Читать книгу Капитан Филибер - Андрей Валентинов - Страница 14

Timeline
QR-90-0
1-4

Оглавление

Ему хорошо думалось. Спокойно. Мир никуда не делся, он был рядом, столь же совершенный-несовершенный, но между ним и его личной реальностью словно легло стекло – абсолютно прозрачное и абсолютно прочное, не пробиваемое даже для пуль «картофелекопателя»-«кольта». Можно было удивиться – он не удивлялся. «Защитка», его невидимая броня, спасала не только от случайных осколков, но и от ненужных эмоций. По крайней мере на «стадии шлема», когда психика все еще пыталась приспособиться – и защититься от всего ненужного и опасного. Страшный сон о расстрелянных в упор и сгоревших заживо был отдельно, он – тоже отдельно, за уютным и таким надежным стеклом. «Он сладко спал, он спал невозмутимо под тишиной Эдемской синевы…» И пусть вместо синевы над миром вставал серый бессолнечный день, точно такой же, как уже ушедший в Вечность, это ничуть не огорчало. Сон позволяет выбирать, канализировать эмоции, оставляя лишь нужные и приятные. «Во сне он видел печи Освенцима и трупами наполненные рвы…» Но это был лишь сон, искусственная реальность, набросанная карандашом на холсте. «Осенние ливни и грозы майские, холодные луны и солнце палящее – я знаю, что все это – ненастоящее…» А если так, то не стоит и волноваться. Можно радоваться новому дню, ночной победе – и тому, что уцелели маленькие кадетики, а в отряде никто не погиб и не ранен. Можно даже сочувствовать – но не рвать сердце.

Ему было искренне жаль красного командира Максима Жука, плакавшего над телом убитого брата, он пожимал руки вдовам, уже успевшим надеть черные платки, нашлась даже минута, чтобы пожалеть врагов. Ежели отбросить пустые заклинания о «классовой борьбе», он разгромил обычный дембельский поезд, набитый озверевшими от трехлетней войны парнями. Если он их не пожалеет, хотя бы украдкой, больше жалеть их будет некому – ни мертвых, ни пока еще живых… «И я сочувствую слегка погибшим – но издалека». Сердце не болело, да и некогда ему было болеть. Поражение – сирота, у победы куча отцов. С каждым следовало поговорить, поздравить, помочь разобраться. Стекло не мешало, напротив, позволяло видеть главное – четко и ясно. Он был спокоен. Я…

Я был спокоен.

* * *

– Хрен им моржовый, а не бронеплощадка, – нахмурился штабс-капитан Згривец. – Заметили, Кайгородов, как посматривают господа про-ле-та-рии? Не отдам-с! И пушки не отдам. Хоть и без снарядов, а все одно – опасно. Завтра им огнеприпасов подбросят, и по нам же лупанут. Хрен-с!

Хотелось спросить фольклориста, что он собирается делать со всем этим добром, но я понял: вопрос излишен. Штабс-капитан Згривец всерьез собрался воевать. То ли понравилось, то ли все никак не мог остановиться.

– Винтовок много? – без всякой нужды поинтересовался я, в который раз глядя на разбитые вагоны. Маневровый паровоз, деловито сопя, уже подбирался к крайнему. Станционные рабочие взялись за дело даже без напоминания. Жизнь продолжалась.

– Изрядно, – кивнул Згривец, тоже поглядев на следы побоища. – И все наши. Ну, пусть не все, но половина – нам-с. Разбойников, считай, с четыре сотни было. Треть разбежалась, полсотни ухлопали, остальные в сараях скучают. Вот их товарищам шахтерам и отдадим, пускай к потолку подвешивают и пятки прижигают-с. А уж винтовочки…

Гора оружия лежала прямо на перроне. Только пулеметы оттащили подальше и револьверы разобрали на сувениры. Пушки, обычные трехдюймовки, стояли на платформах в голове разгромленного поезда. Пользы от них было мало – и не только из-за отсутствия снарядов. Слишком мал наш отряд, да и не разбежится ли он уже к вечеру?

