Читать книгу Главврач - Андрей Шляхов - Страница 1

Московскую аспирантуру Костику устроила бабушка Аполлинария Осиповна, лучшая няня Самарканда. В городе, где на вывесках можно было увидеть «МАЛАКО», «МЯСЫ-КАЛБАСА» или «ХИЛЕП» (последнее, правда, только на автовокзальном ларьке, торговавшем лепешками), грамотные няни, в совершенстве владеющие русским языком, ценились очень высоко. А бабушке вообще не было равных, поскольку она не просто присматривала за своими подопечными, но и занималась их развитием. Многие ее воспитанники шли сразу во второй класс, поскольку в первом им делать было нечего, а одна особо одаренная девочка, с которой бабушка дошла до десятичных дробей, начала учебу в школе с четвертого класса, о чем написали в главной местной газете «Ленинский путь». Пускай мелким шрифтом и на последней странице, но все равно реклама получилась замечательной, несмотря на то что бабушкино имя в заметке не упоминалось. А зачем упоминать? Весь город и так знал, что к чему, кто с кем дружит или враждует и кто за кем присматривает – это Восток, здесь ничего не скроешь. Подруга матери, прилетевшая в Самарканд из Киева, удивлялась: «Сказала таксисту ваш адрес, а он в ответ – знаю-знаю, там Полина-ханум с дочерью и внуком живет».

После газетной публикации репутация бабушки взлетела до заоблачных высот. Она увеличила количество воспитанников до шести человек и стала брать с каждого по три рубля в день. Таким образом в месяц набегало около четырехсот рублей – весьма неплохие деньги по советским меркам восьмидесятых годов. Но ценнее денег были связи, без которых в Средней Азии и шагу ступить было нельзя. Практически все мало-мальски влиятельные люди города были родственниками бабушкиных учеников или же ее учениками.

– Ничего не понимаю! – порой говорила бабушка своей дочери, матери Костика (ни с кем другим она не откровенничала). – Сарвиноз, дочь директора гостиницы Адылова, в семь лет двух слов связать не могла, не говоря уж о том, чтобы от пяти три отнять, а теперь в сельхозинституте на кафедре агрономии ассистентом работает, кандидатскую недавно защитила…

– Восток – дело тонкое, – отвечала мама, сопровождая эти слова сдержанным вздохом.

Костик с детства радовался тому, что живет на Востоке, а не в России, где в отношениях между людьми нет азиатской сердечности. Там гостю могут не предложить никакого угощения, кроме чая, а то и чаем не напоят. Там соседи могут годами жить бок о бок и не быть знакомыми друг с другом (невозможно поверить, но об этом рассказывала мама, которая никогда не преувеличивала и не выдумывала), а если там спросишь у прохожего дорогу, то он может буркнуть на ходу «не знаю» и пойти дальше. В Самарканде такого случиться не могло. Если сам не можешь подсказать, то найди того, кто сможет, а не проходи мимо человека, который обратился к себе за помощью. Опять же – таких фруктов, как в Самарканде, в России нет и вкусных лепешек там не пекут, едят «фабричный» хлеб.

Костик мог понять все, кроме отсутствия свежеиспеченных лепешек к завтраку. Отщипываешь от нее, горяченькой, кусочек, макаешь в растопленное сливочное масло… М-м-м! Вкуснотища! Забота только одна – не проглотить бы язык! А следующий кусочек – в розетку с медом (пиал и прочей восточной атрибутики, вплоть до ковров на стенах, дома не признавали)… С сюзьмой[1] тоже неплохо, но с медом все-же лучше всего.

Поездки в Москву, Ленинград, а также в Свердловск, где жила двоюродная сестра бабушки, окончательно убедили Костика в том, что на Востоке жить лучше, уютнее и вкуснее. Больше, чем Мавзолей, Третьяковка и Аврора, его поразил мясной прилавок центрального свердловского рынка, куда они с бабушкой пришли в надежде купить баранины или говядины для плова – надо же угостить родственников вкусной восточной едой! На рынке (на центральном городском рынке!) не было мяса! Совсем! Никакого! В мясных, так сказать, рядах продавались обскобленные до синевы кости и почки, которые у местных жителей явно не пользовались спросом. На удивленный вопрос Костика «а где мясо?», первой успела ответить не бабушка, а одна из торговок. Костик притворился, будто ничего не понял, а бабушка строго отчитала нахалку за встревание в чужой разговор и за употребление матерных слов в присутствии ребенка.

