Читать книгу Курс - Андрей Васильевич Евсиков - Страница 3

Тон Шторм поприветствовал руководителя отдела “погружений от первого лица” института Хронологии и вошёл в уже привычную комнату. Сеанс должен был состояться ещё неделю назад, как запланировано, но у Тона Шторма не было возможности привести текущие дела в состояние, в котором их можно было оставить на пару дней и переключить собственные мысли на другие объекты. Тон Шторм уже имел огромный опыт погружений в предыдущие реинкарнации от первого лица, и предстоящее намечалось в эпоху не самую страшную, но противоречивую. Вместе с Росом Светлом и Честом Ореном они были на передовой в исследовании по обнаружению и изучению промежутка лет, в которые произошёл последний “эволюционный скачок” Человечества, в результате которого “хомо континьюс” сменили “хомо сапиенс”. Предположительно это произошло в 21 веке. Как обнаружилось позже, все трое ещё были и однокурсниками в 80-е годы 20 века. Погружение от первого лица редко показывало непрерывные события из жизни в те далёкие времена. Чаще оно складывалось из фрагментов, и закономерность пока не поддавалась объяснению. Вполне возможно, что для 150-ти летнего Тона Шторма та давняя жизнь может быть «пролистана» за пару погружений. Особых волнений те относительно «бескровные» годы не вызывали, но готовым нужно было быть ко всему, и закалённая психика Председателя Звёздного Совета была готова как ни чья другая.

Кресло трансформировало положение в удобное лежачее, автоматически подключились датчики, и Тон Шторм уснул.

***

Мало кому известный посёлок Лехтуси над Ленинградом на самом деле имел одну достопримечательность. Каждый июль сюда съезжались грузовики с абитурой. Располагавшийся здесь военный лагерь был вотчиной Военно-Космической Академии имени Можайского – дорогой в космос для многих жаждущих связать с ним свою жизнь. Встретивший брянскую абитуру на Московском вокзале крытый армейский газон уверенно отматывал километры на север. Проехали посёлок, поворот, через КПП, остановка. Команда “К машине”, армия … Ну почти.

Этим летом повезло с погодой. Севернее Ленинграда ясные солнечные дни и тёплые ночи даже в июле – явление, которое к концу столетия становилось всё более редким. Тут ещё и Ладога рядом. С час ожидания на КПП, пришли ещё две машины. Наконец всех построили и таким жалким подобием будущего подразделения повели в палаточный лагерь абитуры. Мимо озера и административных зданий за деревьями. Через километр свернули вправо в лес, и дорога стала подниматься на холм.

«Живописно как в Брянске» – мелькнула мысль – “Только вот такого холма у меня не было”. Андрюха ещё не представлял, какие интимные взаимоотношения с данным живописным подъёмом в этот холм, в том числе и по ночам ему, и вверенному ему маленькому подразделению предстоят. Да и пока всё было не столь важно. Ноги перемещали его к интересному, большому, военному и научному впереди – «четыре в одном» представлялось очень заманчиво. “Интересному” – что может быть перспективнее после детства в бензине и запчастях от моторов, а потом с паяльником и ценностью большей чем золото – радиодеталях и раздобытых на цветметовской свалке радиаторах для транзисторов? “Большому” – что может быть больше Космоса? Усилиями всех учителей и хворостиной батьки Андрюхе не удалось привить любовь к чтению книг. Но вот одну из них он прочёл шесть раз. Потому, как только она была про Космос, а других было не достать. Это была «Северная Корона» Георгия Реймерса. Про “Туманность Андромеды” Ивана Ефремова он мечтал всё юность, но так и не смог достать её. Потом, в эпоху наступившего Голливуда снималось много всякой фигни на космическую тему. Фэнтези Андрюха не переваривал, а оно было основной тематикой. Только научная фантастика про Космос смогла зажечь глаза сиянием предчувствия реально интересного, но в большинстве случаев погасить это сияние разочарованием после просмотра. «Военному» – что может быть круче? “Вам, гражданским, не понять!” Принадлежность к истинной элите общества! Всё самое правильное, порядочное и престижное в Советском обществе ассоциировалось с армией. Андрюхе были абсолютно непонятны какие-то разговоры обывателей про размеры офицерского жалования и полную обеспеченность. Для него это была прежде всего дорога в престиж и романтику. Ещё были 80-е. И продажный дух последующих десятилетий абсолютно не ощущался. Ну и, наконец, «Научное» – для молодого человека коммунистической эпохи и идеологий звучало как «Божественное». Вот в такое суперкрутое место, вернее к воротам в него, сейчас и несли ноги Андрюху в жалкой пародии на строй из недоделанных гражданских.

Первое, что должен узнать новобранец по прибытию в расположение, – где находится место построения. Списки палаток по каким-то неведомым принципам были подготовлены заранее, а вот старших палаток назначать собирались позже. Этим и занялись после представления абитуриентам курсовых офицеров, и именно курсовые офицеры этим и занялись. Почему-то командир первой палатки был назначен сразу. «Наверное приехал раньше всех» – подумал Андрюха. Да и по темпераменту и по активности этот Денис выделялся среди других. Но неприязнь на подсознательном уровне заскребла Андрюхино нутро нехорошим предчувствием и предостерегающе напоминало о правиле не трогать что воняет. «Это предрассудки» – подумал Андрюха. “Не могут быть плохие командиры в армии”, – но и почему-то – “А хорошо, что я не в первой, а в четвёртой палатке”.

Курсовой капитан понравился сразу. Без закидонов, но строгий. Основное же командование палаточным лагерем осуществлялась конечно же сержантским составом, чья роль была возложена на курсантов старших курсов Можайки. Проанализировав представителей своей четвёртой палатки, Андрюха прикинул, кто будет их старшим. Выбор остановился на наиболее инициативном. Его звали так же Андрюхой. Но, имея фамилию Похильчук, абсолютно немыслимо было надеяться, что ты не будешь всю жизнь и везде именоваться Чуком. Казалось, Чук всеми силами старался совместить в себе две абсолютно несовместимые вещи: природное раздолбайство и рвение проныры. В целом, как Андрюха позже не старался злиться на Чука, ну например за то, что в следствии именно Чукового природного раздобайства не проходило и ночи, когда четвёртая палатка должна была в наказание таскать вёдра с водой на холм, который сначала так понравился Андрюхе, это ему так ни разу и не удалось. Злиться на Чука было бесполезно. Наверно равносильно было злиться на тёплый майский дождь, который, зараза, пошёл ровно после того, как помыл машину. Более того! Чук был именно тем человеком, с которым Андрюхе пришлось провести без утрирования от первого до последнего дня в Армии, случившегося через много лет.

Но Чука не назначили старшим палатки. Назначили Андрюху. Может что он был на год старше других, может по другим причинам. После того, как новому личному составу были выданы все устные инструкции, всех распустили обживать палатки. Начались первые лишения, связанные с суровостью псевдоармейской жизни. Личное время ещё существовало, пока дорабатывались все детали плана экзаменов, и его ещё не переименовали в «лишнее». Но палатки уже были прообразом казармы со всеми вытекающими последствиями. Сами они были размечены и поставлены «под линейку», внутри и снаружи требовался идеальный порядок в любой момент, и никакого лежания в них днём не допускалось. Подготовка к экзаменам, как и сами экзамены, осуществлялась в деревянных учебных корпусах или на улице. Отводилось так же время и на физическую самоподготовку, и этот момент был больным для Андрюхи.

