Читать книгу Веллоэнс. Царские игры - Андрей Шум - Страница 8

По извилистой тропке бодро шагал, беззаботно напевая, худощавый паренек. За спиной болтается узел с пожитками, рука уверенно сжимает посох. День чудесный. Весенний ветер окатывает теплыми волнами, в кронах деревьев щебечут птицы, гудят нагруженные свежей пыльцой шмели. Десять дней назад Авенир покинул Элхои. Монахи подсказали короткий путь до поселений, там юноша рассчитывал разыскать сабельщика и вместе отправиться в Веллоэнс.

Что они будут делать, когда придут в Обетованное Царство? Волхв старался об этом не думать. В голове звучало наставление Калита – «герой делает шаг, не зная, куда ступит нога. Разум всегда отстает от сердца». Эти слова вселяли покой – есть на кого пенять, если всё пойдёт прахом.

Волхв уселся на большой плоский камень, снял походный мешок, отцепил от пояса бурдюк с подкисленной лимонами водой. Руки выудили ломоть хлеба и кусок засоленной рыбины. Авенир склонил голову в благодарении за пищу. Едва кончил молитву, рядом с камнем зачавкала сырая земля. На залитую солнцем поверхность выскочила тощая белка. Любопытный зверек подергивал усиками, просяще смотрел на незнакомца. Тот протянул кусочек хлеба. Белочка молниеносно выхватила подарок, отскочила на край булыжника. Оприходовав краюху, отряхнула мордочку, ожидающе уставилась на парня.

– Думаю, рыбка тебе не понравится. Вот, держи еще хлеба. Но на этом все.

Белка, осмелев, подскочила поближе, уцепилась лапками за хлеб. С недоумением взглянула на волхва. Тот держал крепко, улыбнувшись, разжал пальцы. Лесной житель спрыгнул с камня, держа наживу в зубах, быстрехонько забрался на ближайший ясень, скрывшись в редких листьях. Авенир собрал пожитки и продолжил путь.

Дорога вывела на опушку, с неё поселение видно как на ладони. Маленькие, перекошенные временем бревенчатые домишки. Из труб вьются тоненькие ручейки дыма. На улочках на удивление тихо, нет привычного для таких мест детского смеха, женских перепалок, мужицкого бормотания.

Авенир спускался к хаткам. Внутри ёкнуло, сердце забилось часто, рубаха прилипла к телу, мысли в голове спутались. Почему так тихо? Почему никого нет на улице, ведь сейчас уже день? Должно быть много людей!

По спине стегнуло холодом, волхв упал на четвереньки. В горле стал ком, живот стянуло, захотелось зарыться под землю, оказаться подальше от этого заброшенного неприветливого места.

Юноша начал задыхаться, в груди метались молнии. Пересиливая панический страх, приоткрыл глаза – взгляд уперся в худую черную лапу. Лихорадка стала отпускать, в голове посветлело. Авенир завалился на спину, повернул голову в сторону животного. За ним безучастно наблюдал громадный худой пес. Из под гладкой черной шкуры выпирали ребра и лопатки. Кожа на хребте натянулась, позвонки местами прорвали истончившийся плен и теперь белели на солнце. Когти и зубы уродливой твари неестественно длинны и тонки, клыки остры – легко распорют даже медвежью шкуру. Выпученные глаза налиты кровью, зрачки-угольки застыли в ожидании, следят за малейшим движением.

Авенир зажмурился, до рези в лёгких вздохнул. Медленно, стараясь не спровоцировать зверя, перевернулся на бок. Пес не двигался. Юноша осторожно поднялся, со странным чувством спокойствия поднял оброненный посох, ноги привычно ступали по пыльной земле. Краем глаза увидел, что странное животное идет рядом, подстраивается под ритм странника, словно шкурой ощущая – незнакомец не испытывает страха, а значит, безопасен, не будет вопить, бросаться камнями, гнать палкой.

Солнце вошло в зенит, припекало все сильнее. После прохлады лесной чащобы пыль с дороги забивала легкие, во рту пересохло, дышалось трудно. Поселение проплыло мимо, со своими испуганными, закрытыми для чужаков домиками. Спустя час, перед волхвом выросла другая деревенька. На краю расположилась угрюмая едальня, старые бревна поросли мхом, крыша прохудилась, со стороны перекошенного нужника серым блеском отливало осиное гнездо. Пес остановился за несколько шагов до корчмы, повернулся и обыденно засеменил к ближайшему ручейку.

