Читать книгу Балканы: окраины империй - Андрей Шарый - Страница 2

Олимп вырастает из земель Фессалии и Македонии неожиданно огромным и четко очерченным каменным горбом. Олимп выглядит просто как большая гора – это умом понимаешь, что перед тобой самый главный, мифический саммит Балканского полуострова, да и всей Европы, священный и прославленный. Мы подобрались к нагорью с севера, через город Катерини, и обогнули полукругом, потому что собирались начинать восхождение с юга. Один из маршрутов к олимпийским вершинам начинается у базы греческих десантников и ведет ложем слаломной трассы мимо пика Святого Антония на пик Сколио. Сколио на шесть метров ниже самой высокой вершины нагорья, пика Митикас. 2912 метров: для мужчины средних лет весом почти в центнер, но энергичного и неодышливого, такое горное путешествие – серьезное испытание, хотя задача по плечу. На КПП военной базы поднимающихся в небеса встречает улыбчивый автоматчик в лихо заломленном зеленом берете, проверяет документы, записывает номер мобильного телефона – чтобы знать на всякий случай, кого придется спасать, инструктирует насчет возвращения не позже 18.00 и пропускает в расположение части.

Переводя на современный городской арго, паломничество на Олимп по этой трассе – 400 этажей вверх и 400 вниз, 12-километровая трасса с перепадом высот в 1250 метров. Путь вверх труден, но интересен, спуск легок, но неприятен, поскольку приходится постоянно концентрироваться, чтобы не угодить ногой на острый камень или в коровью лепешку. Экспедиция выглядит примерно так. Сначала ты с азартом карабкаешься по склону и вовсю вертишь головой, потом тебе перестает хватать дыхания, потом ты начинаешь чувствовать мышцы ног, потом начинаешь чувствовать, как эти мышцы сводит, а потом тебе становится все равно и уже ничего не надо – но ты все карабкаешься, лезешь, упираешься, пыжишься, обливаешься соплями и по́том и вот наконец восходишь на крышу древнегреческого мира.

Всего в этом горном массиве 52 вершины разной сложности доступа, а Митикас, как почему-то считают романтики, всегда скрыт за облаками. Это неправда – я же фотографировал макушку Олимпа, находясь от нее в непосредственной близости, и могу засвидетельствовать: голубизна неба высоко над Митикасом элегантно сочетается с голубизной Эгейского моря далеко за Митикасом. Отсюда открывается дивный вид на сияющие горные пики напротив, на зияющие провалы внизу, на морскую даль и белый город Катерини, за которым где-то в дымке за сотню километров – Салоники, на соседние горы Пинда и вообще на вселенную, сотворенную промыслом Божиим. Тут вспоминаешь когда-то прочитанное: якобы молодой султан Мехмед IV – тот самый, которому запорожские казаки отправили оскорбительное письмо, – в 1669 году провел на Олимпе более двух месяцев, не только из-за свежего воздуха и пристрастия к охоте, но и потому, что наслаждался фессалийскими и македонскими пейзажами.

Ты глазеешь на вершину Трон Зевса (она же, в православной терминологии, Святого Стефана), и проводник Павел, рожденный в Ташкенте сын греческого коммуниста-партизана, эвакуированного в СССР в 1949 году по милости Коминформа, показывает, что эта скала и вправду похожа на трон. В настоящий момент трон никем не занят. Здесь, наверху, всегда холодно и всегда дует сильный ветер. Другими словами, сусальные картинки придворных живописцев, на которых полураздетые, словно в бане, античные боги в расслабленных позах восседают на облаках, предаваясь праздности, не соответствуют правде жизни. В этой пустоте продрогшим богам совершенно нечего делать. Здесь не летают орлы, потому что и орлы тут не обитают, а в зените – рядом с солнцем – барражирует тактический истребитель НАТО. Каковы же практические смыслы восхождения на Олимп? Сделать селфи, унести с вершины камешек, загадать по просьбе любимой желание. Можно засунуть мятый клочок бумаги с записью “Мы на Олимпе! Ура! Ура!” в прикованный к бетонному столбику с обозначением высоты почтового облика ящик, к которому никогда не придет почтальон. Можно сложить пирамидку из плоских камней, как это, непонятно зачем, уже сделали десятки побывавших здесь до тебя путешественников. Ты вспоминаешь, чем пугал путеводитель – “каждый год Олимп уносит несколько жизней”, – и в шутку осведомляешься, не на этот ли счет пирамидки. Павел беспечно машет рукой: тут и правда гибнут, но единицы, исключительно по неосторожности и почти всегда зимой, хотя, бывает, и летом. Тебе почему-то не смешно, и на пути назад ты высматриваешь траурные памятные знаки, но обнаруживаешь только один, не совсем в тему. Это бюст погибшего в 1941 году при обороне родины от нацистских оккупантов генерала Яниса Папарродаса с высеченным на мемориальном камне вполне древнегреческим стихом с великой первой строкой “Приветствую тебя, о смерть!”. Наверняка как раз у этого памятника молодые парашютисты получают значки отличников боевой подготовки.

Проводник Павел – нормальный мужик, он все понимает, смотрит в твои выпученные глаза и задумчиво говорит, что на Митикас, пожалуй, сегодня не дойти, поскольку тогда мы не успеем спуститься к военной базе до темноты. До пика Митикас на самом деле рукой подать, он молчаливый и прекрасный, нас разделяют только солнечный ветер и прозрачный воздух, но ползти к этой вершине нужно еще примерно час – сначала по горному хребту, а потом наверх по голой скале едва ли не на четвереньках. А у тебя и без того мелко трясутся ноги, а в голове оглушительно бухают мысли и кровь. Поэтому ты делаешь мужественную паузу – и соглашаешься немедленно, очень быстро вернуться. Уже через два часа дневальный на КПП козыряет тебе как старому знакомому, и тут ты понимаешь, что прожил один из важных дней своей жизни. Потому что почти наверняка никогда больше не увидишь эти скалы и эти заоблачные горы, никогда больше не достанешь подрагивающими пальцами сигарету из заветной пачки на самой верхотуре Балкан и не затянешься в суровом молчании, глядя в лицо вечности.

Двести с небольшим лет назад никто в Западной Европе понятия не имел о том, что такое Балканский полуостров, ведь прусский географ Йохан Август Цойне запустил этот термин в научно-популярное обращение только в 1808 году. Ученый следовал общепринятой практике своего времени – давать название области по ее главному горному массиву, хотя Балканская гряда (она же Стара-Планина) не является ни самой обширной, ни самой высокой на полуострове. Я встречал и другую версию: Цойне воспользовался опытом английского путешественника Джона Морриса – тот в конце XVIII века совершил вояж из центра Старого Света на его окраину, в Стамбул/Константинополь, и на обратном пути захватил с собой в христианский мир экзотическое словечко.

Николай Майков. “Олимп. Эскиз плафона”. 1830–1840-е годы. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Попытки лучше определить неточно обозначенное европейцы, конечно, предпринимали и раньше. На исходе XV столетия итальянский дипломат Филипп Буонакорси описывал в меморандуме в Ватикан далекий край, обитатели которого называли свою горную родину Балканами. Вообще вплоть до середины XIX века в просвещенной Европе “восточными странами” – l’Orient – считали все то зыбкое, что уходило по карте вправо и вниз за пределы обозримого из главных тогдашних столиц мира: Россию, Польшу, иногда Богемию, изредка даже Испанию. “Азия начинается за Ландштрассе”, – сказал однажды австрийский канцлер Клеменс фон Меттерних, имея в виду близкий восточный пригород Вены. Джордж Гордон Байрон в поэме “Паломничество Чайльд-Гарольда” (1809–1818), одна песнь которой целиком посвящена путешествиям по просторам современных Албании и Греции, ни разу не упомянул Балканы. Я искал напрасно: лорд, по-видимому, этого слова просто не знал.