– Бронеплощадку отдавать жалко, – рассудил я. – Она – наш «фанерный ероплан». Сядем – и улетим отсюда подальше к какой-то матери. С салютом наций, если понадобится.

Фольклорист хмыкнул – сравнение явно пришлось по душе.

Телеграф работал – уцелел вместе с перепуганным до икоты, но живым телеграфистом. Аппарат стучал с самого утра, выплевая бесконечную белую ленту с точками и тире. С севера, со станции Должанской, посылал запросы штаб Антонова, успевший получить «SOS» от полупановцев и теперь терявшийся в догадках. На юге, на станции со странным названием Несветай, объявился со своим отрядом страшный Чернецов, которому тоже было интересно, что происходит в Лихачевке. И тем и другим я велел отстучать пламенный привет с обещанием подробного доклада в ближайшее же время. Но пока это время не наступило, я и сам еще толком не разобрался. Да и стоило ли выяснять все до мелочей? Бронеплощадка-«ероплан» уже прицеплена к новенькому паровозу вместе с относительно целым вагоном второго класса. Места хватит для всех…

…Для всех, кто в погонах. Шахтерам ехать некуда, да они и не собираются. Разобрали трофейные винтовки, наскоро выбрали новых командиров. В отряде теперь больше сотни, а добровольцы все прибывали. «Партячейка» Петр Мосиевич осваивал опустевшее кресло председателя местного Совета, готовились торжественные революционные похороны «жертв бандитского террора», местный художник-энтузиаст даже набросила эскиз будущего монумента.

Рисунок (футуристический квадратный рабочий с развернутым знаменем на постаменте-глыбе) был мне предъявлен вместе с вежливым вопросом. Нет, нам не предлагали убираться к помянутой матери из Лихачевки, но «разъяснить» ситуацию определенно требовалось.

* * *

– Медаль за мной, – пообещал я, протягивая руку Хивинскому. – В следующий раз, когда захватим монетный двор, не забудьте напомнить.

Пальцы болели – только что довелось обменяться рукопожатиями со всей диверсионной группой. Шахтеры отвечали искренно, от души. Эти пока не думали о «разъяснении» нелепейшего по нынешним временам золотопогонно-пролетарского союза. Они просто радовались. Еще бы! Бронеплощадка, три пулемета, пушка! Ни раненых, ни убитых, обошлись лишь царапинами и шумом в ушах. Не одного меня оглушило изделие Норденфельда!

Трупы в окровавленных бушлатах унесли (не повезло матросикам!), и неровный строй парней в пальто и полушубках, увешанных трофейным оружием, так и просился на обложку «Нивы». Поручик тоже был хорош. На плечах горели новенькие погоны, а у пояса появилась шашка. Оружием я никогда не увлекался, но сразу было ясно: Хивинский отыскал среди трофеев что-то особенное. Серебряная чернь эфеса, темные узкие ножны…

Джигит!

Тех, кто занял Вавилонскую башню, втащив туда «картофелекопатель», я уже поздравил. Тех, кто под командованием портупея Иловайского помогал Максиму Жуку, тоже. Здесь вроде все… Нет, не все, как же я мог забыть?

– Кадет Новицкий! Кадет Гримм!

– Я-а-а-а!

Маленькие Гавроши улыбались во весь рот, морщили носы. Про них мне уже рассказали. На стальную крышу полезли оба, Гримм спускался в люк, Новицкий помогал. Повезло ребятам – вповалку спала пьяная матросня, даже на скрежет стального засова не отреагировала.

И нам всем повезло. И мне – не будут мальчики в страшных снах являться. Живые!

– Кадеты! За проявленное мужество перед лицом опасного и вооруженного до зубов врага объявляю вам благодарность и награждаю…

Господи, чем?! Пистолет не отдам, еще начнут в Вильгельма Телля играть!

– …Именными часами с гравировкой. Гравировку сделаем позже, а пока – носить по очереди согласно алфавиту. Держите, кадет Гримм!

Маленькая ручонка крепко ухватила посеребренную «луковицу». Извините, ребята, в следующий раз найду швейцарские.

