Читать книгу И опять Пожарский - Андрей Шопперт - Страница 9

Воевода города Владимира Дмитрий Иванович Волховский проснулся ни свет ни заря, только петухи горло продрали, и он снова погрузился в сон, как тут на дворе поднялся шум, брехали собаки, и кричал на них псарь Федотка.

Что ж за седмица-то такая выпала, пожаловался сам себе воевода и, став на колени перед образами, принялся молиться. Только прочитанная пару раз молитва «Отче наш» и один раз «Пресвятой Троице» шум за стенами терема не уняли. Пришлось, кряхтя, подниматься и выходить на крыльцо.

Увиденное выбило дух из воеводы. Горе-то какое. Прибывший вчера поздно вечером сынок князя Дмитрия Михайловича Пожарского Петруша с ума сверзился. Ох, горе-горюшко родителю. Волховский князя Пожарского знал хорошо и ценил за преданность царю и радение отечеству. Сынка его Петю он тоже видел один раз, когда в 1614 году весной князь перевозил семейство из Нижнего Новгорода в Москву. Старший сын князя был тогда мал и соплив.

Вчерась двое стрельцов забарабанили в ворота и на вопрос ключника, чего им спокойно не живётся, обсказали, что сопровождают княжича Петра Дмитриевича Пожарского в вотчину отцову по приказу самого царя и государя Михаила Фёдоровича. Волховский с семейством только повечеряли и уже ко сну собирались, но ради такого гостя снова накрыли стол и усадили за него князюшку.

Молодой Пожарский вёл себя скованно и, отдав должное угощению, попросился почивать, но был с виду вполне здоров. А сейчас вьюнош вытворял чёрт знает что, свят, свят, свят. Петруша махал руками и ногами, прыгал, да ладно бы просто прыгал вверх или там в сторону – так нет, прыгал он, кувыркаясь через себя в воздухе почище любого скомороха. Потом княжич стал бить поклоны, да не просто так, а задевая затылком землю – так уже и скоморохи не умели. Что же теперь делать, как он сможет объяснить князю Пожарскому, почему, приехав здоровым к нему на двор вечером, утром ребёнок юродивым стал?

Федотке, наконец, удалось унять собак. Во дворе наступила гнетущая тишина. Вся дворня, все боярские дети и боевые холопы стояли во дворе и дивились на то, что вытворяет малец.

Сошлёт царь в Берёзов, решил для себя воевода и, троекратно перекрестясь, двинулся, распихивая дворню, к княжичу.

– По здорову ли, Петруша? – На внятный ответ Волховский не надеялся: известно, что юродивые плетут невесть что.

– Спасибо, Дмитрий Иванович, по здорову. Это я тренировку провожу. – Юноша широко улыбнулся.

Ответ был сказан внятно, но полной ясности в ситуацию не внёс.

– Что же это за тренировка такая, где надо бесом скакать? – поинтересовался воевода.

– Это, Дмитрий Иванович, казачьи ухватки, – выдал уже апробированную версию бывший генерал.

– Вот как. И что же это за ухватки такие? – Воеводе полегчало, так как отвечал молодой Пожарский вполне разумно, а значит, ссылка в Берёзов откладывалась.

– А хотите спор, Дмитрий Иванович? Выставите против меня двух поединщиков на учебных саблях, и если они меня побьют, то я отдаю вам своих коней и пятьдесят рублей, а если я с помощью своих ухваток их побью, то вы мне – десять хороших самострелов и провизии до Нижнего Новгорода на два десятка стрельцов, что меня сопровождают.

Сказано всё было по-русски, только смысл сказанного дошёл до воеводы не сразу. Нет, зря он радовался, всё-таки не здрав рассудком княжич, и Берёзова на старости лет не избежать.

– Может, поснедаем и лекаря кликнем, – сделал последнюю попытку Волховский.

– Дмитрий Иванович, я совершенно здоров, и пока слуги на стол собирают, поединок закончится… – Пётр опять дружелюбно улыбнулся, как старший младшему.

И вот эта улыбка разозлила воеводу. Ну, погоди, бесёнок, сейчас получишь, может, тогда хоть успокоишься. Ишь, казачьи у него ухватки. Да ещё видел вчера Волховский, на каких жеребцах прискакал Пожарский. Два ляшских великана дистриэ, оба вороные, рублей по тридцать каждый.

– Митрий, – тихо прошипел Волховский стоящему рядом сотнику городского ополчения, – кликни Ерёму Свиблова и пана Заброжского. Пусть возьмут учебные сабли. И круг для поединка расчисти.