На Западе обширные территории за реками Савой и Дунаем до начала прошлого столетия именовали Европейской Турцией (что соответствовало реальности, потому что практически весь Балканский полуостров на протяжении четырех или пяти веков составлял часть Османской империи), а иногда и цветистее – Европейским Левантом. В 1863 году один из основоположников албанистики, Иоганн Георг фон Хан, австрийский консул в Янине и Афинах, предложил термин “Восточно-Европейский полуостров”; постепенно дипломаты, ученые, политики заговорили о Юго-Восточной Европе как о территории с общей судьбой. Кровавое второе десятилетие XX века, наряду с распадом нескольких империй принесшее появление или новое утверждение на бывших османских и австро-венгерских землях шести разнородных государств, закрепило представление о Балканах как о непредсказуемом непростом целом. Страны с пестрой этнической структурой – Албания, Болгария, Греция, Румыния, Турция, Югославия – копировали модели западноевропейских национальных государств XIX столетия. Сейчас все умножилось на два: Балканский полуостров вмещает в себя дюжину стран, и в каждой задают себе вопросы о прошлом и настоящем, ответы на которые почти всегда непозволительно сглажены.

В Османской империи раскинувшиеся “по ту сторону” Босфорского пролива владения султана именовали Румелией, страной ромеев (Рум, Рим – так арабы обозначали Восточную Римскую империю; подданные ее были известны как ромеи, римляне). В византийское тысячелетие на землях полуострова – за исключением тех периодов, когда их отвоевывали тюркские или славянские варвары, – размещался десяток военно-административных округов, фем; некоторые (как Фракия или Македония) сохраняли древнеримские названия. “Римская нарезка” была крупнее: в эпоху поздней античности на полуострове помещались шесть имперских провинций целиком и три частично.

Даже в начале времен у всего были имена, пусть и мифологические. Среди персонажей античного эпоса числился фракийский царь Гем (сын ветра Борея), соединивший свою судьбу с нимфой Родопой (дочерью музы Каллиопы или музы Эвтерпы). Боги Олимпа разгневались, когда эта супружеская чета осмелилась уподобить себя Зевсу и Гере. Как рассказал нам Овидий, в наказание Гем был превращен в Гемские горы, а Родопа – соответственно в горы Родопские: “Снежные горы теперь, а некогда смертные люди / Прозвища вечных богов они оба рискнули присвоить”. В мифах Древней Греции насчет Гемских гор встречается более жестокое разъяснение, согласно которому это название происходит от слова αἵμα (“кровь”). Свою кровь пролил на безымянные прежде вершины великан Тифон, олицетворявший огненные силы земли. Тифон мог бы сделаться властелином над богами и смертными, если бы Зевс не поверг чудище в бездну ударом молнии. В эллинистической традиции Балканский полуостров целиком тоже назывался Гем. С географических карт это название в наши дни исчезло, чтобы, подобно другим античным топонимам, подняться в небеса: Гемские горы находятся на Луне, окаймляя берега моря Ясности.

Слово balkan тюркского происхождения, этим существительным обозначают неровную гористую местность, поросшую густым лесом. В болгарской историографии закрепилась теория, согласно которой кочевникам-булгарам под этим названием был известен протяженный, ровно в 555 километров, хребет (все те же Гемские горы), в новые времена переназванный на славянский манер Стара-Планина (“старая гора”). Однако историки из других стран категоричны: документальных подтверждений использования в доосманский период термина “Балканы” применительно к привычным для нас теперь балканским землям нет.

Тем не менее само понятие вполне древнее, потому что в Евразии – в частности, и в тех краях, откуда сначала в Анатолию, а потом и в Румелию пришло османское племя, – есть свои Балканы. На западе пустыни Каракумы тянется к Каспийскому морю хребет Большой Балкан (Балхан). В предгорьях туркменских Балкан хорошеет на углеводородных деньгах город Балканабат, административный центр нефтедобывающего Балканского велаята. Местная футбольная команда, четырехкратный чемпион республики, тоже называется “Балкан”; ее клубная эмблема с неизбежностью сочетает изображения пятнистого мяча и нефтечерпалки. В башкирской глубинке, у озера Асылыкуль, есть вершина Балкан (Балкан-Тау), элемент Бугульминско-Белебеевской возвышенности. Эта гора совсем невысока, зато, как сказал краевед, овеяна легендами: из башкирского эпоса известно, что на вершине Балкан-Тау захоронены несчастливые влюбленные – батыр Заятуляк и дочь владыки озера красавица Хыухылу (“башкирская русалка”). Балкантау также – важная улица казахстанской столицы Астаны: здесь расположены отель “Казжол”, ресторан “Фергана” и банный центр “Будь здоров!”.

Тюркская (точнее, наверняка татарская) топонимика добралась и до Москвы: в районе трех вокзалов сохранился Большой Балканский переулок (прежде существовал и Малый), именованный по засыпанному в конце XIX века пруду. Вероятно, термин использован в данном случае в значениях “болото”, “грязь”. Добавлю еще, что какие-то странные остряки присвоили название “Балкан” запущенному в России в производство в конце 2000-х годов автоматическому станковому гранатомету АГС‐40. Это страшное оружие массового убийства (самое совершенное в своем классе, чем и гордятся его создатели, если только смерти требуется совершенство).

БАЛКАНСКИЕ ИСТОРИИ

КАК БУЗЛУДЖА СТАЛА ГОРОЙ ГЕРОЕВ

Хаджи Димитр (Димитр Асенов). Фото. 1860-е годы

В июле 1868 года на горе Бузлуджа (высота 1441 метр), к востоку от Шипкинского перевала, в неравном бою с войсками Османской империи погиб отряд повстанцев под командованием Хаджи Димитра (Димитра Асенова). Как гласит национально-освободительная легенда, православные четники предпочли плену героическую смерть. Истекающий кровью 28‐летний воевода Димитр испустил дух со словами: “Братья, умрем как болгары!” Этому подвигу еще один певец свободы, Христо Ботев (сам через несколько лет погибший от османской пули), посвятил героическую балладу “Хаджи Димитр”.

Кто в грозной битве пал за свободу,

тот не погибнет: по нем рыдают

земля и небо, зверь и природа,

и люди песни о нем слагают…

Днем осеняет крылом орлица,

волк ночью кротко залижет раны;

и спутник смелого – сокол-птица —

о нем печется, как брат названый.

Настанет вечер – при лунном свете

усеют звезды весь свод небесный.

В дубравах темных повеет ветер —

гремят Балканы гайдуцкой песней![1]

Летом 1891 года все на той же вершине другая группа болгарских патриотов исполнила, по завету Ботева, гайдуцкую песню, после чего учредила Болгарскую социал-демократическую партию. Наследница этой организации, приняв линию Владимира Ленина и переименовавшись в Болгарскую коммунистическую партию, после Второй мировой войны пришла к власти в Болгарии. Вскоре Бузлуджа превратилась в святыню местных коммунистов, считавших, что они соединили в своей деятельности идеалы национального освобождения с борьбой за счастье трудового народа. В 1970–1980-е годы на вершине воздвигли так называемый Факельный памятник, а также пантеон в честь Болгарской компартии, смахивающий на огромную летающую тарелку. “Дом-памятник партии” – самый большой идеологический монумент Болгарии, настоящее коммунистическое капище. Интерьеры декорировали скульптурами, бронзовыми барельефами, дюжиной мозаичных панно общей площадью 550 квадратных метров на патриотическо-коммунистические темы, такие как “Рождение партии”, “Социалистическое переустройство сельского хозяйства”, “Болгарско-советская дружба”. На горе Бузлуджа круглогодично проводились официозные мероприятия: прием в детскую коммунистическую организацию Септемврийче, торжества по поводу государственных праздников и разных достижений социализма, чествование передовиков производства. Современность обошлась с памятником жестоко: в 1990-е годы мемориал разграбили, каменные картины разбили, мозаичные портреты основоположников марксизма-ленинизма и их болгарских последователей испортили. Над центральным входом в брошенную святыню появилось издевательское граффити “Забудь свое прошлое!”. В 2011 году мемориал безвозмездно передали в собственность Болгарской социалистической партии, которая ежегодно проводит на вершине Бузлуджи массовые мероприятия и постепенно приводит “летающую тарелку” в порядок.