– Служим… Служим…

– России и трудовому народу, – улыбнувшись, подсказал я, на ходу подбирая нечто наиболее политкорректное.

– России и трудовому народу!!!

Часы были уже возле уха кадета-героя Гримма. Кадет Новицкий тоже не удержался, потянулся послушать. Тикают, ребята, тикают! Кто сказал, что на войне не выпадает счастливая минута?

Можно было идти, но что-то удержало. Я вновь поглядел на крепких парней, стоявших у побежденной ими «таньки». Эти – лучшие, Хивинский лично отбирал. Сейчас они улыбаются, мы еще все вместе: «кадеты» с ударением на «а» – и будущие бойцы Антонова и Ворошилова. Жаль таких отдавать! А если не отдавать?

– Товарищи, – начал я, пытаясь найти нужные слова. – Агитировать не буду, но главное вы уже знаете. Для вас – для нас всех! – началась война. Вы – не спрячетесь. Каждая сторона будет утверждать, что защищает народ и правое дело. Но вы уже поняли: на войне каждый защищает прежде всего самого себя. Завтра вас мобилизует Антонов-Овсеенко, и вы пойдете убивать тех, кого вам прикажут. И умирать за то, что никогда не увидите…

На миг я замолчал, переводя дыхание. Слушают? Слушают! Недоверчиво, хмурясь – но слушают.

– Сейчас мы – отряд, у нас оружие, мы – крепкий орех, не разгрызть. Предлагаю остаться с нами. Начнем с перехвата банд, таких, как та, что мы вчера разгромили. А разбираться с теоретическими вопросами станем по мере их поступления – и оставаясь в живых. Этого Антонов может и не простить!..

Я кивнул на бронеплощадку. Нет, не простит большевистский главком! Не только ее: убит – разорван в клочья – бывший унтер Полупанов, погиб почти весь его штаб. Но не это даже главное. Случилось то, чему не было места в Истории: шахтеры Каменноугольного бассейна выступили против большевиков. Река Времен дрогнула, покрылась рябью, обозначая новое русло…

Молчали – долго, тяжело. Наконец кто-то хныкнул:

– В Зуавы зовете, товарищ?

Зуавы?! Ну, конечно, они тоже слышали песню.

– Почему бы и нет? – улыбнулся. – Зуавы – маленький, но гордый народ, лупивший в хвост и гриву французских интервентов. Так лупивший, что французы в его честь назвали свои отборные войска. Мы будем не хуже!..

«Целься в грудь, маленький зуав, кричи «ура»!..» А что, хорошая песня!

Вновь молчание. Переглядываются, смотрят по сторонам, без особой нужды поправляют оружие…

– Подумаем, товарищ Кайгородов. Посоветуемся… Но… Мы не хотим воевать против народа! Офицеры – они, сами знаете!..

Я покосился на невозмутимого Хивинского. Тот дернул плечом под золотым погоном, еле заметно скривился. Крепко усвоили политграмоту товарищи шахтеры! Если офицер, значит…

– Спросим! – рубанул я. – Вот перед нами два ваших товарища, два будущих офицера… Два маленьких Зуава… Кадет Новицкий! Кадет Гримм! Вы собираетесь воевать против народа?

– Не-е-е-ет!!!

* * *

– Портупей-юнкер Иловайский!

– Я!

– Вам – задание. Срочное и, возможно, опасное. Для начала отберите десяток юнкеров, самых надежных. Затем… На путях стоят две платформы с орудиями. Возьмете маневровый паровоз, уговорите машиниста – и перегоните их на станцию Несветай. Штабс-капитана Згривца не слушайте, сошлитесь на мой приказ. Станция недалеко, за час управитесь. Там отряд есаула Чернецова. Орудия сдадите ему под расписку – и тут же возвращайтесь. Вопросы?

– Все ясно, господин капитан. Только… На чье имя расписку писать? Капитана Кайгородова?

– Будем скромнее, портупей. Если мы – Зуавы, то расписка должна быть на имя капитана…

– Филибера?

