бытовой, по мнению Артёма, идеи. Ладно бы там они нуждались в деньгах… И дело даже было не в этом. Его мать была родом из этой деревни. А её родители – бабушка и дедушка Артёма, держали, когда были живы, корову. И поэтому кроме блинов на молоке готовились и каши: бабушка хорошо умела готовить в русской печке по старинному рецепту вкусные питательные каши со светло-коричневой плёнкой – такая она красовалась, когда бабушка доставала из печи ухватом глиняный горшок с кашей, мы – дети радовались, снимая ложкой эту душистую, пахнущую печью, огнём, топлёным молоком, плёнку и, положив настоящего маслица, сбитого бабушкой из творога от своей коровки, посыпав сахарным песком и налив молока ели. После такого питательного, вкусного и полезного в высшей степени блюда и жить хотелось… Не то, что после этого полусинтетического жрач-продукта пересоленного-переслащенного, наваленного в пятёрочках и магнитах в красивых, блестящих пакетах, и непонятно где и из какого липоидного материала сляпанного. От которого только в гортани – изжога, в голове – плесень, в жопе – тараканы, и интимный орган не поднимается в нужный момент…

(Такую печь сломали, вместо неё местный печник сложил упрощённый вариант посреди избы.) Так что печь блины на зелёнке в деревне, в исконно славянской семье, несмотря на то, что Артём уже принадлежал к поколению городских жителей- полумутантов, он считал дурным тоном. Ещё одна история, доказывающая фантастическое упрямство старухи, Артёма раздражала не меньше, чем блинная на зелёнке, тема. Пенсионерка вбила себе в голову спилить липу, дескать, та загораживает солнце, и в избе летом сумрачно, сыро и холодно. Эта идея родительницы ему тоже была не по душе. Липа стояла, как я уже сообщил, под углом, с правой стороны фасада, и не загораживала все пять окон избы, а только два, где его комната. При нормальной, то есть жаркой летней погоде холодно и сыро в доме не было, как она пыталась его убедить, наоборот – приятная прохлада, а не как в городе – духота в этих вонючих панельно- кирпичных клетушках, где без вентилятора – удавиться не встать, тётя Галя, откройте дверь на балкон… а сейчас, какая была аномальная дождливо- сырая катавасия, у них в доме с этой проблемой великолепно справлялась печь: топи – не ленись. Артём её и топил по вечерам. От печки разливалось по дому то особенное уютное тепло, которое только можно испытать и насладиться им в деревне, и от него делается хорошо на душе, да ещё когда за стеной сверчок – сверк-сверк-свекр-чокает, и домовой, – его Артём назвал Валентином – тоже, чтобы ему не было скучно, изредка пошаливает, но особо не пугая парня и не напрягая… Кот, кстати, был в приятельских отношениях с Валентином, когда тому становилось скучно, он давал коту знак: Тимка – прыг с дивана, забежит в угол, за тахту, на которой спал Артём и вот с кем-то там возится. Артём сначала думал, что кот мышей там ловит. Апанаса Григорьича с бомбой на Сиракузы, пока Архимед парит в бане Эврику (там у него классная была Эврика- фитоняшка, Архимед изобретал ей новые спортивные снаряды), – о ловле мышей в лунную ночь там и вопрос не стоял, Артём подсмотрел: кот с кем-то играет, но этот кто-то невидимый.

Мать замолкла. И чувствовалось по её красноречивому молчанию не обиделась только потому, что он собирался идти за грибами.

Артёма после этого разговора про зелёнку, идти в лес – обломало основательно. Он и так-то не горел желанием. Но отступать было уже поздно, и он нехотя начал собираться, стараясь потянуть время, авось дождь опять пойдет. Ведь у нас на «авось» всегда большие надежды. Об этом, напомню лишний раз, сказал гениальный писатель, не буду называть фамилию, продвинутые как читатели – читатели его знают, – в своём гениальном рассказе про Неточку Незванову. Глянул в окно: небо всё так же было свинцово- серого цвета, тучи низко тащились над землей, чуть ли не задевая свисающими, набухшими водой, бесформенными клочьями за высокие деревья, но дождя как ему бы хотелось, не было. Надел свитер, джинсы, снял с капроновой бечёвки, протянутой у печки для просушки, носки – они были теплые, приятно надеть на ногу. Кот, увидел что хозяин встал, чего-то решил про себя в своей неглупой кошачьей голове, спрыгнул с дивана и, неторопясь пошёл на кухню. Почуял, что хозяйка сейчас будет чего-то готовить, может и ему обломиться лишний раз поесть. Но не обломилось.

Вот скотинка ненасытная, невесело подумал Артём, наблюдая в прореху между занавесками как кот, подняв хвост трубой и заурчав, начал тереться правым ухом о ногу пенсионерки, обутой в обрезанный по щиколотку валенок. Их она носила в избе вместо тапок: у неё от возраста даже летом мёрзли ноги.

– Иди отсюда, – услышал Артём недовольный голос матери, явно направленный в его сторону, – тебя только час назад кормили! Лентяй! Лучше бы мышей ловил! Пешком по дому ходят! По интонации голоса он понял, что она недовольна его отказом испечь блины на зелёнке.

– Мя-я! (Тимофей Потапыч когда мяукал, у него получалось « мя-я», а не мяу). – Нафиг мне нужны мыши, когда ты меня и так накормишь! Бегай за этими паразитами – всю шкуру о доски обдерёшь! Она и так у меня не в лучшем виде!

– Что!? – Артём чуть не упал, натягивая резиновый высокий сапог, в каких он ходил в лес по сырой погоде, – я не ослышался? Вроде коты ещё не научились разговаривать по- человечески? Справившись с сапогом, он на цыпочках подошёл к занавеске и заглянул в кухню.

