Читать книгу Киберрайх - Андрей Умин - Страница 1

Октябрь 1941 года. Неизменно скудный на сочные краски туманный Альбион в это время года и вовсе испытывает дефицит всякого рода оттенков. Насыщенные цвета не достать даже по продовольственным карточкам, их просто нет, и даже сильным мира сего ничего с этим не поделать. В пасмурную погоду все спит, но, когда осенний туман рассеивается, из паучьей летаргической пелены проступают очертания Кембриджа. Он все еще черно-белый, словно на хронике двадцатых годов, однако вместе с туманом ветер гонит и тучи – они презрительно расходятся в стороны, и первый за долгие дни луч солнца касается земли, серые стены домов краснеют в тех местах, где с кирпичей сошла штукатурка, бесцветные штандарты Британского союза фашистов превращаются в яркие и пугающие багровые предостережения всякому, кто усомнится во власти рейха на островах. Белая молния в синем круге по центру штандартов символизирует силу и вызывает вселенский ужас, как и сама эта необузданная природная стихия. Небо окрашивается голубым, листья на деревьях наливаются последними желтыми каплями из иссыхающего тюбика лета, даже крыши становятся черепично-бардовыми. Раскрашивается все, кроме воинственных патрулей на улицах. Черные плащи, сапоги и фуражки штурмовых отрядов полиции словно забывают перейти с черно-белой пленки на цветную… или просто не хотят, оставляют себе прежний зловещий вид. Редкие прохожие боятся поднять на них взгляд, торопятся пройти мимо, а если патрульный останавливает какого-то бедолагу, тот трясущимися руками достает документы и молится всем богам, старым и новым, быстрее бы проверка закончилась, быстрее бы продолжить путь к своей цели. Это вовсе не страх перед рейхом, как может показаться на первый взгляд, скорее наоборот. Но обо всем по порядку.

Старинный городской паб с бесхитростным названием «Кембридж Тэп» располагается на углу Пемброк и Сент-Эндрюс-стрит, смотрит окнами на тихий перекресток и здание закрытого колледжа. Вдоль тротуаров ухоженные клумбы и везде чистота – физическая, духовная и, конечно, расовая, по мнению тех же нацистских патрулей. В самом пабе непривычно много посетителей для ленивого субботнего дня. В отличие от тысяч питейных заведений Британии, «Кембридж Тэп» считается приличным местом и частенько открывает двери для всякого рода фашистских праздников и заседаний популярного нынче Англо-германского братства, в котором состоят все его завсегдатаи.

В пабе атмосфера более яркая, чем на депрессивной английской улице, и с красочным преображением самой этой улицы внутри становится еще ярче, торжественнее, словно Большой лондонский театр решил дать там небольшое выездное представление. Все двадцать столиков заняты, у бара не протолкнуться, по экранам четырех висящих в углах телевизоров всеми своими двадцатью пятью кадрами в секунду скользит одна и та же картинка – огромное взлетное поле, ракета на стапелях и куча людей, радостно сверкающих улыбками перед камерой. Все посетители паба с упоением смотрят на экраны, и лишь два молодых человека выбиваются из общей массы.

Они сидят за круглым столиком для четверых – два места еще свободны. Лицо высокого брюнета Кима немного смахивает на картошку, но не на такую, какая продается по скидке, а на самую аристократическую картофелину, победительницу королевского конкурса овощей. Он аккуратно зачесывает волосы набок и старается смотреть больше на свою кружку, чем на экран. У него острый, внимательный взгляд и немного сбитое дыхание. Его сосед Гай с более четкими и даже в какой-то мере привлекательными чертами лица тоже нервничает и никак не уберет руку от своих волнистых русых волос, каким позавидовал бы любой ариец Германии. Перед его обаянием и пронзительным взглядом не устояла бы ни одна девушка, будь таковые сейчас в пабе. Оба молодых человека сидят, спрятав длиннющие ноги под столом, но их высокий рост все равно заметен издалека.

– Не могу я на это смотреть, – говорит Гай, с трудом сдерживаясь, чтобы не встать.

– Спокойно. Лишней суетой никому не поможешь. Только сам попадешься, – по-отечески успокаивает его Ким, хотя возраст их одинаков – где-то под тридцать, когда они уже не парни, но еще и не зрелые кургузые мужчины.

На цветных экранах тем временем появляется обратный отсчет, и сквозь сумбурное бормотание десятков посетителей паба пробивается голос диктора:

– Сегодняшняя дата, 12 октября 1941 года, войдет в историю как день первого полета арийца в космос. Я нахожусь на космодроме в Пенемюнде, а позади меня можно видеть генерала Вальтера Дорнбергера и его молодого заместителя, профессора Вернера фон Брауна…

В паб продолжают стекаться люди. В знак доброго расположения духа они с порога выкрикивают «Хайль Хаксли!», поднимая правую руку, прочерчивая ею в воздухе луч почтения от груди и до самых границ человеческой мысли. Взбудораженные великим торжеством завсегдатаи заведения, большинство из которых представляют собой оккупационные силы, вскакивают с мест и отвечают залихватским «Хайль Хаксли!». Всех новых посетителей смеряет внимательным взглядом бармен, и, если очередной гость кажется ему незнакомым, он кивает работнику гестапо, караулящему на табуретке у входа. Тот резко встает, достает карманный измеритель черепа и быстрыми движениями, чтобы не создавать пробку, проверяет незнакомца на предмет расовой полноценности.

– Арийцы, ну конечно, – едва слышно выплескивает Гай, – верят во все эти псевдонауки.

– Ну и ладно, – спокойно кивает Ким. – Пусть все так и остается. Не будем же мы их в этом разубеждать.

– Черта с два, – ухмыляется Гай и делает большой глоток пива. – Только я одного понять не могу. Почему наших это устраивает? Неужели все дело в развлечениях, которые принес с собой рейх?

В телевизорах репортер берет интервью у первого космонавта и по совместительству первоклассного арийца в сотом поколении. Киму и Гаю их голосов не слышно, а может, они просто не хотят слушать коллаборационистский бубнеж переводчика поверх чванливого немецкого языка.

– Развлечения, это лишь внешняя оболочка, троянский конь, под видом которого они подсунули гораздо более страшную вещь – пропаганду, – рассуждает Ким. – Пропаганду праздного образа жизни и зависимости от виртуальной реальности. Ты ведь читал «Дивный новый мир» Хаксли?

– Разумеется. Эту книгу раздали всем после сожжения Библии.

– Вот нацисты и используют ее как Сверхновый завет. Для них это самоучитель по захвату мира и контролю над ним.

– И мы поддаемся! – Гай переходит на громкий шепот. – Как патриот я не могу так просто на это смотреть. Хаксли почитают не меньше Гитлера. Зигуем то одному, то другому. Бред какой-то…

– Тише, – вновь успокаивает его Ким. – Мы что-нибудь придумаем. Для этого мы здесь и собрались.

– Ну да. Спасаем какого-то чудака. Большое дело…

– Все великие дела начинаются с малого. Да хоть и так… Мы ведь не единственные патриоты в этой стране. Если каждый день спасать хотя бы по человеку, мир очень быстро освободится от этой коричневой чумы… Проклятье, куда же они запропастились?

Ким смотрит на наручные часы и задумчиво водит бровью. Прищурившись, он поднимает взгляд на ненавистный телевизор «Сименс» и сверяет время с берлинским.

– Опять спешат, – качает он головой и подкручивает колесико. – Каждый день приходится переводить.

– Еще бы, – ухмыляется Гай. – Сделано в Британии. Черт меня подери, если раньше это не было знаком качества! Но с приходом фашистов… Я видел, как собирают микроволновки у нас в Кембридже. Людям же ничего больше не надо, как отработать смену ради талона в киберреальность. Какое уж там будет качество! Зависимые торчки! Странно, что рейх вообще умудряется воевать нашим оружием.

– На оружейных заводах все серьезнее, – напрягается Ким. – Двойной технический контроль, укороченные смены и двойные киберталоны. И люди держатся за эти места. Так что оружие у рейха, как всегда, первоклассное. Даже произведенное на оккупированных территориях. Черт бы побрал этого Хаксли… и фашистов, поставивших его у власти.

– Хайль Хаксли! – раздается от входа, и все отвечают взаимной хайльхакслиной, вскакивая с мест и высоко задирая правую руку, как пациенты Бедлама в день открытых дверей.

