Читать книгу Москва 1979 - Андрей Троицкий - Страница 4

Вечером после работы Борис Зотов заехал в спортивный зал общества "Урожай", переоделся в трусы, белую майку и кеды. В зале никого, только в углу на скамейке сидел тренер по классической борьбе Илья Федотов. Это был дядька лет сорока пяти в трикотажном спортивном костюме цвета "голубой Дунай", костюм подчеркивал недостатки фигуры: короткие ноги и расплывшуюся талию. Вечно занятый каким-то своими, далекими от спорта мыслями, тренер смотрел на мир грустным глазами, вечно одалживал деньги и забывал возвращать. Сейчас он раскрыл на коленях папку с бумагами и ставил галочки в какой-то таблице. Увидев Бориса, поманил его пальцем, не вставая, протянул вялую руку и сказал:

– Сядь на минутку. Хотел поговорить… Через два месяца – чемпионат Москвы по классической борьбе. От "Урожая" надо выставить молодняк. И двух возрастных борцов. Рассчитываю на тебя.

– Слушай, боюсь тебя подвести… Намечается поездка за границу.

– Ясно, – Федотов хлопнул ладонью по ляжке, обтянутой трико. – За последние два-три года ты стал таким важным начальником, что боязно обращаться. Ты всегда занят государственными делами, всегда в разъездах. Где-нибудь за границей. Ладно, давай начистоту. Тебе тридцать лет. Перспектив в большом спорте – уже никаких, все успехи в прошлом. Ты перворазрядник по классической борьбе. Призер каких-то там второстепенных соревнований на приз города и области. И выше уже не поднимешься.

Борис только сейчас почувствовал запах сладкого крепленого вина.

– Что ты хочешь сказать?

– Хочу знать: зачем ты вообще ходишь сюда, тратишь время на тренировки? Поднимаешь штангу, бегаешь… Хотя прекрасно знаешь: твой поезд давно ушел?

– У нас в стране спорт существует не ради великих достижений, а чтобы люди оставались в любом возрасте крепкими и сильными.

– Брось ты эту демагогию. В тридцать никто уже не тренируется. В этом нет смысла. А если уж занимаешься, – тогда выступай на соревнованиях для ветеранов. Тебе почет и уважение: кубок, грамота от Моссовета и ВЦСПС, а мне премию выпишут. А то вот сижу и не знаю, что делать. Нужны два возрастных спортсмена, ставить некого. А ты опять отлыниваешь.

Борис подумал, что разговоры с Федотовым всегда упирались в корыстный интерес: денежную премию или надбавку к зарплате, мизерную, копеечную. Тренер живет небогато вместе с матерью пенсионеркой, он проворачивает какие-то темные делишки, но всегда на мели.

– Хорошо, я завтра вечером позвоню. Скажу, смогу или нет.

Федотов закрыл папку.

– Пятерку взаймы дашь? Я уже тебе должен, не помню сколько. Ну, все подсчитаю. И с получки верну.

– Ладно. Отдашь, когда разбогатеешь.

Час с небольшим Борис потратил на силовую тренировку. Он вернулся в раздевалку, выпил минеральной воды "Есентуки № 17" и посидел на скамейке. Вода в душе была только холодная, горячую отключили до августа. Он наскоро помылся, уходя, завернул к тренеру, в крошечную комнатенку, выгороженную под лестницей. Стены завешаны вымпелами и фотографиями известных борцов. На единственной полке под слоем пыли несколько спортивных кубков. Федотов, склонив голову на грудь, дремал на стуле. В углу, возле корзины для бумаг, – пустая бутылка из-под портвейна "Кавказ". Борис положил на стол красную десятирублевую бумажку с рисунком Ленина. Чтобы не улетела, сверху поставил граненый стакан с недопитым вином.

* * *

Борис вышел на улицу. Стемнело, но над городом висел летний зной, пропитанный запахами гудрона и горячего асфальта. Он дождался троллейбуса и поехал домой. Когда вошел в квартиру, услышал шум льющейся из крана воды, значит, это Галя застряла в ванной. Он увидел под тумбочкой сумочку жены, из синтетической кожи, довольно вместительную, поднял ее, положил на стул, отметив про себя, что сумочка непривычно тяжелая. Борис расстегнул клапан. В левом отделении брошюра о творчестве Ильи Глазунова, справа – матерчатый кошелек с помадой, посередине записная книжка и стопка бумажных салфеток, а под ними что-то темное, продолговатое.

