Читать книгу Призрак нации. Русский этнос в постсовременности - Андрей Столяров - Страница 3

В 1840 г. знаменитый английский историк Томас Маколей опубликовал статью «Папство и Реформация», где поставил трудный вопрос: «Почему протестантская революция, спрашивал он, положившая начало новому миру, победила только в северных европейских странах?.. Каким образом потерявшая большую часть Европы Римская церковь не только смогла остановить свое отступление, но и сумела возвратить себе почти половину утраченного?».

Конечно, в исторической перспективе протестантизм одержал блистательную победу. Возникла фактически новая могущественная цивилизация – Соединенные Штаты Америки, основанная на иных, нежели в старой Европе, принципах социального и экономического бытия. Причем даже сейчас, после всех политических трансформаций, после двух мировых войн, разительно изменивших мир, характеризуя культурную сущность этой страны, ее внутренний цивилизационный код, американские культурологи обозначают его как WASP – по начальным буквам английских слов: белый, англо-саксонец, протестант. Считается, что именно на этой основе было выработано «американское кредо» с его принципами свободы, равенства, ценности отдельной личности, уважения прав граждан, репрезентативного правительства и частной собственности.

Атлантические успехи протестантского вероучения несомненны. И вместе с тем на своей исторической родине, в сердце Европы, там, где 31 октября 1517 года августинский монах Мартин Лютер вывесил на воротах виттенбергской Замковой церкви свои 95 тезисов против индульгенций, протестантизм потерпел очевидное поражение. Закрепиться он сумел лишь в ограниченном числе регионов: в Англии, Скандинавии, Голландии, Швейцарии, северной части Германии, в то время как Италия, Португалия, Испания, Франция, Польша, а также южная часть германских земель остались католическими.

Какая сила остановила продвижение Реформации? Почему «протестантский марш», победно шествовавший по Европе, в конце концов захлебнулся?

Частично на этот вопрос ответил сам Маколей. Успехи Контрреформации, по его мнению, были вызваны в значительной мере деятельностью католических орденов, в частности ордена иезуитов, созданного именно с целью борьбы против ереси протестантизма. Помимо подготовки и распространения Тридентского исповедания (решений Тридентского собора 1545–1563 гг., признавшего безусловный авторитет Папы в делах веры; этот документ должен был подписать каждый католический священник, отклонение от него рассматривалось как ересь), «иезуиты сразу же овладели всеми твердынями общественного мнения – кафедрой, печатным станком, исповедальней и академиями. Где бы иезуит ни выступал с проповедью, там храм не вмещал всех пришедших. Имя иезуита на титульном листе обеспечивало успех книги. Властители, аристократы и красавицы поверяли иезуитам тайны своей жизни. У их ног воспитывались юноши из высшего и среднего сословий, переходя от самых зачаточных знаний в классы риторики и философии. Еще совсем недавно отождествлявшиеся с безбожием или ересью, литература и наука стали теперь союзниками правоверия.

Подчинив себе Южную Европу, великий Орден продолжал и продолжал свои завоевания. Ничто не останавливало иезуитов – ни пустыни и океаны, ни глад и мор, ни даже виселицы и пыточные застенки. Они являлись во всех странах и под любым обличьем – ученых, врачей, купцов; при враждебном им шведском дворе, в старинном чеширском поместье и в жалких ирландских хижинах. Они учили, спорили, утешали, завладевая сердцами юных, возвышая дух робких и поднося распятие к губам умирающих. Не меньшею их заботою были заговоры против тронов и самой жизни государей-отступников, равно как и зловредные слухи, гражданские войны и политические убийства. Преданные одной только Церкви, они с одинаковой готовностью взывали ради нее и к чувству верности, и к извечному желанию свободы. Один и тот же иезуит мог внушать, смотря по тому, с кем он говорил… и беспрекословное послушание, и самые крайние идеи независимости, и право монарха на дурное правление, и право любого человека вонзить кинжал в сердце злого короля… В зависимости от нрава грешника духовник был или строг, или снисходителен. Главная его цель состояла в том, чтобы никто не оказался вне Церкви.

Здесь, на наш взгляд, важно следующее обстоятельство. Иезуиты целенаправленно проникали в европейские школы и университеты, создавали собственные колледжи по подготовке духовных и светских кадров, а затем их воспитанники также целенаправленно продвигались в управленческие структуры Европы. Иезуиты первыми поняли стратегическое значение образования и воспитания – это позволило им захватить власть над умами и, следовательно, власть над формирующейся реальностью.

Заметим, что нечто подобное, по мнению американского политолога Патрика Дж. Бьюкенена, осуществила в середине XX века так называемая Франкфуртская школа философии и социологии, что привело, в свою очередь, к молодежным революциям конца 1960-х – начала 1970-х гг. и преобразованию всего западного мира. Заметим также, что и нынешнее всеобщее переустройство образования по западному образцу приводит к доминированию в реальности западного образа жизни.