Типология Балкан в общем и целом соответствует их тюркскому наименованию: здесь множество возвышенностей, поросших буком, дубом, пихтой или сосной, хотя в последние десятилетия кое-где велась массовая вырубка деревьев. На полуторакилометровых отметках турецкая терминология дает сбой: леса сменяются сначала зарослями вереска и можжевельника, потом лугами, еще ближе к небу простирается царство лысых камней. Балканская горная область не рекордсменка по высотности в Европе, она уступает и Кавказу, и Альпам, и Пиренеям. Вечных льдов здесь нет: в самой холодной точке Балканского полуострова, на вершине Мусала2 (2925 метров), снежный покров держится семь или восемь месяцев, а в последние годы и того меньше. “Крышу Европы” ищите в иных краях.

Пик Мусала. Фото. 1944 год. Болгарский национальный архив, София

Мусала находится в Болгарии, несколько неожиданно для меня оказавшейся самой высокогорной балканской страной: здесь, представьте себе, насчитали 55 вершин за 2500 метров. По вертикальной части Болгария опережает приподнятые к небу Грецию, Черногорию и Сербию, потерявшую многие свои высотные ресурсы после провозглашения независимости Косова [2]. До подножия Мусалы можно за пару часов доехать из Софии. И этот ороним, как многое на Балканах, тюркский, означает “близко к Аллаху”. С 1949 по 1962 год название горы было политическим, пик Сталин; забавно, что символика – “молитвенная вершина” – парадоксальным образом сохранялась. Олимпийский пик Митикас, кстати, немного, но уступает Мусале; эта шести- или семиметровая разница – один из источников болгарской национальной гордости. Помимо патриотических значений Мусала известна тем, что на ее склонах часто замечают стенолазов – эти забавные серо-красные птички умеют быстро и ловко, опираясь на хвосты, скакать по утесам и обрывам.

В историко-культурном смысле балканские края осмыслены и изучены хуже, чем самые знаменитые в мире горы, Альпы, иначе говорилось бы не “альпинизм”, а “балканизм”, не “альпеншток”, а “балканшток” и луга между поясами кустарника и камня не назывались бы альпийскими. Это не означает, конечно, что Балканы описаны плохо. В библиографии интересной научной работы словенского антрополога Божидара Езерника “Дикая Европа”, в подробностях изучившего вопрос о том, как представляли себе Балканы западные и восточные путешественники второй половины XVII – начала XX веков, указано почти семь сотен названий. Согласно геологической классификации, балканские горы не старые и не молодые, а нормальные: им около 250 миллионов лет, они образовались на стыке мезозойской и палеозойской эр. Нынешние очертания полуострова окончательно сложились в результате движений земной коры 2,5 или 3 миллиона лет назад. Кора до сих пор колышется, тектоническая активность продолжается, и землетрясения случаются едва ли не каждый год. Последняя по времени большая катастрофа произошла в 1963-м, когда семибалльные подземные толчки разрушили македонскую столицу Скопье, которая потом хотя и была поднята из руин общими усилиями югославских республик, особой красоты так и не приобрела.

Истории, впрочем, знакомы бедствия и поужаснее: доказано, что три с половиной тысячелетия назад извержение вулкана Санторин на эгейском острове Тира (острова Греции географически тоже считаются частью Балканского полуострова) вызвало мощнейшее цунами, утопившее минойскую цивилизацию на Крите. Легенда гласит: так погибла Атлантида. А вулкан Нисирос на одноименном острове до сих пор “дышит”, прогревая почву. Когда поедете туда, надевайте башмаки на толстой подошве.

Вопрос, что именно в балканской зоне считать горными системами, горными цепями, горными массивами, горными хребтами, что нагорьями и плато, а что просто лесистыми холмами, до сих пор является предметом произвольных толкований, легко заметить разнобой. Географы не включают Балканы, в отличие от Кавказа, Памира или Альп, в число “горных стран” – “обширных участков поверхности большой протяженности со складчато-глыбовой структурой земной коры”. Территория Балкан, около 70 % которой приходится на горы, очевидно более складчато-глыбовая, чем Европа в целом. Теоретики сельского хозяйства подсчитали, что в Греции всего только 20 % территории пригодно для земледелия, а в Албании – еще вдвое меньше. На севере полуострова этот показатель повышается до 40 %, и тогда получается, что Балканы – совсем не одни только склоны, провалы и каньоны, здесь хватает и горизонтального измерения. Паннонская впадина переходит в Дунайскую равнину, южнее которой, отчеркнутые горной чередой, лежат Верхнефракийская и Нижнефракийская низменности. Но в целом как не согласиться с французским историком Жоржем Кастелланом, который на первой же странице своей хрестоматийной “Истории Балкан от Мехмеда Завоевателя до Сталина” заявляет: “Когда ваш самолет снижается над Афинами, Тираной или Софией, вы только горы и видите. Даже более легкодоступные Белград и Бухарест расположены на холмах Шумадии и отрогах Карпат. Горы здесь повсюду”?

Не претендуя на исчерпывающую точность, предложу свой перечень главных балканских высотных формаций: Стара-Планина и Рила-Родопский массив в Болгарии; Динарское нагорье, протянувшееся от Албании через бывшие югославские республики до северной оконечности Адриатического моря (эти горные цепи иногда называют Албанскими и Динарскими Альпами, но мне такие названия не нравятся, какие же это Альпы?!); наконец, горы Пинд в Греции и их продолжение, горы Тайгет на Пелопоннесском полуострове. Юлийские Альпы (вот это как раз Альпы), зацепившие часть Словении, географически считать территорией Балкан неверно, но что прикажете делать, если самая высокая вершина этого массива, пик Триглав, в массовом сознании на протяжении почти всего XX века ассоциировалась с южнославянской федерацией?

Кое-кому из специалистов (сошлюсь на мнение американского политического географа Джона Лампе) балканские горы кажутся несчастливыми: они не таят в своих недрах значительных запасов полезных ископаемых и часто оказывались недостаточно высокими, чтобы защитить местных жителей от вражеских армий, но всегда были достаточно рельефными, чтобы разъединять племена и народы. Ключевым фактором выживания и самосохранения здесь испокон века считалось тесное семейное, групповое сотрудничество. Фигурально говоря, понятие “род” во многих районах Балкан значило больше, чем понятие “народ”. За пределами этого узкого социального круга начинался чужой, как правило враждебный, мир, к которому следовало относиться с опаской. Поэтому у многих из тех, кто считает балканские земли своими, имеется общая, невзирая на национальность и веру, эмоциональная особенность: сильная привязанность к своему краю, прямо-таки пассионарная гордость за “прямых” предков. Это и есть пережившее века чувство балканской родины, у которого мало общего с государственными границами.

География на юго-востоке Европы не всегда дружит с политикой и этнографией. Северную границу полуострова представители разных областей знаний и ученые разных стран вычисляют всяк по-своему. Британская энциклопедия определяет площадь полуострова в 666 тысяч квадратных километров, что совпадает с библейским числом зверя, солидные отечественные источники сокращают ее до 505 тысяч. Справочники большинства балканских государств отмеряют полуострову 550 тысяч квадратных километров (равняется площади Франции). Классический маршрут северной кромки Балкан в конце XIX столетия прочертил видный сербский географ и антрополог Йован Цвиич: по руслам рек Соча – Сава – Дунай. Есть также вариация по рекам Соча – Випава – Крка – Сава – Дунай, а есть и такая (вообще без клочков Италии и полуострова Истрия): Купа – Сава – Дунай, и даже Уна – Сава – Дунай.

