Читать книгу Комбат. Восемь жизней - Андрей Воронин - Страница 3

Алена приняла игрушку без ломания и дурацких намеков. Аккуратно распаковала ее, улыбнулась и ловко, по-женски прикрепила полосатый бант с обертки мишутке на фартучек.

– Спасибо, вот уж не рассчитывала получить сегодня подарок. Знаете, у меня такие неприятности, что я даже не понимаю, как это могло произойти. И почему со мной? Что-то невообразимое, очень-очень странное… На столько странное, что в милиции мне посоветовали обратиться к психиатру.

– И что, записались в платную клинику или взяли талон в государственную? – Борис сам удивился откровенной иронии вопроса, но женщина не обиделась.

– Извините, как я могу к вам обращаться? Борис Иванович, если не ошибаюсь?

– Просто Борис, так короче…

Алена оказалась старше, чем он думал, ей было тридцать шесть. В Москву переехала ко второму мужу пять лет назад. Раньше жила в Белоруссии, в небольшом городке с незнакомым Комбату названием. Работала учительницей в местной школе, была замужем за однокурсником. Все у нее было размеренно, по-хорошему, пока однажды супруг не пришел домой бледный, с дрожащими руками и синими губами… Ничего не объясняя, положил на стол направление в столичную клинику, в онкологию. Но он, как и многие в этом городке, опоздал… Злой рак поселился у него в стыдном мужском месте, но метастазы были в легких…

– Неоперабелен, – грустно констатировала пожилая докторша с лицом мудрой Тортиллы. – Но зачать ребенка еще может, со своей наследственностью, разумеется… Если хотите кого-нибудь на память – поторопитесь, лучше сделать это до начала химиотерапии и облучения…

– Химия нам поможет? – не о том спросила она…

– Просто продлит жизнь, на полгода или чуть больше, если повезет…

Им сильно повезло – иссохший, облысевший муж успел прижать к себе младенца Петьку. И еще два месяца видеть его на руках у Алены, розовощекого, пускающего пузыри. Потом муж умер, ему было тридцать три, ей двадцать девять…

– В нашем городе это так привычно, что никто даже не удивился. Нет ни одной семьи, не осыпанной чернобыльским пеплом. Стариков на кладбище мало, а детей много, представляете, – женщина говорила спокойно, отстраненно, словно пересказывала чужую историю.

– Почему вы не переехали оттуда, когда узнали о болезни мужа? – недоумевал Рублев.

– Куда? В Чечню или в Крым? В Молдавию тоже путь открыт… С чем ехать? В моем городке жилье ничего не стоит, а больше продать было нечего. Вслед за мужем и мать его отправилась на тот свет. Мы с Петей одни остались на два дома, моих-то родителей уже давно нет на свете. Вот тогда решилась ехать. Через год, когда памятники и мужу, и свекрови поставила. На Москву не замахивалась, даже не думала. Выбрала Брест, хороший город, чистый, уютный. Получилось квартиру там купить. А с новым мужем в поезде познакомилась, Петьку на него вырвало, – улыбка тенью промелькнула по лицу Алены и исчезла. Видимо, именно сейчас должна была начаться интригующая часть ее невероятной истории, не понятой московской милицией.

– Долго рассказывать, как я пыталась стирать рукав пиджака невольного знакомого в туалете, оставив сына ему на попечение. Когда вернулась с пиджаком – Петька уже успел стошнить себе и «попечителю» на брюки. Как потом выяснилось – отравился глазированным сырком. «Пострадавший» оказался доктором и к ситуации отнесся философски. Но на чай напросился. Отказать было невозможно: москвич, города не знает, гостиницу не заказывал – за день планировал рассчитаться с командировочными делами.

Пока она звонила в детскую поликлинику, переодевала обоих мужчин в чистое, заваривала чай, доктор и Петька успели подружиться. Они договорились часто созваниваться, громко спели известную обоим песню про остров невезения. Потом удачно переделали текст, заменив «невезения» на «везения», а «остров» на «островок».

«Островок везения в этом мире есть» – нараспев декламировали сын и его новый товарищ, пока Алена водила утюгом по приведенным в порядок брюкам московского гостя. Сам гость при этом выразительно поглядывал на хозяйку, покачивая мальчика на коленях. Петьке ужасно нравилось, ему было два с половиной года, родного папу он вообще не помнил.