Повсеместная матерщина была еще одним недостатком России. Нельзя сказать, что в Самарканде не употребляли крепких слов. Употребляли, да еще как! Отдельные виртуозы могли материться по нескольку минут, не повторяя своих сентенций. Но употребляли к месту и по делу. Невозможно было представить, чтобы в самаркандском автобусе один пассажир сказал другому: «Передайте, б…дь, на х…й, за билетик…». Ну а чтобы женщины выражались на улице, да еще и во весь голос… Другой мир!

Однако, к моменту окончания института приоритеты Костика изменились. Изначально он собирался стать хирургом, практикующим врачом, уважаемым человеком. Врачей на Востоке уважали крепко. Так, например, участковая докторша Альбина Алексеевна ходила по вызовам до позднего вечера. И не потому, что была медлительной черепахой, а потому что каждый встречный зазывал ее в гости. Если вчера была в этом доме, то можно и отказаться, а вот если с прошлой недели не гостевала, то нужно уважить приглашающего, иначе он обидится. И общественным транспортом Альбина Алексеевна сроду не пользовалась. Как только встанет у обочины, так сразу же кто-то остановится – садитесь, доктор-ханум, вас хоть в Ташкент отвезу, бесплатно, из чистого уважения! А жена травматолога Кононова, считавшегося лучшим специалистом в области, никогда не ходила на рынок, потому что все необходимое ей приносили на дом, за чисто символическую плату. Правда бабушка ко всей этой восточной сердечности относилась сдержанно. Говорила: «когда нужно, ковер перед тобой расстелют, а когда не нужно – под ковер запихают». Ну, бабушка вообще была строгой к себе и людям.

Увы – вожделенная хирургия на деле оказалась далеко не такой привлекательной, как в кино. На четвертом курсе Костик понял, что хирурга Мишкина[2] из него не выйдет и решил податься в науку по какой-нибудь чистенькой, «бескровной» специальности. Быть профессором лучше и выгоднее, чем рядовым врачом, а академиком – так совсем джуда яхши. [3] В себя и свою счастливую звезду Костик верил твердо. Мама с бабушкой постоянно внушали, что он самый умный, самый красивый и вообще самый-самый.

«Ишак рядом с козами не пасется», гласит восточная мудрость. Науку надо было двигать не в Самарканде, а в Москве или, на худой конец, в Ленинграде. Там и возможностей несравнимо больше, и достижения лучше заметны. Костик решил, что ради светлого научного будущего можно переехать из теплого уютного родного города в холодный и чужой. Игра в академика стоила любых свеч.

Мудрая бабушка посоветовала выбирать какую-нибудь клиническую науку, чтобы в придачу к научным пряникам иметь надежный практический кусок хлеба. Профессор-невропатолог живет лучше профессора-гистолога или биохимика, поскольку он еще и за консультации деньги получает. И нехило так получает – самаркандские профессора меньше тридцатника не брали. Страшно было представить, сколько берут за консультацию столичные академики. Должно быть, рублей сто, не меньше. И это за каких-нибудь полчаса! А мама в своей библиотеке столько за месяц получает.

Сначала Костик выбрал неврологию, затем решил стать кардиологом, но жизнь решила за него. Однако декан лечебного факультета Нижебецкий, внучку которого бабушка спасла от попадания в школу для детей с задержкой психического развития, сказал, что может устроить краснодипломнику Ива́нову в Москве только аспирантуру по эндокринологии. Если хотите чего-то другого, то ждите следующего года.

Ждать не особо хотелось, потому что на дворе был непростой восемьдесят девятый год, самый разгар перестройки со всеми ее непредсказуемыми прелестями. Кто знает, что будет в следующем году? Нет, лучше уж синица в руках, чем журавль, грациозно улетающий от тебя в синем небе. Эндокринология – специальность востребованная и хлебная. У каждого третьего есть диабет, у каждого второго щитовидка барахлит, ну а гинекологи вообще назначают консультацию эндокринолога чуть ли не каждой пациентке… Опять же, наука относительно молодая, много «белых пятен», так что есть где развернуться талантливому ученому, мечтавшему о Нобелевской премии. Как говорится, плох тот солдат, который не мечтает стать генералом.

Отправляя Костика в Москву, мать с бабушкой взяли с него три торжественные клятвы.

Во-первых, питаться регулярно, и чтобы завтрак был плотным, а обед состоял из трех нормальных блюд – салата (в нем витамины), супа и второго.