Гай с Кимом мерят очередного посетителя пристальным взглядом. И вновь это не тот, кого они так долго ждут. Но гость, тяжело сглотнув, как человек, прошедший через пустыню в надежде промочить горло стаутом, встречается с ними глазами и идет прямиком к их столику.

– Здесь свободно? – спрашивает он, хватаясь за спинку одного из двух незанятых стульев.

– Нет, ждем друзей, – равнодушно бросает Ким и, учтя, сколь напряженная атмосфера царит последний год в Англии, добавляет: – Членов НСДАП, между прочим.

– Не вопрос, – разводит руками чужак. – Постою у бара.

Ни разу не обернувшись на двух молодых людей, он просачивается в жаждущую пива толпу, облепившую барную стойку, как бюргеры во время Октоберфеста.

Остается еще пара свободных минут, и Гай продолжает беседу. Шепотом, как и прежде.

– Мы производим так много оружия для Германии, и куда оно идет? На захват новых стран. Если бы Советы сдались…

– Как мы? – перебивает Ким. – Чтобы жить в подчинении у захватчиков? Быть их рабами да еще и радоваться этому? Унижаться ради киберталонов?

– Но жизнь важнее всего…

– Одному только дьяволу известно, сколько наших сограждан сгинуло за последний год. И куда они делись? Кто знает? А те, что не сгинули?.. Ну нет. Лучше умереть свободным, чем жить на коленях. Хорошо хоть коммунистам не чужд этот лозунг.

Гай разминает шею и краем глаза опять замечает телевизор, на экране которого первый космонавт заходит в кабину лифта, после чего она начинает подниматься на самый верх колоссального размера ракеты. Гай морщится и отводит взгляд. Он не понимает, что раздражает его сильнее – самодовольные фрицы или ублюдки-коллаборационисты из собственного правительства.

– Коммунисты тоже не сверхлюди, – шепчет он. – Просто Сталину хватило ума запретить кибернетику, когда виртуальная реальность только начала развиваться. Все эти новомодные кибершлемы просто не попали в Советский Союз, иначе бы Геббельс в один миг промыл русским мозги и они сами сдались бы на милость победителю без единого выстрела, как мы, одурманенные дивным новым миром всеобщего благоденствия. Советам просто повезло. Хотя страшно предположить, сколько людей сейчас гибнет на фронте, настоящем военном фронте. Боюсь признаться, но порой кажется, что повезло именно нам.

Ким толкает Гая плечом и часть пива из кружки выплескивается на стол.

– Не подкармливай эти сомнения. Не давай им в тебе прорасти, – рычит он, как тигр, у которого очень сильно уменьшили громкость. – Пропаганда рейха этого и добивается! Свобода превыше всего! Мы должны быть как та лягушка, взбившая масло из молока! Бороться, пока хватит сил.

– Ладно, что-то меня занесло. Давай ближе к делу. Тип, которого мы ждем, действительно потерял память?

Неприятные ощущения от их пространных рассуждений в последние пять минут беспомощно утопают в хаосе всеобщего ликования по поводу выступления молодого денди фон Брауна по телевизорам, и Киму становится спокойнее на душе – теперь можно не шептаться, а спокойно поговорить. Он с радостью переходит к делу, убегая от заунывной пивной болтовни, как от огня. Не сосчитать, сколько образованных англичан за последний год выдало свою нелояльность во время таких вот политических барных бесед. Узнать бы, куда они делись.

– Утверждает, что потерял. Не помнит ничего после школы. Документы, найденные при нем, указывают на пребывание в концлагере вод Веной. Дональд его пробил по дипломатическому каналу – он действительно провел там несколько лет.

– Не думаешь, что это уловка фрицев?

– Ни в коем разе. Они на такое никогда не пойдут, он ведь настоящий еврей.

Последнее слово заставляет весь паб замолчать. Сложно представить, как в таком гомоне можно вообще что-то услышать, тем более при телевизорах, орущих из всех углов, но пятьдесят человек в один миг застывают.

– Еврей? – слышится из толпы. – Кто-то сказал «еврей»?

Что отличает талантливого заговорщика от бездаря, чье место на ближайшей плахе? Умение мгновенно среагировать на обстановку. Ким даже не сглатывает.

– Говорю, замочил одного еврея сегодня в парке, – гордо заявляет он, и его едва не выворачивает от собственных слов. – Без убитого еврея день прожит зря, я так считаю.

С полусотни направленных на него лиц сходит железное напряжение, и обстановка разряжается. Кто-то чокается, используя слова Кима как тост, кто-то кричит «Хайль Хаксли!», и Киму приходится ответить тем же. После череды выкриков паб опять погружается в праздничную суматоху в преддверии первого полета человека в космос. Обратный отсчет на экранах никак не хочет заканчиваться, но это на руку Киму и Гаю. Фон Браун еще не знает, но его драгоценное детище – краеугольный камень их гениального плана.

Когда ведущий начинает брать интервью у собравшихся на космодроме зрителей, в паб заходит тот самый потерявший память еврей в сопровождении завсегдатая Дональда. При виде незнакомца бармен сразу кивает гестаповцу, и тот с огромным вниманием и беззаветной любовью к своей работе измеряет семитский череп. Не найдя ничего особенного, он садится обратно, и британец молча проводит гостя к столику с двумя свободными местами. Дональд высок, с по-английски выдающейся челюстью, правильными чертами лица, высоким интеллигентным лбом и светло-каштановыми, почти русыми волосами, гладко зачесанными назад. Такой мог бы играть в имперском кино, докажи он свое арийское происхождение хотя бы до десятого поколения. Но текущая в его жилах кровь английских аристократов не позволяет ему опуститься до попыток что-то там доказывать фрицам.

– Простите за опоздание, – говорит он, потирая новые английские часы на руке. – Думал, что правильно рассчитал время.

– Спокойно, дружище, – улыбается Ким и показывает на время в телевизоре. – Сейчас ровно пять.

У Дональда камень сваливается с души, и он представляет гостя друзьям.

– Знакомьтесь, Арнольд Дейч, – говорит он. – Это Ким Филби.

– Очень приятно.

– Мне тоже.

– А это Гай Берджесс.

– Очень приятно.

– Взаимно.

– Полагаю, с Дональдом Маклейном вы уже знакомы.

– Разумеется.

– Хайль Хаксли!

– Хайль Хаксли!

– Хайль Хаксли!

– Хайль Хаксли!

– Что ж, присядем.

Для отвода глаз они заказывают еще по пиву и как бы невзначай светят фальшивыми удостоверениями членов НСДАП. Не так явно, чтобы кому-то захотелось углубиться в их содержание, запомнить его, а потом сверить в архивах, но достаточно очевидно, чтобы хоть кто-то из пятидесяти посетителей паба это запомнил. Ким, Гай и Дональд держатся очень уверенно, а вот Арнольд Дейч, кажется, не в своей тарелке – побывавшему в лагере еврею не по себе среди кучи пьяных нацистов. Пока разговор ведется на отвлеченные темы, он никак не выражает своей озабоченности, но, когда обязательное в светских кругах обсуждение погоды и испорченности английского чая при немцах заканчивается, он сетует:

– Здешняя публика… очень своеобразна. Вы уверены, что мне тут подходящее место?

– Конечно, – отвечает Ким Филби. – Дерево лучше всего прятать в лесу. Гораздо хуже было бы шептаться по подворотням. Патрули этого и ждут. И уж меньше всего они будут тревожить человека с партийной корочкой в местном фашистском пабе.

– Ладно, тише, – цыкает Дональд Маклейн. – Давайте будем просто ходить по лезвию бритвы, а не прыгать на нем как укушенные.

– Полностью с ним согласен, – поддакивает Гай Берджесс и отпивает пива.

В забитом под завязку пабе витает дух праздника и стоит изрядное напряжение, которое даже можно пощупать в мягком от табачного дыма воздухе. Шум и гам – верные спутники заговорщиков – не позволяют деталям разговора покинуть пределов столика, да никому это и не важно. Преступников ищут на улицах, в дешевых ночлежках, под мостами, в конце концов. А переступив порог питейного заведения, полицейские и штурмовики становятся обычными отдыхающими от тяжкого бремени ловли неугодных рейху лиц. К слову сказать, об этой тайной стороне их работы мало кому известно – общественности просто неведомо, что творится на самом деле. В этом и состоит основная сложность борьбы с фашизмом на данный момент. Люди просто не знают, зачем с ним бороться.

