Читать книгу Будущее не продается - Андрей Воронцов - Страница 2

Не знаю ничего хуже пустынных улиц. Это как жизнь, ушедшая из тела. Ты ходишь по мертвому телу города, по улицам-венам, из которых выточили кровь. Пустота. Семафоры. Собаки. Ты встречаешь людей, но они словно призраки. В неживом свете фонарей кажется, что они только что вышли из морга. Здравствуйте, морлоки! Наступил наш час.

Ночной город – это разоблачение города дневного. Ночью видишь, что это всё обман – дневная суета, деловитость, жизнелюбие, болтовня по мобильным телефонам. Это спектакль, придуманный чубайсами. Все знают, что нас ждет гибель. Вы стряхиваете с себя энергичность, заимствованную из рекламных роликов, как только захлопываете за собой железные, весом не меньше центнера, двери. Посмотрите на себя в зеркало, когда вы приходите домой. Вы увидите лица покойников. Каждый новый день в стране победившего капитализма накладывает на ваши лица жестокие и неизгладимые черты, как у портрета Дориана Грея. Вы не верите никому и ни во что. Ваша национальность неопределима. Вы говорите на русском языке, но это русский язык для лексикона автоответчика. У вас славянские лица, но неславянская пустота в глазах. Вы знаете, что вы живые мертвецы, но врете себе и другим, называя свое корпение в мерзких офисах, при виде которых меркнут фантазии Замятина и Оруэлла, жизнью. Иногда вы позволяете себе шутить, говоря, что вы, дескать, офисный планктон. Не надейтесь! Планктон живет, а вы мертвы. Вы мертвые рыбы в отравленной реке жизни.

Я иду по городу, от семафора к семафору. Ночью всё – насмешка, даже их мигание. Улица пуста, ни одной машины, но я стою на красный свет, жду, когда электронный указатель отсчитает секунды и мне будет позволено пройти по «зебре». Всё – обман, и настолько явный, что даже нет смысла его нарушать. Ну, пройду я по «зебре», не дождавшись «зеро» на электронном секундомере. Это что – свобода? Это – свобода? – молча кричу я промчавшемуся мимо с грохотом черному байкеру. Твои гонки по пустым улицам ничем не отличаются от моего бессмысленного стояния на красный свет. Несколько часов назад ты, как и другие, вышел из поганого офиса, сбросил пропотевший под мышками пиджак, напялил на себя черную кожу, надел шлем-горшок и завел свой урод-мотоцикл, грохотом которого ты хочешь отсечь от себя позор очередного бездарного дня. Слуги развлекаются в отсутствие господ!

В темных домах загораются окна, но я не верю в их свет. Я не верю в домашнее тепло, уют за этими окнами. Там такая же имитация жизни, как в городе днем. Вы ужинаете, пьете чай, смотрите телевизор, ложитесь в постель, не забыв прихватить контрацептивы. Вы – люди-контрацептивы, говорю я вам. А я жажду встретить человека. Но я даже не вижу глаз редких прохожих, потому что они их прячут от меня.

* * *

При этом Енисеев попытался взглянуть в глаза сидящих напротив проституток и ничего не увидел из-за густой туши на их ресницах.

– Наверное, они думают, что вы маньяк, – сказала одна из девушек.

Другая девушка, с детской челкой, налезающей на глаза, но с таким обилием пирсинга на бровях, что колечки звенели, когда она брови поднимала, прыснула, но тут же с некоторым испугом закрыла ладошкой рот. «Ага, стало быть, она не исключает, что я и впрямь маньяк», – отметил Енисеев. Впрочем, ему к этому было не привыкать.

Они сидели в ночном кафе, в котором, кроме Енисеева, девушек-проституток, бармена, официантки и человека в футболке с портретом Че Гевары и лицом президента Франции Саркози, никого не было. Саркози-Че Гевара был пьян уже, наверное, год или два без перерыва, поэтому не обращал на слова Енисеева абсолютно никакого внимания. Он всё смотрел куда-то в угол рядом со стойкой, где, вероятно, находился его персональный черт. Девушки же сидели за соседним столиком и, неопределенно ухмыляясь, слушали, пока одна из них, плоскогрудая, но с полными ножками, не позволила себе прервать Енисеева. Официантка дремала, а бармен смотрел футбол по спутниковому телевидению. Енисеев уже не помнил, завершил ли он свой монолог, зайдя в это кафе, или же, напротив, здесь его и начал. Представителей офисного планктона, наиболее часто упоминавшихся в его монологе, в заведении не было. Но Енисеева это не очень смущало, потому что импровизация только в сочинениях Пушкина и Достоевского доходит до прямого адресата. А ты, если захочешь привести в пример проституток, никогда не найдешь, хоть ты тресни, в качестве слушательниц этих самых проституток, а захочешь сказать о мертвецах из офисов, то нипочем не привлечешь внимания этих мертвецов.