Юноша заскрипел дверью, нагнувшись, вошел. Внутри темно и чадно. Столы тесно жмутся друг ко другу, грязные стены влажны от пара. Несколько мужиков, поругиваясь, перекидываются в карты. Все заржали. Один из игравших – здоровяк с квадратным лицом и перебитым угреватым носом, зардел, через секунду загорланил небылицу:

«Ехала деревня мимо мужика,

Вдруг из-под собаки лают ворота.

Выскочила клюшка с бабкою в руке

И огрела деда клюшкой по башке.

– Тпру! – сказала лошадь, а мужик заржал,

Лошадь пошла в гости, а мужик стоял.

Лошадь ела шани, а мужик – овес.

Лошадь села в сани, а мужик повез»…

Братия снова задалась смехом. За другим столом проснулся кряжистый дед, осоловело взглянул на ржущую кодлу, сердито забурчал – мол, нет у старухи моей клюшки, да сама она три года, чай, как померла – и захрапел, уронив немытую голову на отесанные доски.

Авенир принялся уплетать овсяную кашу. Варево было мерзким и холодным, пахло рыбой, то и дело попадалась жесткая шелуха. Хлеб же просто таял во рту – горячий, только из печи, слегка почерневшая корка, а запах мгновенно уносил воображение в поля колосящейся ржи. Волхв набирал полный черпак каши, задерживая дыхание, впихивал клейкую массу в рот. Проглотив гадкий ком, тут же нюхал хлеб и откусывал маленький кусочек – дабы хватило до конца трапезы.

В дверь вбежал потрепанный, грязный мальчишка. От него несло гнилью, в нечёсаных засаленных волосах копошились вши. Волны жира перекатывались под бледной, словно сырое тесто, кожей, рот почернел, под узенькими глазками-щелочками нависли огромные желто-зеленые синяки. Умалишенный обвязан истлевшими лоскутьями, штаны проела моль, босые ноги покрыты сеткой кровавых, сочащихся сукровицей, струпьев.

В корчме все замерло, только наглые черные мухи беспечно жужжали, выписывали в воздухе кренделя. Оборвыш неестественно запрокинул голову, с ловкостью белки бросился к столу, где только что смеялись мужики. Те мгновенно протрезвели, сидели, не дыша. Мальчишка орал им в уши, запрыгивал на стол, пихал изувеченные ноги в лицо. Ни один не шелохнулся. Бесноватый бросился к аккуратному, ухоженному мужику. Тот грустно глядел в окно – будто и не заметил детеныша. Бутуз побегал возле него, бросился к другому, потом завизжал и кинулся к гулякам.

Наконец, запыхавшийся мальчишка подсел к одиноко сидящему печальному мужчине, ужасно скорчился и принялся выть.

Авенир наблюдал недоуменно, в голове вспыхивали и роились противоречивые мысли, на белом листе памяти проступали пятна. Вдруг всё сложилось в хрупкую нестройную картинку. Ровным тоном произнес:

– Не положено по уставам древних бросать отцу незаконнорожденного. И тем более уносить младенца в старые склепы.

Забыв на секунду про сумасшедшего, все устремили взгляд на волхва. Тот равнодушно пожал плечами, кинул хозяину медяк и, опираясь на посох, вышел из корчмы.

Пройдя пару домов, чаровник узрел приличную лавку – оскобленную и даже закрашенную. Из вещевого мешка выудил запыленный наруч, аккуратно протер холщовкой. Выудил сверточек с кистью, которую подарил Калит, краюху хлеба, путевой свиток и плащ. А вот и книга, самая драгоценная вещь в пути. Руки дрогнули. Почти самая драгоценная. Ладонь бережно погладила висевший на шее кулон. Искра Церсы, хрупкий прозрачный флакончик в форме семиконечника, хранил в себе душу Корво. Монахи указали на карте Озеро Чистых Душ, находящееся на границе Бангхилла – тёплого богатого края и земель Фаэлсиргра – правителя Мерзлой пустоши, граничащей с грядой суровых гор, за которыми по легендам, кончался мир людей и начинался мир Бездушных. Это озеро уходило далеко от прямого торгового пути в Заветное Царство. Караван дошел бы от ближайшего перепутья за четыре – пять месяцев, с крюком уйдет около года. Хотя, куда ему торопиться, важнее оживить друга, найти потерявшихся соратников. Фатира… Образ возлюбленной возник мимолетно, сердце тоскливо сжалось. Что-то большее, чем ночь в шатре, связывало их – не только на уровне тел, но глубже, на уровне души или даже духа. Авенир ощущал, что она жива и в безопасности. А значит, когда-нибудь он отыщет её.