– Я лишь смутно помню ужасы концлагеря, – тихо говорит Арнольд Дейч. – Может, их и не было вовсе, может, это просто кошмарный сон.

– Сон длиной в десять лет, пропавших из вашей памяти? – сомневается Ким. – Я так не думаю.

– Фрицы могли стереть все воспоминания перцептронами, – подается вперед Дональд Маклейн. – С их же помощью мы хотим восстановить пережитый вами кошмар, уж простите.

– Нечего извиняться, – отмахивается Арнольд. – Я ведь сам это предложил. Так сказать, доброволец. Общественность должна знать…

Заговорщики делают паузу, когда посетители паба затихают на время тоста за здоровье фюрера, отстукивают стаканами по столам количество желаемых ему лет жизни, а гестаповец у входа внимательно считает количество крепких ударов по дереву. Выражение его лица, сначала суровое, потом просто серьезное, становится еще мягче, и в какой-то момент гранитные арийские губы растягиваются в улыбке. Посетители с облегчением выдыхают, перестают играть роль выпивох-дятлов, заканчивают стучать и приходят в куда более привычное им состояние выпивох-людей. Шум возвращается в зал мгновенно, нарушая законы физики в части скорости распространения звука в дыме. Но законы физики – не законы рейха, так что ничего страшного.

– Только я не совсем понимаю, что такое перцептрон… – растеряно говорит Дейч.

Ким смотрит на часы и для надежности сверяет их с телевизионным хронографом, отсчитывающим двадцать минут до старта ракеты.

– Перцептрон разработали Зигмунд Фрейд и Карл Юнг, чтобы транслировать виртуальную реальность прямо в мозг…

Еще в самом начале разговора Дейч сузил глаза в знак недоверия, в первую очередь к собственному осознанию реальности после потери памяти, и продолжает морщить лицо, источая великое напряжение студента во время важнейшей на курсе лекции.

– Подожди, надо начать с начала, – одергивает Кима Гай.

– Ты прав. Зайдем издалека. Как появилась вся эта кибернетика и виртуальная реальность. Эварист Галуа-младший, сын Эвариста Галуа и Ады Байрон, не без помощи своего гениального отца лет шестьдесят назад изобрел кристаллические квантовые кубиты из… Я не химик и не вдавался в технические подробности… Вроде из цезия, лития, рубидия… нет, не то…

– Неважно, – мотает головой Арнольд. – Я тоже не химик… наверно.

– Ладно, не суть, – продолжает Ким. – Эти кристаллы хранят в себе активную суперпозицию сигналов всех возможных частот. В отличие от обычной радиотехники, которая может принимать или передавать сигналы одновременно только на одной частоте, квантовые кристаллы передают и принимают сигналы всех существующих в мире частот. В любой момент времени. Хочешь – настраивайся на одну и передавай через этот кристалл сигнал, хочешь – на другую. Потоков информации может быть бесконечное множество, и самое главное…

– Они друг другу не мешают, – соображает Арнольд.

– Вот именно! Кристаллы поместили в интегральные схемы на основе вакуумных ламп и получили уникальную всемирную сеть, распределенную паутину информации, к которой можно подключаться из любых мест, достаточно иметь такое приспособление…

– Но первая версия была сыра, – уточняет Берджесс. – Она называлась «Эварист-1» и позволяла обмениваться информацией только через наушники и микрофон. Также в ней была массивная клавиатура, похожая на печатную машинку, для интратекста – это что-то типа старинного телеграфа.

– Я видел что-то подобное в детстве, – кивает Арнольд. – И про клавиатуры я знаю. Я не помню только последние десять лет.

Безразличие Гая к истории столь же сильно, как увлеченность Кима этой самой историей, поэтому Филби с воодушевлением продолжает:

– После Великой войны 1914–1918 годов начался подъем экономики и расцвет индустрии развлечений. На закате ревущих двадцатых на основе наработок Галуа был спроектирован «Эварист-2», и это оказалось переломным моментом всей истории человечества. Великие психологи Фрейд и Юнг создали перцептрон – от слова perception – восприятие. Это сотня датчиков, которые крепятся к голове, как при снятии энцефалограммы. Отчасти аппарат именно ее и снимает, но вдобавок передает в мозг через глаза, ушные раковины и кости черепа осязаемую информацию. Таким образом стало возможно прямое погружение во всемирную сеть. Дивный новый кибермир…

Эмоции переполняют Кима, и он запинается. На минуту он дал слабину и мог выдать себя, поэтому следующие мгновения он пытается собраться с мыслями, оглядеться, прокрутить в голове сказанное и дать оценку – могли ли его слова быть услышаны случайными людьми и повредить общему предприятию. А тем временем Дональд перенимает у него эстафетную палочку повествования.

– Как только по развитым странам распространились эти приспособления – ки-шлемы, как мы их сейчас называем, люди начали проводить в них непомерно много времени, началась Великая депрессия. Приборы эти работают от электричества и связываются между собой обычными телефонными проводами, так что их внедрение произошло мгновенно и повсеместно. На пике всеобщей кибернетической моды в 1932 году Олдос Хаксли издал книгу «Дивный новый мир», в которую помимо очевидного описания мировых трендов включил свое видение идеального общества. Он, как говорится, поймал волну, ведь общество именно к этому и шло. Разумеется, книгу заметил Геббельс…

К этому времени Ким Филби возвращает себе непроницаемый вид, и на его лице вновь проступают черты несокрушимого хладнокровия. Он толкает Маклейна коленом, и тот берет паузу на самое что ни на есть уместное в пабе действие – питье пива. Мало кто любит заговоры, а оккупационные власти не любят их вдвойне, поэтому надо создавать образ веселой, беззаботной компании, а по делу говорить редко и не сильно затягивать монолог. После такой хитрой передышки Ким продолжает:

– Поначалу многие недооценили всемирную киберсеть, представляя ее эдаким развлечением для детей богатых родителей, вроде гольфа или самолетостроения. Первым, кто разглядел в новой международной сети великую силу, разумеется, оказался Геббельс. Министр просвещения Третьего рейха использовал созданную самым сильным человеческим инстинктом – инстинктом развлечения – привязанность в целях пропаганды нового образа жизни, который мгновенно стал ассоциироваться с новым германским миром. Pax Germana. Выпьем.

Заговорщики снова подносят ко ртам пенный напиток, и только теперь Ким замечает, что Гай не пригубляет пиво для вида, как остальные его товарищи, а напивается по-настоящему.

– Ты бы меньше налегал на стаут, – щурится Ким. – В кибермире нельзя сходить в туалет.

Берджесс с кислой миной осушает третью или четвертую кружку за вечер и с досадой совестливого человека, у которого гадким замечанием нагло украли хорошее настроение, ставит ее на стол. Так распаляются люди, пристыженные за какой-то им известный, но тщательно скрываемый от самих себя порок. Это в кругу заговорщиков Гай по возможности серьезен и деликатен. В миру же он весельчак, любитель всего прекрасного, что есть в Англии, – пятниц и пива. Вдобавок он обожает хороших женщин. Плохих женщин он, кстати, любит еще сильнее, если они хороши собой.

Обратный отсчет показывает пятнадцать минут до взлета ракеты, а значит, надо готовиться к неминуемому.

– Ладно… Пора выбираться отсюда.

Еще минуту они веселятся вместе с гордыми современниками первого полета арийца в космос, потом предлагают свои места за столом порядком напившейся и уставшей стоять у бара компании и медленно, но неотвратимо растворяются в сигаретном дыму.

Улица встречает их зябким ветром с дождем. В такой ситуации хочешь не хочешь станешь историком и углубишься всем своим переохлажденным естеством в причины столь большой популярности теплых уютных пабов на Альбионе. Ким, Гай и Дональд выходят в аристократических черных плащах и серых фуражках, без которых мужчина начала сороковых годов чувствует свою неполноценность еще хлеще, чем еврей от просмотра гитлеровской пропаганды, сообщающей, кто есть кто в этом мире.