Реально, ещё полгода назад он не собирался идти в военное училище. А за год до этого состоялась эпопея попыток затыкания в московский вуз. В какой именно особо не было разницы, главное в Московский. И это абсолютно противоречило Андрюхиным планам на жизнь. Друг Вова, который в школе учился на класс старше и приобщил его к паяльнику и радиоэлектронике, и с которым они успели пару лет позарабатывать, проводя дискотеки, уехал и поступил в Ленинградский Политех. Туда же без тени сомнений навострил лыжи и Андрюха. Он даже съездил в Ленинград на праздники 7 ноября, где познакомился с будущим его ВУЗом и сходил с Вовой ночью на Финский залив выкурить сигарету.

Детство Андрюхи не было роскошным, и у родителей не было возможности ни разу свозить его на море, как других во дворе. А увидеть море мечталось. Уже прижившиеся в мозгу программы оптимизации процессов внесли в план посещения Северной Столицы ещё и пункт «увидеть море». Ну хотя бы Финский залив. Даже если время на это удалось выделить только ночью, Андрюха уже не любил отступать от планов, и они попёрлись искать залив. Ветрюга, Ноябрь, ночь, редкие прохожие и ментовский бобик. У всех спрашивали в каком направлении Финский Залив и в шутку, далеко ли до Финской границы? Первые поспешали удалиться восвояси, а последние нехотя потребовали деталей. Но связываться с двумя чокнутыми студентами в ушанках ментам в ту пору не было интереса, и они так же поспешили удалиться, махнув рукой на запад.

Добравшись до залива к часу ночи пешком в ноябре правильное представление о море получать было весьма затруднительно. Шквальный ветер выбрасывал брёвна на берег, и Андрюха спалил коробок спичек, пытаясь прикурить. Но отступать от плана не хотелось уже абсолютно, зря что ли шли? И усилия увенчались успехом. Получив порцию удовлетворения от выполненного пункта плана и подгоняемые в спину ветрюгой, они весело поспешили в направлении, где, по их мнению, должны были находиться общаги политеха. Пол часа или чуть больше уверенного шага в припрыжку. Но тут их ждал абсолютно неожиданный сюрприз. Оказалось, что они на Васильевском Острове, и мосты развели для прогона кораблей на предстоящий морской парад. Неунывающий матросик в бескозырке пытался согреться тем, что ловил и ставил на места многокилограмовые турникеты, преграждающие въезд на разведённый мост. Ветер легко с ними справлялся, а вот бескозырку с головы сорвать шансов у него не было. Под мостом открывалось завораживающее зрелище. Огромные военные корабли один за другим проходили так близко, на сколько потом их увидеть никогда больше не пришлось.

Покурив с матросиком и решив, что на всех согреться унесённых ветром турникетов, бегая за ними, не хватит, пошли искать подъезд потеплее, дабы не околеть. Подъезды старых Ленинградских домов особо не отличались уютом обстановки, но в найденном хотя бы было тепло. Такого же мнения были огромный чёрный кот, не желавший уступать место у батареи, и промелькнувший меж туч в окне месяц. Наверно, про этого кота Розенбаум потом пел «но опустела лестница, на который кот-бегемот с жёлтым игрался месяцем», по крайней мере Андрюхе потом всегда сначала вспоминал эти подъезд и кота, когда слышал эту песню, а потом уж Булгаковский.

Когда через год пришло время ехать поступать, Андрюхе открылись обстоятельства непреодолимой силы. Напуганные компанией Вовы и частыми возвращениями с дискотек под утро родители Андрюхи были в полной решимости вытащить его из-под дурного влияния. Наверно это решение созрело ещё в ночи ожидания, которые родители часто проводили на остановке троллейбуса. Старшая сестра Андрюхи к тому времени уже закончила факультет «Т» в МИФИ. Со временем, когда у Андрюхи начали расти мозги, он с сожалением понял, что она закончила именно его ВУЗ и факультет. Пока же в его планы по жизни МИФИ никак не входил. Но давление со всех сторон было огромным, и был применён такой трюк: Экзамены в МИФИ, МФТИ, МГУ, начинались в июле, а не в августе, дабы дать отсеянным шанс с полученными балами пройти в другие ВУЗы или пробовать поступать заново. На этом ход конём в плане спутывания Андрюхи и был построен. В результате, всем удалось уговорить его поехать пробовать поступить в МИФИ, а если нет – сразу пусть валит в Питер. Абитуру в МИФИ Андрюха очень не любил вспоминать. Стыд от воспоминания времени вне дома без мозгов приносил физическую боль.

Добросовестно сходив на все экзамены и даже получив пятёрку по любимой физике, Андрюха предъявил недостающие проходные балы сестре и родителям и намылился в Питер. Но не тут-то было. Сестра заявила, что если он сделает это, то он ей не брат, так-как мать не переживёт, а родители напрочь отказались финансировать данное мероприятие. В результате Андрюха был загнан поступать в Московский Энергетический институт и поселен на 16-м этаже общаги в одной комнате с третьекурсниками. До сих пор непонятно какой и… мог это устроить. Из окна общаги открывался живописный вид на кладбище, наблюдать который жители любили свесив из окна ноги, и который символизировал заведомую гиблость данного мероприятия. Подготовка к экзаменам сменилась сначала понемногу, а потом и совсем «расписыванием пули» со старшекурсниками. Поддавшись магии преферанса, Андрюха проиграл 80 рублей – целое состояние по тем временам, и вынужден был все оставшиеся ночи отыгрываться. Последний экзамен совсем проспали.

Вернувшись с позором домой, Андрюха абсолютно неожиданно упёрся в довольно насущный вопрос – «что дальше?» Статус неудачника и позора для семьи, с такой умной старшей сестрой, однозначно объявил, что покоя не будет. Да и почему-то самому хотелось провалиться сквозь землю. Стало вдруг абсолютно ясно – с раздолбайством должно быть покончено.

Путь всех родственников-неудачников проходил через завод Литий, куда Андрюхин батя всех благополучно определял. К счастью, там был и радиоцех, где изготавливали стенды для проверки основной продукции завода – чёрно-белых кинескопов. Уверенно пройдя путь по квалификационной лестнице, научившись вытворять чудеса с дрелью и отвёрткой, получив высший четвёртый разряд слесаря-сборщика радиоаппаратуры, а параллельно и права тракториста, Андрюха не переставал уделять большинство свободного времени плану поступления в ВУЗ на следующий год. Заставлять его уже абсолютно не требовалось. Вся вступительная программа по математике, физике и английскому была разобрана до мелочей и выучена. Проблемы с русским и правописанием так и остались в стороне. Ну не мог Андрюха тупо заучивать то, в чём не было логики. Ему так за всю жизнь и не удалось понять – в чём разница между “каровой” и “коровой”, ведь это один зверь?