Он опустил руку в среднее отделение и вытащил пистолет, компактный, похожий на Браунинг. На самом деле пушка отечественная, – пистолет самозарядный малогабаритный, сокращенно, – ПСМ. Борис никогда не держал в руках это оружие, но слышал, что ПСМ разработан для сотрудников КГБ и высших армейский офицеров, у этой игрушки высокая убойная сила.

Борис взвесил пистолет на ладони, рукоятка слишком короткая для мужской руки. Он вытащил снаряженную обойму и снова вставил ее на место, в рукоятку. На затворе выгравированы мелкие буковки "Д. П. Шубину от тульских оружейников". Галя взяла у отца наградной пистолет, – наверняка без его ведома, и теперь носит оружие с собой. Ездит автобусом, спускается в метро. Разумеется, у нее нет и не может быть разрешения на хранение и ношение короткоствольного оружия, – и если посторонний случайный человек увидит пистолет, – запросто огребешь такие неприятности, – что даже подумать страшно. Шубин часто бывает на военных заводах, у него полно разного оружия, за которым он не следит, к которому годами не прикасается. Он не пользуется сейфом, Борис видел три-четыре коробки с наградными пистолетами в его книжном шкафу, на полках. Тесть вряд ли заметит исчезновение этого ствола.

Галя в полосатом купальном халате вышла из ванной, остановилась. Она увидела Бориса, стоявшего посередине прихожей с пистолетом в руке.

– Как это понимать? – спросил он.

– Понимай так, что на первый раз я тебя прощаю. За то, что лезешь в чужую сумочку. Но дальше пощады не жди.

Галя любую серьезную вещь умела превратить в хохму. Вот и теперь она сделала вид, что обижена на Бориса за то, что тот залез, куда не надо. Она прошла в комнату, села на диван, вытащила пузырьки с лаком для ногтей и ацетоном. Включила лампу и задрала голые ноги на журнальный столик. Борис сунул пистолет обратно в сумочку, вошел в комнату, сел в кресло.

– Твой отец знает о пистолете?

– Разумеется. Не знает.

– Говорю тебе как бывший мент: за ношение ствола – пять лет лагерей. Я хочу, чтобы ты завтра же вернула этот изящный сувенир отцу. Положи на место, иначе…

– Иначе что?

– Позвоню Дмитрию Павловичу. Пожалуюсь, что ты меня не слушаешься. Собралась кого-то пристрелить. Пусть принимает меры.

– Боря, милый, ты знаешь, что в музее я получаю смешную нищенскую зарплату. И вынуждена подрабатывать, а иначе нам не прожить. После работы я езжу к разным людям. Смотрю картины и стараюсь определить, сколько они приблизительно стоят. Последние два вечера провела у одной женщины из Нахабино. Ее отец, приятный старичок, похожий на одуванчик, всю жизнь собирал живопись. Таился от людей, боялся, что ограбят. Ни с кем не водил дружбу, донашивал лохмотья, питался кое-как. Теперь дочка хочет узнать, сколько стоит коллекция покойного папы. А цена – будь здоров.

– И что?

– Она живет в частном доме на краю поселка. Туда даже таксисты не едут, – ни за какие деньги. Ну, днем еще можно за три счетчика договориться, но вечером точно никто не повезет. Дорога к электричке – через темный пустырь. Из этой темноты лают собаки и раздаются человеческие крики. Когда идешь, – от страха кровь в жилах стынет. Серьезно… Ты же знаешь, что я трусиха. Я открывала сумочку, сжимала рукоятку пистолета, – и страх отпускал.

– Господи, Галя… Только представь, что сумочку вдруг украдут. Или в метро вор разрежет ее бритвой. Вытащит ствол, кому-нибудь продаст. Тогда придется заявить в милицию о краже. Иначе нельзя. Этот ствол будет искать вся милиция Советского Союза. И хорошо если найдут до того, как из него убьют человека. Или используют при налете, ограблении.

– Боренька, хватит… Ну, что я, ребенок?

– Ты хоть умеешь с ним обращаться?