Пожилая дама, его ближайшая, ближе какой не придумали в Небесной администрации десяти триллионов созвездий, родственница, которая подчиняясь мощному биологическому инстинкту, очень давно, выдавила его посредством внутренних индивидуальных женских мышц на этот свет, где он теперь проходил разнообразные мучения, одно из которых сейчас претворялось в жизнь как – «поход за грибами в лес» в очень негативных климатических условиях, – деревянной ложкой, расписанной киноварью красными цветами по золоту, черпала из бумажного пакета муку, сыпала её в белую эмалированную кастрюльку, залитую молоком, и размешивала вилкой до однородной массы: рядом лежали пара яиц, сода и соль для дозаправки.

Нервы, подумал Артём, откинул занавеску из тонкого материала с рисунком в мелкий цветочек с красными лепестками, прошёл в угол, где около деревянной тумбочки, выкрашенной в зелёный цвет, для готовки со столовыми приборами в выдвижных ящичках, а на нижних полках хранились крупы в стеклянных банках, стояла бутыль с брагой, взял железную, покрытую белой эмалью, кружку с навесной деревянной полки, выструганной вручную рубанком ещё отцом его матери, присел на корточки, снял с горлышка надувшуюся резиновую перчатку, которая показывала готовность напитка, и осторожно наклонил над стаканом вместительную стеклянную ёмкость с мутной, цвета мякиша ржаного хлеба, консистенцией, называемой в народе брагой. « Буль-буль- буль» – жидкость, щедро сдобренная хлебными крошками, поднявшимися со дна, толчками проплюнулась в кружку. Налил почти до краёв; осторожно одной рукой, как жонглёр в цирке, верную бутыль в прежнее положение, одновременно, ещё бережнее, как влюбленный Петя Безухов в Ростову Наталью Капитоновну в танце, держа в другой руке кружку с самопальным слабоалкогольным напитком, чтобы не расплескать на плиты Баальбека, выпрямился в полный рост, замирая, выпил мелкими глотками горький, с привкусом размякшей хлебной корки, напиток, и поставил кружку на тумбочку. Не забыл надеть резиновую перчатку опять на горлышко бутыли.

Мать, стоявшая к нему спиной вполоборота, на миг перестала мешать вилкой муку, не поворачивая головы задала риторический вопрос:

– Опять?

– Ну что ты, мам, заладила? Знаешь же прекрасно – сейчас в лесу по любому промокну, надо себя эмоционально настроить! Лазий тут под деревьями, как крот среди капустных листьев, грибы высматривай! Взял нож из тумбочки – такой серьёзный нож. Отнюдь, не кухонный, а сделанный из куска закалённой стали его дядей, сидевшим в своё время в лагере за грабёж рокфеллеровского банка в большом городе – он с Джоном Диллинджером его ограбили, – с изящно изогнутым, как у восточной красавицы изгибаются к вискам очи, к острию лезвием. С таким ножом – Геббельсом буду если совру – не страшно в рукопашной схватке на фашиста идти, когда в автомате патроны кончились. Нож выглядел грознее и эффектнее, чем традиционный штык, с красивой ручкой, сделанный из оленьего рога… Во всяком случае так утверждал дядя: нож, когда такой берешь в руку его, сразу начинаешь чувствовать себя сверхчеловеком: тут немецкий философ попал в точку. Сунул нож в кожаные ножны, повесил на ремень сбоку. С понтом – не кочегары мы не плотники, а мы крутые перцы парни- охотники, сейчас пойдём на медведя!

– Ладно, ладно, – немолодая дама, поняла, что сказала лишнего, – иди давай, пока дождя нет!

Хоть бы он опять начался, со слабой надеждой подумал её уже слегка немолодой сын. Кот, когда он открыл дверь в сени – в избу сразу дохнуло холодной сыростью, – побежал за ним, остановился на пороге.

«Мя-я!» – словно хотел что-то сказать, но в холодный, пропитанный влагой коридор, не побежал. «Что я, дурак, что-ли? Мы – кошки, в отличие от вас, людей, намного умнее в животном мире. Охота тебе туда переться? Я бы не советовал, хозяин. Тебя там в лесу ждут неприятности, мне Валентин утром нашептал, пока ты дрых.» Всё в этом «мя-я» кот сказал. Но Артём не проходил курсы по переводу кошачьего языка на человеческий и ничего не понял. Думал, глядя на кота, что тот опять заговорит. Но двоюродный брат тигров, львов, пантер и ягуаров в миниатюрном исполнении, обладатель красивой, белой, шерстяной манишки на груди, повернулся и бесшумно ступая направился на кухню. Авось хозяйка ещё чего- нибудь даст из еды. Она обычно кидала ему сверх меры, когда бывала в хорошем настроении. А там она бывала, если у её героини всё складывалось на личном фронте, тоже как в занесённых ветром и снегом – чук и банфлайер, – в высшей степени концептуально-индатруканально.

Точно мне показалось, когда он сказал, подумал Артём про кота, когда вышел на улицу.

Да, погода не радовала. Было лето не лето, но и осенью не назовёшь. Какая-то неопределённость. Словно планета в своём верчении волчком вокруг оси слегка изменила градус наклона. И от этого сезоны на территории их страны слегка перемешались. Словно сама природа не могла разобраться что в ней происходит, какие неприятные изменения после миллениума. И какую роль в этих переменах играет этот неприятный абориген – чел с наглой, но глупой мордой, возомнивший себя, типа – я король джунглей, тащите ко мне Шиву я её буду шивить; и зачем, Создатель Ты придумал этого жалкого никчёмного обсоса, вообразившего себя со скуки и горя царём пластилиновых големов. (Кстати, в Славянских мифах Боги совсем по другому придумали Сапиенсова Гому, не так, как его придумали в мифах иудейских.) Сыро, уныло и даже днём света не хватало – вот такое состояние было в природе. Словно гигантскую лампочку под названием Солнце кто-то слегка прикрутил, да ещё набросил на неё серую марлю в виде туч.