Во-вторых, носить в холодное время шапку и кальсоны. Москва – это тебе не Самарканд, там зимой запросто можно нос или пальцы отморозить.

В-третьих, не жениться до защиты кандидатской диссертации. Где женитьба, там и ребенки-пеленки, так, чего доброго, и не защитишься. Да и котируются у невест кандидаты наук выше «неостепененных» врачей.

– Но присматриваться можешь, – разрешила бабушка. – Разумеется, присматривай только москвичек из приличных семей, с квартирой и без браков в анамнезе…

Медицинское слово «анамнез» бабушка переняла от Костика и часто употребляла.

– И чтобы без детей! – волновалась мама. – Лишние осложнения тебе не нужны. Своих заведешь, когда время подойдет. И старайся, чтобы семья была врачебной. Лишняя поддержка никому еще не вредила.

Добрые женщины не сомневались в том, что стоит их сыну и внуку ступить на перрон Казанского вокзала, как его сразу же начнут атаковать потенциальные невесты. Умный, с высшим образованием, хорошо воспитанный, высокий, красивый, весь в дедушку Константина Христофоровича, Царствие ему Небесное… От деда, знакомого только по фотографиям, Костику достались смоляные кудри, классический античный профиль и длинные ноги мастера спорта по футболу. Неплохое, надо сказать, наследство. В самаркандском меде Константин Ива́нов считался одним из самых завидных женихов и это несмотря на отсутствие отца-профессора или директора чего-нибудь.

Отец, разведшийся с матерью, когда Костику было два года, жил в Маргилане и работал начальником цеха на шелковом комбинате. К официальным алиментам отец ежемесячно добавлял рублей тридцать-сорок, присылал поздравительные открытки к праздникам, бывая в Самарканде, встречался с Костиком, так что в целом отношения были нормальными, правда, без особой сердечности. Ну и ладно – сердечности Костику дома хватало с лихвой. По отношению к нему бабушка только притворялась строгой, а на деле баловала напропалую. Ну а как же иначе? Единственный внук, да еще такой замечательный!

Клятву по поводу питания пришлось нарушить сразу же. Нормальный обед в нормальном кооперативном кафе тянул на десять рублей, что сильно выходило за рамки костиковского бюджета – бабушка обещала присылать ежемесячно по стольнику и еще полтинник к этой сумме добавлял отец. Еще перед отъездом дома выдали пятьсот рублей «на черный день» и еще примерно столько же рачительный Костик сэкономил, откладывая по пятерке или десятке с каждой стипендии. Но к этому неприкосновенному запасу следовало обращаться только в исключительных случаях. Так что Костик перебивался тем, что удалось схватить на ходу – пирожками, коржиками, чебуреками, мороженым. Были еще и столовые, но лучше уж булку всухую схомячить, чем питаться той бурдой-баландой, которую там предлагали на сальных тарелках. Костик отчаянно скучал по домашним обедам, свежеиспеченным лепешкам и вообще по всей родной среднеазиатской кухне. Но что поделать? Светлое научное будущее требовало жертв.

Самым большим столичным разочарованием стало общежитие. Прежде Костику в общежитиях бывать не доводилось. Студенты, приехавшие учиться в Самарканд из районов, снимали квартиры или комнаты. Если уж у родителей хватило денег на то, чтобы устроить ребенка в медицинский институт, то уж на съем достойного жилья у них всегда копейка найдется. Студенческие общежития негласно использовались в качестве гостиниц для рыночных торговцев – не пропадать же комнатам попусту. Так что впечатлений об общежитиях Костик набрался из книг и фильмов. Воображение рисовало ему радужные картины вольного студенческого бытия, а, кроме того, аспирантам полагались отдельные комнаты.

Но полагались они в идеале. а в реальной жизни аспиранту Ива́нову объяснили, что «на всех вас отдельных комнат не напасешься». Так что, придется делить комнату с соседом и скажите спасибо, что только с одним – в Лумумбарии[4] аспиранты по четверо живут и не жалуются.