Уверенно осваивая экзаменационный и производственный материал, Андрюха всё ещё и не думал про военное училище. При всём этом жизнь стала менее подвижной, в большинстве времени за учебниками и сидя на рабочем месте. Вес основательно подрос, а матание по округе, кроме проведения редких дискотек в какой-нибудь деревне, практически отсутствовало. И факт определённой физической деградации был налицо. И получилось так, что Вова был в Ленинграде, других буйных забрали в армию, а у Андрюхи ещё был год, так-как в школу его определили с 6-ти. Тут-то и нарисовался в отпуск другой старый приятель Сёма. В курсантской форме, эйфории от отпуска, и полный повествований о крутости офицерской жизни и перспективах достойного будущего. И после пары недель рассказов и убеждений в том, что гражданские это неполноценные люди, у Андрюхи в голове поселилась мысль. Радиоэлектронику и науку он не хотел бросать, но почему бы ещё не стать и военным? И не просто военным, а космическим военным? Ведь есть же Можайка! Более того, мысль эта очень понравилась Андрюхиным родителям, сестре и бывшей классной руководительнице. Отдать склонного к попаданию под чужое влияние Андрюху в военное училище было озарением.

После уезда Сёмы Андрюхе предоставили возможность поговорить ещё и с реальным офицером – подопечным классной из предыдущего выпуска. Ещё более воодушевлённый рассказами о проживании фактически в огромной семье, в которую неминуемо превращается курс после лет проведённых в казарме, лишениях и очень интересных мероприятиях, Андрюха собрал документы, прибыл в феврале в военкомат, прошёл медкомиссию и был зарегистрирован в кандидаты в абитуриенты. Но вот на навёрстывании физической подготовки как-то никто не заострил внимание. По началу Андрюха пытался бегать и заниматься, но потом решил для себя: “вот поступлю, и приложу все усилия стать человеком в физическом плане”. И он оказался не прав.

Скидок на будущие успехи в ликвидации деградации в физической подготовке особо не делалось. И, чтобы сдать нормативы за месяц абитуры, Андрюхе пришлось бегать уже не по горизонтальному лесу около дома, а реально сдыхать на подъёмах в холмы, самым противным из которых и был тот, который изначально понравился. В конце концов ему удалось показать, что он не безнадёжный и не рахит, и есть реальные результаты, пусть не позволяющие выдавать нормативы на хорошо и отлично, но нащупать потенциал. Со сдачей экзаменов было проще. Физика, Математика и Английский были сданы играючи на пятёрки, Русский на трояк, и после прохождения психологических тестов Андрюхе, хоть и не явно, но однозначно дали понять, что он один из реальных кандидатов в курсанты. Но кроме проблем с физподготовкой реально вырисовывалась ещё одна, а из которой и ещё одна. И этими проблемами были: дисциплина в палатке и «залёт» на плацу во время смотра.

Белые ночи не располагали ещё не напрочь замученную молодёжь ко сну. И хотя в палатке ночью реально можно было читать, ни у кого желания почитать так и не возникало. Но у Чука часто возникало желание покурить или похохмить. И не проходило и ночи как палатку не поднимали и не заставляли таскать часами воду в вёдрах на холм. И нельзя было сказать, что это доставляло удовольствие. Ругаться с Чуком было бесполезно, да и самому иногда хотелось почудить, за что страдала вся палатка. Но усталость и раздражение нарастали. И всё бы не так страшно, но нарастали усталость и раздражение и в первой палатке, в которой энергия не падала на ноль в результате трудного дня, как и в четвёртой. В конце концов сержанты, в случае ночного шума, уже не обращали внимания на спавшие другие палатки кроме первой и четвёртой. И их, хоть и не сознательно, но начинали стравливать. И вот в одну из ночей подняв обе палатки, но не имея чёткой информации, в которой произошло очередное нарушение дисциплины, сержанты стали это выяснять. И естественно, ещё не сплочённый курс, а зелёная абитура, стали сначала понемногу, а потом и более явно кивать друг на друга. И привело это к тому, что после очередного ночного подъёма и активного выяснения кто шумел, старшие палаток сцепились. До неуставщины это не дошло, но если ранее старшие просто недолюбливали друг друга, то теперь возненавидели. Особых претензий у Андрюхи к Денису до этого и не было. Просто не нравилась его инициативная активность и амбиции быть самым главным. Это потом мы называли таких «рубанками». Но здесь дело было не в желании «рубиться», т.е. выслуживаться, а в другом, и об этом Андрюха пока абсолютно не догадывался. Денису были известны успехи Андрюхи по результатам экзаменов, и ему стал не давать покоя его статус, как уже получившего за счёт экзаменов авторитет и некие перспективы. Сам же Денис реально сдавал на тройки. И если ранее этот факт его явно не беспокоил, то после обнародования Андрюхтных успехов это его стало явно задевать. Они продолжали перепалки. Взаимная ненависть возрастала. И у Дениса она явно зашкаливала.

После завершения экзаменов для всех кандидатов устроили первую пародию на строевой смотр. Всех построили на площадке у ангара, приехал генерал и цинично стал обходить строй. Безмозглость Андрюхи при этом не заставила его сбрить усы. Может кто и подсказывал, но, наверное, плохую шутку сыграла самоуверенность, которая подводила многих и во все времена и очень близко к заветному финишу и победе. Андрюху «взяли на карандаш».

Последующая пара дней до мандатной комиссии прошла очень нервозно. И вот настал этот день. Андрюху вызвали на мандатную комиссию и поздравили с поступлением в ряды курсантов самого престижного военного ВУЗа страны. Солнце сияло сильнее обычного, трава зеленела ярче обычного. Редкое удовлетворение и покой – дело сделано! Он уже не неудачник. День, когда сбывается огромная мечта, не забывается всю жизнь, и один такой день настал.

Андрюха вспомнил, как ещё пару недель назад в ожидании очередного забега на дистанцию в три километра, которая начиналась с подъёма на его любимый холм, он услышал странный гул. Сержант притормозил забег и велел подождать. Из-за ангара показался строй. Первокурсники. Военный лагерь перед отпуском. Шли походным шагом. Гул сапог, полная выкладка, нооо … этто уже не были недоделанные гражданские! Неподготовленных абитуриентов зрелище завораживало. Впервые Андрюха услышал «голос курса». Голос, который остался в памяти на всю жизнь. Безмолвные и очень усталые, но они продолжали быть одним целым. Той одной семьёй и всей вытекающей из этого скрытой силой. Полным антиподом толпы. Единым организмом, иммунная система которого вычищала из него все индивидуальные закидоны и слабости как душевные, так и физические, как минимум на время нахождения в строю. И эта скрытая сила подсознательно улавливалась опешившими абитуриентами, застывшими в безмолвном уважении. Казалось, возникни перед курсом сейчас стена из бетона, они бы прошли её насквозь и не обратили внимание на падающие обломки. Какая мечта могла бы быть достойнее для подростка, чем оказаться в этом строю? “Курс!” – прозвучала команда. Гул перешёл в более чёткий синхронный ритм более пары сотен сапог по грунтовке, и, казалось, земля слегка задрожала, и даже солнце выглянуло посмотреть на красоту, хоть не парадной коробки, но всё же произведения упорного труда целого года, заставившего разношёрстых обезьян, коими был лагерь абитуры, эволюционировать в людей. “Запе-вай!”. “Песня о Шёрсе» не совсем походила под строевую, но вероятно она была заготовлена у них именно на этот случай убитости после многокилометрового марш-броска. Начала пара звонких голосов: “Шёл отряд по берегу, шёл издалека.” И загремел голос всего курса: “Шёл под красным знаменем командир полка” …

Казалось, после команды «марш» Андрюха взлетел тогда на этот холм и уложился в норматив. Но ему ещё не верилось, что когда-либо он в принципе тоже сможет стать человеком и приедет в этот лагерь в составе своего курса перед первым своим летним отпуском. Теперь же мечта его сбылась. Ему даже захотелось сходить на то место, где он видел курс и вновь вспомнить те ощущения, и почувствовать всё по-новому, в незабываемых красках счастья, когда мечта превратилась в реальность.