– Кто ты?

Авенир оторвался от горестных дум. Неподалеку стоял мужчина из едальни. Невысок, полноват. Сапоги из красной кожи, прошиты тонкой, позолоченной нитью. Добротный кафтан украшен медными пряжками, прилажен к телу ровно. Светлое квадратное лицо, кожа не закалена палящим солнцем и морозным ветром. Глаза темны, в зрачках играют огоньки страха, надменности, алчбы. Черные волосы зачесаны, собраны в хвост, щедро умащены маслом. Волхв молчал. У мужчины дернулся глаз, рука нервно погладила короткую бородёнку.

– Бесёнок не тронул тебя. Когда ты вышел из корчмы, он мигом кинулся вон. Почему?

– Ваша деревня его боится, а я – нет. Мне нужно остановиться на пару дней в хорошем доме. Тогда отвечу на все вопросы.

Староста Реджекет жил в старом родовом поместье. У палатей расположились свинарня и конюшня. Из добротной будки выбежал здоровенный соломенношёрстный пес. Двор залился радостным собачьим лаем, зверь оказался добрейшим на свете существом. Хозяин смущенно улыбнулся:

– Коврижка. Нельзя на охрану ставить – залижет вора насмерть.

Молчаливая хозяйка торопливо просеменила через двор в небольшой солярий, заперла за собой воздушную, свитую из тонкой ленты дверь. Послышался всплеск.

Ветер донес аромат жареного мяса, рот волхва наполнился слюной. В сопровождении Реджекета юноша зашел за угол. На раскаленных камнях шипели, испуская капли кипящего жира, тоненькие розоватые пластики. Марх то и дело подсовывал в ямку под камнями уголья из костерка, спрыскивал жаркое яблочным уксусом, подсыпал специй. На сабельщике была черная безрукавка-волчовка, у пояса болтался ятаган. Черная сталь не отражала солнце, рубин в навершье сверкал точеными гранями. Завидев пришедших, растянулся в улыбке.

– И Авенир здесь. Старик оказался проницателен. Как и всегда. Не зря хозяина пятый день подряд в корчму отправляю.

После трапезы Реджекет проводил мужчин в свой кабинет. Жена принесла поднос, кокетливо улыбнулась мужу и исчезла за дверью. На столе остался кувшин терпким травяным настоем и три пиалы. От напитка прошибло пот, полуденный жар казался не таким мучительным, задышалось легче. Хозяин завел разговор.

– Так кто же ты, Авенир? И почему бесёныш тебя не тронул?

Юноша хмыкнул:

– Я странник, ищу то, не знаю что. Но сейчас хотя бы понимаю, где оно находится. Иногда во мне просыпается дар предвидения. Кто-то зовет это догадливостью, смышленостью, умом. А бесёныш не тронул меня, потому что я не трогал его.

Реджекет смутился:

– Никто из нас не задевал этого юродивого. Законы не велят причинять вред безумным. Но он уже лет пять держит в страхе окрестные деревни. Если какой мужик и пытался прогнать, вывести из села, связать – мальчонка убегал. А у мужика того потом страшные дела происходили. То хозяйство передохнет, то струпьями покроется, то хата сгорит. Его теперь никто и пальцем не тронет. Вот только от его беснований живется всем трудно.

Волхв пристально взглянул на мужчину. Тот смутился, отвел взгляд. По щеке скатилась капля пота, зависла на подбородке и сорвалась в чашку с зеленой жидкостью. Чеканя слова, парень произнес:

– Этот мальчик не бесноватый. Просто он – дожи.

И Реджекет и Марх уставились на чаровника:

– Кто?