– С близкого расстояния – не промахнусь.

– Ты обещаешь положить его на место?

Галя засмеялась и махнула рукой. Борис подумал, что жена бывает в незнакомых местах, за городом, вечерами одной боязно возвращаться, идти темными переходами или через пустыри. Убийц и насильников в Советском Союзе немного, но иногда попадаются бродячие собаки, среди них есть бешеные. Галя возилась с ногтями, пахло лаком и ацетоном.

– На прошлой неделе смотрела картины в доме некоего Савельева, директора гастронома на улице Горького. Хочет кое-что продать, – русских мастеров девятнадцатого вешать некуда. Все стены забиты, с пола до потолка. Просил найти покупателей, но я бессильна. Русскими художниками, – кроме авангардистов, – никто не интересуется. Ни свои, ни иностранцы. Даже по бросовым ценам. Всем подавай французов и голландцев. Так вот, у этого типа есть видеомагнитофон. И коллекция из двухсот кассет с самыми лучшими фильмами. Почти каждый день он смотрит новый американский фильм. Или французский на худой конец… Представляешь? А мы ничего кроме программы "Время" не видим. Господи… Полное собрание фильмов о Джеймсе Бонде. Всего у нескольких человек в Москве есть все фильмы о Бонде. Как я им завидую…

– И все они – директора центральных магазинов и рынков. Их скоро посадят за растраты и хищения в особо крупном размере. Видеомагнитофоны, кассеты, картины русских мастеров, которые уже вешать некуда, конфискуют. И спрячут в запасниках Третьяковки.

– Не злись, Боренька, это тебе не идет. Ну, какая разница, кто эти люди? Савельев сказал, что собирает только первые копии фильмов. Ну, значит, самое лучшее качество. Одна кассета стоит сто восемьдесят рублей. Даже больше. Представляешь, квалифицированный рабочий на заводе должен месяц пахать, – не есть и не пить, – чтобы купить одну кассету. Вот это цены… Скоро у тебя поездка в Америку. В лепешку расшибусь, но займу денег на видеомагнитофон. У отца не буду просить… Хотя он все равно не даст. Ну, если узнает, для чего нужны деньги.

– А сколько стоит этот видеомагнитофон?

– Дороже машины. Но, ничего, деньги достанем.

Посередине ночи Борис проснулся от ударов железа о железо. Пробуждение было внезапным, будто толкнули. Звук громкий и близкий. Еще не открыв глаз, Борис сел на кровати сбросил на пол простыню. По батарее стучали железной палкой или молотком. Звук по трубам проходил с первого до последнего этажа и возвращался гудящим железным эхом. Он взял с тумбочки чесы, посмотрел на светящие стрелки, – почти три часа. Жужжал вентилятор, за окном жил своей жизнью проспект Мира. Бум-бум-бум… Удары молотком по радиатору, звук долго держался в стояках, они гудели, как струны контрабаса. Но вот прошла минута, наступила тишина. Хоть бы больше не стучали. Бум-бум-бум… Кажется, лупят по голове. Галя давно проснулась, она лежала с открытыми глазами, смотрела в потолок и ждала. Ей вставать чуть свет, хотелось выспаться.

– Я убью эту стерву, – сказала Галя. – Возьму пистолет и пристрелю. Советский суд учтет все смягчающие обстоятельства, – и меня оправдает.

В квартире двумя этажами выше жила старуха, которая бушевала по ночам. Будила соседей истошными криками или стучала молотком по батарее. Иногда близкие родственники отправляли старушку то ли в дурдом, то ли в санаторий для заслуженных пенсионеров, пару месяцев жильцы наслаждались ночной тишиной и просили Бога, чтобы бабушка больше не вернулась в родное гнездо. Но она всегда возвращалась, и тогда ночами начинались крики и стуки. Бум-бум-бум…

– Совсем забыла, – сказала из темноты Галя. – Завтра, то есть уже сегодня, у нас гость, американский журналист Пол Моррис. Корреспондент "Лос-Анджелес таймс". Он сам напросился. Он коллекционер русской живописи и вообще отличный парень. Кажется, вы даже знакомы. Он такой высокий, худой. Помнишь его?

– Помню, – как эхо отозвался Борис.