Выйдя из калитки, Артём, сунув руки в карманы, повернул налево: их дом стоял предпоследним на этой улице под названием «Лесная» – дальше шла околица. Когда-то, ещё в советское время, огороженная пряслом, как бы обозначавшая пунктиром конец населённого пункта, за которым шло бывшее, тоже очень давно, лет 15 назад, колхозное поле. Его разделяла просёлочная дорога, и успешно зарастающее берёзами, ёлками, соснами – и сажать не надо, как это делалось в пору его юности. Артём помнил, как ещё в 70-х годах прошлого века, на этом обширном участке государственной земли трактористами распахивались поля, и в августе стеной стояла густая рожь или пшеница, и как они в ней играли в прятки, а в конце лета, когда комбайнёры смолачивали культурные злаки, колхозники смётывали огромные стога, на которых они чехардили напропалую.

До леса было рукой подать – минут восемь- десять ходу. Дорога – отнюдь не на Люксембург, – в выбоинах, углублениях, колеях и ямах, заполненных дождевой водой, причудливо, делая загогулины и петляя, плавно спускалась к лесу. Небо, того и гляди, как будто намеревалось пролиться очередной порцией холодной воды: набухшие сырью, серые бесформенные образования, какие люди на заре своей юности, придумали им поэтический термин – «тучи», низко ползли над головой. Холодный, сырой ветер порывистыми волнами накатывал прямо в лицо, обдавая ледяной, микроскопической, дождевой крошкой и сбрасывая остатки воды в пространство. Впрочем, после кружки браги, ненавязчиво вступающей в голову, этот атмосферный негатив чувствовался не так резко, как если бы Артём был совсем трезвый. Однако, и того эмоционального подъёма, настроения, какой обычно бывает после принятия первой дозы алкоголя, и на какой он рассчитывал, что дорога будет веселее, и окружающий ландшафт ненавязчиво будет радовать глаз, хоть и в пасмурную погоду, выпитая кружка браги не дала ожидаемого результата, наоборот – притупила восприятие, опуская его ещё на одну ступень суточно-климатического депресняка. Ладно, подумал он, смиряясь и утешая себя, похожу по лесу, разгоню кровь, пропитанную алкоголем, проветрюсь. Грибы, как таковые, искать он не собирался – так, для отмазки от совести, а побродив по лесу и стараясь не промокнуть, вернуться через полчаса домой.

Войдя в березовый перелесок, слева от дороги, – он всегда начинал грибные походы по такому сценарию; на этом участке предлесной зоны генерала Буреломского он знал грибные места, – когда свернул с дороги в низину, влез чуть ли не по пояс в густую сырую траву и сразу слегка промокнув, понял, что попал с этими грибами и, поход будет сложнее, чем казалось, когда он балдея в неге тепла и уюта избы лежал на диване, а ведь не новичок в этом деле. Не пройдя и десяти шагов в густой, путаной, высокой траве, где вообще не было гладкой поверхности – кочка на колдобине, где каждый шаг давался с трудом, он промок до пояса, – не помогли и прорезиненный плащ с высокими сапогами, Артём стал ругать себя за свою легкомысленность. Им начало овладевать отчаяние. Дурак я, зачем поддался на уговоры, ведь и так было ясно, как алмаз под стеклом в хранилище, – какие грибы в такую погоду. Маманя совсем из ума выживает. Или специально меня спровадила, чтобы не мешал смотреть сериал во второй раз, переживать за дикую ангелину, потерявшую крылья в борьбе за личное счастье. Ладно, похожу минут десять- пятнадцать не углубляясь в дебри и пойду домой. Тем более, он вспомнил, если и правда грибы появились, он по любому, хоть несколько штук а найдет на своих местах. В этом невзрачном редком березняке всегда были грибы подберёзовики когда начиналась их пора.

Пройдя метров двадцать к ближайшей березке и поднабрав ещё влаги – тут он проинтуичил в точку: под ближайшей веткой он увидел три молодых крепких гриба. Словно они только вылезли из земли и ждали его: где ты, Артём, бродишь, забирай нас скорее, пока не нашли чужие бастранги, или мы от перестоя не зачервивели.

Неплохое начало, подумал молодой пиит, сразу взбодрившись и забыв про сырость, успевшую забраться под плащ, достал нож, присел, и осторожно срезал под корешок самый большой из троицы, гриб, оставив грибницу. Надрезал шляпку – проверить на наличие червей. Мякоть что снизу – тёмно-сероватая губчатая, что сверху – белая, была чистой и радовала глаз. Другие два были точно в таком же состоянии. Артём вынул пакет из кармана, положил грибы. Теперь старая обрадуется, найду ещё с десяток на похлёбку и на жарево с картошкой, в охотку-то под кружечку бражки – как хорошо оно пойдёт! И – харе ма, домой. А то, что он их теперь найдет – он не сомневался. Он был не из породы тех грибников, нашедших пару червивых перезревших волнушек – излазают весь лес, все лесные закоулки, рытвины, траншеи, заглянут под каждое гниющее дерево, под каждую старую трухлявую сосёнку, под каждый куст папоротника и можжевельника, под каждую трухлявую магистраль, не побрезгуют и в анус чёрту заглянуть, и сметут все грибы, включая волнушки, свинушки, опята- лисята и прочую второстепенную грибную сортеллу, находящуюся в пограничной зоне с ядовитыми грибами. У них в деревне кроме белых, подосиновиков и подберёзовиков остальные грибы считались за второй сорт, и собирать их считалось дурным тоном. А эти городские пожилые дамы увидят гриб и тащат в корзину – полна..опа радости: я гриб нашла, – кидайте в меня тухлыми помидорами – не важно, съедобный он или не совсем, посмотрю в интернете дома; потом нажарят на сковородке с тефлоновым покрытием на пальмовом масле, накормят своих старых бивней… После этого чему удивляться, что джентльменская смертность намного выше дамской… У нас такие грибы только собирали алкоголики, которым есть было нечего и истинно городские жители, начитавшиеся справочников в интернете, какие грибы съедобные, а какие – ну их в малярийный котёл, и насмотревшись на красивые картинки, чтобы набрать корзину, и потом идти по деревне – они горкой выпирают из корзины на зависть соседям. Артём обошёл дерево, зная, что такие грибы уж если растут компанией, то поблизости должны ещё быть, и не ошибся: нашёл ещё пару. Настроение у него поднялось на градус выше, чем когда он брёл в сырой траве. Глядишь, если так пойдёт и дальше, минут за 30—40 наберу и на первое, и на второе, и ещё останется – маманя будет рада. А если там ещё и с Тропиканкой в 1136 серии всё о'кей – вообще будет счастлива. Даже игнорировав тот неприятный сюрприз, что когда он сойдя с дороги и спустившись в небольшую, на первый взгляд траншею, заросшую травой – она оказалась глубже чем он её какой видел, а трава выше, что даже рубашка в районе пояса слегка пропиталась влагой и холодила тело.