Беженца Арнольда, наоборот, приодели в клетчатый плащ, отличающийся от остальных. На первый взгляд глупость, но, если задуматься, никому из патрульных не придет в голову задерживать человека, пожелавшего выделиться из серой толпы.

На плечах у всех четверых, разумеется, повязки со знаком отличия Британского союза фашистов – белой молнией на синем фоне. Для Кима, Гая и Дональда это малая моральная жертва ради возможности внести свой вклад в дело борьбы с этим самым фашизмом, для Арнольда – просто забавный значок, который, в отличие от жутких символов рейха, не снится ему в кошмарах.

Мелкий дождь не вызывает особого беспокойства, но служит отличным поводом раскрыть зонты, а значит, стать менее заметными для слежки, особенно если она ведется со вторых этажей и крыш. Да и стоящий прямо по курсу патрульный не сможет ничего прочитать по губам, если они прикрыты краем зонта. И если этого недостаточно, то сам божий ветер пронизывает оккупантов, раздувая, как горн, их желание поскорее вернуться в свою чертову солнечную Баварию, или Саксонию, или Вестфалию, или откуда они там пришли. Одним словом, погода в это время года благоволит шпионским делам. Об этом обязательно бы сказали в гороскопе на ВВС, не контролируйся он министерством пропаганды. С другой стороны, не контролируйся он министерством пропаганды, такой ереси, как гороскоп, вообще бы на ВВС не звучало.

Четверо джентльменов идут вверх по Сент-Эндрюс-стрит. Справа от них застывшим во времени монументом в честь самого себя располагается закрытый при фашистах колледж Иммануила при Кембриджском университете. Вокруг него с одержимыми взглядами расхаживают бывшие студенты, но горит в них не жажда знаний, а ненасытная мания развлечений, направленных прямо в мозг, – в северном блоке бывшего колледжа располагается один из залов виртуальной реальности, где можно скоротать вечерок, если у тебя есть соответствующий талон. Туда в данной момент и направляются четверо джентльменов.

– У этих ребят нет талонов, – сообщает Дональд Арнольду. – Они бы и рады отпахать смену на фабрике, да лишних смен нет. Очереди к станкам расписаны на недели вперед. Кто бы мог подумать, что людей можно так легко заставить работать… при этом почти ничего не давая взамен. Никаких физических ценностей, ну кроме еды и крова. Одни лишь духовно-эмоциональные. И правда, дивный новый мир всеобщего благоденствия…

– На костях повстанцев, евреев, славян… да и вообще любых неугодных, —уточняет Ким.

– Ну да, я просто иронизирую.

– Здесь направо.

Они переходят дорогу на Эммануил-стрит и оказываются возле почтового отделения, охраняемого жнецами гестапо и одержимыми овчарками – вотчдогами, но о них позже. Никто точно не знает, почему так сложилось, но почтовые отделения рейха и всех оккупированных им стран представляют собой бастионы в миниатюре – серые стены с пилястрами и эпическими орлами, держащими кольца нибелунгов в когтях. Даже дождь в этом месте звучит увертюрой к вагнеровской опере, а может, это просто сила самовнушения. Когда часто сидишь в виртуальной реальности, начинаешь домысливать образы наяву.

И вот этот символ старого имперского прошлого и предвестник нового имперского будущего оказывается позади. Перед глазами предстает П-образный зеленый дворик северного корпуса колледжа Эммануила. Из всех зданий бывшего учебного заведения открыто только одно – библиотека. Именно в ее стенах и размещается зал виртуальной реальности. Вместо уютных столиков – кресла с огромными шлемами, вместо книг – развлечения для сознания.

– По степени воздействия на психику это как самый сильный наркотик. А уж я знаю, что говорю, – как бы невзначай произносит Гай. Он никогда не пробовал запрещенных веществ, но статус кутилы вынуждает его создавать вокруг себя такой флер.

– И все же я немного боюсь, – заявляет Арнольд.

Компания останавливается в конце короткой очереди из желающих вкусить райский плод. Охранники проверяют талоны подключенной к сети машиной, поэтому очередь движется быстро.

– На что похож этот виртуальный мир? И как он вообще называется?

– Киберрайх, – отвечает Филби. На что похож? Не так легко описать. Это ведь просто образы – визуальные, звуковые, электромагнитные. Попадаешь туда, и алгоритмы начинают искать к тебе индивидуальный подход. Поначалу вы будете как годовалый ребенок, который только учится осознавать мир, правильно пользоваться конечностями и изъясняться. Со временем у вас появятся когнитивные навыки, вы поймете, какими мыслями вызывать определенные действия, какими перемещаться по кибермиру и говорить.

– Но как говорить без клавиатуры? – спрашивает Арнольд.

– Есть в штатах один ученый… Кажется, Тесла. Во время эксперимента его ударила молния, лишив способности двигаться. Подвижен только один глаз, представляете? Так вот путем многих проб и ошибок он научился, водя этим глазом, набирать тексты, общаться с другими людьми. Я думаю, и в будущем будут такие печальные примеры. Яркая жизнь и яркое горе зачастую идут бок о бок… Ну так вот, если возможно писать тексты глазом, то раз плюнуть делать это силой всего мозга, способного запитать энергией даже лампу накаливания. Пока что вы не знаете, как с его помощью управлять виртуальной системой, но, попав в нее, быстро научитесь. Лежащий в основе ки-шлема перцептрон различает больше миллиона комбинаций сигналов мозга. Освойтесь с ними и почувствуете себя как рыба в воде.

В очереди перед джентльменами остается всего один человек, и Арнольд так сильно сглатывает, что это замечают его новые, хотелось бы верить, друзья.

– И все равно я нервничаю, – говорит он. – Может, обойдемся без обучения и сразу перейдем к восстановлению памяти?

– Увы, – с серьезным видом качает головой Дональд. – Чтобы мы смогли воспользоваться всей мощью виртуальной реальности для борьбы с амнезией, вы должны уметь в ней ориентироваться. Иначе просто не сможете попасть в нужную комнату или совершить какое-то элементарное действие.

– В комнату? – удивляется Дейч.

– Ну, всемирная сеть представляет из себя паутину. Информация передается по нитям и оседает в их переплетениях. Там же встречаются люди из разных точек планеты, общаются и все такое. Еще кибермир можно сравнить с пчелиным ульем, а комнаты – с сотами. Комната, или рум, как ее называют, – это основополагающий элемент распределенной сети, кирпичик, из которых она состоит. Есть основная, размером с город, а есть миллионы маленьких…

– Рум… Ну ладно. Совру, если скажу, что все понял, – вздыхает Арнольд.

– Все будет хорошо. Главное, не нервничайте, – улыбается Ким и смотрит на свои часы. – Без десяти шесть. Пока что идем по плану.

Они вчетвером пробивают талоны и заходят в зал виртуальной реальности. На полках вместо книг стоят трансформаторы и прочее электрооборудование, чуть выше на стенах расположились вымпелы Британского союза фашистов, Третьего рейха и портреты вождей, с потолка, как прибитые штормом паруса, свисают белые гобелены с гадкими символами уже упомянутых образований.

Обстановка пафосной неовагнеровской торжественности не может до конца смыть налет непобедимой силы знаний. Духом библиотеки тут так и прет. Потолок подпирают изящные полуарки, а если не приглядываться к полкам, кажется, что на них стоят собрания сочинений классиков. Сиденья со шлемами виртуальной реальности похожи на каминные кресла довоенных английских клубов, а надзиратели из гестапо – на жизнерадостных студентов после экзамена. Впрочем, надзирателей в этот вечер немного да и те уткнулись в трансляцию с немецкого космодрома.

– Отлично, – вырывается у Гая. – Делай что хочешь, никто не следит.

Ким гневно цокает ему в ответ, и все четверо проходят к свободным креслам в дальнем конце зала. С одной стороны они прикрыты стеной с фашистскими постерами, с другой – витражными окнами с ликами древних святых, судя по взглядам, стойко переносящих творящееся кругом непотребство. Там их ждет еще один старый приятель по учебе в Кембридже – Энтони Блант, по совместительству техник-хранитель зала.

– Энтони Блант, а это – Арнольд Дейч, мы о нем тебе говорили.

– Понял, – загадочно скалится Блант. – Рад познакомиться.

