Читать книгу До и после современности - Андрей Шипилов - Страница 9

Формирующееся посткапиталистическое общество предстает посттрудовым, где наемные работники превратятся в досужих рантье. И это дело не столь отдаленного будущего: по некоторым прогнозам, при сохранении существующих тенденций к середине текущего столетия половина трудоспособного населения развитых стран станет безработной, а к концу века это произойдет и с остальным миром[92]. Введение безусловного базового дохода даст возможность каждому выбирать – работать ему или нет; возникнет принципиально новая ситуация, когда любой пожелавший сможет прожить жизнь, не трудясь[93]. В связи с этим высказываются соображения, что такое свободное тунеядство встретит негативное отношение со стороны носителей преобладающей еще трудовой морали (из-за рассогласования ценностей вероятен и внутриличностный конфликт). Ряд авторов считают, что этическое давление на выбравших отказ от труда будет значительным, поэтому добровольных бездельников не может быть много. Говоря о возможности того, что часть получателей ББД ограничится выдаваемой суммой и перестанет работать, М. Форд справедливо отмечает, что «все это, разумеется, очень трудно увязать с общим нарративом протестантской трудовой этики», и высказывает предположение совершенно в духе последней, что на отказ от работы в результате свободного выбора «пойдут только самые безынициативные и ленивые», и что «доля таких людей будет очень небольшой»[94]. «Подавляющее большинство не станет довольствоваться одним лишь базовым доходом, – уверен Г. Стэндинг. – Они хотят работать и рады возможности улучшить свое материальное и социальное положение. Набрасываться на крошечное меньшинство из-за их “лености” – это знак нашей слабости, а не доблести»[95].

Впрочем, пока что на беззастенчиво предающихся радостям досуга добровольных безработных из числа получателей ББД никто не набрасывается, так как последний ни разу еще не вводился в полном размере, на постоянной основе и в национальном масштабе. В то же время труд/работа действительно становятся не столь необходимыми для выживания/жизни, что ведет к идентификационным сдвигам: все меньше людей во все меньшей степени продолжают определяться и самоопределяться через профессию и рабочее место. М. Кастельс отмечает, что «традиционная форма работы, основанная на занятости в течение полного рабочего дня, четко очерченных профессиональных позиций и модели продвижения по ступеням карьеры на протяжении жизненного цикла медленно, но верно размывается»; З. Бауман утверждает, что «работа больше не может являться осью, вокруг которой группируются самоопределения, идентичности и жизненные планы»; Г. Стэндинг указывает, что принадлежность к состоящему в основном из временных работников растущему классу прекариата подразумевает «отсутствие надежной профессиональной самоидентификации»[96].

Но дело не только в кризисе распространенной в индустриальном обществе профессиональной идентичности, альтернативами которой одновременно и разновременно выступали и выступают национальная, классовая, сословная, конфессиональная и т. д. Вопрос заключается в том, чем будет заниматься новый useless class, не имеющий ни возможности, ни необходимости работать, в свое свободное время, когда все его время станет свободным, и в чем смогут обрести смысл жизни люди, who are not just unemployed, but unemployable?[97] В антропологической модели жизни как достигания человек предстает существом принципиально целерациональным. Он взыскует осмысленности и находит ее через предназначение, связывая смыслы с целями; если его основной деятельностью становится не труд, а досуг, последний все равно должен включать в себя целенаправленные активности, иначе неизбежен экзистенциальный смысложизненный конфликт[98]. Эта проблема тоже обсуждается: так, Г. Стэндинг считает, что «вместо идеи рабочих мест следует поставить во главу угла право человека на деятельность. Для этого нужно дать людям больше возможностей заниматься делом, которое не является трудом, причем эти возможности должны быть равны для всех»[99]. Что это за дело, не являющееся трудом? Ю.Н. Харари считает, что в качестве такового может рассматриваться игра, развлечение, спорт, творчество, религия. Компьютерные игры и трехмерная виртуальная реальность в целом способны обеспечить эмоциональную вовлеченность не меньшую, а даже большую, чем real life. То же относится и к религии, которая суть древнейшая игра, подчиняющаяся не естественным законам, а искусственным правилам, в следовании которым правоверные мусульмане или ортодоксальные иудеи находят ничуть не меньше смысла, чем в профанной работе. (Часть израильских ультраортодоксов вообще никогда не работают, живя за счет работающих жен и государственных пособий, посвящают все свое время изучению Писания и исполнению ритуалов, и при этом больше удовлетворены жизнью, чем любая другая часть израильского общества). Немало радости дает также потребление, представляющее собой вполне целенаправленную деятельность[100]. В обсуждении участвуют и отечественные авторы, у которых слияние труда с досугом и все более полное замещение первого последним вызывает ряд сомнений и опасений. Так, Е.М. Шульман указывает, что проблемой нашего века становится то, «как и чем занять людей, чья работа не нужна», дабы помочь им избежать неизбежного в этом случае саморазрушения[101], а В.А. Кутырев настаивает на том, что «жизнь без труда – это деградация»[102].

Таким образом, наряду с оптимизмом по отношению к грядущей life without labor присутствует и определенный пессимизм по поводу того, что роботизация производства и минимизация труда превратят человеческую жизнь в бессмысленный паразитизм. Разделяя до некоторой степени эти опасения, я тоже задаюсь вопросом: действительно ли человеку разумному «невесело живется без работы», естественно ли для него трудиться и считать труд ценностью?