– Дожи. Не спрашивайте, откуда я это знаю… Просто знаю. Каждый человек трёхсущен – тело, душа и дух. Эти ипостаси переплетены в единую жизнь. Тело отвечает за жизнь в этом мире, дух – за общение с богами. Душа же – наш опыт, характер. Иногда бывает, что рождаются люди, у которых эти нити срощены. Их зовут дожи. Их состояние души отражается на теле, заставляя принимать иное обличье, либо влияя на внешний вид.

Марх прервал волхва:

– То есть, перевертышы, оборотни, вервольфы, арпейны, кидвары и другие твари – дожи?

Авенир кивнул:

– Отчасти. Но они могут контролировать свое перевоплощение, или, хотя бы устойчиво перекидываются в одного зверя. А дожи – нет. Да и обличье они могут поменять только от очень большого потрясения – войны, насилия… страха. И если арпейн перекидывается в… красивого зверя, то дожи – что на душе, то и на теле. А от насилия, предательства, войн в душе красоты немного, сам понимаешь.

Староста возразил:

– Но в этих краях последнюю сотню лет ничего не случалось. Все тихо-мирно. И тут – такое несчастье. Боги прокляли нас.

– Реджекет, я знаю о богах больше, чем ты знаешь о своей жене, поместье и этих краях. Боги проклинают лишь тех, кто заслужил проклятие. Этот мальчик принимает обличье пса из мира инодушных, существ, отличающихся от нас. Его лапы покрыты струпьями. Знает ли хозяин этого дома, что это за символы? А ты, Марх?

Тарсянин подпалил трубку:

– Пес в моей культуре – символ подчинения, служения. Лапы, ноги – свобода и сила.

Волхв улыбнулся и посмотрел на побледневшего мужчину:

– А мир инодушных указывает на смерть, нарушение древних канонов. До тринадцати лет ребенок освобожден от закона. Но его родители – нет. Вот и получается – мальчик был рожден вне закона и провел часть жизни в несвободе, заключении рядом со смертью. А знаете, что самое страшное?

Сабельщик посуровел, затянул вонючую гарь, тихо процедил:

– После своей тринадцатой весны он начнет мстить.

Деревянный меч больно ударил по плечу, описал полукруг и плашмя прилег на запястье. Авенир вскрикнул, онемевшие пальцы выронили тренировочный посох. Марх легко обошел чаровника, царапнул тупым острием по мягкому месту:

– И вот, сир Хилей лишился драгоценных филей!

Волхв закусил губу, потерев ушибы, сжал оружие. Вторую неделю тарсянин морил его тренировками. Вставали до солнца, ложились после заката. Сабельщик настоял, чтобы они покинули дом Реджекета и раскинули лагерь неподалеку в лесной чащобе. Ели в основном зайцев и мелкую птицу, запивая родниковой водой. Марх заставлял есть почти сырое мясо, на то, что у волхва болел живот, не обращал внимания – мол, желудок станет крепче, и вообще сил надо набираться. Неделю назад с мужиками на охоте завалили лося. Им досталась нога – жесткая и жилистая. Одну часть добавили в похлебово, другой кусок завялили. Оставшуюся сочную часть сабельщик закопал и достал позавчера. Мясо подпрело, воняло тухлятиной, но тарсянин заставлял есть – понемногу, по крупинке, с каждым разом увеличивая количество. Внутренности болеть перестали, хотя появилась другая проблема – днище выносило по-страшному.

На этот раз ели пойманного Авениром лисенка. Руки волхва горели от ссадин и укусов, ноги сбиты об камни, лицо в царапинах от еловых лап. Зверек был хитрым и изворотливым, Нир охотился за ним несколько часов, а когда все же поймал, то встретил яростный отпор.

Марх позволил хорошо прожарить мясо, помог омыть раны и перевязал их лечебными травками.

– Зачем надо ловить зверя вживую? Разве нельзя было подстрелить из лука? И зачем столько тренировок? Я и так почти стал калекой.

Тарсянин ухмыльнулся:

– Вот скоро я тебя отправлю зайцев ловить. Не всякий человек добудет лису, но и лиса добудет не всякого зайца. Они изворотливы, постоянно петляют, а если схватишь – смотри, чтобы лапами под дых не дали.