Вообще он славный малый, только иногда переигрывает. Творческая душа, художественная натура. Из всех друзей-заговорщиков он самый зрелый – уже далеко за тридцать. Он всего на несколько лет младше Дейча, но выглядят они почти одинаково. Возможно, всему виной вытянутое лицо Энтони, собравшее вокруг рта много морщин. Седина в его светлых волосах еще не стала такой абсолютной, как у Дейча, но уже начинает бросаться в глаза. С такой благородной внешностью Энтони следовало работать хранителем какого-нибудь музея, а не зала виртуальной реальности. Впрочем, нынешняя его работа служит для пользы дела гораздо больше, чем унылое прозябание среди опостылевших всем памятников старины.

– Все готово, прошу вас присаживаться, – с чинной серьезностью говорит он. У иного актера театра за всю жизнь не может получиться ни одного такого истинно аристократического выражения – «прошу вас», а этому малому даже не приходится напрягаться, голубая кровь у него… в крови.

Не случись оккупации, эти люди могли бы работать в министерствах финансов и иностранных дел, в разведке и контрразведке, но теперь вынуждены быть простыми рабочими на заводе да прислугой в зале виртуальной реальности. Но талантливый человек, что называется, везде найдет себе применение.

Они надевают на волосы сеточки с сенсорами и проводами, берут шлемы и готовятся к погружению. Монотонный шум охлаждения трансформаторов заглушает блаженный лепет десятков других гостей виртуальных миров и настраивает на должный лад.

– Сколько у нас времени? – спрашивает Ким перед нырком.

– Полчаса, максимум час, – прикидывает Энтони. – Не думал, что когда-то это скажу, но будем надеяться, немецкая ракета не взорвется. Пусть за ней и дальше следят.

Ким Филби иронично вздыхает и садится в первое от окна кресло, Гай Берджесс занимает второе, Дональд Маклейн третье, а в четвертое усаживают Арнольда Дейча. Энтони Блант специально приберег этот ряд, ведь его почти не видно из зала.

Дейч нервно кряхтит, вертится, мотает головой, пытается что-то сказать.

– Нет, не могу, – наконец шепчет он. – Хочу сесть возле Кима.

– Тут все уже настроено под каждого из вас, – степенно возражает Энтони, приподняв свой точеный подбородок.

Но Арнольд продолжает дергаться и наводить суету. Со стороны это похоже то ли на паническую атаку, то ли на неудачную симуляцию приступа эпилепсии.

Филби сдается первым:

– Да ладно тебе, Тони. Можешь быстро перенастроить? Ему и так тяжело.

Тони лишь машет рукой и вздыхает как человек, которому придется провести ближайшие пять минут за лихорадочной перенастройкой двух аппаратов, занимающей обычно добрые полчаса.

Филби и Берджесс располагаются поудобнее и первыми надевают шлемы, синхронно вздрагивают от нахлынувшего сна наяву и углубляются в свои личные дела на просторах виртуальной реальности, а Маклейн и Блант готовятся сопроводить Дейча в его первый после потери памяти киберпуть.

Дональд почти опустил свой шлем и смотрит на происходящее одним глазом. Какая-то часть его мозга уже видит вспыхивающие картинки, но без Арнольда погружение будет бессмысленным, и он вынужден ждать. Именно он должен провести инструктаж за гранью реального. Арнольд мнется. Пугающая полусфера шлема с торчащими всюду датчиками и проводами вызывает у него двоякие ощущения.

– У меня дежавю, – шепчет он Бланту.

– Ну разумеется, – протягивает Энтони. – Скорее всего память вам выжгли точно такой же штукой. В Киберрайхе человек обнажает сознание перед машиной, впускает ее в свой мозг и становится крайне уязвимым. Фрицы воспользовались этим, чтобы сотворить зло, мы же хотим все исправить.

Обнадеживающие на первый взгляд слова ничуть не обнадеживают Арнольда. Всем своим видом он являет недоверие к плану хакеров-самоучек, у которых, в отличие от несокрушимой машины рейха, что-то может не получиться, и тогда его мозги окажутся выжжены, как земля к востоку от Буга. Он резко дергается, но Энтони уже напяливает на него шлем, и выпад Арнольда плавно перетекает в нервную судорогу от вспышки света в мозгу.

Люди привыкли к вспыхивающему свету в глазах – они видят его, когда включают лампочку, выходят из темного коридора на улицу или выезжают из тоннеля, но до изобретения ки-шлемов никто не знал, как то же самое воспринимает мозг. А эффект оказывается во сто крат сильнее. Первая реакция – страх, разносящийся по телу конвульсиями, словно в ближайший к головному мозгу коренной зуб впивается самая ржавая в рейхе бормашина, но боли нет, только страх неизведанного. Потом появляется радуга. Палитра увиденных за всю жизнь цветов переливается в синапсах и нейронах. Подобное чувствует новорожденный, впервые открывший глаза. Разумеется, он кричит. Но взрослому человеку, тем более пережившему концлагерь, не пристало открывать рот по такой ерунде, поэтому Арнольд просто морщится и прикусывает язык. Энтони улыбается – все идет по плану. Хранитель оглядывает зал виртуальной реальности и с удовлетворением отмечает, что все спокойно. Посетители сладострастно бормочут что-то на своих лежанках, а малочисленные гестаповцы собрались в комнате охраны за трансляцией первого полета в космос. Блант кивает Маклейну, и тот с видом бывалого нейронавта опускает на голову шлем и ныряет в бездну бескрайнего наслаждения вслед за брошенным туда Дейчем, как инструктор по прыжкам с парашютом за десантником-новичком, прыгнувшим без этого самого парашюта.

К вспышкам света, скрывающим под собой тысячи разных сигналов, невозможно быстро привыкнуть, но голоса в кибермире передаются без всяких премудростей – через наушник, благо все это чудо работает по телефонному проводу.

– Вы меня слышите? – спрашивает Блант. – Это Энтони. Я буду вашим оператором.

– Слышу, – отвечает подопытный.

Слова даются ему тяжело, ведь мозг занят обработкой огромного количества непривычных сигналов и поэтому импульсу обычной голосовой команды очень тяжело прорваться через весь этот пестрый кавардак красок. Этот импульс словно потерявшийся на рождественской распродаже ребенок, которому не светит попасть на колени к Санте, и хорошо если не затопчут насмерть. Но вот случается настоящее рождественское чудо, и команда доходит до голосовых связок, после чего встроенный микрофон транслирует слова Дейча.

– Меня слышат все люди в этом зале? – задает вопрос Арнольд. – Но почему тогда я никого не слышу?

– Нет, нет, – слышится голос Дональда. – Мы сейчас в отдельном руме, в собственной ячейке, в соте, о которых мы говорили.

– А остальные? Как попасть к остальным?

– Настроиться на их волну.

– Вы видите вокруг себя комнату? – наводит оператор. – Всмотритесь, я очень долго ее создавал.

Арнольд не хочет выказать Энтони неуважение и всеми силами пытается разглядеть комнату в бесконечной какофонии вспышек, но с реальностью трудно спорить. Он при всем желании не может разглядеть ничего хотя бы отдаленно похожего на помещение.

– Тут просто калейдоскоп невиданного масштаба. И чем сильнее я пытаюсь что-нибудь разглядеть, тем быстрее оно вертится. Стыдно признаться, но меня может стошнить.

– Спокойнее! – тревожится Блант. – Я стою рядом с вашим… так сказать, телом, и в случае чего прикрою вас от позора. Но дело вот в чем: не надо пытаться разглядеть все вокруг, как в реальной жизни, ведь при повороте глаз перцептрон вырисовывает комнату заново, все цвета сдвигаются в соответствующую повороту сторону и все такое. Поэтому чем сильнее вы оглядываетесь, тем больше хаоса видите. Сосредоточьте внимание на одной точке и уймите мысли. Образно говоря, не скользите по клавишам, как пианист-виртуоз, а сосредоточьтесь на до-мажор.

– Ох… – Дейч вздыхает. – Я попробую, но ничего не обещаю.

– Не волнуйтесь, – поддерживает его Дональд. – Время у нас еще есть.