“Интересно как там Чук с его четвёрками? Всё зависит от проходного бала по результатам всех остальных”. Получив поздравление от курсового, Андрюха направился к своей палатке в поисках Чука. Вероятно, улыбка счастья всё ещё не сходила с его лица. И именно в этот момент перед ним возник Денис. Издевательская наглая ухмылка и почти шёпот, так чтобы слышал только Андрюха:

– Ты что, дятел, думаешь, что прошёл? С пятёрками? Забудь, чучело! Я прошёл с тройками, а ты можешь паковаться и валить!

– Да пошёл ты …, – огрызнулся Андрюха и направился далее.

Но через пару метров его взят за руку Сашка – один из палатки Дениса, который его недолюбливал, как вероятно и вся его палатка. Сашка придвинулся и выдал информацию так же полушёпотом:

– Ты поостерегись! Он – сын генерала!

– Спасибо Саш, но я уже мандатку прошёл и зачислен.

– А, ну тогда ладно… Поздравляю!

Чук улыбался, но уже по этой улыбке было ясно, что он не прошёл. Это слегка опечалило Андрюху, ведь как-то сблизились за этот месяц. Но эйфорию напрочь не убило. Да и Чук, казалось, не унывал и уже просчитывал какие-то свои ходы, переключившись на идеи, про которые Андрюхе было не реально догадаться. Приятные мысли толпами шатались в Андрюхиной голове: о том, как напишет домой; о том, как все узнают; и прочее, и прочее; и о том, как приедет в первый отпуск, и все обомрут.

Пара часов абсолютного блаженства и счастья после мандатки проплыла в счастливом полузабытье. Наступало время обеда. И тут Андрюху вызвал сержант. “Тебя вызывают на повторную мандатную комиссию. Не знаю, что там, но такое у нас впервые”. Та же палатка, тот же полковник, но выражение его лица уже не такое приветливое. “Я вынужден вам сообщить, что в силу некоторых обстоятельств мы пересмотрели ваше дело. У вас были проблемы с физической подготовкой и с дисциплиной. Поэтому, было пересмотрено решение о вашем зачислении. Мне жаль! Мы будем рады видеть вас среди наших абитуриентов через год”.

Как вышел из палатки Андрюха не помнит. Солнце всё ещё светило. Трава и деревья были ещё зелёные. Но образ «курса» в голове уже скрылся в пыли за холмом и больше не был слышен. Пытаясь убедить себя, что это всё реально, но не в состоянии выйти из прострации, Андрюха сел на теплотрассу и какое-то время сидел никем не замеченный с ошалелым выражением лица. Заметив сидящего в полном бессилии Андрюху, первым подошёл курсовой. Андрюха выдавил несколько слов, описывающих случившееся, чем на немного озадачил курсового. Потом тот, догадавшись, протянул: «Аааа! Денис не проходил со своими тройками. Кого-то надо было подвинуть. Тут ничего не поделать. Извини! Но я тебе этого не говорил!»

Сколько ещё времени прошло, Андрюха не помнит. Он так и сидел в отрешении на теплотрассе абсолютно никому не нужный и в отсутствии всяческих сил думать “что дальше?”. Бегавший вдалеке и явно чем-то озабоченный Чук не сразу его заметил. Наконец Чуковы заботы позволили ему отлучиться, и он воссел рядом на трубе, уставившись та тёзку с открытым недоумением и всем видом вопрошая. “Так .. и так …” – рассказал кратко Андрюха Чуку. Крайнее ошаление Чука от произошедшего длилось не долго. Он сразу предложил идти к курсовому и выше и искать помощи и правды. Услышав, что курсовой уже в курсе и заявил, что ничего не поделать, Чук ещё немного попыхтел и с явным подтекстом спросил – что Андрюха думает делать дальше. «Понятия не имею”, – ответил Андрюха и заявил – “домой я не поеду. Ещё не знаю куда, но не домой.”

Казалось, Чук именно такого ответа и ожидал и незамедлительно озвучил возможный план дальнейших действий, подробности которого Андрюха помнил смутно, так-как слушал без интереса. Главное, что уловил – домой возвращаться не надо. В общем дело обстояло так. В Краснодаре пару лет назад было создано новое Военное Училище РВСН. Да, это уже был не космос, но близко к нему. Речь шла о новейших мобильных межконтинентальных ракетных комплексах «Тополь» и о новейшем специально созданном училище, куда собиралось всё самое передовое от перспективных и неординарных офицеров в преподавательский состав до перспективных курсантов, которые по тем или иным причинам были отвергнуты Можайкой, но набрали не совсем плохие баллы на экзаменах. Именно с этой целью и в этот момент в Можайку и была направлена команда «покупателей» с целым полковником во главе, имевшим под два метра ростом, 47 размер обуви, весело спрыгивающим по лестнице с кипой личных дел под мышкой и простодушной улыбкой, придающего своим видом живости во всю закостенелую обстановку вознёсшихся выше небес обитателей Можайки. Чук заявил, что если его берут туда без экзаменов, то Андрюхой не погнушаются уж точно с его пятёрками.

Не особо воспрявши духом, Андрюха под конвоем Чука забрал свои документы и сдал их представителям КРЯКа (Краснодарский Ракетно-Ядерный колледж), как между собой его называли курсанты иногда. Как и предвидел Чук, Андрюхе было сразу заявлено, что его берут. Но Андрюхина инстинктивная улыбка говорила не о радости от свершившегося события, а скорее была издевательской ухмылкой из глубины души: “где-то я уже это слышал сегодня”.

Два дня до отправки тянулись долго. Пребывание в лагере Можайки начинало сильно тяготить, как просыпающаяся после наркоза боль от зашитой раны. Почувствовав небывалое облегчение в момент погрузки на машины, Андрюха первый раз уловил позитив в душе и слабый намёк на возрождающее предчувствие чего-то интересного, хотя и абсолютно неведомого. Избавиться от тяжести ситуации полностью в ближайшие дни, а может и месяцы, надежды особо не было. Грузовики привезли будущих стратегов на Московский вокзал, с которого начиналась и на котором закончилась Андрюхина «дорога в Космос». Впереди – два дня поезда. Потом – абсолютно неизведанное.

После первого десятка часов пути позитивные мысли так и не спешили возвращаться в голову. К тому же, зная, что будем проезжать Брянск, предательская тоска по дому начала гложить и бередить недавнюю рану. Под хруст поедаемого сухпайка вспоминалась мамкина картошка и помидоры. Но осознание того, что детство прошло, и уже не вернуться в компанию шумных одноклассников и шум дискотек, рейды по цветметовским свалкам, к возне с двигателем на велике в сарае, меринею весенних луж в сапогах, ожиданию очередного беззаботного лета и всему тому, что вдруг засияло манящим светом сожаления и тоски – держало разум под контролем. Все уже далеко, и у всех своя жизнь. Велик с мотором давно угнали, и очередное лето уже настало. Но оно далеко не беззаботное.