Девушка с пирсингом, которая в глубине души не исключала, что Енисеев – маньяк, сказала, однако, подруге:

– Ну что ты, зая? Он же интеллигентный человек!

Енисеев в сердцах крякнул, достал сигареты и закурил. Интеллигентный человек! Клеймо на всю жизнь! Но разве хоть один из знаменитых пророков или проповедников был так называемым «интеллигентным человеком»?

– Далась вам эта интеллигенция! – сказал он девушке с челкой. – Вы что – часто встречаете интеллигентов?

За нее ответила плоскогрудая:

– Да нет, нечасто. У них денег нет. Они хотят провести время с девушкой на халяву. Типа поговорить красиво, как вы, поиграть в любовь-морковь и слинять.

– Да вы что думаете: я вам понравиться хочу?

– Вряд ли. Вам, наверное, идти некуда, как этому, – она кивнула в сторону Саркози-Че Гевары.

Мармеладов! Мармеладов во веки веков! С Че Геварой или без! Идти им, видите ли, некуда! При этом никуда идти они и не пытаются. Однако этим маньяком она меня сбила. Юмор – вот враг истины. Он убивает любое откровение. Проповедь должна быть совершенно лишена слабых мест, чтобы нельзя было ее разрушить остро́той.

– Ну, а что вы можете сказать по поводу людей-мертвецов? – помолчав, спросил он.

– Я запомнила насчет людей-презервативов, – ответила проститутка. – А вы что: ходите по ночам, тренируетесь?

– Вроде того.

– А зачем?

Енисеев махнул рукой. «Зачем, зачем!» Как будто они сами знают, зачем сидят здесь! У них, что – есть в жизни цель? Скажем, стать профессиональными проститутками? А туда же: зачем, зачем?

– Он и есть маньяк, – сказал вдруг Саркози-Че Гевара, по-прежнему не сводящий глаз со своего черта.

В глазах девушки с челкой снова пробежал испуг. Енисеев подмигнул ей, подошел к стойке и заказал сто граммов водки и стакан томатного соку. Ну а что же пророки? Они всё время попадали в такие ситуации. Сказано, что они проповедовали некому «народу». Что же: этот народ толпами сбегался к ним, когда они приходили в город? Да ничего подобного. Они сами шли туда, где собирался этот народ – на рынки, в харчевни. А там было хоть отбавляй таких же зубоскалящих блудниц и отморозков, как и здесь. Хорошо, если на сто слушателей попадался один понимающий. Правда, были еще храмы, синагоги. Но едва ли и там публика проявляла дружелюбие к чужакам, бичующим пороки. Как это у поэта? «В меня все ближние мои // Бросали бешено каменья».

– Причем маньяк опасный, – снова заговорил Саркози-Че Гевара.

– А кто такой, по-вашему, Че Гевара, изображенный на вашей футболке? – обратился к нему Енисеев.

– Опасный… маньяк, – на тот же лад проскрипел забулдыга, не отводя взгляда от своего угла, но из-за замедленности его реакции было непонятно, кого он имеет в виду, Че Гевару или Енисеева.

– А вы тоже маньяк?

Саркози-Че Гевара молчал: может быть, осмысливал вопрос.

– Он – неопасный, – ответила за него плоскогрудая проститутка.

Звякнул колокольчик над дверью; в кафе вошли два мента.

– А, сектант, – сказал один из них, узнав Енисеева.

– Сколько раз вам говорить, – с досадой отозвался тот, – что я не сектант и ни в какой секте – ни в тоталитарной, ни в не тоталитарной – не состою.

– А чего ты тогда волнуешься? Ну, не состоишь – и хорошо.

– Не называйте меня сектантом. Вы представители закона и должны употреблять точные формулировки.

– Как же тебя называть?

– Он маньяк, – хихикнула плоскогрудая.

Менту почему-то ее вмешательство не понравилось.

– Тебе кто давал слово? Ты видишь: люди разговаривают? А ну-ка, покажи свою регистрацию!

– Щас, разбежалась! У Зульфии Исмаиловны спросишь, она тебе платит.

– Что-что? На «субботник» захотела?

– Че Гевара – не маньяк, – запоздало бормотал из своего угла забулдыга. – Он настоящий мачо.

– Называйте меня пророком, – сказал Енисеев.