В тот день доктор уехал, так и не получив от Алены номера телефона, но через неделю позвонил в дверь и с порога сделал предложение. Она решила, что от добра добра не ищут, и согласилась. Снова полгода бюрократических мытарств – продажа ее двухкомнатной в Бресте, его однокомнатной в Москве, покупка общей московской «хрущобы». Потом еще год на микроремонты макродефектов – и Алена, кажется, привыкла к новому супругу и жизни в большом городе. Петька «поступил» в детский сад, она устроилась в школу…

Слушай Борис другого рассказчика – давно бы прервал и попросил «не ходить кругами», но ее останавливать не хотелось. Учительница и сама чувствовала, что боится говорить о главном – из-за чего она уволилась, пересчитывает мелочь в кошельке, принимает многозначительные подарки от посторонних мужчин. Казалось, ей не хватает какого-то толчка, допинга. И Комбат решился предложить его.

– Как вы отнесетесь к бокалу мартини? Не подумайте, что я хочу затуманить вам голову, просто сейчас сам бы не отказался от рюмки водки.

– Ия водки, и запью апельсиновым соком, – просто ответила его собеседница.

На столе появились тарелка с бутербродами, два овощных салата, один фруктовый, графинчик с прозрачным содержимым и кувшин с ярко-оранжевым. Рублев не чувствовал ни наигранности, ни глубоко припрятанного кокетства, ни тайной порочности. Пила учительница неумело, по-женски, сразу морщилась и запивала крошечные порции горячительного большими глотками освежающего.

После третьих двадцати граммов она прикрыла рюмку ладошкой и продолжила рассказ:

– Кирилл работал хирургом-стоматологом – удалял зубы, вскрывал флюсы, исправлял челюстные дефекты. Работа ему не нравилась – часто жаловался на старушечьи гнилые челюсти, запущенные гингивиты, плохо чищенные протезы, бедно оборудованный кабинет поликлиники. Изредка приносил с работы коробку конфет или пачку кофе и шутил, что врачам, дескать, принято давать взятки покрупнее. Новых детей заводить не пытался, но Петьку любил. А потом пошел на курсы. Так он это называл…

– Знаете, Борис, – щеки женщины вспыхнули румянцем, – я сразу поняла, что он врет. Первая мысль была – любовница, но потом поняла: нет, не то… Но тоже страсть, какая-то особая, тайная, занимающая его целиком. Он изменился, ожил, стал мало спать и редко бывать дома. Но ничего, совсем ничего не рассказывал. Читать стал запоем, в Интернете часами «просиживал». Я, конечно, интересовалась, где он «зависает», – только медицинская тематика. Родная челюстно-лицевая хирургия, военно-полевая, врожденные дефекты и уродства. Гемисекция, закрытие сообщения полости рта с гайморовой пазухой, удаление новообразований слизистой оболочки полости рта, устранение рецессии десны, удаление камней из протока слюнной железы, установка дентального имплантанта… Все по профилю, ничего подозрительного. И зарабатывать стал лучше – не как олигарх, конечно, но и не как рядовой доктор из поликлиники. Мебель обновили, гардероб улучшили… Я привыкла к его молчанию, расспрашивать перестала – надоело унижаться. Внешне все пристойно было: усталый, много работающий муж и жена, капризничающая от недостатка его внимания. И, – тут Алена сделала глубокий вдох, сама себе плеснула в рюмку и залпом ее опрокинула, – я увидела, как он рисует на Петьке. Понимаете, он думал, я в ванной, поставил мальчика перед собой и стал рисовать на нем карандашом для подводки глаз. Он, вообще-то, всегда так делал, когда обдумывал ход операции. То есть рассказывал, что делает, если предстоит сложный надрез. А косметический карандаш – чтобы вытереть было легко, и гипоаллергенные они обычно.

– Вы считаете, что это не совсем обычно: выбрать приемного сына в качестве манекена?