Поезд был скорым и не останавливался на Втором Брянске, а слегка притормаживал. Проводники даже не опускали подножки, а некоторые и вообще не открывали дверей. Андрюха написал письмо родителям, но не был уверен, сможет ли он отправить его на станции. Открыть дверь проводника удалось уговорить. Поезд притормозил до скорости пешехода, но так и не остановился. Держась за поручень и свисая над перроном, Андрюха крикнул проходящему мимо мужику: «Отправьте пожалуйста!» и помахал конвертом. К счастью, мужик оказался не тормозом, и даже поспешил поймать конверт, но у него не было шансов. Конверт спланировал и опустился на перрон рядом с лужей метрах в пяти перед мужиком. Андрюха только успел увидеть, что тот подбежал, поднял конверт и помахал Андрюхе им, мол «всё сделаю». Теперь родители должны узнать, где он. Наверно удивятся, что тот уехал на север, а через месяц написал с юга. “Что такое пара-тройка тысяч километров для бешеной собаки?” – мелькнуло в мозгу. Зелень и протоптанная вдоль путей дорожка уже начали ассоциироваться с потерянной свободой. Он ещё много раз будет наблюдать их, возвращаясь из отпуска, и всегда будет бороться с нахлынувшей тоской и атакующим из подсознания мозг предательским вопросом: “не ужели это на всю жизнь?”

Сейчас поезд в первый раз увозил его всё дальше на юг от родных и до боли знакомых мест. Постепенно природа за окном стала меняться. Начиналась жара, которая не приносила особых проблем. В вагоне была почти одна абитура. Ни детей, ни стариков. Открыли всё, что можно, и тёплый сквозняк гулял везде. Сухпай был вполне съедобным, лежать можно было сколько угодно, и большинство воспользовалась советом набираться сил и ловить момент «вынужденного оттяга», так-как в ближайшие полгода он больше не наступит. Верилось с трудом.

И вот за окном появились объекты, ставшие для Андрюхи символом того Краснодара, в котором прошла его юность. Пирамидальные тополя. Это потом они дошли и обосновались в средней полосе, а сейчас разделяли перелесками именно ростовские и кубанские поля. И вот он – Краснодар. Сначала Краснодар II, а потом и главный. Всё было в диковинку для Андрюхи. Сам южный воздух, природа и даже то немногое, что удалось увидеть из крытого кузова грузовика сзади по курсу по пути с вокзала на КСП. Именно на Краевом Сборном Пункте проходили экзамены в КВВКИУРВСН. Расположенный за городом вблизи той же железной дороги это уже не был военный лагерь, а в наличии уже имелся двухметровый забор по периметру, давящий самим своим существованием и посяганием на свободу.

Прибыв на КСП «Можайцы» обнаружили, что их ждали. И ждали их далеко не с добрыми намерениями. Ситуация местной абитуре, большинство из которой были Краснодарцы, была представлена так, что скоро из Можайки привезут паразитов, которые вытеснят из кандидатов многих из них. Но никто ещё не знал, сколько именно привезут «Можайцев». Когда же обнаружилось, что их несколько десятков, ситуация приблизилась к бунту. Явные кандидаты на вылет настраивали других краснодарцев против “Можайцев” и призывали мстить за них. На многих это действовало. Почувствовав со своей стороны некую агрессию против них, «Можайцы» также начали кучковаться, и скрытое противостояние усиливалось. В ход гостеприимными краснодарцами пускались многие уловки из опыта армейской жизни предыдущих поколений. Ну, например, “велосипед”. Это когда ночью сонному “Можайцу” между пальцев ног вставляли кусок газеты и поджигали его. Ещё не проснувшись, объект атаки начинал дрыгать ногами, повторяя в воздухе движения при кручении педалей и доставляя радостное возбуждение наблюдающим. К счастью, такое противостояние длилось пару дней. После проведения мандатной комиссии всех недовольных отсеянных удалили с КСП, и оставшимся краснодарцам и “Можайцам” ничего не оставалось делать как искать пути мирного сосуществования.

Из оставшихся стали формировать курсы по факультетам и готовить к отправке в училище. Все были распределены по группам и отделениям. И для курса был назначен вожак – старшина. На втором факультете АСУ, куда поступили два Андрюхи, старшиной был пришедший из войск и поступивший на этот курс Заварин. Высокий, здоровый, с соответствующим голосом и манерами, казалось, что где-то существуют специальные роддома, где рожают или выращивают именно старшин для армии и оттуда распределяют сразу по войскам. Одним из них был Заварин. Андрюха через много лет был даже уверен, что образ Казбека в мультике «Белка и Стрелка. Звёздные собаки» писали именно с Заварина. И конечно же авторитет у него был несомненным и признаваемым всеми.

На курс поступили ещё несколько человек, пришедших из войск. Они были потенциальным сержантами, и на них была обязанность обучить всех базовым армейским навыкам, перечень которых начинался с пришивания пагон и петлиц, подшивания, правильного ношения обмундирования и наматывания портянок. Ну и конечно же после освоения этих навыков, и получения прочей первичной информации о казарме и порядке в ней, начались традиционные высокоинтеллектуальные занятия под названием «Подъём-Отбой».

Жизнь на КСП пошла веселее, и вот через пару дней настал момент представления курсовых и начальника курса. Курс был построен на плацу. Перед строем стоял майор и два старлея. “Равняйсь! Смирно!” – скомандовал Заварин, чётким строевым подошёл к майору и доложил о том, что курс построен. Звали майора Бабков Александр Александрович. И уже с первого взгляда просматривалась сознательно сдерживаемая, но явно неудержимая энергия, рвущаяся заразить ей и превратить в боевое подразделение стоящую перед ними кучу идиотов, которую и курсом пока назвать язык не поворачивался. Принцип «дави помалу» пока главенствовал, но никто еще и догадаться не мог, как мало времени на это главенствование ему было отведено.

Сейчас перед Бабковым был реально на столько разношёрстый коллектив обормотов, что предстоящая задача выявления потенциальных вожаков и превращения их в сержантский состав, на котором всё держится в армии, казалась нереальной. Разброс в персонажах варьировался от долговязого Джона Афипского, Никулин рядом с которым отдыхал, до добродушного и открытого душой невысокого Серёги Фёдорова, с которого вероятно потом писали образ Леверн Хукс в Полицейской Академии. Были здесь и сыны генералов и полковников. Но эти генералы и полковники, добившись личной встречи с Санычем, не настаивали на особых привилегиях для их сынков, а наоборот покорно просили Саныча «сделать человека из этого подлеца». И за все последующие годы Андрюха так и не смог ни разу никого на курсе отнести к данной категории. Хотя, ангелов тут не было, это точно. За пять лет было всякое. Это были и пять лет «залётов», и пять лет «муштры» и парадных коробок, ставших украшением города, и учёбы, и нарядов, и караулов, и свадеб, иногда и драк. Иногда было стыдно за кого-то, чаще за себя. Но после Можайки Андрюха ни разу не сталкивался с подобной подлостью и злобливостью. Данная зараза просто не имела шансов прижиться на курсе Бабкова. Казак «до мозга костей» Саныч практиковал доведения курса до бешенного исступления, подводя к черте, но не переходя её. Пять лет попыток искоренения пофигизма, малодушия, слабостей, стукачества, воровства и прочих низменных для настоящего офицера мерзоcтей под девизом «не заставляйте меня шашку вынимать» сочетались с пламенными речами об истинном смысле офицерской доблести и её проявлении в повседневной жизни, и не могли не сказаться на психике каждого.