«Хорошо, пускай будет сосед, – подумал Костик, довольно легко сходившийся с людьми благодаря азиатскому воспитанию. – Только бы не храпел, а так вдвоем даже веселее». Малость обломанный в лучших надеждах, он приехал в общежитие на 11-ой Парковой улице и был сражен наповал увиденной картиной – стены обшарпанные, двери щербатые, потолок в пятнах, кругом грязища (не просто грязь, а именно грязища!)… В туалет вообще войти невозможно, такое впечатление, что последний раз его мыли еще при Брежневе. На пуховые перины и дубовую мебель Костик не рассчитывал, но надеялся получить что-то получше провисающего до пола пружинного матраса и стула на трех ножках. Стола в комнате не было, а шкаф представлял собой поставленный на попа ящик без полок и дверей. Вишенкой на этом гадостном торте стали проблемы с пищеварением у соседа, неплохого, в принципе, парня из Кишинева. Если днем сосед соблюдал приличия и освобождал кишечник от газов в туалете или на балконе, то во время сна делал это в комнате, которая к утру превращалась в подобие газовой камеры. Открытая форточка не спасала – едкие газы были тяжелее воздуха и потому стелились понизу, а открывать окно целиком опасались, потому что комната находилась на втором этаже и через раскрытое окно могли залезть воры. Такие случаи уже бывали, а одну студентку вор едва не изнасиловал (помешал сбежавшийся на крик народ).

Промыкавшись неделю в этом аду, Костик снял комнату в Выхино, на Самаркандском бульваре. Специально не искал – случайно совпало. Наконец-то хоть в чем-то повезло – хозяйка-пенсионерка согласилась пустить холостого мужчину и сбавила цену до пятидесяти рублей, потому что ей хотелось иметь под боком врача. Чуть ли не каждый вечер Костику приходилось выслушивать ее однообразные жалобы и повторять уже озвученные рекомендации, но это дело происходило под чай с печеньем да вареньем, так что за свои труды он получал довольно сытный ужин. Чаю и всего, что к нему полагалось, хозяйка Мария Александровна не жалела. Хорошая попалась бабка, что там говорить… Малость занудливая, но кто из стариков не имеет этого недостатка? Зато – чистюля-аккуратистка, все блестит-сияет, пылинки с лупой не найдешь. Костик вообще любил чистоту (дома приучили), а после общежития полюбил ее невероятно.

В Эндокринологическом центре Костику сразу же объяснили, что возможность двигать науку вперед – это не обязанность, а привилегия, которая предоставляется лучшим из лучших. Научный руководитель профессор Макарышев, кривоногий, кривобокий, сутулый, да вдобавок ко всему и с косящим внутрь левым глазом, сразу же припахал Костика к строительству собственной дачи. Хорошо еще, что не в качестве строителя, а как надсмотрщика за строителями, но все равно было очень неприятно. В клинике Костик появлялся один раз в неделю, редко когда два, а все остальное время проводил в подмосковном поселке с звучным названием Шарапова Охота. Частенько приходилось бывать там и по субботам-воскресеньям, потому что мастеры-ломастеры, как называл их Макарышев, работали по своим графикам.

Маме с бабушкой Костик врал про замечательное общежитие, интересную научную работу, вкусные обеды, стоимостью в один-два рубля и замечательную московскую жизнь. Перед каждым телефонным разговором он съедал плитку шоколада, до которого был великий охотник, чтобы голос звучал веселее. Домашние радовались тому, что их мальчик вышел на большую дорогу. А мальчику хотелось бросить все к чертовой матери, вернуться домой в Самарканд, устроиться на работу в областную больницу и зажить нормальной жизнью нормального человека. И хрен бы с ней, с наукой, гори она синим огнем вместе с опостылевшей стройкой профессора Макарышева, гори он синим огнем вместе со своей недостроенной дачей!

Москва бьет с носка и от этого тоска. Костику очень не хотелось быть мальчиком для битья, но его забыли спросить.

Останавливало только одно – возвращение стало бы немужским и неспортивным поступком. Дедушка Костя, будь он жив, не порадовался бы за внука, малодушно бегущего от трудностей. Сам дедушка перед трудностями никогда не пасовал. В тридцатые годы учился в ленинградском институте физической культуры имени Лесгафта, жил впроголодь, по ночам разгружал вагоны и вообще брался за любую тяжелую работу, но закончил институт с отличием и дорос до директора спортивной школы. «А начинал ведь с того, что мячик на пустыре пинал с такими же охламонами», всякий раз умиленно говорила бабушка, рассказывая внуку о славном жизненном пути деда.

«Ничего, ничего, – уговаривал себя Костик. – Нужно немного потерпеть. Когда-нибудь и аспирантура закончится, и дача достроится, и вообще все наладится… Москва не сразу строилась».

Под «вообще все наладится» подразумевалось знакомство с хорошенькой москвичкой, доброй, ласковой и умеющей готовить не хуже бабушки. Ну и с квартирой, ясное дело, не вечно же на Самаркандском бульваре комнату снимать.