Читать книгу Любовь. Ищущим и нашедшим - Андрей Ткачев - Страница 4

Совершенно правы те, кто не спешит знакомиться с противоположным полом и думает, что, встретив свою судьбу, они это сразу почувствуют. Когда придет время – Бог даст знак.

В наши дни выбор супруга – это прежде всего тяжкое бремя для нас самих и для наших хрупких плеч. Прежде, во времена былые и далекие, очень многое – если не все – делалось не нами и решалось без нас. И во всем, что касалось брака, личная воля, личные желания не были столь тесно связаны с кем-либо конкретно. Жениться, не жениться – скажем прямо: лично жених или невеста ничего не решали. И живи мы в XVI веке, половины нынешних проблем у нас бы просто не существовало – ни сладких грез, ни терзаний. В сердце нашем просто не нашлось бы места для этого «романтизма» добрачных отношений. Нас бы довольно рано поженили. Помните, у Пушкина няня говорит Татьяне: «Мне с плачем косу расплели и с плачем в церковь повели»?[1] А было ей тринадцать лет, а Ванечка еще моложе![2] В таком нежном, свежем, юном возрасте – когда еще плоть не взыграла, когда еще душа не расцвела, – люди старались женить и выдавать замуж своих детей, закономерно опасаясь того, что если те расцветут до брака и вне брака, то сдержать их будет очень трудно.

То есть цель была какова? Создать человеку такие условия, при которых он расцветал как носитель пола, как личность и как зрелый человек, уже находясь в недрах брака. Брак – некий священный союз – уже висел на нем какими-то золотыми кандалами, и юноша или девушка расцветали уже в нем. А мы сейчас расцветаем до брака. Мы все вне брака расцветаем, и все половые томления, все грезы, все мечты и все то, что перечисляется в поэзии – все эти золотые шары, – падают нам на головы вне брака.

Мир заставляет нас гордиться грехами! Это, кстати говоря, то, что характерно было для цивилизации Содома.

Первые влюбленности – и первые, вторые, третьи, четвертые фокусы, без которых ни одна влюбленность не проходит, – они все бывают до брака, вне брака и никак с браком не связаны. И лишь потом, когда мы приобретаем горький опыт падения, разочарования, разлук, печалей, обид от тех, кого любим мы и кто не любит нас, или от тех, кого мы любили, а потом разлюбили – об этой сложной каше, собственно, и написана вся мировая литература, – вот тогда мы начинаем решать. Мы взрослеем, умнеем и хотим найти того единственного или ту единственную – хотя из себя мы уже, как правило, не представляем ничего свежего. Я говорю об эпохе. Я не имею в виду, что вы – сорванные цветки и пожухший гербарий. Я уверен, что многие из вас, большинство – это яркие цветочки, не сорванные, не растоптанные, не сжеванные буйволом-грехом.

Эпоха выстраивает нам такую жизнь: сначала ты вырастаешь, потом созреваешь (конечно же, и в половом отношении), потом на тебя обрушивается куча разжигающей соблазняющей информации – «обмануть не трудно, я сам обманываться рад»[3]. И потом, жизнь расположена так, что многие вещи делаются без стыда. Чуть ли не гордятся люди некоторыми вещами – после похода к психологу человек может, скажем, поменять свое отношение к какому-то греху или пороку и говорит: «Раньше я этого стыдился, теперь горжусь этим…» Понимаете? Мир заставляет нас гордиться грехами! Это, кстати говоря, то, что характерно было для цивилизации Содома. Пророки говорили: у вас лоб блудницы (Иер. 3:3), медный лоб (Ис. 48:4) – не краснеющее лицо. То есть мало того что вы не стыдитесь своих грехов, вы ими хвалитесь! За это вы будете наказаны.

Сейчас выстраивают какую-то такую систему отношений, в которой человеку трудно сохраниться. К тому времени, когда он решает жениться (или она – выйти замуж), его уже что-то в жизни обожгло – и он, в любом случае, в более зрелом возрасте, нежели это было во все столетия предыдущей жизни. То есть все цивилизации и эпохи, бывшие до нас, решали эти вопросы раньше. Знаменитые женщины бальзаковского возраста – это женщины тридцати или тридцати пяти лет. Такие временные рамки. Девушке, засидевшейся «в девках», могло быть всего девятнадцать или двадцать лет.