Привитая стойкость к «залётам» и способность выслушивать приговор, смотря в глаза, создала у старшего офицерского состава училище отношение к определению «бабковец» как к диагнозу. И многие, поймав курсантов на мелких нарушениях и определив, что это бабковцы, порой просто махали в отчаянье рукой и уходили восвояси. До крупных залётов бабковцы предпочитали не доводить, так как в этом случае приговор выносил Начальник Курса, а это воспринималось подсознательно равносильно расстрелу. А выносить такие приговоры своим курсантам Саныч не позволял никому стороннему в училище. Вытаскивая раздолбаев из лап жаждущих крови полковников и генералов и проявляя готовность стоять до конца за каждого, Саныч мог потом «испепелить только взглядом», возбуждая непреодолимое желание провалиться сквозь землю. У Саныча просматривалась скрытая дифференцированная методика подхода. Любителей покачать права он не ломал любой ценой, а методично задалбывал. Терпил же старался довести до нормальной реакции на прессинг и заставить показать зубы в ответ на намёки на несправедливость или предвзятость. Талант сочетать крайнюю жёсткость без срыва в беспредел адекватно и не унижая, превращая в конечном итоге хоть через время, но во благо любую заслуженную расправу, в сочетании с индивидуальным подходом со временем выковывали у курса тот стойкий и сплочённый дух реальной большой семьи, о котором на гражданке слышал Андрюха. Пройдя после выпуска этого своего курса многие круги ада, поучаствовав добровольно во всех военных конфликтах девяностых и начала нулевых, потеряв двух своих сыновей, Саныч ни разу не проявил намёка на сломленность духа, и неоднократно давал понять, что именного его «бабковцы» давали ощущение достойно прожитой жизни, и что, потеряв двух сыновей, он ещё сохранил сотню остальных. Пока же всё только начиналось.

Новейшее Краснодарское Высшее Военное Командно-Инженерное Училище Ракетных Войск Стратегического Назначения располагалось рядом с центром города и во времена до шопинго-торгово-центрового и кабацко-тусовочно-оттягочного безумия фактически являлось неким центром общественной активности и визитной карточкой города. В 84-м проект возведения корпусов и хозпостроек был реализован на 10%. Но в том, как это делалось, ещё чётко не просматривался масштаб и внушительность архитектуры. Лишь спустя год, и после возведения первой из пяти частей главного учебного корпуса, улавливалась задумка и величие будущего строения, в архитектуре которого сочетались монументальность и хайтек. Пока же из нововозведённых зданий была лишь современная казарма, в которой размещались далеко не все из уже набранных за три года и на трёх факультетах курсов. И бабковцам в первый год был выделен первый этаж этой казармы.

Время пару дней перед курсом молодого бойца тянулось медленно, и в основном вся деятельность сводилась к ожиданию, пока выполнялись хозяйственные и организационные мероприятия. Часы между построениями бабковцы проводили на лавках в летнем кинотеатре, и тратились они на более близкое знакомство и кучкование. Приунывающих салаг приободряли немногие пришедшие в училище из войск. “Ничего, скоро будет некогда скучать, и время полетит” – уверял Ефим приунывшего Андрюху с компанией. Всегда улыбающийся Ефим одним своим видом и внутренним позитивом в трудные моменты давящей армейской повседневности вселял надежду, что скоро «и это пройдёт», и служил неявным свидетельством того, что мир не замкнут вокруг казармы. Пусть не всё у него всегда гладко шло со службой и учёбой, но петь, смеяться и заряжать надеждой на лучшее он умел как никто. Ефимовы песни навевали одни из ярких воспоминаний с сочетанием светлой тоски и надежды. Ефима просили петь в любой располагающий к лирике или давящий усталостью момент. Замученные после муторной возни в наряде по столовой с тоннами квашенной капусты в овощехранилище, ещё не отошедшие от первого летнего отпуска и ошалевшие от факта возвращения в казарму, распластавшись в кузове грузовика, везущего из овощехранилища в столовую, и уговорившие Ефима спеть трое слушателей готовы были взвыть от тоски, услышав в его исполнении «Скоро-скоро на луга лягут белые снега … Вот как бывает». Когда при этом у Ефима в руках была и гитара, шедевры в его исполнении, казалось, напрочь затмевали оригиналы будь то Саруханов или Джорж Майкл. И конечно же свадьбы! Их потом были десятки. Ефим добирался к микрофону ближе к «занавесу», и Сарухановское «И я тогда зову гостей …» в его исполнении было одним из гвоздей программы вечера, который ещё только собирался перейти в пьяный разгул будущих офицеров. С Ефимом же у Андрюхи потом ассоциировался один из весомых «камней на душе», при воспоминании о котором он стучал себя по голове, не обращая на реакцию окружающих (и таких воспоминаний было немало). Он так и не смог забыть проявлений своей грёбаной принципиальности и злобности, заставившей его, как вселившийся в душу мерзкий бес, единственного из четырёх сержантов проголосовать за высшую меру наказания – отчисление Ефима из училища. К счастью, этого не произошло. Но факт события так и остался торчать как очередной осиновый кол, прибивший к земле упряжку бесов, рвущихся из души и не давший им в будущем творить более гадкие дела. Пока же всё только начиналось, и молодые бойцы слушали оптимистические рассказы об армии восседавшего рядом бывалого Ефима.

КМБ начался, и время на сопли вышло. Величайшим счастьем для первокурсника в первые месяцы первого года в училище являлся ежедневно вожделенный момент отбоя, а самым уютным на земле и реально райским местом являлась кровать в казарме. Реализацию возможности испытать кайф “впадания в отключку” не затягивал никто. Хрен его знает – что будет завтра? Может и этой возможности не будет, а придётся дневалить на тумбочке и вздрагивать от ночных глюков, самым страшным из которых был привидевшийся майор Бабков. Позже и уже в другой казарме Саныч реально практиковал методику тайного влезания в окно казармы непосредственно перед подъёмом. И горе было и курсу, и дежурному, и сержантам, если подъём был задержан хоть на пол минуты, а ещё страшнее – не дай Бог если курс вставал вяло и потягиваясь, а не проявлял рвение дрессированных барбосов с горящими с первой секунды после команды «подъём» глазами, выстроенных по линейке и виляющих хвостами, которых, к счастью, не было. Из самых ласковых фраз, исходивших из уст Бабкова, частыми были: “Не заставляйте меня шашку вынимать!” и “Если вам что-то не нравится – пишите рапорт, и вас отчислят!”