ДЕТИ БАЛКАН

АЛИ-ПАША ЯНИНСКИЙ

“Мусульманский Бонапарт”

Иоганн Непомук Гейгер. “Султану Махмуду II подносят голову Али-паши Тепелени”. Гравюра. 1860 год

Османский сановник, управитель обширных земель, занимавших территории современных Албании и севера Греции, Али-паша из города Тепелени стал популярным героем европейской романтической литературы. Колоритная фигура паши, описанная Байроном, Александром Дюма, Мором Йокаи, соответствовала “балканскому канону”, каким его вывели на Западе. Характер этого человека и в самом деле сочетал коварство и жестокость с острым умом и благородством, повадки разбойника и восточного деспота – с тягой к просвещению и мудрой политике, жажду власти и славы – с искусством переговорщика и религиозной терпимостью. Дюма-отец писал об Али-паше в “Истории знаменитых преступлений” безапелляционно: “Во всей вселенной он видел лишь себя самого, только себя самого любил и только ради себя старался. Природа наградила его зачатками всех мыслимых страстей, и он посвятил всю свою долгую жизнь их развитию и удовлетворению”. Али-паша родился в 1740 году в семье османского чиновника, албанца из этнической группы тосков. С юных лет промышлял разбоем, принесшим ему деньги и влияние в горных деревнях, затем за взятку был назначен надзирателем над дорожным хозяйством в местной администрации. Храбрость, богатство и хитрость обеспечили быстрое продвижение по службе. В 1788 году Али-паша получил в управление пашалык со столицей в Янине (сейчас административный центр округа Эпир в Греции) – городе, ставшем центром греческого просвещения в Османской империи. Бóльшую часть населения области составляли христиане, на самоуправление которых Али-паша опирался, выстраивая свою восточную политику. “Паша может быть назван первым апостолом могущества европейской культуры и необходимости коренных реформ”, – сказано в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Правитель Янины навел порядок в округе, расправился с горской вольницей, установил беспощадный режим налоговых сборов. Заметки о встречах в 1809 году с Али-пашой оставил Байрон, на которого “именитый разбойник”, очаровавший гостя приятными манерами, произвел тем не менее устрашающее впечатление: “Это безжалостный тиран, повинный в чудовищных жестокостях, прославленный своими победами настолько, что его называют ‘мусульманским Бонапартом’”. В начале XIX века власть султана на местах была непрочной. Управляя Янинским пашалыком в течение 35 лет, Али-паша проводил независимую политику: заключал тактические союзы то с англичанами, то с французами, во время русско-турецкой войны позволял себе переписку с князем Григорием Потемкиным. Наполеон дважды предлагал паше корону Албании, рассчитывая в борьбе с Османской империей добиться поддержки одного из самых влиятельных ее феодалов. Некоторые историки полагают, что объективно Али-паша способствовал развитию греческого освободительного движения, хотя он и любил проводить карательные акции против повстанцев. Так или иначе, паша очевидно склонялся к сепаратизму, и в 1819 году султан Махмуд II решил покарать зарвавшегося наместника. Описанию трагической гибели Янины Александр Дюма посвятил главу прославленного романа. Пленительная наложница графа Монте-Кристо Гайде – проданная Фернаном Мондего в рабство дочь Али-паши; тот же негодяй Мондего, если верить Дюма, сдал армии султана за две тысячи кошельков золота защищавшую город крепость. Но реальность более прозаична: после многомесячной осады Янины 82-летний паша был застрелен в бою, и его отрубленную голову выставили на серебряном подносе на обозрение в столице империи. Албанский мусульманский поэт Хаджи Шахрети посвятил паше написанную на одном из новогреческих диалектов цветистую поэму, стиль которой до сих пор изучают лингвисты. В Тепелени Али-паше установлен памятник, его мавзолей в Янине стал адресом исламского паломничества.

В некоторых книгах площадь Балкан увеличивают до 716 тысяч квадратных километров, зачисляя в искомый круг румынские области Валахия и Молдова и определяя восточной границей полуострова реку Прут. Я сверился у всех авторитетных географов, у каких только смог: если это допущение и верно, то исключительно политико-исторически. Максимально расширительное толкование Балкан предложил неведомый мне простодушный геометр, прочертивший явно по линейке прямую от итальянского курорта Монфальконе близ Триеста (самая северная точка Средиземноморского побережья) до низовий реки Южный Буг у Николаева на Украине, так что балканским городом оказалась и Одесса. В селе Заря Одесской области, может, не случайно в 2007 году основана любительская, но вполне успешная для своего ранга футбольная команда “Балканы” – и у туркменских спортсменов нашлись одноклубники. Так Европа неподалеку от берегов Понта Эвксинского встречается с Центральной Азией.

По данным статистической службы Eurostat, население балканских стран составляет примерно 72 миллиона человек. В сводной таблице не учтены азиатская часть Турции (69 миллионов), которая Балканским полуостровом не является, а также население 0,1 % итальянской территории (уголок провинции Триест, 250 тысяч человек), которая признается некоторыми географическими справочниками балканской. Зато в таблицу сплюсовано все население Румынии, хотя южнее Дуная расположена только одна область этой страны, Северная Добруджа (970 тысяч человек). Балканским сочтено также население сербского края Воеводина (1,93 миллиона), хорватских областей Славония и Загорье (1,1 миллиона) и половины Словении (900 тысяч человек) – все эти земли лежат, наоборот, к северу от речной границы полуострова. Вычитаем, согласно правильным атласам и картам, и получаем 50 или 51 миллион балканцев. Примерно столько же, сколько в мире южнокорейцев или жителей ЮАР.

Но и эти данные вовсе не окончательные, по крайней мере с мировоззренческой точки зрения. Едва ли вы встретите словенцев, хоть с горного севера республики, хоть с ее приморского юго-запада, которые согласились бы с балканской принадлежностью своей страны. В Любляне и Мариборе предпочитают говорить о Центральной Европе, об Альпийском или Средиземноморском регионе, что справедливо географически, но не совсем корректно с точки зрения истории и политики. Итальянцы из Триеста даже постановку вопроса о Балканах применительно к своей провинции воспримут с недоумением. Уже четверть века, с первого дня государственной самостоятельности, стремится выйти вон с Балкан Хорватия, по крайней мере половина территории которой по любым расчетам лежит в пределах полуострова. В Загребе обращают внимание не на правду науки, а на теорию “центральноевропейской и средиземноморской идентичности хорватского народа”, которому кое-кто из местных научных патриотов приписывает не славянское, а кельтское или древнеперсидское происхождение.

Напротив, Турция и Румыния – важные страны юго-востока Европы, лишь краешками задевшие Балканы, – не скрывают своих интересов в этой зоне и не стыдятся сопричастности с ней. Самый центр, сердце полуострова, я разместил бы где-нибудь в горах Македонии или Косова – эти территории столь плотно со всех сторон прикрыты границами, что кажется: так сделано специально, дабы оттуда не выветрился особый балканский дух. Может, это география невероятным образом вмешивается в историю и политику? Ведь жить на горе, под крутой горой, между горой и морем, среди гор, на берегу реки, у границы, в окружении близких границ, на острове – означает по-разному смотреть на мир. Отсюда дробление национальных психологий и коллективного сознания. Когда сербы из Воеводины говорят о сербах из Герцеговины или сербах из лесистого нагорья Златибор: “Они совсем другие, не такие, как мы”, – имеют в виду именно это. Албанцы из Черногории считают себя не такими, как албанцы в Косове или собственно Албании, находят отличие и в диалектах, и в менталитете, и в культурных навыках. География оставила Балканам множество “карманов”, в которых время все еще идет по своим часам, в которых консервируются нравы и обычаи, в которых современность такова, что сразу ее не примешь и не поймешь.