Но если сейчас сказать кому-то из нас: «Знаешь что, я тебя сам женю (или выдам тебя замуж) – слишком, мол, трудно тебе с этим разобраться и не ошибиться, трудно тебе будет найти себе кого-то и не оскверниться, сохраниться. Давай-ка я сам это решу – я тебе найду жену (или мужа)». Мы ответим этому человеку (отцу или матери): «Ни в коем случае! Ты не имеешь права! У меня есть священное право решать этот вопрос самому, лично! Это должен быть мой выбор!» При этом мы можем говорить высокие фразы: мол, если я ошибусь – это будет моя ошибка, и пусть я буду платить за нее, но это будет моя ошибка… и так далее. То есть у нас глубоко в голове сидит уверенность, что мы можем в этом процессе разобраться, что только мы и обязаны в нем разобраться. В этом нет, в принципе, ничего очень плохого. Это хорошо – но это очень тяжело. Это повышает степень ответственности, ложащейся на плечи человека. Это очень тяжело! И нам в этом никто не может помочь! Никто не может помочь нам ни в выборе спутника, ни в дальнейшем. Это характерная черта нынешней эпохи. Такого раньше не было. Раньше как-то было полегче.

Возраст, в котором люди начинают задумываться и решать вопросы, связанные с нахождением пары, сильно завышен. Западные социологи гордятся тем, что женщины до тридцати лет делают карьеру, только потом выходят замуж и в тридцать пять рожают первого ребенка. Но, по-моему, здесь нечем гордиться. Это еще одна дополнительная тяжесть для человека – потому что человек создан иначе. Он биологически, физически и психически создан по-иному. Человек по-другому должен вести себя – в другие периоды должен начинать что-то и что-то заканчивать.

Есть еще одна проблема в поиске спутника жизни – различие в вере. Девушка, которая имеет веру в Бога, еще больше усложняет себе вопрос выхода замуж, потому что у нее ко всем критериям, которые она хотела бы видеть в своем избраннике, добавляется еще единоверие и нелицемерная, настоящая вера в Бога. Если нам говорят, что вера жить помогает, то мы должны иногда понимать, что бывают обстоятельства, когда вера жизнь осложняет. Верующему жить не легче, чем неверующему, поскольку Бог – не палочка-выручалочка. Он много требует от человека и за многое взыскивает.

Если нам говорят, что вера жить помогает, то мы должны иногда понимать, что бывают обстоятельства, когда вера жизнь осложняет. Верующему жить не легче, чем неверующему, поскольку Бог – не палочка-выручалочка. Он много требует от человека и за многое взыскивает.

Был один французский философ, ярый католик, писатель Леон Блуа[4]. Интересный во многих отношениях человек, он прожил свою жизнь в страшной бедности. Всю жизнь он провоевал на страницах газет, журналов и своих книг с атеистами, социалистами и всякими другими «-истами». Хоть жить ему было очень тяжело, но он старался не роптать даже тогда, когда у него от голода умирали дети. Это Париж девятнадцатого века! Это та самая Европа, которая, как нам кажется, была всегда сытой! А она сытой стала только вчера, а завтра опять будет голодной. Вот этот Леон Блуа говорил в одной из своих дневниковых записей, у него вырвалась такая фраза: «Господь Иисус, Ты молишься за тех, которые Тебя распинают, и распинаешь тех, которые Тебя любят!»[5] Он был на грани отчаяния. У него не было денег для того, чтобы купить лекарства своему смертельно больному ребенку, поэтому у него такая вырвалась фраза – очень жесткая. В ней есть какая-то великая тайная глубина.

Действительно, иногда Господь нас проводит через такие закоулки и казематы или такие огненные искушения, что мы думаем: «А зачем это так?!» А потом узнаем, что Господь кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает (Евр. 12:6). Любит – обличает. Любит – наказывает Господь. То есть вера не делает нашу жизнь лучше в этом смысле.