– Именно. Капитана Филибера. Все, портупей, в путь, кончен день забав, в поход пора!..

* * *

– Юнкер фон Приц! Не ходите за мной бледной тенью, я вас вижу, давно заметил, но времени нет и… Вас Сергеем зовут, правильно? Сергей, большое спасибо за идею, с песней вы определенно угадали. Спасибо!..

– Господин капитан! Я не из-за… То есть, пожалуйста, всегда рад, но… Ваше благородие, опись! Деньги, что в «сидоре» лежали. Еще часы и два кольца, они были в тряпку завернуты. Вот опись, я все…

– Ох, Сергей, нашли время!.. Потом, потом… Это… Это у вас почерк такой?

– А что? Я могу тремя разными почеркам писать, а еще шрифты знаю, у меня по черчению высший балл… Ваше благородие! Я же стрелок, я вице…

– Принц, вы пропали. И даже попали. Это я вам вполне официально говорю. Итак, блокнот, карандаши, лезвие, чтоб острыми были… И не спорьте! Если бы вы могли мощным толчком бросить тело вверх, ухватиться руками за горизонтальный сук в трех метрах от земли и еще винтом на 180 градусов…

* * *

Плачущую женщину в черном платке увели под руки двое шахтеров-«гвардейцев» – бережно, успокаивая, что-то шепча на ухо. Только как успокоишь? Ее сын лежит под красным кумачом рядом с мертвыми товарищами совсем близко отсюда, за дымящимся остовом станционного здания. Девятнадцать убитых, семеро погибли безоружными, две женщины, ребенок… По всей Лихачевке сколачивают гробы.

Еще дюжину трупов нашли прямо за путями, в маленьком овражке. Пассажиры с поезда – с нашего поезда. Не рискнули спрыгнуть, понадеялись на судьбу.

…И еще один солдатик – где-то там, у насыпи. Тоже не вписался.

– Вяжите гада! – еле слышно белыми губами шепчет командир Максим Жук. – Вяжите!

Приказ не нужен. «Гвардейцы» крутят руки мордатому босоногому парню, которого опознала несчастная мать. Убивал… И он, и десяток других, тоже опознанных и связанных. Главных виновников уже нет, их обгорелые трупы сгрузили на повозки, пугая до белой пены несчастных лошадей, чтобы выкинуть, словно падаль, среди мерзлой степи. Не быть тебе, Полупанов, красным комбригом, не дожить до 1937-го!

Но и среди мелкой шушеры остались убийцы. Ничего, всех опознают, каждого разъяснят!

За станцией, среди желтой мертвой травы – длинная шеренга бывших солдат 27-го запасного. Без шинелей, без сапог, кое с кого гимнастерки содрали. Тихо стоят, тихо ждут. Со всех сторон – «гвардейцы» с «мосинками» наперевес, по флангам – трофейные «максимы». Не забузишь, не загорланишь! Двое попытались – и теперь светят босыми пятками, в серые тучи, не мигая, глядят.

Руководствуясь революционной законностью, товарищи! Приведите сюда Сергея Ковалева вместе со всей «Amnesty International», пусть возразят, пусть защитят свои гребаные human rights!

– Мать попа требует, – так же негромко, сдавленно говорит командир. – Ваньку чтоб отпевать. Плачет, кричит. А он же не верил, Ванька, брат мой, он же за коммунию был!

– Йды, Максим. До дому йды, до матери! – «Партячейка» Петр Мосиевич берет парня за плечи, чуть встряхивает. – Говорю: йды! Сами тут… разбэрэмося.

Я киваю. «Разбэрэмося». В лучшем виде.

Еще три женщины и тоже в черных платках. Обходят строй, в лица глядят, в глаза. Большинство стоит ровно, не дыша, кое-кто не выдерживает, отшатывается.

– Этот, этот! Соседа нашего застрелил, нелюдь!..

Переглядываются шахтеры, усмехаются недобро. Еще один, значит.

– Вяжи убивца, товарищи!