Авенир с негодованием зрел на сабельщика. Тот развел руками:

– Неужто устал? Ты думаешь, что магам не нужно быть быстрыми и выносливыми? Скорость – это единственное, что может тебя спасти, когда супротив тебя более могучий соперник. Да и что ты будешь делать в землях Фаэлсиргра, где твои чары могут быть бессильны?

– Так мы ведь отправляемся в Веллоэнс!

Марх пожал плечами:

– А крюк делаем через Озеро. До Фаэлсиргра рукой будет подать – может и заскочим в гости. Никогда не знаешь, куда отправит тебя Фортуний. – Сабельщик закинул тюк на плечо. – Пора в деревню. Реджекет сказал, что сегодня бесёнку исполнится тринадцать.

Нир взглянул на соратника, на лице возникло недоумение:

– Ты знаешь, что делать?

– Знаю, – сказал Марх таким тоном, что юноше стало не по себе.

На деревню упал вечер. Потемнело. Небо затянули тяжелые тучи, закат раскрасил их в зловещий багровый цвет.

«Кровь на небе – кровь на земле» – вспомнил Марх древнюю поговорку.

Жители попрятались, накрепко заперев дома на засовы, наблюдали через узенькие смотровые щелки. Реджекет стоял рядом с Авениром, спереди, сжимая ятаган и осматриваясь, насторожился Марх.

На улицу вышел чудовищного облика пес. Дожи показался Авениру в полтора раза крупнее. Под черной гладкой шкурой перекатывались тугие жилы, хребет выпирал из прорех длинными острыми костями. Пылающие огнем глаза неотрывно следили за полноватым Реджекетом, из глотки слышалось глухое рычание, пасть исказилась в дьявольском оскале. Сабельщик крикнул:

– Проси прощения!

Светловолосый мужчина побелел, руки затряслись, глаза выкатились. Он попытался что-то произнести, но наружу вырвался лишь испуганный возглас.

– Проси прощения! Как учил!

Реджекет стоял молча. Дожи, словно не замечая Марха, кинулся на крестьянина. Тот, придя в себя, бросился наутек. Сапог воткнулся в ямину и мужик, подняв клубы пыли, растянулся на дороге. Пес догнал жертву. Раздался короткий вопль.

Тарсянин замер, держа двумя руками ятаган. У его ног лежал, закрыв руками голову, дрожащий Реджекет. На старосте валялось обезглавленное тело толстого мальчишки, густая кровь фонтаном выплескивалась наружу, тяжелые капли падали на землю, на одежду, лицо светловолосого.

Марх презрительно плюнул:

– Гордись отец! Ты не только отказался от воспитания сына, но и не смог попросить у него прощения. Знай, твоя мягкотелость убила его.

Сабельщик взглянул на волхва:

– Больше нам здесь делать нечего. Отправляемся в Кроуфилд, поищем подходящий караван.

Когда деревенька осталась за плечами, Авенир схватил Марха за плечо:

– Зачем ты убил его?

Тарсянин огрызнулся:

– Я хотел всего лишь подрезать сухожилие. Готов поклясться, клинок удлинился и по форме стал подобен мечу – тяжело вздохнув, добавил. – Что сделано, то сделано, идем.

Через два дня дорога заметно расширилась, по обеим сторонам растянулись пашни. Тут и там работали мужики – раскидывали навоз, окучивали картошку, поливали молодые всходы. Путь вывел к светлым хоромам. Гладкие обструганные бревна прилажены ровно, дерево просмолено, щели плотно забиты. От калитки к дому вела вымощенная отесанными камнями дорожка. Во дворе сновала прислуга – кормили животину, прибирали поляну, собирали с кустов-деревьев урожай. Из просторной будки лениво выполз поджарый пес – сердито взглянул на чужаков и, решив, что опасности нет, фыркнул и скрылся от жары в прохладных покоях.

Мужчины остановились возле красивой, расписной двери. Некогда умелый резчик изобразил на дереве сокола, умертвлявшего ворона. Лак местами скололся, под новым слоем проглядывали светлые трещины.

За спиной раздался удивленный возглас. Марх с Авениром обернулись. Позади, в крестьянской робе стоял коротко остриженный Пармен. Тело перекошено, цыган сильно прихрамывал. Обе ноги свернуты, левая рука неестественно сгибается в плече. Видно, что после падения многие кости треснули, сломались. Каким-то чудом раны не воспалились, заражение миновало, жар и лихорадка отступили. Все срослось, но неправильно, уродливо, искалечив на всю жизнь.