А про Леона Блуа я еще одну вещь скажу. Однажды ему было нечем кормить своих детей, и он говорит Богу: «Дай мне хлеба». Он с Богом, как Иов, разговаривал. И вот, он говорит Ему: «Дай мне денег, дай мне хлеба, дай мне что-нибудь, потому что я ничего не могу принести домой». Тут он увидел какую-то небольшую сумму денег, лежащую на тротуаре у стены, и кто-то, как будто бы на ухо, сказал ему: «Леон, не могу дать больше – Я на Кресте».

Я это все говорю к тому, что когда вы хотите найти себе верующего мужа, то вы себе еще больше усложняете задачу. Происходит благородное усложнение задач. Когда тебе нравится неверующий человек, у тебя есть мотив поступить на миссионерское отделение Свято-Тихоновского института[6]. Как пишет апостол Павел: Почему ты знаешь, жена, не спасешь ли мужа? Или ты, муж, почему знаешь, не спасешь ли жены? (1 Кор. 7:16). Мы потихонечку возвращаемся в первоапостольское время, когда верующие и неверующие были скреплены брачными узами. Потом уже, со временем, в течение долгих столетий в христианских государствах все браки освящались венчанием.

А вот сегодня очень часто бывает так: поженились, например, парень с девушкой – ни он не верующий, ни она. И неважно, кто из них даже крещен – им не очень это интересно. А потом кто-то из них пришел в веру сознательно. У него – или у нее – раскрылось сердце к вере. А вторая половина все еще неверующая. И вот, начинается специфический тяжелый период, когда от верующего человека требуется много такта, много внимания, много молитвы, чтобы теперь привести за собой в открывшийся мир веры свою фактически неверующую половинку. Да, это реальная сложность!

Ответственность за жизнь страны, семьи, города, мира лежит на плечах мужчин. Если она по каким-то причинам перекладывается на плечи женщин – это либо какое-то трагическое недоразумение, либо чей-то смертный грех, либо большая ошибка. Отвечать за жизнь должны мужчины. Там, где они самоустраняются от этого, происходят неприятные вещи.

Наша задача жизненная, всецерковная задача – стремиться к тому, чтобы храмы наполнились мужчинами в большей степени, нежели женщинами. На сегодняшний день продолжается тенденция наполнения храмов молящимся народом, состоящим, в большинстве своем, из женщин.

Мужчин в храмах меньше – это позор по отношению к мужчине, потому что он должен быть к храму ближе, ему больше дано. То, что Бог есть, он может понять быстрее, потому что ему Господь Бог разум дал для этого. Женщине Бог дал широкое сердце, мужчине дал острый ум – это подарок Бога человеку. И то, что мужчины в храм не ходят – очень печальное явление.

В силу разных причин наша церковная жизнь, вернее, жизнь приходская, более эмоциональна, нежели умна. То есть у нас умной пищи меньше, чем эмоциональной.

Что я подразумеваю под эмоциями? Допустим, женщина, как эмоциональное существо, утешается какими-то простыми вещами: например, там красиво поют – и ей уже хорошо, она уже пошла веселая домой. Или она цветочки принесла, возле иконы поставила, и у нее на душе всю неделю праздник. У мужика не бывает такого! Ему мало, чтобы красиво пели и чтобы там цветы стояли какие-то, или чтобы ладан благоухал, или какими-то красивыми рушниками были прибраны иконы – или что-нибудь еще такое. Мужчине нужна обязательно некая умная пища. Все-таки Господь ему дал ум, который ржавеет без употребления, без действия. И он, приходя в церковь, хочет какое-то слово умное услышать: нечто такое, что затронуло бы его сознание, совесть и ум.