Не позвали сюда господ офицеров, и юнкеров не позвали. Нечего «кадетам» встревать, когда свои со своими разъясняются. У вас, «кадеты», своя война, барская – а у нас своя, пролетарская. Горняцкая, ятить их перебабушку во седьмую лаву через пятнадцатый штрек!

Понимаю – не выдержат шахтеры. Еще немного – и покосят всех пулеметами. Без разбора, без выбора.

– Товарищ Шульга! Нельзя расстреливать, не простит Антонов. Сожжет Лихачевку, никого в живых не оставит. Пусть убираются к черту! Дайте очередь над головами, пусть в степь бегут. Доберутся куда-нибудь – их счастье. Нельзя расстреливать, нельзя!

– Ой, товарищ Кайгородов, сам розумию. Зараз прикажу убийц обратно увести, про остальных так и быть, подумаем… А тых, хто вбывыв, все одно придется порешить, потому как не люди воны. Ничего, тыхо зробымо, помните, я про старую шахту говорыв? Рты позатыкаемо, на телегах под рядном отвезем… Спросят если, мы и знаты ничего не знаем и видаты не видаемо…

Спокойна речь партийного товарища Шульги Петра Мосиевича. Понимаю – ничего не изменить. Свяжут, изобьют напоследок от всей шахтерской души, сбросят в черный холодный ад. Может, и гранат вслед накидают для верности.

– Алапаевск…

Само собой вырвалось, но услышал дед-«партячейка». Покосился недоуменно:

– Цэ на Урали? Там шахты неглубокие, нэзручно. Ничего, пристроим иродов…

Уводят убийц – кого волокут, кому штыками идти помогают. Остальных сгоняют в кучу, прикладами трамбуют для компактности. В ответ – вой до самых серых небес. Не хотят умирать дезертиры, не для того офицеров на части рвали и поезда захватывали. Обидно! Почти до самого дома добрались с барахлом награбленным, еще чуток – и на печку к теплой бабе, как и обещано, как в «Декрете о мире» прописано. Всего и дело-то: калединцев с «кадетами» погромить и пострелять, добычу в узлы связать…

Такая, понимаешь, непруха!

– Петр Мосиевич, отпустите их! – повторил я уже во весь голос. – Пусть идут куда хотят. Не их мне жалко, поймите!..

Тяжело вздохнул партийный дед, даже глаза закрыл. Не иначе, Алапаевск представил – на всех сразу, чтобы шахта доверху. Задумался, усы седые огладил:

– То быть по-вашему, товарищ Кайгородов. Говорите, хай в степь бегут? Ну, хай бегут, тилькы лишнее оставят. А мы кулеметами пособим – чтоб резвее бежала ця наволочь.

Шагнул вперед шахтер Шульга. Попятились бывшие солдаты 27-го запасного, почуяли.

– Кулеметы – цельсь!

Замерло все. Усмехнулся Петр Мосиевич, к дезертирам повернулся:

– До дому захотилы? Зараз пойдете – побегите со всей вашей дури. А ну, босота драная, сымай рубахи и портки! И панталоны сымай!..

* * *

Юнкер Принц свернул телеграфную ленту, аккуратно положил на стол, взглянул вопросительно. Я пожал плечами. Вслух можно было не проговаривать. И в самом деле, чего придумать? Военный совет разве что провести? Прямо здесь, в телеграфной с разбитыми стеклами и сорванной с петель дверью?

– Самое время совершить мой любимый военный маневр, – мечтательно улыбнулся Хивинский. – Знаете, господа, у нас в батальоне служило много малороссов. Они прекрасно формулировали: «Тикай, хлопци!»

– Угу. Весьма экзотично-с, – чуть подумав, оценил фольклорист Згривец. – А у нас была команда: «Атаковать Урал». Капитан, эшелон готов, если вы не собираетесь устраивать… э-э-э-э… Фермопилы…

Военный совет начался по всем правилам. Сперва высказывается младший по званию, затем следующий.