Поединщики вышли в круг минут через десять. Ерёма Свиблов был высокий и жилистый боевой холоп Волховского. От правого виска до скулы у него был шрам от сабельного удара и совершенно седая голова, как и усы, и борода, хотя на вид поединщику было не больше тридцати. Янек Заброжский был лях, самый что ни на есть настоящий, бритый под ноль, в дорогом светло-зелёном жупане, а на голове – шапочка «рогатывка» с оторочкой из соболя, разрезанной надо лбом. Длинные висячие усы, явно крашеные хной. Колоритнейшая личность для Владимира.

Видя удивление Петра, Волховский снизошёл до объяснения:

– Прибился к нам, какая-то пря у него вышла с самим Ходкевичем, вот теперь скрывается от своих подале, рубака на саблях наипервейший. Не передумал ли, Петруша?

– Чтобы русские да ляхов злякались? Не бывать тому! – выдал, удивляясь себе, отставной генерал и принял из рук Митрия учебную саблю.

Дворня оживлённо переговаривалась, предвкушая забаву. Учебные поединки на дворе воеводы проводились регулярно, и все к ним привыкли. Тут же было совсем другое дело: против двух лучших бойцов, в том числе и заносчивого ляха, выходил совсем мальчишка, да ещё и сын известного князя Пожарского, спасителя Москвы от ляхов. Все ждали зрелища.

Пётр надел нательную рубаху и закатал рукава. Фехтовать он толком не умел, тем более как природный шляхтич: не тому учили. Так он и не собирался.

Противники шагнули к нему одновременно, Ерема – на полшага впереди. Пётр шагнул влево, стараясь уйти от двух ударов одновременно, затем, когда соперники чуть изменили направление, разгадав его уловку, он обозначил ложный удар, наоборот, сделал два быстрых шага влево и выстроил их всё-таки в одну линию. Пора было заканчивать поединок. Он подставил под удар Свиблова саблю, и когда тот наотмашь рубанул по ней, чуть провалившись вперёд, Пётр подскочил под его левую руку и врезал кулаком в пах бедняге. Кувырок вправо, в ноги ляху, и удар концом сапога в левую голень противника. Так, теперь подняться и встретить удар саблей.

Поляк был хорош, он пропустил удар в голень, но устоял на ногах и успел прикрыться от удара саблей по правой руке. Ответный выпад Пётр пропустил: ну не фехтовальщик он, да и поляк был очень хорош. Сабля вылетела из рук учителя первых десантников, и лях уже вздымал руки, предвкушая победу. Пётр сократил дистанцию, схватил поляка за левую руку, выбил из того дух ударом коленом в солнечное сплетение и, уже падающему, добавил кулаком по лопатке.

Когда лях, пропахав носом землю, остановился, бывший генерал вывернул ему руку назад и взял милицейским приёмом кисть на излом. Янек завизжал, как недорезанная свинья, прокричал все положенные ругательства по-польски про псов и затих, так как малейшее движение грозило сломанной кистью. Всё. Поединок окончен. Прошло всего полторы минуты. Ни тебе звона сабель, ни красивых па. Не танцы чай. Суровая правда спецназа, никакой красоты, голая эффективность.

– Сдаёшься, пан? – поинтересовался княжич у поверженного противника и, выслушав утвердительное бульканье, отпустил руку.

За обедом всё семейство Волховских сидело смирно и о поединке не вспоминало. Княжич позавтракал, выбрал десяток арбалетов, сказал, что ужасно рад возобновить знакомство и, забрав подводу с продуктами, убыл со своими стрельцами, наотрез отказавшись передохнуть после дальней дороги денёк-другой. Воевода был ужасно доволен всем, что произошло.

Во-первых, он теперь сможет отписать князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому грамотку, что достойный сынок у того подрастает и что отправил он того в целости и сохранности в родительскую вотчину, снабдив провизией на дальнюю дорогу. Во-вторых, он сможет отправить грамотку и царю-батюшке, что всемерно помог Петру Пожарскому и оружием, и провизией, и даже провожатого дал до Нижнего Новгорода. В-третьих, он избавился, наконец, от заносчивого ляха. Тот по предложению княжича согласился поехать в княжескую вотчину учить отроков и прочих охочих людей владению саблей, а сам будет учиться у княжича новому боевому стилю – «ухваткам». Лях и Волховскому обещал выучить его холопов сабельной рубке, но рубился больше с бабами на сеновале да с кабатчиками. Лях с возу – городу Владимиру легче.