От берёзы к берёзе, углубляясь в лес, Артём нашёл – под каждым деревом стояли, прямо поджидая его, как на подбор – крепкие молодые грибы. Подберёзовики, особенно подосиновики – эффектные, открыточные с красными шляпками, словно они приготовились для селфи и даже тройку белых ему подфартило найти. Почти юный грибник, от проснувшегося азарта, даже забыл про влажную рубашку, прилипшую к телу – как ему сразу повезло. У него родилось игривое четверостишие:

Не заметив как, поэт, чувствуя себя типа Тютчевым, зашёл уже в густой смешанный лес, где почти не было травы, как на открытом пространстве заросших полей, и было, как казалось на первый взгляд, меньше сырости. Но он хорошо знал – это обманчивое впечатление. Вся дождевая вода притаилась на ветвях деревьев. И стоило сделать неверное движение, задеть рукой ветку, как сразу рискуешь промокнуть с головы до Амстердама (до ног) под каскадом дождевых капель, мигом слетающих с листьев. Не успеешь глазом моргнуть, как превратишься в мокрого тюленя, плюхнувшегося с льдины в джакузи… т.е. станешь весь сырой.

Артём увидел под елью – не поверил своим глазам, – великолепный экземпляр чудовищно-огромного размера – король грибов – белый. Гриб картинно возвышался в гордом одиночестве у одного из узловатых корневищ дерева, с широкой, блестевшей, словно покрытой лаком, тёмно-коричневой шляпкой и кряжистой могучей ножкой. Красавец! (Ударение на «е») На шляпке, – парня добила такая скрупулёзная прорисовка деталей в этой картинке, – лежал маленький берёзовый листочек. Как последний мазок в картине художника.

У мол-чела (молодого человека) перехватило дыхание: он остановился как вкопанный, и уставился на это чудо природы лесного зодчества. Не может быть! Он даже протёр глаза, не веря им. Таких грибов он никогда в жизни не видел; не то, что кто- нибудь из знакомых приносил, та же соседка Зинаида Григорьевна. Уж на что грибница-профессионалка, даже она ни одного, подобного этому, не вынесла из леса, по телевизору никто не мог похвалиться такого размера грибом. Ну, теперь маманя точно будет рада, несмотря на несчастную любовь Наташи Перейры к открыточному покорителю дамских сердец – поклонниц страстных женских романов. С тонкими усиками на кошачьей морде и масляными глазками, от каких балдеют дамы, страдающие излишним весом, что вот бы и им родить ребёнка от такого красавца и выйти за него замуж – еды в доме много; я бы его каждый день кормила блинчиками со сметаной. И залётного квакера в плюшевом смокинге на десерт.

Не отрывая взгляда, как загипнотизированный, он направился к феномену грибного братства и, когда оставалось метров пять, вдруг обо что-то споткнулся и упал. Выронил пакет из рук. Пакет раскрылся; из него высыпались грибы, и хихикая, разбежались в разные стороны. Его поразило – грибы резво и комично мельтешили тонкими длинными ножками. Такого в своей жизни он ещё не видел, чтобы грибы бегали. Сначала кот заговорил, теперь бегающие грибы, чего ждать дальше! Машинально взял пакет и понимая, что выглядит смешным, заглянул вовнутрь, лелея слабую надежду, что ему показалось, и грибы лежат на месте. Фарватер на кипли- даун! Пакет был пуст. Чувствуя себя обманутым, словно над ним кто-то чудит, и, чтобы усилить комизм ситуации, он сунул руку в пакет и пошарил. Кроме ёлочных и сосновых иголок, и травинок внутри ничего не было. Для полного и окончательного конфуза, чтобы свидетели его, как если б они присутствовали, смеялись в полную силу, он чуть ли не сунул в пакет лицо, словно у него искривился фокус зрения. Грибов и в этом случае, увы, не наблюдалось.

Артём встал, отряхнулся и тут заметил, что белого гиганта под деревом нет. Вместо него на корневище сидел маленького – чуть повыше гриба- боровика – росточка, древний дедушка, едва доходящий ему до колена, весь заросший густыми пепельно- пшеничными волосами и бородой, спускавшейся до пояса. Нос картошкой, густые, нависшие над маленькими глазками брови. Одет в ветхий кафтан, или зипун – не поймёшь – какие Артём видел в фильмах на псевдоисторические темы, черные, типа джинсы и разбитые, с широкими носами и голенищами- раструбами, высокие сапоги. На голове у дедушки – молодого человека этот нюанс в одежде миниатюрного старичка особенно поразил, – чёрная бейсболка. Это уже было слишком. Но несмотря на такой полу-клоунский прикид Артём сразу понял, кто перед ним сидит. Собственной персоной – леший – хозяин леса. Сказочный персонаж из русских сказок. В тоже время лесной гном был совсем не страшный, хотя и смотрел внимательно, исподлобья на парня. Даже вызывающий своим видом и позой симпатию и улыбку. В руках у дедушки – он держал дудочку. Где-то в глубине леса заухало, отдалённо; если б он прислушался внимательнее, похоже на хохот водяного.

Сильно заколотилось сердце, выступил холодный пот, противно начали подрагивать мелкой дробью колени. Артём тыльными сторонами обеих ладоней протёр глаза.

Под сосной опять стоял гриб. Ещё красивее, чем когда он увидел его в первый раз.

Неуверенно сделал по направлению к нему два шага.