В прошлой жизни Арнольд уже входил в кибермир, и пусть воспоминания ему знатно подтерли, от мышечной памяти и выработанных рефлексов так просто не отделаться. Разумеется, если он не соврал о своей амнезии. В любом случае ему должно быть немного легче, чем приобщенному к великому таинству новичку. Он старается, концентрируется на одной точке, и бессвязный поток поступающих в его мозг цветовых пятен, как после какого-то великого и древнего заклинания, начинает обретать форму. Концентрация – это волшебная палочка, и с ее помощью можно повелевать невероятной кибермашиной. Арнольд «смотрит» вперед и видит стену с обоями в красную клетку, гардины и портреты британских королей, оглядывается, переживает головокружительную бурю красок, вновь концентрируется и видит другую стену – с камином, книжными полками, на них настоящие, несожженные книги и рядом клубные кресла с высокими спинками, защищающими от каминного жара. Но самое главное – он видит образ Дональда Маклейна, почти такой же, как в жизни. Высокий молодой человек с по-английски выдающейся челюстью, правильными чертами лица, высоким интеллигентным лбом и светло-каштановыми, почти русыми волосами, гладко зачесанными назад. Хотя… Арнольд словно видит его в баре сквозь дым сигарет. Это образ из «Кембридж Тэп».

– Странно, – удивляется Дейч. – С одной стороны, если вдуматься, я вас вижу, но с другой… нет.

– Все в порядке, – смеется Маклейн.

Арнольд понимает, что тот смеется, не видя этого собственными глазами. Все происходящее – чертово волшебство.

– Перцептрон, – говорит Энтони из реального мира, – не только посылает сигналы в мозг, но и считывает их, создавая уникальный слепок человека – его мыслей, характера, если угодно, души. Знай мы в своей жизни миллиард людей, может, и запутались бы в образах, но, смею предположить, вам знакома не более чем пара сотен, а в Англии так максимум пять человек. Поэтому слепок такого истинного, с позволения сказать, англичанина вам не спутать ни с кем другим.

– Я не знаю, как именно вы меня видите, – поясняет Маклейн. – Но скорее всего, как в баре, где мы недавно общались. Ведь такие когнитивные ассоциации создал ваш мозг. Я же пока вижу на вашем месте серую массу. Система просто не успела сделать ваш слепок.

Арнольд старается не совершать резких движений мыслями, что бы это ни значило, и рвотные позывы снижаются. Дональд и Энтони переходят ко второму этапу обучения и объясняют основной смысл существования кибермиров.

– Официально эта реальность называется «Киберрайх». Немцы именуют так всю систему, дабы приписать себе заслуги наших великих предков, но Киберрайх – лишь программа, работающая на аппаратах «Эварист-2». При немцах второе название лучше не упоминать, – говорит Блант. Он уже сидит за пультом оператора и контролирует обстановку вокруг.

– Но эта комната… рум, разве он не прослушивается? – разводит виртуальными руками Арнольд.

– Это наш собственный рум, неофициальный, – гордо заявляет Маклейн.

– Но ведь всю систему контролирует рейх…

Дональд осознает, что, растолковывая новичку премудрости, они забыли упомянуть главное.

– Один наш друг, назовем его Алан, взломал Киберрайх, – объясняет он. – Мы ведь уже говорили, что это распределенная сеть, блокчейн. Все эти румы, сказочные миры развлечений хранятся в суперпозиции кристаллов каждого из ки-шлемов. В зависимости от поданной на кристалл комбинации из сотен частот они сообщают ответную информацию, внутри которой и запрятаны наши комнаты. Рейх знает только о созданных им самим мирах, но ничего о наших.

– Но он может найти их методом подбора? – смекает Арнольд.

– Перебрав триллион комбинаций. На это уйдет уйма времени, – успокаивает Маклейн.

Если Арнольд не притворяется и действительно потерял память, после всех этих многочисленных объяснений картина мира в его голове начинает медленно устаканиваться. Ему еще нужно, что называется, переспать с этими мыслями, все хорошенько обмозговать, но пазл частично складывается. Теперь понятно, кто эти люди и чем они занимаются. Непонятно только одно.

– И как выглядят эти развлекательные миры, которыми фашисты заманили в свои сети целые нации?

– Нуу… – задумывается Дональд. – Тут лучше один раз увидеть. Энтони, отправимся по злачным местам?

– Можно, – говорит оператор. – Только помните, что в общественных румах вас могут видеть и слышать наци. Притворитесь обычными виртоманами, отработавшими смену на оружейном заводе ради талона в Киберрайх.

– Мне не впервой, – соглашается Дональд.

– Один раз живем, – подтверждает Арнольд, и представление начинается.

Тайная комната вдруг бледнеет и уносится вдаль, как вытянутый воронкой калейдоскоп. Так его собственное воображение представляет перемещение между румами, в этом плане все сугубо индивидуально, никакой постылой нарезки из японского аниме. Борясь с жутким головокружением, Арнольд сосредотачивает внимание на одной точке перед собой, и вымышленный мир вновь вырисовывается ясной картинкой. Первое впечатление – рай. Кругом здания из стекла, торговые лавки и залы игровых автоматов. Мужчина стоит на мосту между двух развлекательных центров, а по скоростной магистрали под ним наперегонки несутся мотоциклеты. Не серые байки с приделанным к раме тарахтящим мотором, а блестящие красно-белые исполины в несколько метров длиной. Байкеры лежат на них почти горизонтально, сливаясь с потоками воздуха. Все это генерирует шум, но стоит отвести взгляд, шум смолкает. Слышно только то, на что смотришь. В конце и начале моста блестят неоновыми огнями аркадные автоматы. Наверняка такие игровые аппараты уже придумали наяву в недрах рейха, но зачем мастерить огромные машины с экранами и питать их от настоящей энергосети, если можно внедрить их образы в Киберрайх? Затрат почти никаких, а эффект во сто крат больше. Перцептрон давит на самое слабое место человека – зоны мозга, отвечающие за наслаждение и зависимость. Аркадные автоматы облеплены смутными образами людей, коих Арнольд никогда в жизни не видел, оттого их внешний вид отдан на откуп его встревоженному воображению. Если поднять голову, сознание заливает яркий солнечный свет, которого он раньше не замечал. Как мошки в глазах, кружатся транспаранты с рекламой всяческих развлечений. Тут тебе и бесконечные сеансы идеально подобранных для твоего подсознания фильмов, и экзотическое аниме, и бои без правил, где нельзя пораниться и умереть, и контактные зоопарки с диковинными зверями, парк юрского периода, наконец…

– Вау, – выдавливает из себя Арнольд. – Действительно, дивный новый мир.

– Не сравнить с реальностью и ее опасностями, страданиями и дефицитом товаров, блеклыми оттенками на усталой радужке глаз, – подлетает к нему Маклейн. – Все чудеса мира, заботливо залитые в самые уязвимые части сознания. Триллионы ярчайших цветов. Мимо такого невозможно пройти. Vive le Reich.

Весь тот час, что рейх запускает ракету, а Дональд и Энтони обучают неофита виртуальной реальности, другие два члена группы готовят секретный рум для восстановления памяти.

Виртуальный Ким топчется возле кресла, которое могло бы стоять в концлагере. Он предполагает, что частичное воссоздание ситуации в момент стирания памяти поможет этой памяти быстрее вернуться. Гай перечитывает приемы гипноза, которые Алан спрятал для них в этом руме. Держать столь опасные вещи в реальности, где любой фриц может тебя обыскать, – безумие. Вот и приходится переносить свои заговоры в мир Киберрайха, как бы странно это на первый взгляд ни звучало. Только там они могут быть в безопасности. Относительной, разумеется.

– У нас все готово, – шепчет Ким, и Энтони его слышит.

Хранитель зала виртуальной реальности еще раз оценивает обстановку вокруг – посетители пускают слюни из-под ки-шлемов, а значит, пребывают на седьмом небе от счастья, гестаповцы все еще смотрят трансляцию. Ракета уже взлетела, но еще не вышла в открытый космос и не послала сигнал. Время стремительно подходит к концу, но у заговорщиков все готово.

В новом, еще более тайном руме к Киму и Гаю присоединяются Дональд и Арнольд. Трое англичан и еврей встречаются в виртуальной комнате концлагеря, и это не начало скверного анекдота. Сходство с настоящим лагерем смерти поверхностное, потому как обычным людям ничего доподлинно о лагерях неизвестно, а те, кому известно, либо доживают последние дни, либо вырываются на свободу с выжженной до бела памятью.