То, что насыщает женское сердце, мужской ум не насыщает. Если у нас не хватает для мужчин каких-то мудрых речей, то они просто уйдут от нас. Что нужно, допустим, чтобы женщине было в храме хорошо? Чтобы на проповеди она прослезилась и умилилась, можно прочитать какое-то житие мучеников или чудеса какие-то рассказать, и она будет вытирать платочком глаза. А мужику, например, надо какие-то догматы объяснить, во что-нибудь такое погрузить его, в такую какую-то серьезную тематику, от которой женщина зевает. Она слушает и думает: «Кому это надо?» Мужикам надо! Вот придет, например, какой-нибудь студент с пятого курса теоретической физики, и ему нужно что-нибудь такое серьезное услышать, чтобы он содрогнулся. А если ему скажут: «Спаси Господи! Следующая служба в субботу», – и он как не понимал ничего, так и не поймет ничего, – он уйдет. Всем хорошо, а ему нет, потому что он ничего не понимает. Женщине часто не нужно ничего понимать, чтобы ей было хорошо. Ну согласитесь, она некую атмосферу чувствует.

У мужчин тоже так бывает. Мужчина тоже может прийти вдруг и ощутить, что ему здесь хорошо: «Здесь есть Он. Вот Он, о Котором я ничего не знаю». Но потом мужчине нужно услышать что-то, потому что долго ему эмоцией прожить невозможно. Чтобы ему долго было хорошо, он должен не просто что-то чувствовать, он должен что-то понимать. И вот это есть некая дырка нашего сознания. В эту дырку как бы засвистывает ветер. Мы слишком мало даем умной пищи людям и бьем на их эмоции, а не на преподавание знаний, и поэтому мужикам бывает скучно, странно и непонятно: что вы там делаете в этой церкви, что там можно так долго делать?

Ответственность за жизнь страны, семьи, города, мира лежит на плечах мужчин. Если она по каким-то причинам перекладывается на плечи женщин – это либо какое-то трагическое недоразумение, либо чей-то смертный грех, либо большая ошибка. Отвечать за жизнь должны мужчины.

Конечно, если мужчина музыкально одарен, он может восхититься каким-то церковным музыкальным ладом. Если его это интересует, такого можно «уловить», но это будет какой-то эксклюзивный случай. К Николаю Японскому ходили в церковь японские музыканты из консерватории. Им очень нравилось слушать пение. Они не принимали христианство, нет. Им просто нравилось стоять в храме и слушать пение, и все. Они получали что-то от этого: какое-то умиротворение, наверное, даже какую-то благодать. А художники японские приходили к Николаю Японскому в храм посмотреть на иконы. Вот, в чисто японском духе, они – любители посозерцать что-нибудь. Они смотрели на такие непонятные рисунки, стояли часами – им было интересно. Но наши мужики не японцы, они не могут стоять часами и созерцать что-нибудь. Рязань – не Япония.

И еще: почему только мужчины – священники? А вы представьте, например, что какая-то ваша подружка – священница. Что было бы, если бы церковь разрешила женщине быть священником?! Нет, вы только представьте себе, что какая-то ваша знакомая получила разрешение быть священником! Боже сохрани! – на самом деле. Любая умная женщина скажет: «Боже сохрани!» «А почему? – спросите вы. – Женщины что, второсортные, что ли?» Да нет. Просто у них другое послушание. Просто наша эмоциональность, наш вообще психотип, вся наша природа говорят: женщина находится в полном, в абсолютном противоречии со священством. Ведь что такое быть священником? Если угодно: это нужно много знать; постоянно думать; молчать о том, о чем ты думаешь; хранить в тайне то, что ты слышишь. Через священника промываются тонны информации о самых разных вещах, и он должен все это знать, но молчать. Священник должен иметь глубокое сердце! Трудно требовать такого от женщины. Просто невозможно! Это противоречит ее природе, это неправильно. Любая нормальная женщина скажет: «Да, действительно, это совершенно не в нашем духе, это не мое».