Антонов-Овсеенко твердо решил с нами разобраться. От Должанской, где стоят его войска, ехать всего ничего, даже если тихим ходом. Интересно, чем богат будущий троцкист-уклонист? Регулярных частей точно нет, разве что такие же одичалые «запасные». Понятно, Красная гвардия из Москвы и Питера, матросы Железнякова, Сиверса и Ховрина, будущая звезда НКВД Павлуновский со своими башибузуками… А бронепоезда? Это было бы совсем ни к чему.

За разбитым окном требовательно и сурово подал голос паровозный свисток, словно намекая. Пора, пора атаковать Урал! Только где он, этот Урал?

– Эшелон готов, – повторил штабс-капитан. – Кайгородов, чего мы ждем? Как говорится, спасибо этому дому…

Я кивнул. Спасибо! И оружием загрузились, и припасами. У Полупанова обнаружились не только запасы сухарей, так что Принцу с его чертежным почерком придется постараться. Прав маршал Монтекукулли: для войны требуются только три вещи: во-первых, деньги, во-вторых, деньги, в-третьих…

Личный состав даже успел пообедать. Целые сутки постились, а какая война на пустой желудок! Меня тоже звали, но как-то не сложилось. Сгорел аппетит – вместе с Полупановым.

– Чернецов, кажется, на станции Несветай, совсем рядом? – ненавязчиво намекнул Хивинский, кивая в сторону расстеленной на столе карты, тоже трофейной.

– Что? – спохватился я. – Нет, его срочно отозвали в Новочеркасск, дорога на юг перерезана. Портупей-юнкер Иловайский только что оттуда.

Рука нырнула во внутренний карман, нащупала сложенную вчетверо бумагу. Успел-таки портупей, молодец!

Пора решать.

– Грузимся. Но… Знаете, господа, не хочется начинать войну по-разбойничьи. Налетели, набрали добычи, скрылись. Мы же… Зуавы в конце концов.

– Герольда пошлем к боль-ше-вич-кам-с? – мягко улыбнулся Згривец. – Не много ли чести для этих, растудыть-переятить хреногловых, в Параскеву Пятницу через орудийный канал…

Я задумался. Герольда? Можно и герольда.

* * *

«Капитану Филиберу.

Сердечно благодарю Вас и чинов Вашего отряда за присланные орудия. Постараюсь не остаться в долгу. Вас же, капитан, отныне считаю своим лучшим другом.

Ваш Василий Чернецов».


Я спрятал записку обратно в карман, постаравшись не помять. Автограф! Хотел толкнуть дверь, но вовремя вспомнил, что это не требуется. Нет двери, отменена именем Революции! Ну-с, что там на станции?

А на станции…

– Р-равняйсь! Смир-рно!

Я чуть не попятился. Незнакомый резкий голос, хриплый, словно после бронхита. Незнакомый парень лет двадцати пяти в короткой подшитой шинели. Слева, у сердца – солдатский «Егорий», не простой, с «веточкой». Офицерская фуражка, погоны – один просвет, одна звезда. Правый рукав шинели пустой. Была рука – нет руки.

– Товарищ старший военинструктор! Добровольческий отряд поселка Лихачевка…

Отряд? Человек тридцать будет, такое можно считать и отрядом. Все с оружием, пулемет… «Льюис»? Точно, образца 1915-го, с деревянным прикладом. Неплохо!

– …Прибыл для получения дальнейших распоряжений. Докладывал прапорщик Веретенников!

Левая, уцелевшая ладонь лихо взлетела к козырьку.

– Вольно, прапорщик!

Поглядел налево, направо поглядел… Кого ты привел, Веретенников? Троих здоровяков-диверсантов, победителей страшной «таньки», я узнал сразу, но остальные… Большинство в гражданском, однако трое в шинелях, вот и бушлат с бескозыркой…

– Мы – Социалистический отряд! – прохрипел прапорщик не без гордости. – Представители партий социалистов-революционеров фракции Чернова и социал-демократов объединенных. Мы не признаем узурпации власти фракцией Ленина и готовы воевать за демократию и Учредительное собрание!