Народный праздник в Боснии и Герцеговине. Открытка. 1895 год

Прав словенский поэт Борис Новак, заметивший, что определение балканских границ – “вопрос не науки, а сердца”. Важнее географических дефиниций оказывается популярное восприятие Балкан как беспокойного общественно-политического пространства, “пороховой бочки”, буйного края, из которого только и происходят локальные и всеобщие войны, потоки беженцев и переселенцев, горе да нищета. Такое представление формировалось в XVIII–XIX веках, когда после нескольких столетий доминирования Османской империи христианская Европа обнаруживала, изобретала свой юго-восточный пятачок заново. Порабощенные турками европейские пространства долго представали на Западе сплошным темным пятном, подсвеченным рассказами чудаков-авантюристов и байками оборотистых негоциантов. Эту этнически нерасчлененную территорию едва ли не более плотно, чем живые люди, населяли всяческие тени и вурдалаки. Уроженцев Балкан, оказавшихся зачем-нибудь в просвещенных столицах, часто (по “византийской”, “ромейской” привычке) считали греками, ставили знак равенства между принадлежностью к “греческой вере” и национальностью, пока не разобрались, что чаще всего эти странные люди бывают все-таки славянами. Жителям Запада, как писал Божидар Езерник, “география полуострова казалась слишком запутанной, этнография слишком неясной, история слишком сложной, а политика чересчур непонятной”.

На юго-востоке Европы вызревал “восточный вопрос”, в конце концов оказавшийся в центре политики великих держав. По мере того как слабела и отступала к Босфору Османская империя, четче прорисовывались новые балканские политические границы. Древнегреческое прошлое на фоне новогреческого восстания 1820-х годов, воспетого стыдившим местных крестьян за трусость лордом Байроном, не оставило европейцев равнодушными. Они сочувствовали румынской, болгарской, сербской эмансипации, потом сопереживали восстанию славян-македонцев, заказывая к обеду в модных ресторанах салат macédoine, составленный из разных ингредиентов, подобно тому как на Балканах “мелко нарезались и тщательно перемешивались” разные народы и их обычаи.

Упомяну в этой связи два имени, пусть и не первой литературной величины, – французских писателей Пьера Д’Эспанья и Кловиса Уга. Первый из них, названный в справочнике, который я откопал в одной букинистической лавке в Охриде, страстным исследователем недостаточно известных географических пределов, посвятил жизнь экзотическим путешествиям. На переломе XIX и XX столетий Д’Эспанья побывал в Колумбии, затем отправился в западноафриканскую колонию Ривьер-дю-Сюд (нынешняя Гвинея), а еще позже – скорее всего, по причинам авантюристического толка – в турне по Европейской Турции. В 1901-м Д’Эспанья приступил к сочинению романа на македонские темы “Перед побоищем”, работу над которым завершил через год на Берегу Слоновой Кости, после чего скончался там же от желтой лихорадки. Его тираноборческая книга посвящена идеалам южнославянской независимости и завершается лозунгом “Да здравствует революция!”, под которой понимается всеобщее вооруженное восстание против Османской империи. Кловис Уг – сторонник Парижской коммуны, депутат, публицист и поэт. По молодости лет Уг так решительно защищал свои политические взгляды, что не побоялся драться из-за них на оказавшейся роковой для его соперника дуэли. В опубликованном в 1903 году трехчастном стихотворении “За македонцев!” Уг обратился к античному прошлому Балкан, а затем воззвал к совести и чести западноевропейских правительств: они должны были оказать немедленное давление на султана с тем, чтобы восточный тиран облегчил положение христианских подданных.

Но в политических кабинетах с высокими потолками и аристократических салонах с яркими люстрами кривой треугольник на юго-востоке Европы вызывал, увы, легкое презрение, поскольку его обитатели, как считалось, лишь в малой степени обладали прекрасными качествами, которыми просвещенный свет наделял сам себя, – порядком, чистотой, самоконтролем, уважением к закону, чувством справедливости, эффективными социальными институтами. Поведение неотесанных горцев не соответствовало представлениям цивилизованного мира о том, каким этот мир должен быть. Западные путешественники смотрели на Балканы, как Нарцисс в воды ручья: они видели не то, что в глубине, но лишь любовались отражением собственных добродетелей. Впрочем, и сами горцы, кажется, особенно не пытались соответствовать высоким международным стандартам. Европейцы поэтому наделяли их, как и детей дальнего Ориента, сомнительной с точки зрения прагматической морали триадой качеств: лень, нега, жестокость. Едва ли не единственным положительным отличием балканских окраин была характерная для этих краев религиозная и этническая толерантность, похвальная на фоне кровавых межхристианских противоречий Старого Света и почти повсеместных гонений на евреев. Замечу, однако, что это немало: посмотрите на мир вокруг себя, оцените итоги древних и современных войн и ответьте, не является ли терпимость к чужим вере, языку и национальности высшим из всех достоинств?

После освобождения балканских народов от власти Османов разные германские королевства и княжества (однажды еще и Дания) выслали в Афины, Софию, Бухарест своих высокородных, но небогатых представителей: формировать новые монархические династии. Немцы и австрийцы спустили по Дунаю цивилизаторскую миссию, французы и англичане действовали с помощью займов и кредитных билетов, а Россия поставляла кровь своих солдат, несла православный крест и панславянскую идею. Обслуживавшие этот исторический поход интеллектуалы сконструировали из Балкан образ “другого”, находящегося рядом с “нами”, – близкого, но чужого. Неравного.

Западноевропейские миссионеры, отправлявшиеся на край Ойкумены, чаще всего возвращались домой с путевыми записками о “добрых дикарях” и никакой разницы между “нецивилизованной Европой”, Африкой или островами Полинезии не проводили. В 1780-е годы итальянский аббат Альберто Фортис, историк и естествоиспытатель на венецианской службе, предпринял турне по Далмации и островам Адриатики, составив книгу путешествий с описанием местных условий жизни, природы и обычаев. Одна глава исследования, обширная и подробная, посвящена морлакам (морлахам), ассимилированной ныне этнической группе, по-видимому, восточнороманского происхождения. Не исключено, что Фортис отождествлял с морлаками все негородское славянское население Далмации. Этот аббат отличался незаурядной для своей эпохи научной честностью и не сочинял небылиц о грубых невежественных горцах, тем более что морлаки встречали чужеземца приветливо и обращались с ним дружелюбно. Для описаний Фортиса характерны выражения вроде “невинность и естественная свобода пасторальных времен” и “души, не испорченные обществом, называемым нами культурным”. Тем не менее и Фортис успешно транслировал привычные для колониальной эпохи расовые стереотипы: поскольку европейцы считали себя прогрессивными людьми, то во “вновь открытых странах” они непременно встречали “варваров”.

Такой подход в этнографии сохранялся и в начале XX века – тех же жителей Далмации описывали в 1910-е годы как “народ, который все еще счастливо примитивен, который все еще не стыдится своей колоритности и находится в блаженном неведении относительно трех четвертей благ цивилизации”. Столетием раньше Филипп Торнтон и даже знаменитый Иоганн Георг фон Хан только с долей шутки, зато в подробностях пересказывали небылицы о “хвостатых молодых албанцах”. Что уж говорить о конце XVIII столетия: книга Фортиса “Путешествия в Далмацию” стала международным хитом, ее перевели на немецкий, французский и английский языки. Европа увидела “примитивный мир” у своего порога; подтвердилось, что дикари живут по соседству. Исследование итальянского аббата вдохновило Жюстину де Винн, любовницу Джакомо Казановы, писавшую под псевдонимом Мадемуазель X. C.V., на создание салонного романа “Морлаки”. Теперь эта вышедшая в 1788 году книга забыта, но в свое время ее хвалили и Иоганн Вольфганг Гёте, и мадам де Сталь.