Арнольда усаживают в виртуальное кресло, и Берджесс начинает сеанс гипноза. В обычной жизни он мог бы разве что убедить девушку провести с ним почти прекрасную и с натяжкой незабываемую ночь, но в Киберрайхе он всесильный психиатр, ведь доктора Фрейд и Юнг уже сделали все за него. Сознание подопытного раскрыто, сигналы поступают в незащищенные части разума. Знай себе делай все по инструкции.

Берджесс произносит нужные фразы и Арнольд начинает проваливаться на следующий уровень воображения. Одна небольшая фантазия внутри всеобщей, ничего технически сложного.

– Я представляю себя ребенком, – повторяет он за Дональдом.

– Теперь ты студент. На кого учишься?

– На архитектора.

– Хорошо. После Великой войны нужно очень многое отстраивать.

– Увы, работать по специальности мне удается недолго.

– Почему?

– К власти приходят фашисты, – бормочет Арнольд. Либо это какая-то хитрая игра, либо к нему возвращается память. – Австрия первой присоединяется к дивному новому миру рейха, и я теряю работу.

– Потому что вы еврей?

– Да. Они отвозят меня в лагерь Шушольц. Там много евреев и славян… Там… О господи! Ой-вей! Отец Авраам! – Арнольд начинает брыкаться, словно его голову разрывает напором чудовищных воспоминаний из подключенного к ней брандспойта. Он плюется, как маститый актер, играющий по Станиславскому.

Это уже не часть плана.

– Надо его выводить! – мысленно кричит Гай.

– Я пытаюсь! – шепчет в ответ оператор.

В реальном мире распластанный в кресле Арнольд Дейч начинает махать руками и переключает регулятор частоты на шлеме сидящего возле него Кима Филби. Последнее, что видит Ким, – содрогающиеся образы Дейча и двух своих друзей, которые пытаются успокоить его перед выходом из симуляции. Комната в концлагере разрывается вместе со временем и пространством, и глазам Кима предстает странная бревенчатая изба с красным стягом в углу, портретами Ленина и Сталина на стене и большой русской печью. Напротив Кима плывет образ девушки, которую он никогда не встречал, а потому не может обрисовать ее точный портрет. Он ощущает ее пока только чувствами. Эмоциональный отпечаток красавицы всей своей трудовой мощью ложится на испуганное сознание Кима. Его собственные нейроны находят в образе что-то близкое и даже родное, чего не хватало в реальности, но к чему парень всю жизнь стремился. Довершает картинку голос девушки, словно материализующийся из мягкого русского воздуха.

– Помогите! – стонет она.

– Кто ты?

– Вера. Мои родные…

Привыкший смотреть в одну точку Ким начинает оглядываться по сторонам. Образ избы и печи ожидаемо перемешивается с флагами и вождями, но это не мешает опытному кибертуристу разглядеть трупы людей на полу. Вся изба завалена их хотя и коммунистическими, но очевидно мирными телами, и это повергает Кима в еще больший шок. С улицы слышится привычная за год оккупации немецкая речь. Фрицы явно что-то замышляют, и вот уже окна облизывают языки пламени и стекла трещат, как щепки.

– Вы разве не видите, что происходит? – рыдает девушка Вера. Ее английское произношение сурово, как голос «Московского радио», вещающего за рубеж.

– Я… Я… Вы в России?

– Да. На Смоленщине.

– Но как?.. Разве Сталин не запретил кибернетику?

– Запретил. Нашу страну не накрыли виртуальные развлечения, и Геббельс не смог промыть нам мозги, как остальным европейцам. Поэтому наш народ сражается, – говорит Вера. Пламя уже окутало всю избу. Это такой виртуальный образ штурма запретной комнаты цифровым гестапо. – Но мы в зоне оккупации, а здесь внедряется Киберрайх. Вот откуда у нас ки-шлемы.

– Кто вы? Вас много?

Судя по огню, времени чертовски мало. Ким машинально пытается посмотреть на часы, но его рука аморфна и ничего, кроме буйства горящих красок, этот выпад не вызывает. Его начинает подташнивать.

– Раньше нас было много, – вздыхает Вера. – Теперь почти все убиты или отправлены в концлагеря. А я блуждаю между частотами в поисках помощи.

Ким растерян. Счет идет на секунды, да и товарищи по английскому братству уже пинают его по ногам. У них явно что-то стряслось. Может, этот огонь – не осада Вериного рума, а штурм зала виртуальной реальности в Кембридже? Самый настоящий, реальный штурм. В пользу этой теории говорят крики и грохот падающих кресел на периферии сознания. Может, поэтому оно и рисует огонь, ведь это самый простой способ уничтожить избу, а значит, и всю фантазию? Таким образом инстинкт самосохранения пытается закончить сеанс связи. Все происходит крайне логично, по правилам настоящего сна.

– Разве они не заставляют вас работать на заводах, пуская взамен в Киберрайх?

– Что? Нет! Мы лишены этой участи. Они истребляют всех, понимаете? Несметные концлагеря от Днепра до Рейна. Вы англичанин, ведь так?

«Поняла по моему идеальному кембриджскому», – успевает подумать Ким на почве появившегося в студенческие годы непримиримого соперничества с Оксфордом.

– Расскажите своей общественности про концлагеря! Расскажите американцам! Покажите им наше видео, – продолжает Вера. – Вы производите для немцев оружие! Мы не можем сдержать их орды! Хотя бы не помогайте им, я прошу! А лучше встаньте и бейтесь!

Ким чувствует, как кресло уходит из-под него, а потом он больно падает на пол. Чьи-то руки собираются стянуть с него шлем.

– Ждите меня, Вера, я вернусь за видео! – кричит он. – На какой вы частоте?

– 3058 на 2100, – отвечает она, и мысли парня захлопываются.

С него так резко срывают шлем, что он теряет сознание, а сердце на пару секунд замирает. Не зря техника безопасности требует медленного выхода из мира грез. Именно поэтому в каждом зале находится оператор виртуальной реальности. Но в данный момент оператор, а по совместительству друг Кима Филби занят отключением электричества и уничтожением документов, способных вывести на их след. Дональд Маклейн в порыве моральной ответственности за еврея, которого приютил, закрывает собой Арнольда Дейча и, прячась за колоннами, ведет его к черному выходу, а Гай Берджесс пытается привести Кима в чувство, попутно сооружая из кресел непреодолимый для фрицев барьер. Звуки стрельбы, сначала тихие и далекие, нарастают по мере возвращения Кима в сознание.

Самые стойкие посетители виртуальных миров быстро приходят в себя и разбегаются кто куда, а некоторые, отключенные так же резко, как Ким, пытаются заново осознать свое место в жизни, корчатся на полу, как переродившиеся индуисты. Но Гаю плевать на них, кроме короткого шока, с ними ничего не будет, в отличие от общества заговорщиков, которых неожиданно выследили.

– Давай, дружище, вставай! – рычит он, вытаскивая Кима из затерянного пространства между мирами.

Тот пытается сфокусировать зрение и лишь бормочет:

– 3058 на 2100, – повторяя это раз за разом, как мантру.

Конечности, к счастью, слушаются, и он инстинктивно следует за своими убегающими друзьями по лабиринту из перевернутых кресел и поваленных шкафов с оборудованием. Брошенные в одну кучу ки-шлемы тоже представляют собой препятствие для преследователей.

Почти у самого выхода вся пятерка беглецов резко останавливается.

– За дверью засада! – приходит в голову Энтони. – Они заманивают нас в ловушку! Гонят, как бладхаунды на засевших в кустах охотников! Давайте по ступеням наверх!

Едва они поворачивают на лестницу, из дверей черного хода появляются жнецы с вотчдогами на поводках – жуткое зрелище, если столкнуться с ними лицом к лицу, а на это и был расчет. Но благодаря чудесной смекалке Бланта беглецы видят их лишь краем глаза и не так сильно пугаются. Они успевают подняться на мансарду библиотеки со вторым светом, с которой виден весь зал виртуальной реальности – внизу десятки перевернутых кресел и баррикады из высокотехнологичного оборудования, куча потерянных виртоманов, слишком резко лишившихся шлемов, и толпы нацистов, обученных убивать. Картина может заворожить, если на нее долго смотреть, поэтому испуганные беглецы стараются не встречаться взглядами с фрицами. Они опрокидывают пылившееся на втором этаже резервное оборудование и баррикадируют лестницу. В дальнем конце мансарды – окно на соседнюю крышу. Метров пятнадцать, но гандикап есть – наци не могут с наскока преодолеть заслон.