Я невольно сглотнул. Хорошо, что фольклорист Згривец не слышит. Итак, ПСР-черновцы и РСДРП(б), по-простому – эсеры и меньшевики. Вот значит как! В старых фильмах они все больше козлобородыми интеллигентами представлены, в пенсне и с зонтиками. Эти предпочитают «льюис». Разумно, зонтиком Учредилку не защитишь.

– Здравствуйте, товарищи бойцы!

– Здра-а-а!..

Я прошел вдоль строя, вглядываясь в лица добровольцев. Пенсне никто не носил, очков тоже не было. У одного, с Георгиевской медалью на шинели, вместо левого глаза чернела широкая повязка. Возле бушлата остановился. Неужели флотский? Они же все – анархи, которые не большевики!

– Старший комендор Николай Хватков, – понял меня флотский. – Я, товарищ Кайгородов, с большевиками еще в июле дрался, в Кронштадте. Не подведу! Из Норденфельда, между прочим, с закрытыми глазами могу стрелять.

– С закрытыми не надо, – думая совсем о другом, откликнулся я. – Товарищи! Разбираться будем потом, сейчас вы найдете еще один вагон, желательно целый, прицепите к бронеплатформе и…

Вовремя, ох, вовремя! Даже не то хорошо, что у них «льюис», а Чернов не договорился с Лениным. Местные! Эти парни – местные, они здесь все знают!

– Товарищи! – Я отступил на шаг, окинул взглядом воинственных социалистов. – Даю вводную. С севера и юга мы отрезаны. Но в Донбассе… В Каменноугольном бассейне множество железнодорожных веток. Они ведут к шахтам, к поселкам, к складским помещениям, это целый лабиринт…

– Так точно, товарищ старший военинструктор! – откликнулись из строя. – Я пять лет помощником машиниста работал, все тут объездил. Свернем на старую ветку прямо за поселком – сто лет искать станут. А надо будет, возле самой Юзовки вынырнем. Не хуже, чем у зуавов в Алжире выйдет!

Этим, кажется, не придется рассказывать про «маленький и гордый народ». Грамотные они, эсеры с эсдеками!

Я поглядел вверх, в низкое серое небо. Что-то легкое, холодное коснулось лица, затем еще, еще. Снег…

– Ну что, товарищи Зуавы? По вагонам!..

И покроется небо квадратами, ромбами,

И наполнится небо снарядами, бомбами,

И свинцовые кони на кевларовых пастбищах…


* * *

Паровоз, сердитый американец серии «В», еще не успел остановиться, а из распахнутых дверей вагонов-«телятников» уже посыпались на перрон парни в черных бушлатах и знакомых бескозырках. Им не требовался первый класс для пущего революционного удобства. Как там у Винокурова? «Солдат храпел впервые всласть…» Эти выспались! Винтовки наперевес, бомбы при поясе, пулеметные ленты – крестом на груди. Вот и сами пулеметы, не один, не два. Десант по всем правилам!

Выскочили, ощетинились штыками… Остановились.

– Приготовиться! – негромко приказал командир Максим Жук.

Я так и не понял, к чему именно. Шахтерский отряд стоял ровным строем вдоль платформы, но пять пулеметов – знакомый «картофелекопатель» и трофейные «максимы» – смотрели пустыми зрачками на резвых гостей.

Красная гвардия поселка Лихачевка встречала войска главкома Антонова. Мы тоже не подкачали: бронеплатформа, отведенная за водокачку, готова подать голос. Старший комендор Николай Хватков обещал не отходить от Норденфельда. Все в порядке, все по плану. То есть…

…Еле удержался, чтобы не потереть глаза. Да что они там? Я же не приказывал!..

На стальной башне – свежая белая надпись: «Сюзанна ждет!»

Матросы тоже успели осмотреться. Пулеметы смотрели прямо на нас, но никто не спешил. Еще успеем! И вообще не по-русски это, чтобы с марша в бой. Сперва требуется козлом обозвать, фигу под нос сунуть…

– Ничего, порозумиемся, – уверенно заявил стоявший справа от меня дед-«партячейка». – Никуда не денутся.

Я кивнул. Договорятся, понятно, не дурак же Антонов, чтобы шахтерам войну объявлять. Мои Зуавы – иное дело. Но сперва надо выслать герольда.