В 1844 году почтенный британский путешественник и известный египтолог сэр Джон Гарднер Уилкинсон совершил вояж на юго-восток Европы, где стояла привычная для Балкан военная пора. Обеспокоенный увиденным, Уилкинсон обратился с письмом к владыке Черногории, митрополиту Черногорскому и Брдскому Петру II Петровичу-Негошу с призывом отказаться от обычая отрезать поверженным врагам головы и выставлять их на всеобщее обозрение. Британский историк попытался объяснить своему корреспонденту разницу между “цивилизованной” войной и такой войной, в ходе которой применяется “шокирующе антигуманная практика”. Петр, православный митрополит, вежливо отказал чужеземцу в его странной просьбе: черногорцы не считали антигуманной традицию мести османским завоевателям, зато полагали кощунством медицинские эксперименты над телами покойных, распространенные в продвинутых европейских столицах. Отрубая неприятелям головы, горцы лишь фиксировали исчезновение смертельной угрозы, как это веками делалось на Западе в ту пору, когда Запад сам был горяч и молод. В критской войне (1645–1669) на стороне венецианцев сражался с османами английский морской капитан Томас Миддлтон. Сражался храбро и получил известность тем, что однажды привез своему генералу в подарок “целую бочку засоленных голов тех, кого убил во время частых нападений на корабли”. Понемногу балканские и западноевропейские представления о цивилизованности все же сближались. Отправляя свои отряды на сражения “великой войны” за освобождение в 1876 году, черногорский князь запретил брать в качестве трофеев отсеченные головы неприятелей – опасался репутационных потерь.

Теодор Валерио. “Крестьяне-морлаки из окрестностей Сплита”. Рисунок. 1864 год

Теодор Валерио. “Музыканты-морлаки из Салоны”. Рисунок. 1864 год

Американский историк Марк Мазовер напоминает, что в середине XIX века в западноевропейских странах, критиковавших Балканы за дикость, и не думали отменять публичную смертную казнь. Во Франции, например, преступникам рубили головы на городских площадях вплоть до начала Второй мировой войны. Упоминая об этнических чистках в Боснии и Герцеговине в ходе вооруженного конфликта 1990-х годов, Мазовер резонерствует: “Опыт нацистского концентрационного лагеря в Маутхаузене показывает, что австрийцы немногому могли научиться у боснийских сербов по части насилия… В конце концов, и ГУЛАГ был придуман не на Балканах”.

Джон Лампе подмечал: тем не менее современная политическая наука вовсе не случайно употребляет понятие “балканизация”, превратившееся в синоним сразу нескольких неприятных терминов – “дезинтеграция”, “трайбализм”, “возвращение к варварству”. Болгарско-американский историк Мария Тодорова посвятила этой теме целую важную книгу “Воображая Балканы”. В ключе выдвинутой в конце 1970-х годов арабским литературоведом Эдвардом Саидом концепции ориентализма Тодорова (крупный авторитет по символике национализма) описала “балканизм” как обусловленный ходом истории и почти всегда негативный культурный феномен. Вот один из результатов ее изучения: “балканизация” есть антитеза более успешной модели этнического развития, теории melting pot (“плавильного тигля”), пусть и с издержками, но в целом продуктивно сработавшей, как считается, в США.

На Балканах на западное пренебрежение реагируют с обидой, еще и потому, что не хотят забывать и не устают напоминать: европейская цивилизация, насчет которой вы теперь так надуваете щеки, начиналась именно здесь, на Олимпе и Парнасе. Константинополь столетиями оставался самым большим городом в мире. Именно здесь, в византийских пределах, христианство сумело уберечь свои традиции, когда Западная Европа в сумерках Средневековья оказалась под властью вчерашних варваров. Османская империя поры своего восхождения и эпохи своего расцвета была передовым государством, у которого надменные соседи много чему могли бы научиться, если бы захотели. В конце концов, именно на этих просторах животворящий крест после многих сражений одержал верх над исламским полумесяцем, причем вклад в общую победу народов, оказавшихся на линии огня и надолго утрачивавших или вовсе не приобретших государственность, остается недооцененным.

Центральная улица Дубровника (Рагузы) – Страдун. Фото. 1901 год. Венгерский географический музей, Эрд. Фото: FORTEPAN / Magyar Földrajzi Múzeum / Erdélyi Mór cége

Процитирую американского историка Джудит Херрин: “Самое главное, чтобы вы поняли: современный западный мир не мог бы существовать, не будь он защищен и вдохновлен тем, что происходило на востоке”. Любой уважающий себя иностранный исследователь Балкан почитает за долг начать монографию об истории Юго-Восточной Европы с упреков в адрес западного общества: не разобрались, самоустранились, продемонстрировали кичливость, не проявили великодушия. Но и в этой самокритике сквозит высокомерие. Без малого два века – как только появилось на географической карте само название – Балканы стремятся “тянуться” за Европой. Столицы получивших независимость государств торопились за чужой модой, приглашая к себе французских, немецких, итальянских, австрийских архитекторов. Минареты и мечети разрушали, “восточную свободу” городского устройства меняли на четкую планировку, кривые улочки – на широкие проспекты, на местах османских садов разбивали бульвары. Над балканскими потугами “соответствовать” на Западе иронизировали точно так же, как прежде насмехались над ориентальным обликом Софии и Белграда: “Пусть Бухарест будет маленьким Парижем, а Русе маленькой Веной, лишь бы Париж не стал большим Бухарестом, в Вена большим Русе”.

Итог стремительного прорыва Балкан к прогрессу вовсе не однозначен. “Восточные страны, устремившись к западной цивилизации, потеряли колорит, но сохранили захудалость и грязь, – писал в 1870-е годы один британский исследователь европейского юго-востока. – После ухода османов европеизация стала рутинным делом, а старый балканский дух постепенно исчезал. Мифология заменила историю, и первыми жертвами стали терпимость и многокультурность”. Цивилизационный парадокс точно охарактеризован у Езерника: Балканы стремятся стать частью той Европы, какой она некогда была, а Европа самоопределяется на основе отличия от Балкан и утверждает, что сейчас она наконец стала такой, какими Балканы оставались на протяжении целых столетий.

Это все правда: до сих пор балканские страны по большому счету томятся в прихожей “Старой Европы”, но ведь если течет в теле европейской цивилизации новая и свежая кровь, то эта кровь – балканская. Вот вам Марина Абрамович, вот вам (молодой) Эмир Кустурица, вот вам упаковавший мир в оберточную бумагу Христо, вот вам нобелевские лауреаты Иво Андрич, Элиас Канетти и Орхан Памук, вот Исмаил Кадаре, вот постсоветский кумир Милорад Павич, вот Константин Бранкузи и Эжен Ионеско, вот Мария Каллас и Вангелис, наконец. А если вы не такие высоколобые, если вас не проймешь афонскими старцами и Славоем Жижеком, то послушайте хотя бы, как зажигают с эстрады Таркан или свадебно-похоронный оркестр Горана Бреговича.

Главным источником балканских невзгод новейшей истории принято считать этническую чересполосицу, вызвавшую в 1990-е годы – уже на нашей общей памяти, формирующей представление о сегодняшнем дне, – череду жестоких конфликтов и, как следствие, заметное изменение политической карты. Если смотреть в корень проблемы, то она, конечно, в запоздалых по меркам общественных наук процессах государственного строительства, ведь не случайно некоторые “политические нации” на Балканах складываются до сих пор, поколение спустя после провозглашения суверенитета. Но само-то запоздание откуда? Отвечая на вопрос, два американских университетских профессора, Деннис П. Хупчик и Харольд Э. Кокс, составили “Краткий исторический атлас Балкан” из 50 откомментированных полусотней сжатых текстов бело-зеленых листов. Самый интересный лист – номер 5, под простым и сложным названием Cultural: с проведенными по карте жирными, салатового и травяного оттенков (кое-где пересекающимися, а кое-где расходящимися по сторонам) линиями цивилизационных разломов.