Спокойно, повторил поэт про себя. Надо держать себя в руках! Тут в ветвях раздался резкий, неприятный, скрежещущий звук, словно сидела, притаившись, какая-то птица. Артём вздрогнул и увидел что на корневище опять появился леший.

Центнер стирального порошка в грызло этому придурку, что его рекламирует, – у меня «кровля протекла»! Не стоило пить брагу, кажется она ещё не дошла до кондиции!

– Что уставился? – спросил мифологический дедок. Враждебности в его голосе не было. Поднес дудочку к губам и стал выдувать сочные чистые звуки, напоминающие какую-то мелодию. Вполне из народного фольклора. Артём кое- какие песни знал оттуда. Но, отнюдь, не напевы из музыкальных композиций битлз и роллинг стоунз. Уж их то Артём сразу бы узнал. Начальник сосен, елей и берёз перестал на миг дудеть. – Шёл и иди дальше!

Поэт вытаращил глаза.

Точняк глючит не по-детски, словно в прострации подумал бывший муж двух симпатичных дам, приеду после отпуска в город, схожу к слесарю- психотерапевту. Развернулся и сделал несколько шагов в глубину леса. Вот кому рассказать, засмеют: Артём, у тебя «крышу скособочило»! Он остановился как вкопанный. Надо придти в себя, успокоиться. Дыши, парень, носом и животом глубже, как дышат йоги, говорят, помогает от нервного перевозбуждения. Посмотри по сторонам. Обыкновенный лес среднерусской полосы. Ёлки. Сосёнки. Березки. Встречаются дубы и ольха. Лес. Куда он ходил сотни раз за свою жизнь. Привычные, приятные для обоняния лесные ароматы: хвои, мокрых листьев, мха, даже гниющих сваленных ветром или трухлявых деревьев. Где-то стучит дятел. Тук-тук, тук-тук. Ветер колышет кроны деревьев. Они так тяжело и медленно ходят из стороны в сторону под его напором. Значит, я не крезанулся*, подумал он. А что если с ним заговорить? Все равно никто не видит, не подумают что парень, у него, то есть у меня – с головой – аптаун-крейзи* – не в порядке, если это галлюцинация. Хотя он понимал, что это не так, чувствуя спиной взгляд дедушки.

Артём повернулся к лешему лицом.

Лесовик смотрел на него и улыбался. Вполне дружелюбно.

Парень прокашлялся.

– Прошу прощения господин леший, – Артём сконфузился (идиот, « господин леший», ляпнул, а ещё поэт), – не знаю, как вас зовут…

– Ничего, ничего, – ответил командир лесного братства, – поначалу-то с непривычки! – Евсей Макарыч – можешь меня так называть.

Тут Артём вспомнил из отрывочных сведений далекого детства, когда бабушка рассказывала сказки, что если встретишь в лесу лешего, надо попросить у него разрешения, зачем ты пришёл. Будь вежливым, внучек.

– Разрешите, Евсей Макарыч, – смелея и чувствуя себя окончательным придурком, – пособирать грибов в лесу!

– Пособирай, пособирай, – ответил лесной хозяин, – можешь даже вон энтот взять.

Артём увидел гриб- здоровяк, какой пропал после его падения, но уже стоящий метрах в трёх от корневища, под раскидистой нижней хвойной лапой, чуть ли не касающейся иголками земли. Он даже шляпкой как бы подпирал ветвь. Артём сделал несколько шагов к нему, гадая: опять какой-то подвох, и гриб исчезнет, или ещё смешнее, начнёт бегать от него как его маленькие собратья, и получится мультипликационная ситуация, или реально он его сейчас «упакует». Кстати, пакет потяжелел: глянув в него парень увидел, – грибы, какие он нашёл, как ни в чём не бывало лежали на месте. Даже ещё как будто их прибавилось. А сверху, лежавший на боку подосиновик, – из-под шляпки появилось лицо, как у младенца, – заговорщически ему подмигнул. Поэт отвёл взгляд: ну и пусть, если схожу с ума, с такой крези – программой даже интереснее.

Подойдя к грибу- гиганту Артём присел, любуясь его огромной красивой шляпкой, осторожно потрогал её – удостовериться, что всё натурально, без обмана, и чувствуя спиной взгляд лесовика, срезал под корешок. Взял в руку. Только сейчас он почувствовал реальную мощь генерала грибного войска. Гриб был тяжёл и очень впечатляющ. Словно он держал в руке увесистую дубину. Надо селфи сделать, выложить в одноклассниках – заядлые грибники позеленеют от зависти, скажут это фальшивка – компьютерная графика! Таких грибов мы даже во сне не видели! Маманя будет в восторге! Ещё пойдет соседям похвалиться, возьмёт: Зинк, смотрите, Артёмка какой гриб нашёл! Даже гордость какая-то у него проснулась. Принесу домой, надо взвесить, сфотографировать, послать в книгу рекордов Гиннеса, может премию дадут – сто тысяч долларов! По рылу тебе дадут, а не премию, сказал внутренний голос. Такие идиотские мысли замельтешили в голове. Высыпал из пакета « мелкоту», с трудом засунул гиганта – шляпка по диаметру пакета еле пролезла, а резать жалко такого лесного уникума, потом грибы помельче насыпал сверху.

– Значит, грибков захотелось? – хозяин местного лесного царства задал вопрос.

– Да не то, чтобы… – вырвалось у молодого человека признание, он повернулся лицом к сказочному дедку, – маманя моя: сходи да сходи! Я ведь когда в лес иду, Евсей Макарыч, веду себя прилично: ветвей не ломаю, деревья без надобности не рублю, муравейники не разрушаю! Я ведь не какой- нибудь отмороженный турист, дорвавшийся до «уикэнда на природе», используя дебильный термин диджеев – и как только вырвалось!

– Знаю, знаю! – улыбнулся дедок, к удивлению Артёма показав белый ровный ряд зубов, словно накануне сделал их у дорогого стоматолога, а в мультфильмах их невежественные в этом плане режиссёры беззубыми показывают.– Ну, иди- иди, погуляй по лесу, может ещё чего найдёшь!