Другой ответ на тот же вопрос попытался дать экономист Дмитрий Травин. На заседании петербургского интеллектуального объединения «Невский клуб» он высказал предположение, что неожиданный успех Контрреформации мог быть связан еще и с инструментальной переакцентировкой католицизма. Если протестантское вероучение опиралось прежде всего на слово, то католицизм в это же самое время обратился к образу – к визуальному, изобразительному представлению своих главных символов. Талантливые архитекторы, скульпторы и художники начали работать не только в Риме, но и во всех провинциях, находящихся по сенью католической церкви. Результат их деятельности не замедлил сказаться. Теперь со стен храмов, даже находящихся в сельской глуши, на верующего взирали то требовательный лик Спасителя, напоминающий о грехах, то лик Пречистой Девы, обещающий умиротворение, то лики святых, призывающих к воссоединению с Богом, то впечатляющие картины ада, который ждет грешников и еретиков. Учитывая низкий уровень грамотности в начале Нового времени и большую опосредованность текстовой культуры вообще, такой вид рекламы, как мы выразились бы сейчас, был, разумеется, гораздо действеннее. Он не требовал никаких предварительных знаний и проникал в сердце верующего без всяких усилий.

Эта разница исповеданий была подмечена в том же XIX веке. Примерно в одно время с Маколеем протестантский богослов Александр Вине заметил, что католическое вероучение и протестантизм исходят из двух разных стремлений человеческого духа. Католицизм опирается на врожденное желание человека получить истину в совершенно готовом виде – такую, которую требуется только признать, а протестантизм – на аналогичное желание человека добыть истину самому, через усилия собственного сердца или ума.

Так или иначе, рекламная кампания Римской церкви оказалась весьма успешной. И если «через пятьдесят лет после раскола католицизм едва удерживался на берегах Средиземного моря, то еще через пятьдесят то же самое происходило с Реформацией в Прибалтике».

Эти объяснения можно было бы считать вполне удовлетворительными, если бы не другие вопросы, которые они с неизбежностью порождали. Почему миссионерский натиск иезуитов не имел успеха в северных странах Европы, и, соответственно, проповедническая деятельность протестантов – в южных ее регионах, и почему изобразительная культура католицизма оказалась действенной для итальянцев, португальцев, испанцев, французов, иными словами – тоже почти исключительно для южных народов Европы, и гораздо менее эффективной для ее северного населения: англичан, скандинавов, голландцев, северных немцев?

Правда, ответ и здесь вполне очевиден. Достаточно сравнить карты античного мира и Средневековья. Католическая церковь удержала за собой в основном те территории, которые когда-то входили в состав древней Римской империи. Конечно, народы, населявшие эти пространства, с тех пор существенно трансформировались, конечно, на протяжении Средних веков они обрели дополнительную цивилизационную атрибутику, и, тем не менее, столетиями пребывая под властью Рима, они пропитались не только особенностями римского государственного бытия, но и мироощущением эллинизма, которое Рим транслировал на все подвластные ему племенные провинции. Включился, как это называется в психологии, механизм «бессознательного импринтинга»: в период начального формирования этносы не менее впечатлительны, чем человек во младенчестве, они также, мгновенно, минуя рефлексию, усваивают особенности своей культурной среды.

Ничего удивительного, что складывавшаяся тысячелетиями пышная культура Средиземноморья, склонная к чувственной зрительности, избыточности, непосредственному переживанию впечатлений, отвергла суровые аскетические идеалы раннего протестантизма и осталась верна католической торжественно-многокрасочной аранжировке обрядов.

Более того, эхо средиземноморской культуры, эхо древнего эллинизма звучит в европейской онтологии до сих пор. Даже став модернизированным промышленным Западом, Европа все равно остается в системе отчетливо европейских координат – более склонной к культурным, чем к прагматическим достижениям. Этим она заметно отличается от Соединенных Штатов Америки, исторически выросших из протестантского вероучения. Подсознательный эллинизм, парадоксально сопряженный с преображенным католицизмом, помогает Европе успешно противостоять унифицирующему влиянию современности.

Тема эта вовсе не отвлеченная. Уже более двадцати лет Россия пытается культивировать у себя механику либерального бытия. Определенные достижения на этом пути, конечно, имеются: нынешний российский либерализм, несомненно, лучше, чем сталинизм или советская власть периода «брежневского застоя», и вместе с тем становится очевидным, что либерализм в России имеет искаженный, уродливый, не слишком привлекательный облик. Он напоминает тропическое растение, высаженное на скудной северной почве: выжить вроде бы выжило, расти растет, но вот цвести и плодоносить не в состоянии. Причем никакие усилия, никакая кредитная и законодательная подкормка не помогают. Российский либерализм остается бесплодным декоративным уродцем.

Естественно, возникает вопрос: может быть, и в русской культуре тоже есть что-то такое, что органически не приемлет западно-либеральных догм? Некие внутренние константы, некий исторический код, впечатанный в генотип русского этноса? Мы эти константы, как правило, не осознаем – они слишком глубоко погружены в коллективное подсознание. Однако они в нас несомненно присутствуют и всей внутренней мощью своей отторгают чуждую онтологическую модель.