Эти разломы (использованный Х. & К. термин fault переводится и как “нарушение структуры”) таковы: “восточнохристианский – западнохристианский” и “восточнохристианский – исламский”. “Зоны конвергенции трех цивилизаций” отмечены бирюзовым (тут я не вполне уверен, это может быть и оттенок шартреза): север Албании с небольшими полосками Сербии и Черногории, а также юго-восточная часть Боснии. По конкретным маршрутам линий разломов с Деннисом П. Хупчиком и Харольдом Э. Коксом можно спорить (на мой взгляд, кое-где эти пунктиры проходят правее, но в целом левее), однако отдаю профессорам должное: их карта хороша тем, что просто объясняет комплексное. Да, так случилось, и факт есть факт: именно на Балканах столкнулись углами тектонические плиты ислама, православия и западных христианских конфессий. И именно эти европейские фронты (всегда в течение последнего тысячелетия и до сих пор) даже важнее просуществовавшего всего полвека железного занавеса.

По большому историческому счету, как считается, цивилизационные швы уже сошлись, но в прорехи просыпалось время и провалилась европейская утонченность. Хупчик и Кокс описывают (на листе номер 44) эпизод балканского хаоса периода Второй мировой войны: “Албанцы, венгры, немцы из Воеводины убивали сербов на землях под своим контролем. Болгары заставляли славян-македонцев признать себя болгарами. Усташеский режим Павелича в Хорватии пытался либо истребить сербов и евреев, либо обратить их в католицизм. Мусульмане в Боснии поднялись против сербов, чтобы отплатить им за прежние унижения. Сербы отвечали, как только и чем только могли. Образовалось огромное поле битвы между культурами”.

Двадцатилетием ранее между Грецией, Болгарией и Турцией произошел принудительный обмен населением: около 2 миллионов человек вынужденно сменили страны своего жительства. Малоазийские греки отправились на историческую родину, греческие и болгарские турки – в Малую Азию, а славяне из греческой части Македонии – в Болгарию. Через полвека после победы над нацизмом в ходе вооруженного конфликта (свыше 100 тысяч убитых, концлагеря, военные преступления) и в результате этнических чисток 2 миллиона человек покинули Боснию и Герцеговину. Так на Балканах создавались (и доформировываются до сих пор) исповедующие молодой агрессивный национализм государства.

Так что это хороший вопрос: зарубцевались ли швы?

Политико-национальная композиция Балканского полуострова и вправду запутанна и сложна. К потомкам здешних “автохтонных” народов относят албанцев, предками которых некоторые ученые умы считают племена иллирийцев (точнее, дарданцев), и греков. При этом современные греческая культура и самосознание, как указывают многие историки, имеют мало общего с античностью, отсчет которой принято вести от VIII века до нашей эры. К “первопроходцам”, грекам и албанцам, в ряде исследований добавляют еще и румын. В Бухаресте этногенез этой нации выводят из взаимной ассимиляции дако-фракийских племен и римских легионеров – потомки тех и других якобы на века укрылись от завоевателей-варваров в Карпатских горах, чтобы затем в подходящий момент вернуться и на равнины. Такую теорию оспаривают ученые, которые считают румын потомками латиноязычных номадов-влахов, мигрировавших к северу от Дуная в тот период, когда в Центральную Европу вторглись угорские племена. Спор ведется давно и вряд ли завершится скоро.

Первые волны тюрков-кочевников проникли на Балканский полуостров примерно в середине IV века, когда началось Великое переселение народов, а славянские варвары появились на периферии Византийской империи и Аварского каганата на полтора или два столетия позже. Первый (вообще исторически первый) союз славянских или родственных им племен, который можно счесть протогосударством, возник в 620-е годы. Лидер этого объединения, вобравшего в себя и толику земель современной Словении, торговец по имени Само, был, скорее всего, франком, но суть дела это не меняет, хотя и звучит обидно для поборников славянской идеи. Племенной союз Само распался вскоре после смерти этого боевитого князя.

На той же северо-западной макушке Балкан в середине VII века образовалось и просуществовало больше полутора столетий, пока его не поглотило Франкское королевство, в основном славянское Карантанское (по одной версии, от названия племени хорутан, которых считают предками словенцев) княжество с центром на Госпосветском поле, что в долине реки Дравы. Теперь это благостный юг Австрии, сельская местность с зелеными травами и тучными коровами называется Цольфельд. Есть исторический анекдот, согласно которому свободные карантанцы избирали себе вождя голосованием, а затем в знак почтения усаживали его (вроде как интронизировали) на так называемый княжеский камень – перевернутое основание разломанной ионической колонны из римского муниципия Вируна, похожее на мраморную тумбу.

Изображение княжеского камня отчеканено на словенской евромонетке, притом что сам камень находится в Австрии. Античная тумба, символ крушения римской славы и расцвета варварских вольностей, украшает роскошный, в золоте и 665 гербах, исторический зал парламента федеральной земли Каринтия в Клагенфурте. Симпатичной церемонии инвеституры еще семь веков следовали германские владетели княжества, добавившие своими штанами лоска древней каменной табуретке. Что и засвидетельствовала роспись художника Фромиллера над камином в ослепительнейшем геральдическом зале: здесь и князь, и его знамя, и его подданные. В конце XVI века старинную традицию описал французский философ Жан Боден, а его, между прочим, считают предтечей современной политологии. Как-то в Любляне за чашкой кофе местный интеллектуал поделился со мной смелым допуском о том, что, поскольку Томас Джефферсон изучал боденовские “Шесть книг о государстве”, карантанский обряд определенно повлиял на содержание Декларации о независимости США. До 1991 года Карантания так или иначе оставалась единственным эпизодом независимости в истории словенского народа, хотя историки, с которыми я беседовал в Любляне и Клагенфурте, полагают, что считать это княжество древнесловенским государством неверно. В германском мире, в Британии и Италии словенцев вплоть до конца XVIII века чаще всего называли альпийскими славянами.

Австрия. Клагенфурт. “Княжеский камень”. Фото Ольги Баженовой

БАЛКАНСКИЕ ИСТОРИИ

КАК СНИМАЛИ ФИЛЬМ О ВОЙНЕ И ПОБЕДЕ

Иосип Броз Тито. Почтовая марка. Ок. 1945 года. Фото: © rook76 / shutterstock.com

Уже через несколько недель после окончания Второй мировой войны советский режиссер Абрам Роом приступил в Белграде к съемкам фильма “В горах Югославии”. Главный герой картины, боснийский серб Славко Бабич (его роль исполнил Николай Мордвинов), собирает односельчан в партизанский отряд, с боями пробивается на соединение с армией Иосипа Броза Тито, по дороге громя немецких оккупантов, их итальянских союзников, а также сербских и хорватских коллаборационистов. Героическая киноистория завершается поражением гитлеровцев и их подручных, но победа завоевана дорогой ценой: вражеская пуля настигает Славко уже после освобождения Белграда, в тот момент, когда он горюет под осиной, на которой фашисты повесили его красавицу-невесту Милицу. Финальная сцена картины – апофеоз Победы: маршал Тито (актер Иван Берсенев) принимает парад партизанской армии и под ликование огромной толпы провозглашает здравицы великому Сталину. Идеология этой советско-югославской военной драмы столь же черно-белая, как и кинопленка, на которой снят фильм. Если верить сценарию, киновосстание в Югославии началось строго в день нападения Германии на СССР, в бой партизаны из боснийских сел шли с именем Сталина на устах, а в перерывах между сражениями с волнением слушали радиосводки о положении под Сталинградом. “В горах Югославии” – первый полнометражный фильм социалистической Югославии, но киносправочники титовской поры об этой картине не упоминали. Большая политика оказалась быстрее кинопроизводства: пока картину монтировали, Тито отказал в верности Сталину и из ученика советского вождя превратился в агента мирового империализма. В Белграде и Загребе картину Роома вообще не демонстрировали, в СССР прокат ограничили. Одного из персонажей фильма, главу националистического сербского движения генерала Дражу Михаиловича, югославские коммунисты расстреляли. Первым фильмом социалистического экрана в Белграде долго считали вышедшую весной 1947 года картину Вьекослава Африча “Славица”, тоже военную драму. В киноленте Роома как раз Африч сыграл генерала Михаиловича – карикатурно, как прихвостня нацистов. Артист быстро “реабилитировался”: в югославском фильме № 2 “Этот народ будет жить” (о любви сербской селянки Ягоды и комиссара партизанского отряда, хорватского минера Ивана) хорвату Афричу досталась роль главнокомандующего народной армией. Крупный актер мхатовской школы Берсенев, первый руководитель Московского театра имени Ленинского комсомола, примерив мундир маршала Тито, вступил в ВКП(б) и получил звание народного артиста СССР. Примерно к тому же времени относится его поздний роман с балериной Галиной Улановой. “Партизанские фильмы” (картины на темы антифашистской борьбы) на четыре десятилетия стали главным жанром югославского кинематографа.