– Пойду! – рассудил я. – Если что…

Про «если что» само собой вырывалось, красоты ради. Нет, не станут стрелять не объяснившись. Вот, кажется, и переговорщики. Двое? Двое…

– Пошел!

Встретились как раз напротив крыльца, ведущего в никуда – в сожженное дотла станционное здание. В дальнем углу еще что-то дымилось.

Двое смотрели недобро. Ждали. Кому первому представляться? Наверно, мне. Они – гости.

– Капитан Филибер. Добро пожаловать, товарищи!..

Руку у козырька кожаной фуражки опускать не спешил. Пусть ответят!

– Заместитель главкома Сиверс. Командир ударного отряда Флотского экипажа Железняков.

Рука Сиверса взметнулась к фуражке – офицерской, с кокардой и крестом на тулье («мишенью на лоб нацепили крест ратника…»). Железняков небрежно приложил пальцы к надвинутой на ухо бескозырке.

На миг я почувствовал нечто вроде обиды. Проигнорировал нас товарищ Антонов-Овсеенко, не соизволил явиться. А я бы не прочь лично познакомиться с «Кто тут временные?». Впрочем, этих суровых молодых парней я тоже знал. Встречались…

…На Марсовом поле, у вросшей в землю каменной плиты. В тиши Ваганьковского кладбища у старого памятника. А еще в песне, тоже старой. «В степи под Херсоном высокие травы…»

Каждому осталось жить – из горсти отхлебнуть. Я не враг вам, ребята!

– Товарищи! – Я постарался улыбнуться. – Можете доложить главкому об очередной победе. Красной гвардией Лихачевки и моим отрядом разбит целый полк калединцев и корниловцев. К сожалению, в бою погибли товарищ Полупанов и его героический отряд. А все остальное – слухи и провокация.

Теперь оставалось оглянуться – сначала на пулеметы командира Жука, затем на притаившуюся бронеплощадку. «Сюзанна ждет!» Вот удумали!..

Заместитель главкома и командир матросов-«ударников» переглянулись.

– Мой отряд вынужден сейчас вас покинуть, – добавил я. – Должен со всей ответственностью предупредить: банды разбойников и грабителей будем уничтожать без всякой жалости. Хотите устанавливать советскую власть? Проведите для начала референдум!..

Герольд вручил вызов. Теперь мы смотрели друг другу в глаза.

– Ты уничтожил отряд Мишки Полупанова, – дернул губами Железняков. – Уважаю! Но учти – в плен не возьму. Ни тебя, ни твоих… Зуавов.

Ого, вот это слава! Что ж, козлом, кажется, обозвали. Ответить? Нет, не хочется ругаться.

– А я о тебе, Анатолий, песню слыхал:

– Ребята, – сказал,

Обращаясь к отряду,

Матрос-партизан Железняк, —

Херсон перед нами,

Пробьемся штыками,

И десять гранат – не пустяк!


– Херсон еще не брал, – равнодушно откликнулся тот, кому предстояло лечь на Ваганьковском. – Но за песню – спасибо. Десять гранат и вправду не пустяк.

– Отдай бронеплощадку, Филибер, – поморщился Сиверс. – Может, тогда и сговоримся.

Я вскинул руку к фуражке.

Усмехнулся.

– Возьмите!

* * *

…И он увидел всех троих со стороны – трех призраков среди серой мглы. Исчезла неверная, нарисованная грубой кистью твердь, и все предстало в истинном своем свете. Не Мир, не Космос – хаос, наполненный мириадами душ-песчинок, исчезающих, летящих неизвестно откуда невесть куда. Его песчинка, маленькая бабочка, оказалась лишней, беззаконной. Слишком малая, чтобы быть сразу замеченной, она уже успела своим появлением изменить это вечное движение. Хаос дрогнул, еще не понимая, но уже чувствуя. Хоровод душ на миг замер, а затем закружился вновь, все быстрее, быстрее, быстрее…

Капитан Филибер

Подняться наверх