– Давайте сюда, скорее! – кричит Энтони Блант. Он знает бывшую библиотеку как свои пять пальцев, поэтому отрывает ржавый оконный шпингалет, вместо того чтобы безрезультатно пытаться его открыть. В лицо тут же ударяет свежий уличный воздух.

Пятеро нарушителей остаются непойманными уже добрую минуту – непозволительно долго для гордых арийцев, и те начинают нервничать. Типичного для таких ситуаций приказа брать живыми не поступало, поэтому самые безжалостные нацисты стреляют по беглецам.

– Осторожно! – Ким Филби пытается перекричать грохот выстрелов, чтобы предупредить своих друзей о стрельбе. Но они и так поняли.

Очередь из автомата MP-40 рисует на потолке мансарды кривую линию, похожую на часть интеграла. Но до идеального геометрического этюда ей не хватает одной пропущенной дырки – какая-то пуля угодила куда не надо.

Дональд и Гай уже выбрались из окна, и в тот момент, когда Энтони помогал сгруппироваться нескладному Арнольду, чертова пуля прошила спину Дейча и застряла где-то в груди. От шокового удара он широко раскрывает глаза и пытается не потерять сознание, абсолютно не понимая, что с ним произошло. Ким и Энтони отчаянно что-то орут, но их слова пролетают мимо гаснущего внимания Арнольда. Его берут на руки и героически выносят на крышу. Когда гестаповцы взбегают на второй этаж, окно уже закрыто и прижато снаружи какой-то трубой.

– Быстрее, до края крыши! – командует Энтони срывающимся на истерику голосом.

Трясет всех. Четверых англичан от ужаса, еврея – от разливающейся по телу боли. На середине пути он начинает захлебываться кровью, словно тонет в собственном соку, и это очень плохая новость.

– Ты как, протянешь? – пытается сделать хоть что-нибудь Ким.

Но Арнольд отвечает лишь кровавым плевком изо рта.

– Чертовы наци! – не может сдержаться Гай. – Ему нужна помощь!

– Сначала надо спуститься, – берет себя в руки Блант. – Вон туда! Скорей!

Одноэтажная Англия скрывает своих сыновей. Та самая черепица, по которой они бегали школьниками и, может быть, даже студентами, позволяет быстро уйти. Под пологом осеннего вечера беглецы преодолевают целый квартал по крышам, усаженным печными трубами, и за считанные минуты покрываются спасительной сажей. Теперь их и мать родная не узнает. Они спускаются в кусты, выходящие прямо на Милтонс Уолк. Кругом патрули с фонариками и собаками прочесывают округу.

– Надо в больницу! Срочно! – не может совладать с собой Гай.

Его черный от копоти рот закрывает такой же черной рукой Маклейн.

– Тише! Хочешь, чтобы нас четвертовали? Мы теперь в розыске, какая больница!

Ким и Энтони держат теряющего сознание Арнольда, пытаются заткнуть дыру в его спине. Впрочем, из нее ничего не вытекает – пуля прошла идеально между ребер, аккуратно их раздробив и позволив им заткнуть отверстие, поэтому самое страшное сейчас происходит не в месте ранения, а глубоко внутри Дейча.

– Нас вот-вот выследят! Надо где-то укрыться! – взывает к здравомыслию Блант.

– Колледж Святой Троицы, – приходит в голову Киму. – Помните подвал, где мы прятались от учителей?

– И ни одна живая душа не могла нас найти! Давайте туда. Скорее! – с яростным надрывом шипит Дональд.

Они выжидают подходящую паузу между двумя патрулями и как могут бегут с раненым через небольшой сквер. Прячась за деревьями и кустами, выходят к достопочтенной Кинг-стрит, пробираются на Джесус-лейн и, несмотря на то, что они атеисты, Иисус помогает им добраться до подвала Тринити-колледжа возле того самого места, где триста лет назад на голову Ньютону упало яблоко, искусившее его создать современную физику.

Наощупь они пробираются по темному подвалу, очищая затертые временем воспоминания о своих приключениях здесь. Рефлекторная память позволяет им быстро освоиться в чертогах под храмом, где ничего за десять лет не изменилось. Ким и Дональд сажают раненого на один из стоящих у стены ящиков и пытаются удержать его в удобном положении, если это понятие вообще применимо к захлебывающемуся собственной кровью человеку. Глаза привыкают к льющемуся из подпотолочных окошек лунному свету, и всем становится виден масштаб проблемы.

– Вы как? Протянете минут двадцать? – спрашивает Ким. – Надо дождаться, когда патрули прочешут эту местность и рассеются по городу.

Вместо ответа изо рта Арнольда выплескивается очередная порция крови. Даже несмотря на мрак и покрывшую беглецов печную копоть, заметно, как Дейч побледнел. Глаза закатываются, а тело мякнет.

– Держись! – шепчет кто-то из англичан.

Но Арнольд не может дышать – чертова пуля пробила артерию в легком.

– О нет, нет, нет… – Ким первым начинает понимать весь творящийся перед ним ужас. – Это невозможно! Так не бывает!

Остальные тоже осознают действие неподвластного разуму рока. Дейч перестает сражаться с судьбой, и его голова безвольно падает набок. Еще минуту четверо англичан неподвижны, не могут поверить своим глазам.

Потом они возвращаются в реальность, и в уши бьет звенящая тишина, изредка разбавляемая криками патрулей. Энтони проверяет подвальную дверь, почти сливающуюся со стеной. Если не знать, где вход, никогда в жизни не попадешь в этот подвал.

– Ну, хотя бы не придется искать больницу, – вздыхает Дональд. – Можем пересидеть облаву. – Он мечется из стороны в сторону и добавляет: – Арнольд был свидетелем существования концлагерей! Он столько всего пережил, чтобы все равно умереть от руки нацистов! Как мы теперь откроем глаза англичанам и американцам на зверства рейха? Это был наш единственный свидетель…

Ким задумывается о терзающих его мысли цифрах 3058 на 2100, которые не отпускали его всю дорогу, и его озаряет.

– Вера! Та девушка из России! Она тоже знает про концлагеря. Она в оккупации и может переслать нам видео.

Все задумчиво смотрят на него.

– Хорошая мысль, – кивает Энтони. – Только для этого надо выйти в Киберрайх, а наши слепки теперь в черном списке нацистов. Подключаться из общественных мест больше нельзя!

– Как они вообще нас выследили? – спрашивает Гай Берджесс.

– Ума не приложу. Возможно, научились искать следы взлома. Ладно, в больницу спешить не надо, значит, переночуем здесь, а завтра навестим Алана. Без него путь в Киберрайх нам заказан.

– На завод тоже лучше не соваться, – соображает Ким. – Теперь мы окончательно вне закона.

Некоторое время они пытаются успокоиться и настроиться на сон в одном помещении с мертвым человеком. Не у всех это получается, и приходится выжидать, пока уровень адреналина в крови снизится. Чтобы убить время Гай подходит к низкому окошку в приямке подвала и смотрит на высаженное в честь Ньютона дерево.

– Такая же яблоня триста лет назад помогла сэру Ньютону создать науку, какой мы ее сегодня знаем.

– К чему это ты? – нервно бросает Дональд.

– Да вот думаю… Каким выглядел бы наш мир без научных прорывов? Ведь были моменты, когда судьба человечества зависела, к примеру, от одной пули.

– Опять ты про свою теорию, – отмахивается Ким. – Про дуэль Галуа?

– Именно! Попади пуля на пару сантиметра правее, гениальный математик погиб бы в свои двадцать лет, а значит, не помог бы Бэббиджу с первым в мире компьютером, не женился бы на первой женщине-программисте, а их гениальный сын не создал бы эти кристаллы. Не появились бы «Эварист-1» и «Эварист-2», мир не стал бы таким «прекрасным», – Гай рисует в воздухе кавычки, – а значит, не стал бы таким ужасным. Кто знает, как все могло бы повернуться?

– История не терпит сослагательного наклонения, – разводит руками Энтони. – Давайте уже поспим, а поздней ночью, когда внимание патрулей ослабнет, направимся к Алану. Помощи искать больше негде.