Артём повернулся, сделал несколько шагов. И остановился. За спиной зазвучали сиплые звуки дудки. Чего это я, подумал он. Такая исключительная возможность пообщаться с настоящим Лешим, может один раз в жизни представилась! Ведь не разговаривал до этого с такими фантастическими чуваками вон сколько – больше тридцати лет! Пусть даже и схожу с ума! Всё равно никто не видит, если даже и так, никто не позвонит в психиатрическую больницу, приезжайте скорее, тут у чувака клинит, – разговаривает с лешими!

Он повернулся обратно лицом к лешему, лихорадочно соображая чего сказать в таком случае.

– Что такое вьюноша? – перестал дудеть лесовик.

– Да вот… понимаете, ли Евсей Макарыч… такая, можно сказать, забавная ситуация! Поэт сделал паузу. – Первый раз в жизни вижу и разговариваю с таким… исключительным… – он чуть не ляпнул персонажем, но вовремя прикусил язык; вдруг этот персонаж болезненно относится к словам. Как его называют, и ещё, чего доброго, обидится, – существом сказочного мира, о каких я только в книжках читал, когда был маленький!

– А-а-а, тебе хотелось бы узнать побольше про нас и нашу сказочную жизнь в лесу, – охотно ответил леший, как бы помогая парню правильно выразить свои мысли.

– Всё так, Евсей Макарыч!

Дедок, призадумавшись, пожевал губами.

– Хорошо! – раздвинул он губы в широкой и надо сказать приятной улыбке. – Ты – парень добрый, открытый, честный – понравился мне! Я давно за тобой наблюдаю, когда ты приходишь в лес! Вижу – лес любишь, ведёшь себя культурно… Так уж и быть покажу тебе нашу потаённую, настоящую, скрытую от глаз людей, лесную жизнь! Увидишь её в истинном свете, а так же её настоящих обитателей! Смотри, не пугайся! И никому об этом не вздумай сказать! Леший сделал лицо строгим. Потом – как в сказке – хлопнул в ладони три раза.

Рядом с ним появилось ещё одно сказочное существо. Маленькая коровка, размером раза в три меньше настоящей. И раза в два меньше пони.

Дедок резво спрыгнул с корневища, погладил коровку по боку.

– Стой спокойно, милая! Дадим немножко молочка этому молодому человеку?

Коровка расплылась в улыбке показав крупные белые зубы. Посмотрела на парня добрыми, большими, красивыми коровьими глазами. Ресницы у неё были длинные мохнатые, любая супермодель лопнет от зависти, какие были ресницы у сказочной коровки. Кивнула головой в знак согласия. На шее у неё зазвенели колокольчики.

Артём это новое сказочное чудо природы разглядывал во все глаза.

Его поразило, что коровка, мало того что была белой, ещё и в цвет берёзы – с чёрными продольными метинами.

Лесовик забрался под сказочное домашнее животное, где вымя, и ловко стал её доить в глиняный горшок, непонятно когда появившийся у него в руках.

Пока он её доил, коровка блаженно терлась головой о ствол дерева и довольно мычала.

Через несколько минут леший уже стоял перед парнем и протягивал горшок с волшебным – как правильно понял Артём, – молочком.

Ему пришла неожиданная мысль: может я не первый вступаю в контакт со сказочными жителями! Может и соседка «Зинка» с этими фантастическими лесными квартирантами общается, вон по сколько грибов – по целой корзине приносит одних белых, словно они ей по заказу, как в ресторане!

– И что, много вы нашему брату показываете истинный настоящий лес и его обитателей?

– Что ты, – замотал головой леший, очень редко и в виде исключения! Вот как тебе, любящему лес, и не причиняющему вреда без надобности.

– И ещё, – сказал лесовик, – в лесу можешь встретить избушку на курьих ножках. В ней живёт Баба- яга. Можешь зайти в гости, если будет желание…

– А она меня, того… не посадит на лопату и не сунет в печь, чтобы приготовить жаркое, вспомнил Артём классическое изложение сказки.

– Боишься?

– Есть маленько!

– По обстоятельствам, вьюноша!

– Как это?

– Если понравишься бабуле, то может и чаем угостить, и подарок сделать!

– Брось, Макарыч! – вклинилась в разговор коровка, – запугаешь парня! Не бойся, Артём, она хоть и Баба- яга но тоже – женщина! А любая женщина, даже если она и баба- яга, руководствуется с мужчиной в разговоре иными принципами! Это только в сказке она сразу стремиться посадить молодца на лопату и сунуть в печь, а в реальной жизни совсем по другому!

– Не понял! – у поэта совсем голова пошла кругом. Ещё и коровка заговорила! Не слишком ли много впечатлений! Вот это зашёл в лес на часок за грибами!

Берёзовая коровка хлестнула хвостом по боку, почесала копытом задней правой ноги вымя и продолжила разговор:

– Не понимаешь? Она же – женщина! А чего любят женщины, когда разговаривают с мужчинами? Чтобы они говорили им красивые приятные слова! Они у вас комплиментами называются! Я вот тоже женщина или дама, как говорят в ваших современных больших городах, нас тут одна кикимора, то есть дамочка из такого города просветила: сейчас и в самом деле стала кикиморой, на етишкином пруде живёт, кстати, не советую туда ходить, там у наших кикимор клуб по интересам… Так вот, я тоже, в некотором смысле – дама, только животного племени! Какой-бы, ты, мне сказал комплимент?

– Ну-у-у, – Артём совсем ошалел, таким дамам – сказочным коровкам ему комплиментов делать ещё не доводилось. Он бывшим женам-то эти компл’ы делал по большим праздникам, несмотря на то, что писал неплохие стихи. – Я бы сказал, какая вы изящная, миниатюрная, с редкой красивой расцветки шерстью, дамская коровка!