Все, что касается священника, касается любого мужчины. То есть он должен много думать, молчать о том, о чем он думает, искать мудрости, много молиться. Ведь в конце концов, молитва дает силу ума. Феофан Затворник в одном из писем пишет: «Научиться молиться может каждый, но в высших степенях молитва сильно зависит от силы ума». Это очень важное замечание, что сильный ум – это некий рабочий инструмент для сильной молитвы. Те люди, которых мы знаем, как молитвенников, были бы гениальны в любой области человеческой жизни, если бы обратили к ней свой ум – оторвав его от молитвы. Например, если бы Серафим Саровский, допустим, занимался физикой, то он был бы не только как Эйнштейн или Ландау[7], а как все гении, собранные в пучок! Это был бы уникальный гений физики. Если бы он занимался шахматами, это был бы Алехин[8] и Капабланка[9] в одном флаконе! Он обладал такой силой ума и постоянного внимания, такой силой духа, такой концентрированностью, такой памятью! У святых, кроме всего прочего, невероятная память – такое широкое, открытое сердце! Они были бы гениальны в любой сфере человеческой деятельности! Этого нельзя требовать от женщин, потому что у них совершенно другая задача в жизни. Но где нет всего этого, там мужику делать нечего.

Женщина воспитывает мужчину. Например, она рожает мальчика и воспитывает его до какого-то возраста – пока он еще мальчик. Но только-только мальчишка, отрок, начинает превращаться в юношу – и уже мама чувствует, что он выскальзывает из рук: у нее уже не хватает ни аргументов, чтобы с ним говорить, ни силы, чтобы его стреножить – ничего! Он просто вырывается у нее из рук, потому что он уже превращается в мужчину. А женщине Бог дал власть командовать мужчиной только до тех пор, пока тот в коротких штанишках. А уже потом он как-то начинает уже отдельно жить, автономно.

Вот поэтому в Церкви все, по благодати Божией, должно присутствовать таким образом, чтобы малышу было свое, отроку – свое, юноше – свое; мужчине, женщине, старику, бедному, богатому… каждому – свое, и чтобы все были сыты. Есть храмы, в которых одни богатые и бедных нет – это плохо. В храме обязательно должны быть бедные. Есть храмы, в которых одни бедные, а ни одного богатого нет – и это плохо, потому что хотя бы один богатый в храме должен быть. Пусть там будет тысяча бедных, но один богатый тоже должен быть. В храме должны быть все, и для этого Церковь должна быть благодатна, в полном смысле этого слова. А там, где кому-то дается пища, а кому-то не дается – старушкам дала, маленьким дала, а мужикам не дала, – это какое-то упущение, это является церковной болезнью, церковной проблемой. Отсутствие мужчин в наших храмах – это давно и глубоко запущенная болезнь нашего народа! И только когда мы это поймем и захотим исцелиться, нам Бог подскажет, как это вылечить.

Женщины должны хотеть, чтобы их мужчины, их сыновья, их мужья, их отцы, их братья, их племянники, их крестники ходили в храм. Но мужчины боятся ходить в храм в том случае, когда их женщина (жена или мать) ходит в храм. Знаете почему? Потому что они думают: «Ты дома мной командуешь. Ты еще в церкви будешь мной командовать? Буду с тобой в церковь ходить и будешь командовать: это читай, а это не читай; это ешь, а это не ешь – это будет способ умножения кандалов». Они этого боятся! Они частью напуганы, а частью не научены, а частью что-то там еще – и каждый находится в своих оковах. Но мы должны честно признать существование этой проблемы и потихоньку ее исцелять, иначе будущего у нас нет.

Отсутствие мужчин в наших храмах – это давно и глубоко запущенная болезнь нашего народа! И только когда мы это поймем и захотим исцелиться, нам Бог подскажет, как это вылечить.

Митрополит Арсений, викарий Святейшего, однажды сказал: «Посмотрите, сколько мужиков собрано у стадиона “Олимпийский” в день мусульманских праздников, когда дороги перегораживают! Сколько мужиков! Не просто людей, а именно мужиков!» Когда сорок тысяч мужчин стоят на четвереньках и в одном порыве бьют поклоны Живущему на небесах, то наши мужики должны мелкой дрожью задрожать. Потому что это очень нехорошо, когда наши только на футбол могут собираться в таком количестве! А на молитву не могут собраться! И это проблема как мужчин, так и женщин. Если так будет продолжаться, то это уже болезнь. Было бы, конечно, странно, если бы мы вот нечто такое сделали – и она тут же исцелилась. Но надо думать и искать решение проблемы.