Чернец потупил взор, зарделся. По щекам потекли слезы, раздался всхлип. Юноша начал поворачиваться, захотел уйти, скрыться, забыть изломавшую его судьбину. Вдруг ощутил, как сильные руки друзей обняли за плечи, сжали в объятьях. Так они и стояли втроем – плача, смеясь, проклиная тяжелый рок и благодаря богов за дарованную жизнь.

Хозяина дома звали Тулон. Полный, бородатый весельчак средних лет, с радостью принял гостей. На обеде он щедро потчевал мужчин вареной картошкой, сельдью, окрошкой и грибами, служанки разливали холодный квас. Облаченный в размашистый льняной кафтан, толстяк развалился в широком, заваленном подушками, кресле. Его супружница была под стать мужу: кровь с молоком, от каждой шутки женщина прикладывала на грудь ладонь и заливисто смеялась – светлые телеса ходили волнами, а в ушах еще долго звенело. После первой смены блюд Тулон отослал жену и служанок вон. Рассказал немного о себе – что живёт припеваючи, торгует зерном и медом, детей боги не дали – да он и не просит. Затем Тулон приналег на сладкие булки и начал выспрашивать гостей о приключениях. Авенир неторопливо вел беседу, что-то опуская, где-то приукрашивая, сгущая краски – то заставляя толстяка замирать в ожидании, то веселя нелепыми случаями.

Жадно выслушав истории, купец чуток погрустнел:

– Эх, хотел бы и я испить ту же чашу. А то живу скучно как-то. Болею сильно, лихорадки частые – с животом таким тяжело.

Тулон оглянулся, понизил голос:

– А тут еще и наваждение привязалось. Сижу на скамейке, помогаю жинке сало нарезать. И мысли в голове – полоснуть ей по горлу. Или печь разошлась – и охота подцепить головёшку, да закинуть в угол, чтобы терем подпалился. Я уже все грехи искупил, во всех капищах жертвы принес. Вот, юродивого приютил, не посмотрел, что глаз и волосы черны. Даже к другой деревне путь через лес рубить приказал – слыхал, там источник целебный. Может ты, чаровник, поможешь? Травок каких-нибудь дашь, или поворожишь?

Волхв помолчал, опустил глаза в пол:

– Рад бы, да не хватит моей силы для такого дела. Тут нужен очень могучий маг.

Толстяк грустно вздохнул. Авенир ударил себя в лоб:

– Что же я за тугодум! Есть же у нас маг могучий. Рядом сидит. Марх, окажи милость, исцели барина!

Купец недоуменно уставился на Марха:

– Ты чародей?

Марх ухмыльнулся:

– Низко летаешь, хозяин. Чародеем я еще в юности был. А сейчас уже не чары творю, а жизнь! Только учти – на твою немощь обычные заклятия не подойдут. Тут по-особому волхвовать надо. Демонов никакими силами не выгнать, только обмануть, чтобы сами ушли. Пусть думают, что попали в крестьянское нутро.

Высокая сосна с треском накренилась и, описав полукруг, шумно рухнула на мягкую лесную землю. Тут же подбежали мужики с тесалами – отрубали ветви, счищали кору, пилили ствол на чурки. Тулон находился здесь же. Одетый в льняную рубаху, с флягой на поясе, толстяк закидывал коротыши на телегу. Едкий пот щипал глаза, плечи покраснели от жаркого солнца, легкие болели. На обед со всеми разделил краюху черного хлеба, сваренные вкрутую яйца и желтый овечий сыр.

Вернулись с просеки вечером. Прохлада пригнала гнус, мошкару. Марх запряг коня и заставил хозяина вспахивать небольшое поле. Уже к ночи, выйдя из бани, распаренный Тулон пришел домой и даже не сев за стол, рухнул в кровать.

– Не слишком ли ты его гоняешь? – волхв стоял в сенях, вдыхая свежий ночной воздух.

– Ты прав, акудник, – сабельщик начищал ятаган. – Не слишком. Пусть с завтрего еще и воду из колодезя сам таскает.

Под утро, дав наставления и проводив барина к лесорубам Марх, Авенир и Пармен с груженой телегой отправились в ближайший торговый город.