На востоке Балканского полуострова первое славянское государство возникло в конце VII столетия, хотя его правящий класс поначалу составляли кочевники-булгары. Как гласит легенда, воинственный хан Аспарух учредил свою столицу в городе Плиска, полюбил славянскую красавицу-жрицу по имени Пагане, а его нукеры переженились на местных русоволосых прелестницах. Употребляя в юности популярный в странах социалистического содружества болгарский бренди “Плиска”, я и не подозревал, что приобщаюсь таким образом к средневековой истории.

Написанные столетием позже византийские хроники содержат упоминания о князьях, заложивших – в Паннонии и адриатическом Приморье – основы хорватской государственности: их звали Борна и Войномир. В 1102 году хорваты, превратившие свои княжества в единое королевство, почти на 900 лет потеряли независимость, после того как местная знать под давлением политических обстоятельств и вследствие военных поражений вынуждена была согласиться на династическую унию с Венгрией. А первым сербским князем, упомянутым в византийских хрониках в достоинстве вассала василевса, считается правивший в конце VIII века Вышеслав, современник Карла Великого.

Постепенное угасание мощи Константинополя (в широком смысле – на рубеже тысячелетий) привело к феодальной раздробленности на балканских землях. Вассальные, полунезависимые и только иногда независимые, крохотные и только изредка чуть побольше славяно-греческие деспотаты и княжества возникали и исчезали, враждовали друг с другом и друг в друга перетекали. Пионерным государственным образованием на территории современной Черногории стало возникшее в середине IX столетия славянское княжество Дукля, позже сменившее название на княжество Зета. На землях Боснии в конце XII века утвержденный на правление венгерским королем князь Кулин (местная калибровка “бан”, в значениях “хозяин”, “господин”), отвоевав некоторые земли у соседей, провозгласил себя независимым владетелем. Заложенная Кулином-баном держава (пусть и с некоторыми перерывами) просуществовала два с половиной столетия, а сам этот князь оставил по себе гордую память в боснийском фольклоре.

За 200 лет завоевательных походов Османская империя подмяла под себя балканские земли – и до Дуная, и за Дунаем, и до Савы, и за Савой. Османы покончили с Византией и всеми ее южнославянскими изводами. Пал Константинополь, часть населения полуострова – кто волей, кто неволей – обратилась в магометанскую веру. Исчезло “византийское содружество наций”, как образно назвал вращавшийся вокруг империи пестрый греко-славянский мир британский историк Димитрий Оболенский. Сейчас, через век “после султана”, Тирана и Сараево – крупнейшие, вслед за Стамбулом, Казанью, Уфой, Махачкалой, города исламской Европы; мусульмане составляют около трети населения Балкан. Как раз здесь пролегают непростые “зоны конвергенции цивилизаций”.

Многие теории происхождения народов и формирования их первых государств являются не более чем вольными гипотезами. Средневековые события на Балканах в основном описаны византийскими и арабскими хронистами, для которых сербские или болгарские дела были второстепенными эпизодами всемирного процесса. Древнее прошлое южных славян реконструировано и додумано в XIX–XX веках, когда на западе Европы получила признание идеология историзма, подразумевавшая, что успешное настоящее обязано опираться на великое прошлое. Интересы независимости казались отцам новой государственности важнее научной добросовестности; собственные исторические школы в постосманских странах лет 150 назад только начинали складываться. Да и теперь в молодых государствах поиски идентичности продолжаются, прошлое перепридумывается заново. На эту тему ярко импровизировал Мазовер: “Честная попытка понять Балканы неминуемо побуждает нас взглянуть на историю не просто как на зеркало, в котором отражаются добродетели”. Но тем, кто у власти, часто кажется, что такой нужды нет.

В Македонии, провозгласившей независимость в процессе распада Югославии, в начале 2010-х годов разработали стратегию так называемой антиквизации. По-русски (как и на других языках) такой термин звучит искусственно, зато точно обозначает суть понятия: сторонники этой теории считают македонцев потомками подданных античного царства, расцвет которого пришелся на IV век до нашей эры. Героико-эпическая версия концепции не нова: ее отстаивал, например, в написанной в 1878 году поэме “Македонская фея” просветитель Георгий Пулевский, на склоне лет сочинивший еще и 1700-страничный труд “Общая история македонских славян”. Однако появление в XXI столетии научных изысканий на эту тему выглядит довольно экстравагантно.

Антиквизация так или иначе, как представлялось находившимся в ту пору у власти в Скопье политикам национально-консервативной ориентации, давала Македонии дополнительные возможности развеивать имеющиеся у соседей сомнения по поводу идентичности новой страны, но порождала острые околополитические дискуссии. Афины традиционно оспаривали само название “Македония”, настаивая на том, что это понятие может относиться исключительно к северогреческой провинции. В ООН и других международных организациях страна на протяжении почти трех десятилетий была представлена как FYROM, “бывшая югославская республика Македония”. Это только один из современных балканских узлов противоречий. Упомяну и некоторые другие: у трех национальных общин Боснии и Герцеговины принципиальным образом не совпадают представления о будущем своего государства, а у сербов и албанцев – вгляды на то, кому должно принадлежать Косово.

Балканы соединяют разнообразные европейские миры. Мой начерченный простым карандашом крест – линии, связывающие дальние уголки балканской цивилизации, – это только подтверждает. Вот холодный крайний север: медвежий уголок Словении, слегка надменный в своей безмятежности горнолыжный курорт Бовец, неотличимый от почти таких же гламурных местечек где-нибудь в альпийских Австрии или Швейцарии. По красной стрелке компаса – Родос, горячий южный причал эллинского мира, зубчатые башни крепости рыцарей-госпитальеров, поднятой на античных черепках, Долина бабочек с четырехточечными медведками неземных красоты и расцветки; полуостров Прасониси, на мелкопесчаной оконечности которого эгейская волна целуется со средиземноморской. Вот северо-восточный форпост Балкан: дельта Дуная, великой реки, несущей воды от германского упорядоченного к славянскому безбашенному; городок Сулина с портом и блошиным рынком, где вперемешку звучит румынская, украинская, греческая речь; великолепные камышовые плавни, населенные кабанами, селедками и пеликанами. Наконец, балканский дальний восток – харчевня Barinak в турецкой рыбацкой деревне Румелифенери (“европейский маяк”) с видом на самоё рождение Босфора и на одинокий парус в голубом тумане моря. Капитальное коромысло балканской географии с плечом от Любляны до Стамбула – без малого 1500 километров: это 15 часов пути на машине, если гнать не останавливаясь, это два с четвертью часа авиаперелета, если взять билеты на прямой рейс. По сегодняшним меркам совсем небольшая площадка, на которой тысячелетиями топтались могучие империи, каждая из которых рассчитывала оставить здесь непреходящий след.

Чистильщик обуви из Скопье. Фото. 1910-е годы

Каждая оставила. Но ни одна не сохранила за собой Балканы навечно.