– Я помогала ему с картинами. Оценивала кое-что, приводила экспертов. Он очень щедро платил. Мне нравится, когда мужчина не жадный.

– Угу, – по спине пробежал холодок.

– Только не надо говорить, что ты сегодня занят.

– Угу…

Борис почувствовал, что голос сделался напряженным. Американцы обещали подобрать человека, через которого можно будет постоянно поддерживать связь, и нашли этого корреспондента… Почему именно его? Черт, да какая разница…

– Боря, не говори…

– Я ничего не говорю. Пусть приходит. Я что-нибудь куплю в нашем ведомственном буфете. Ну, пожевать. И бутылку вина, десертного.

Борис пошел в кухню, зажег свет и открыл холодильник. Положил в стакан кубики льда из пластмассовых формочек, долил воды из-под крана. Он выключил свет и долго сидел, прислушиваясь к ударам, ожидая, что стук кончится, наступит тишина, и можно будет снова заснуть. Бум-бум-бум… Борис давно не курил, но сейчас вдруг так захотелось, что он не смог справиться с желанием. В ящике кухонного стола нашлась светло-серая пачка болгарских сигарет "БТ". Фу, кислый табак, какая же дрянь. Бум-бум-бум… Он стряхивал пепел в блюдце и ждал, когда закончится стук. Кажется, теперь стучали не молотком по батарее. Бум-бум-бум… Это стучало сердце.

Немного успокоившись, он вернулся в спальню, лег на кровать. Галя ворочалась с боку на бок. Стуков больше не было.

* * *

Утром он поднялся на два этажа выше, позвонил в семьдесят вторую квартиру. Дверь открыл мужчина с бледным лицом и стоящими дыбом темными волосами. Борис сказал, что так жить невозможно, надо на работу, а они с женой почти всю ночь глаз не сомкнули. За спиной хозяина квартиры появилась высокая худая старуха, закутанная в теплый платок. Она зло глянула желтыми навыкате глазами и пропала в темноте коридора.

– Мы обращались к докторам, – сказал мужчина с всклокоченными волосами. – Но толку чуть. Таблетки, которые ей прописали, не действуют.

– Вы еще раз обратитесь. Пусть ей пропишут таблетки, которые действуют.

– Мои извинения.

Мужчина захлопнул дверь, зазвенела цепочка. Борис посмотрел на часы, – на работу он уже опоздал, – и отправился в отделение милиции. В дежурной части его жалобы выслушал заспанный лейтенант, только заступивший на смену. Он ответил, что на старуху давно жалуются, надо что-то с ней делать, но на самом деле – это вопрос не к милиции, а к врачам психиатрам. В следующий раз, когда бабка начнет буйствовать, – следует звонить в скорую психиатрическую помощь. Борис понял, что зря пришел.

Уже стемнело, когда в гости пожаловал Пол Моррис, долговязый мужчина в вельветовом пиджаке и джинсах. Он говорил по-русски свободно, почти без акцента. И вел себя просто, как старый добрый знакомый. Они посидели за столом, выпили вина, пересели на диван и полистали несколько каталогов "Сотбис", посвященных продажам русских икон и другого антиквариата, которые американец принес с собой. Каталоги черно-белые, не слишком симпатичные. Борису стало интересно, он изучил листок со стартовыми и финальными ценами, – надо же, русская старина по их меркам стоит совсем не так уж дорого, видно, еще не вошла в моду, но все впереди. Вскоре гость засобирался, Борис напросился в провожатые. Пол жил по соседству, всего в нескольких кварталах, на той же стороне проспекта Мира.

Они вышли на пустой вечерний проспект Мира, залитый голубым светом фонарей, двинули пешком в сторону Рижского вокзала. Какое-то время шли молча.

– Слушай, ты не волнуйся, – сказал Пол на ходу. – Черт… Я сам волнуюсь. Потому что новичок в этих делах. Но утешаюсь тем, что от меня ничего особенного не требуют. Ну, взял что-то, отвез, куда скажут. В посольство или в консульство. Или передал тебе что-то на словах. И вся работа. Наверное, сразу понятно, что я не профессионал. Но ты должен знать: на меня можно положиться. Я сделаю все, что смогу, чтобы тебе помочь.

– Спасибо, – сказал Борис, он и вправду почувствовал, что волнение прошло.