– Хорошо сказал, сразу видно, что поэт! – заулыбалась коровка. – Так что если надумаешь зайти к Бабе- яге, вежливо постучи в дверь, она спросит: «Кто там?», ты ответишь, скажет: « войди», а когда войдешь, не забудь вытереть о половичёк за дверью ноги, и добавить, к примеру, какая вы Баба- яга приятной наружности дама, я таких и в городе не видал среди обыкновенных дам, какие у вас красивые черные глаза, какая стройная фигура и т. д. Ей тоже надоедает одной днями и неделями сидеть в избушке – ругаться с чёрным котом… Да, у неё и кот есть! Кот говорящий, как и все обитатели нашего леса: если и он чего- нибудь спросит, отвечай, а если подойдёт, погладь его и, не бойся, когда увидишь – из его шкуры искры посыплются. Хочется поговорить, особенно с человеком, допущенным до сказочной реальности леса. С лешими-то, и с кикиморами она не очень любит общаться!

– И ещё, – добавил леший, – у меня к тебе будет одна небольшая просьба…

– Какая? – насторожился поэт.

– Когда пойдешь по этой тропинке… да, вот ещё что: если всё-таки надумаешь зайти к бабе- яге, на избушке должен быть флюгерок в виде красного петушка, а сама избушка – классическая – на двух куриных ногах… Так вот, – после всего, что увидишь, и не увидишь в том числе, эта тропинка приведёт тебя к болоту – оно особенное, его узнаешь по лилиям, растущим около берега по всей овальной окружности, там живёт водяница…

Кто, кто? – перебил Артём лешего.

– Ну, это такая девушка или женщина, которая утопилась с горя от несчастной любви. Так эта водяница – зовут её Марион, дочка помещика, жившего на отшибе лет сто назад, влюбилась в корнета – проездом тут был, – начали они встречаться в лесу на поляне, около этого озера, тогда оно было озером; встретились несколько раз, он ей такие романсы всё на гитаре играл: «Не жалею, не зову, не плачу, всё пройдет, как с белых яблонь дым…» А потом он, значит, её… того… понял, да? Прямо на этой поляне… Я всё видел, за берёзой стоял, и как он её стал обнимать- целовать, повалил на траву, задрал платье… На ней такое помню, красивое шикарное было платье от модного французского портного – она потом рассказывала… Значит, сделал своё дело подлец- мерзавец (ударение на -ец) и бросил, уехал в Санктд- Претенбургк, – у вас есть такой город? не захотел жениться! Она с горя – не мудрствуя лукаво – и утопилась… Кикиморы рассказывали, прибежали ко мне: " Макарыч, страх что творится на дальнем озере-то, где лилии растут, дочка помещика утопла!» Они своими глазами всё видели: вечером, уже на небе луна взошла, они в карты играли на кочке с водяным Спиридоном, по носу ему щёлкали, поэтому он у него всегда такой лилово- багровый, как зальцбургский заяц, да ещё от самогона… Кстати, может, его тоже встретишь, на кочке сидит посреди болота, на балалайке похабные частушки поёт – не обращай внимания… Вдруг видят: девица бежит в одной ночной сорочке, прямо с крутого берега в воду – бултых, только лаптёнки на поверхность всплыли… Такая вот грустная история! Леший вздохнул от такого печального воспоминания. – Так вот, отнесёшь Марион вот эту – он вытащил из кармана изящную, маленькую, размером с ладонь, блестящую чёрным лаком шкатулку с красивым рисунком на крышке. Типа, какие поэт видел у них в магазине продавали, похожие на палехские миниатюры. Смотри, её не открывай!

Как в реальной сказке со мной такие происходят удивительные вещи!

Леший протянул парню жбанчик с молоком. – Пей, если не передумал. Смотри – семь глотков, не больше: считай внимательно!

Артём взял горшок раза в два меньше деревенского, – у них тоже остались настоящие глиняные горшки и кувшины, – коричневого цвета, покрытый лаком и разрисованный яркими золотыми и красными цветами – с понтом хохлома, подумал, кто это у них тут художник, и поднёс к губам…

– Макарыч, – добавила коровка, – скажи ему, чтобы через три часа был у этого дерева! И дай сиреневый клубок на всякий случай, если заблудится!

– Не заблудится, – возразил Макарыч, – он лес хорошо знает!

– Всё равно – дай! – упрямо мотнула головой лесная коровка и хлестнула хвостом по правому боку, словно её укусил слепень.

Ни хрена, – Артём замер, – вот это компания! Тут без молока может сразу «баклажан протухнуть!» (Т.е. можно с ума сойти. Слэнговое словосочетание сейчас по ходу писания придумал!)

Леший достал из накладного кармана кафтана маленький клубок и протянул парню.

На вид обыкновенный клубок из сиреневых шёлковых ниток, из каких его мать вязала носки, только из шерсти. Сунул его в карман.

Поднёс к губам горшок с молоком. Может не надо, слабо возразил внутренний голос.

Надо, Артёмчик, надо, откуда-то сбоку шепнул другой ехидный голос.

Дедок с любопытством наблюдал за ним.

– Стой! – вдруг остановил он парня. Чуть не забыл самое главное! Хлопнул ладонью по лбу, – память совсем дырявая! Запомни ещё такую деталь: когда придёшь через три часа, прислонишь руку к стволу и скажешь: – Дед Евсей не ленись, мне скорее покажись! Я выйду и сниму с тебя молочный дурман.

– Дед Евсей не ленись, мне быстрее покажись! – как в трансе повторил Артём.

– Не быстрее, а скорее! – подняв палец поправил его лесной дедок. Так из-за одного слова можешь себе большую хавронью подложить! Так вы, молодёжь, из-за одного неправильно сказанного слова жизни себе коверкаете!

– Не быстрее, а скорее! – на автомате повторил собиратель грибов, подумав: что теперь из всего этого приключения может получиться, но отказываться было уже поздно. В голове – каша из инструкций, какие ему выдали леший с лесной коровкой. И чего- нибудь забыть немудрено!

Сделал семь глотков.

Молочко от лесной коровки оказалось душистым, с привкусом лесных ягод, особенно земляники, типа йогурта, только намного ароматнее не пересахаренное и без послевкусия химии.

Отняв жбанчик от губ увидел, что ни лешего, ни коровки: исчезли. Поставил горшок на землю.

Выпрямился.

Осмотрелся.