Дни КМБ были заполнены плотно. Немало базовой информации необходимо было загрузить в мозг гражданского полуфабриката до доведения его до промышленного военного образца. Много внимания уделялось строевой подготовке. Дни, проведённые на плацу, приносили первоначально требуемый результат, но до слаженной коробки дело ещё было далеко. Бабковцы с благоговением смотрели на то, что вытворяли полноценные «коробки» старших курсов, которые уже начали приводить в это состояние ступора и открытых ртов жителей Краснодара, когда проходили по улице даже в городскую баню и с исполнением строевых песен, возведённым в степень искусства. Это уже не был «Щорс», который Андрюха услышал от замученных марш-броском “можайцев”. Это уже гремело! И гремело так, что бабковцы абсолютно не в состоянии были поверить, что они когда-либо смогут вытворять что-то подобное, и так же смогут собирать толпы опешивших зевак на улицах Краснодара. Но время показало, что звонкие голоса Игоря Ефимцева, Юрки Ящинского и ещё нескольких запевал, к коим естественно пробовал подключиться и вездесущий Чук, были способны на не менее яркие шедевры, а процент с неотдавленными медведями ушами остальных горластых обеспечивал эффект лёгкого потрясения для неподготовленных слушателей и немалую аудиторию истинных ценителей.

Все курсы в училище были в состоянии удивить и действовали завораживающе на зрителей. Но были и пара курсов, чьим уделом было назначено стать истинным шедевром и истинной визитной карточкой училища. Дополнительные, уже не часы и даже не дни, а месяцы, проведённые на плацу этими коробками, по началу вызывали только сочувствие у бабковцев и остальных курсантов. Но то, что они выдавали в результате, не могло сравниться ни с чем, что потом довелось видеть Андрюхе ни в престижных столичных полках, ни в других частях. Хоть затея и была сродни вырезанию шедевров изо льда, которые неминуемо должны были растаять, в неё реально вложили душу начальник факультета, курса, курсовые и сами курсанты. Кроме того, существовал ещё один персонаж, служивший ещё одной визитной карточкой КВВКИУРВ. Курсанты звали его просто «Дед». «Дед» был преподавателем кафедры механики в училище, а по совместительству знаменитым Алексеем Алексеевичем Кадочниковым – автором «Русского Стиля» и уникальных методик рукопашного боя, подопечными которого были не только курсанты молодого КВВКИУРВ, но и спецподразделения и другие структуры ВС. Часть программы выступления парадных коробок была в ведении «Деда». После чётких и красивых, временами удивительных, с элементами фокусов перестроений на плацу и исполнения прочих трюков начиналась демонстрация более изысканных и уникальных приёмов. В результате упорных тренировок под контролем Деда массовое исполнение его авторских приёмов обращения с автоматами шокировало зрителей. После чего шла демонстрация приёмов рукопашного боя от традиционных из общевойсковых методик с плавным переходом в шедевры от Кадочникова. Через много лет уже во времена процветания Ютьюба Андрюха упорно пытался найти хоть какие записи демонстрационного выступления коробок КВВКИУРВ, но так и не смог этого сделать. Очень жаль!

Второй по важности темой КМБ была тема личного оружия. Боевой автомат Калашникова уже не рассыпался сам в руках, как на уроках НВП в школе, когда Андрюхе удавалось разбирать его за семь секунд. Тут уже нужна была сила в пальцах и руках. Но тренировке по разборке-сборке автомата на время реально в училище уделялось мало внимания. Офицеров больше волновала готовность курсантов к первому выезду на стрельбище и чёткой, а главное, безопасной отработке всех действий от «на огневую позицию …» до доклада «… стрельбу закончил». Не допустить возможности усталых и запрессованных чудиков чудить здесь было самой основной задачей. И уж второй являлось попадание в мишень.

Это был первый выезд в кузовах уже не крытых, а просто бортовых газонов на стрельбище в Горячий Ключ, и возможность замёрзнуть жарким краснодарским летом полностью отсутствовала. С другой стороны, это был первый глоток псевдосвободы после трёхнедельного заточения в казарме и на плацу. Первый раз Андрюхе удалось проехать в открытом кузове по краю Краснодара и по символизирующей свободу природе Кубани. Именно тогда и зародилась у них курсантская светлая мечта о том, что когда-то они ещё проедут по этим дорогам по гражданке и в тачке. Но программа отношений с личным оружием, пройдя этап стрельб, была выполнена менее чем на половину. Им ещё предстояло познакомиться с маниакальным отношением Бабкова к понятию «чистый автомат», что пока не могло представиться ни в каком бреду. Наверно, если зарядить на неделю современные стиральные машины стирать этот автомат во всевозможных порошках, это не привело бы к соответствию тем требованиям чистоты, которое предъявлял Саныч. Кроме того, если у курса появлялся хоть намёк на личное, переименованное в «лишнее», время, наилучшим способом его препровождения, по приказу Бабкова, всегда являлась чистка оружия, даже если очередная закончилась пол часа назад, а из автоматов ни то, что не стреляли, а, на нём даже, по традиционному армейскому выражению, муха не занималась любовью. Всю оставшуюся жизнь Андрюха потом ловил себя на мысли, что он не в состоянии смотреть фильмы, в которых стреляют. Маниакально навязчивая мысль не оставляла ни малейшей возможности вникать в суть фильма до его конца, а парализовала мозг банальным вопросом: “когда эти уроды начнут чистить свои стволы!?”

Взаимоотношение с казармой и обмундированием было следующей темой для освоения в период КМБ. И не только. В казарме Бабкова всё должно было быть более военно-образцовым. Технологии отбивания канта на кровати при помощи табуретки доводились до совершенства. В тумбочках даже одеколон должен быть у всех одинаковым. Вопросы выравнивания по нитке кроватей и подушек на них по важности приравнивались к глубине выкапывания окопа перед боем. Если курсант почувствовал хоть намёк на минуту отдыха или расслабления, мозг должен лихорадочно начать анализировать – что ещё не сделано и забыто. А такое находилось всегда. Как минимум необходимо было подшитья, почистить сапоги и пряжку. Закон Мёрфи «если у вас всё хорошо, значит вы чего-то не знаете» действовал за долго до его формулирования. А вместе с ним усилиями сум… неординарного начальника курса в течении пяти последующих лет и на всю жизнь забивались такие принципы как “если не ты, то кто?”, “мои проблемы – это мои проблемы, и решать их нужно без соплей и поиска сострадания от ближних в попытке частичного перенесения этих проблем на них”. А так же ответственность за всех и всё, что попало в зону твоего влияния. И вся эта хрень забивалась на столько глубоко, что избавиться от неё до конца жизни редко кому удавалось.

Ежедневное неоднократное приведение казармы в картинку в большей степени бала задачей наряда. Конечно же наивысшей зоной ответственности дежурного по курсу была оружейка с более сотней калашей и ящиками патронов, но реальным поводом для «вынесения мозга» был порядок в расположении подразделения. Не прочувствовавшему на своей шкуре значение слова «порядок» объяснять бесполезно. Как минимум, трижды в день по казарме пробегалась толпа из более сотни человек. Формально ответственность за кантик на кровати и порядок в тумбочке была закреплена за каждым курсантом. Но при появлении с проверкой персонажа из разряда Вия, чей образ на себя упорно старался примерять генерал Придатко, разорванным вурдалаками становился именно дежурный по курсу. Позже, став сержантом, Андрюхе довелось во всех красках и по полной программе прочувствовать весь этот акт экзекуции, угадивши в наряд именно в тот день, когда Вий захотел крови. Несколько раз в день дежурный и трое дневальных были вынуждены спасать свои жалкие жизни именно приведением казармы в идеальный порядок, и желающих попить их крови в окрестностях казармы рыскало немало.