Как будто ничего не происходило.

Как будто…

Но через минуту понял, что это не так. Лес начал меняться прямо как по волшебству. Словно у парня сняли, как пенку с молока, пелену с глаз. Будто кто- то невидимый протёр тряпкой очки от пыли. Сначала усилились звуки. Словно повернули тумблер на усилителе, как на дискотеке, чтобы толпу от грохота дебил-музыки колбасило не по-детски. Окружающая его стена леса зазвучала разноголосьем, переливаясь оттенками, будто в оркестре вступили новые инструменты, до поры до времени молчавшие. Лес придвинулся вплотную, и словно разглядывал его тысячью глаз. Палитра красок окружающего мира стала глубже, ярче, насыщеннее, как в мультфильме: он почувствовал себя одним из персонажей.

– Полный фуникулёр! – в восторге сказал любитель острых ощущений (а на этот момент он себя таким начал чувствовать), стараясь унять сердцебиение и усиленно пульсирующую в голову кровь, рассматривая во все глаза произошедшую перемену. – Точно у меня « болты срезало»* во внутреннем пространстве черепа! Вот это я попал в реальный галлюциногенный замес!

Он увидел тропинку: она как по заказу легла ему под ноги, желтовато- лимонного цвета, утоптанная. Шагнул на неё с таким чувством, словно на минное поле. Постоял маленько привыкая. Ничего не произошло.

Пошёл.

Канареечного оттенка лента и сама, как канарейка, вздрагивающая тысячью всполохов, весело побежала вглубь леса. С обеих сторон тропинки тёмно-зелёная травяная субстанция – ему показалось – зашевелилась, зажила своей жизнью. Он почувствовал что лес стал одним гигантским живым существом, миллионом живущих, двигающихся в его тёмной лиственно- древесной массе макро- и микроорганизмов, копошащейся протоплазматической формой. Словно волна прошла по деревьям, мху, лишайникам и траве, когда он присмотрелся внимательнее: вздрогнула, ожила, задвигалась, заговорила. Из травы, притягивая внимание, высунулось множество растений и цветочных голов, повернувшись бутонами в его сторону, зазвенели, заблагоухали сильными, разнообразными, насыщенными запахами и красками, что у Артёма закружилась голова. Приветливо, словно приглашая, чуть позвенивая, закачали синими глазами колокольчики, ландыши вытягивали свои узкие стебли в его сторону, раскачивались остролистные папоротники, сине-голубыми брызгами цветков тряслась медуница, тут и там белыми вкраплениями бросалась в глаза сныть… Это только растения, какие он хорошо знал. Но тут было в десятки раз больше! На гнилых пнях и в тёмных ложбинах мха сгрудились кучками грибы: лисички, опята и с тревожным любопытством смотрели на него яркими бусинами глаз. Деревья, как ожившие исполины, наблюдали за ним, перекидываясь замечаниями, дескать, опять чел появился, не причинит ли нам зла, не будет ломать ветви и вырезать перочинным ножом на наших туловищах: « Здесь были Вася и Владя – «уговорили» два литра водки». Или: « Коля плюс Люся равно любовь». «Как это делают другие дебилы племени человеческого, – как будто, – Артёму померещилось, – сказала сосна. – «Нет, – ответила ей ель, – не видишь, что-ли, это Артёмка- поэт, тут рядом живёт, он, когда к нам в гости приходит, не хулиганит, ветку не сломит, если она на пути. – «Как же, – возразила берёза, – две недели назад у сестры срезал несколько веток, правда извинился, прости, говорит, берёзка, мне твои ветви нужны для веника в бане париться.» – «Вот видишь, извинился же, – встал на защиту ели кряжистый, уже старый дуб, – а другие идиоты племени человеческого, вон что вытворяют! Не помнишь разве, неделю назад приезжали злые люди на железной вонючей тарахтелке – автомобилем называется – рыбу ловить, рыбаки грёбаные, четверо неумытых рыл, остановились на спуске, где ольха, два дуба и орешник, разбили палатку, разожгли костёр, какой-то тут у них базар беспонтовый бытовой, ладно, сначала сухой валежник собрали для костра, а позже, поднажрались сатанинской водички, сволочи, от которой люди делаются как припадочные, орут друг на друга, ржут, как кабаны, объевшиеся жёлудей, дергаются под свою идиотскую музычку, потом раздерутся: начали безобразничать, ломать неокрепшие ветви с молоденьких деревьев, в дубок бросать ножи и топор, нашли забаву. Хорошо Макарыч их отвлёк, а то бы по пьяни и лес подожгли!

Артём все разговоры между деревьями понимал, и ему было очень стыдно за поведение братьев- человеков, какие из них некоторые становятся дикари, когда начинают чувствовать свою безнаказанность – что хочу, то и ворочу. Он шёл дальше по тропинке, как зачарованный лесной странник: лес постепенно раскрывался перед ним, поражая новыми картинками. Из-за каждого дерева и куста на него глазели и показывали пальцем чудные мифологические существа: анчутки, анцибалы, шишиги, кикиморы, квакуны, рмутники, кошедралы, пинчюботалы. Вдруг справа, когда начался густой орешник, где он заметил висящие на нём вместо орехов блестящие разноцветные шары как на новогодней ёлке, кусты раздвинулись, и высунулась уже реальная лесная дама- кикимора. Легка на помине, подумал поэт, даже и не удивившись: начал привыкать к новой реальности, сразу въехав в её фантастические обертоны. В самом деле – она была такая, когда он к ней начал присматриваться. Реальная дама, живущая по закону жанра в болоте: зеленовато-серая, всклокоченная, с жёлтыми, светящимися, как у совы ночью, глазами, синими губами и длинным из сухостоя, сучком- носом. Одета во что-то кургузое неопределенного цвета, типа платья с секонд хенда, но Артём не был уверен, что это и есть классический женский аксессуар одежды. Чем-то похожая на некоторых знакомых ему дам, злоупотребляющих алкоголем. Он вспомнил рассказ лешего про городскую даму, превратившуюся в кикимору: уж не она ли это?