Майор Бабков порой очень буквально воспринимал цитату «если армия много лет не воюет, она начинает драить казарму». Когда второкурсники Бабковцы переселились на первый этаж другой старой казармы, там был хороший паркетный пол, покрытый лаком. Но произошла какая-то таинственная несовместимость вида этого пола с представлениями Саныча о правильном сочетании объектов во Вселенной, и приговор полу был вынесен быстро. Ожидание циклёвочных машин по меркам Бабкова не должно было осуществляться более двух дней. И этот срок вышел. К тому же циклёвочная машина не могла подобраться вплотную к стене. И вот очередная чета прекрасных дней для курса началась с разбивания принесённых стёкол и упорного многочасового соскребания этими стёклами множества слоёв лака сначала в тех местах, куда не могла добраться циклевалка, а потом и, чего мелочиться, всей казармы. Вероятно, Санычу очень нравилось осознание того, что курс «при деле», а не разлагается бесцельным прокуриванием лишнего времени. Матюкая Бабкова, казарму и того, кто придумал красить паркет лаком, курс в упорных боях на карачках освобождал от лака метр за метром родной казармы и в самом страшном бреду не мог себе представить, что им это придётся делать «на бис». После победы над лаком паркет был покрыт суриком и мастикой, и наряд обрёл вожделенную возможность осуществлять ещё одно первоочередное занятие – натирать пол «машкой». Если после пробегания ста человек по паркету не во всякую погоду будет видно, что необходимо протереть или промести, то на правильном казарменном полу оставался виден даже одиночный след сапога. В этом и заключалась военная логика – объект атаки должен быть обнаружен явно. Но объекты во Вселенной так и не заняли правильные места, которые смогли бы удовлетворять представлениям Саныча о торжестве разума. Вычислив что не так, Саныч поставил задачу: «Нужен сурик другого цвета». Если выплёвывать бесцветный лак не бросалось в глаза, то отскоблённый от пола всё теми же осколками стёкол и всё теми же бабковцами коричневый сурик был и в носу, и в ушах и плевались им долго.

После очередного снятого с паркета усилиями курса и циклевальных машин слоя, Саныч бесцеремонно приказал опять всё вымазать мастикой. К счастью, до Бабкова удалось донести информацию, а может он и сам увидел, что паркет истощился основательно, и после очередной циклёвки казарма останется без паркета, а что под ним – неизвестно. Наверное, только это обстоятельство лишило Саныча того кайфа, на который он явно и основательно подсел, – наблюдать как курс скребёт стёклами пол в казарме. В казарме первого курса полы были деревянные, и, главное, казарма была новой. Делать в ней любое подобие ремонта было не этично, и передовые «отделочные технологии от Бабкова» вынуждены были ожидать своего тестирования целый год. Пока же всё только начиналось.

Успешно прожив первую и одну из самых трудных недель своей жизни, курс уже более слаженным строем выдвинулся в баню. Свою баню в училище ещё не построили. И это было реально «по кайфу». Была сродни глотку свежего воздуха с подлодки любая возможность выхода за пределы училищного забора за годы в казарме. Городская баня масштаба, способного помыть курс, была не самой ближней, а километрах в трёх на Октябрьской. Раз в неделю в своё время каждый курс выдвигался строем на помывку и смену нательного. И это был праздник. Гражданский Краснодар жил своей размеренной и неумолимо манящей зелёной жизнью. Частный сектор начинался практически через квартал. Добротный асфальт или брусчатка между утопающих в зелени заборов, с которых свисала алыча, урюка, вишня. Пробегать по этим улицам каждый день на зарядке не было таким кайфом, как идти, хоть и в строю. И вот курс Бабкова в первый раз пересёк КПП и Северную улицу в направлении бани.

“Курс!” – скомандовал старшина Заварин. Бабковцами уже был приобретён соответствующий рефлекс, и все изобразили некоторое подобие строевого шага.

“Что приуныли?” – не унимался Заварин – “Не успеете опомниться, как будете идти в баню по этой дороге в последний раз!”

Раздавшийся в ответ звук сочетал в себе переливы воя и хохота. “5 лет!” – в ужасе подумал Андрюха. “5 лет впереди!!! Да это, блин, целая жизнь! Жизнь в … дурдоме! Вот, блин, зараза этот Заварин!”

Присяга, как не хотела подождать пробивающихся к ней сквозь шквал тягот и лишений армейской службы новобранцев, а всё стремилась удрать за горизонт, её всё-таки догнали, и этот день наступил. Показавшиеся с год пара летних месяцев мытарств были преодолены, ритуал отработан, и вот бабковцы в парадке на плацу, и это уже не тренировка. По такому случаю Андрюхины родители в первый раз в жизни предприняли совместный выезд на юг. Вряд ли они столь сильно мечтали о Ленинграде, чтобы не обрадоваться тому, что новым непустым словом в географии для них зазвучал Краснодар. Но реально финансовое положение так и не позволяло им потом приезжать часто. Может тройку раз и на выпуск. Старшая сестра была в Москве, выдавалась замуж, и финансирование всех её мероприятий имело наивысший приоритет. Для Краснодара события масштаба присяги в КВВКИУРВ принимали городской масштаб. Желающих поприсутствовать было хоть отбавляй. Для теперь уже настоящих курсантов этот день пролетел быстро, и началось самое длинное в их жизни учебное полугодие – первое.

Первое расписание занятий по истечении дней так и оставалось белым. Это уже после первого отпуска выработалась привычка заштриховывать прожитые дни в расписании, символически приближаясь к следующему отпуску. Потому, абсолютно новое и белое расписание занятий потом подсознательно ассоциировалось с событием тяжести бетонной плиты, положенной на мечты о свободе. Далее начиналась выработка именно тех черт характера, которые и позволяли Андрюхе потом в жизни подступать к неподъёмным и непомерным задачам и объёмам работ, часто с непредсказуемым результатам, вгрызаться в них, и упорно день за днём «рыть рогом землю», не сдаваясь неделями, годами, иногда и десятилетиями, выковыривая из всех закоулков души осколки приобретённых в казарме стойкости духа и упорства, собирать их в кучу и даже «пробивать стены головой» на отдельных этапах. Когда в абсолютно белом расписании с более полутора сотнями клеток закрашивались первые три, бетонная плита уже начиналась казаться не столь монолитной и непреступной. По крайней мере появлялось осознание, что её в принципе можно грызть. Когда же становились закрашены 7 клеток, а потом и все 10, загорался и огонёк надежды на то, что и это пройдёт, и во всём есть смысл, и всё небесполезно, а значит время послеотпускных соплей прошло. Реальность она здесь. Не всё так и плохо. И много интересного, и есть перспективы и будущее, и оно достойное. И всё самое лучшее – впереди. И пора показать Американскому империализму, что его гроза затихла лишь на немного и вернулась к набору силы. В чём никогда не сомневался преподаватель матанализа Василий Андреевич Бухтояров.