– Нет, понимаете, Петька здоров. У него нет пороков развития челюстей, дефектов мягких тканей лица, сами видите…

Петька действительно выглядел абсолютно здоровым симпатичным пареньком, увлеченно катающим пожарную машинку между тарелками с салатом.

– Муж рисовал операцию по нанесению уродства! Я все-таки пять лет с Кириллом, книжки его не раз листала – сразу поняла… Надрез от угла рта почти до козелка, закрепление рассеченной щеки под скулой слизистой наружу, выворачивание верхнего века, раздвоение верхней губы…

Рублева передернуло от нелепых подробностей. Он даже мысленно не смог примерить страшную маску на играющего пацана. Ужас на лице Алены Игоревны доказывал, что она подозревает своего Кирилла в чем-то бесчеловечном.

– Знаете, то, что врач разрисовал мальчику лицо, еще не говорит о том, что он собирается делать. Можно понять ваши материнские опасения. Любая мать испугалась бы, – Комбат чувствовал, что фальшивит, уподобляясь милиционерам из райотдела.

Но женщина неожиданно положила свою ладонь ему на руку и тихо попросила:

– Дослушайте, вы не можете не поверить, только дослушайте.

И волна напряжения и отвращения отхлынула, уступив место любопытству и состраданию.

– Несколько месяцев назад они с Петькой принесли с улицы собачонку – гладкошерстную дворнягу. Я была против, а сын, естественно, – за. Кирилл пообещал, что вынесет щенка через день-другой во двор, дескать, не пропадет он там. Я не могла понять, почему нельзя вынести его сегодня, когда Петя уснет, зачем приучать пса к дому, если «усыновить» его мы не готовы. Но муж настоял. Утром мы ушли – я в школу, Петя в сад. Вернувшись, песика, естественно, не застали… Малыш поплакал, я поуспокаивала – все, как и бывает в таких случаях. Потом готовить пошла и совершенно случайно выбросила вилку в мусорное ведро – смахнула вместе с куриными косточками. Естественно, решила достать… А там свернутый полиэтиленовый пакет, в нем туго скрученная газета. Убираю всегда я, Кирилл и огрызок до мусорки не доносит, бросает там, где ел. А тут целый пакет. Развернула я его, уж думайте обо мне что хотите. Вижу – марля, втрое сложенная, с дырой посередине, в йод испачканная, и собачья шерсть… Много шерсти, понимаете?

– Не понимаю, – честно признался Комбат.

– Он оперировал эту собаку, сначала побрил нужную часть кожи, потом обработал операционное поле йодом, покрыл салфеткой и резал…

– Что резал?

– Лицо, то есть мордочку. Щенок весь черный был, а на щеках и лапке белые пятна. Так вот – шерсть в газете была черная и белая, белой больше.

– Может, он ногти ему стриг или рану на лапе обрабатывал? – Рублев уже и сам понял, что говорит ерунду. На лапах у уличной собаки шерсть будет грязной, даже если их вымыть с мылом.

– С одной лапы столько шерсти не набралось бы, зверек небольшой был.

– Но если он оперировал, то где? Чем? В чем стерилизовал инструмент? Где, в конце концов, следы крови? Тампоны, салфетки?

– Вы еще про анестезию не спросили, – качнула головой рассказчица. – Все это в домашних условиях возможно: резать на кухонном столе, светить настольной лампой, шить кривой сапожной иглой шелковыми нитками. Только ему это было ни к чему – кроме стола и лампы, дома было профессиональное оборудование.

– Зачем? Хотя понятно – каждый тащит с работы, что может. Повар – голенку, строитель – цемент, врач, оказывается, – шприцы, корнцанги и шовный материал.

– Именно так, этого добра всегда по коробкам было припрятано… Короче, видела я эту собачку потом, случайно – во дворе бомжи мусорный бак перевернули, долго прибиралась уборщица… А сверток с собачонком (она так и сказала – собачонком) вороны расклевали… Я сразу поняла, что это, кто это… Тот щенок… Уже через час узнать было невозможно – мягких тканей практически не осталось… Но все, как я и думала, – бритая операционная область, вывернутая наружу слизистая щеки, еще и насечки на ней – как при искусственном шрамировании. Знаете?

Про искусственное шрамирование Рублев не догадывался, но про настоящее – от ножей, крюков, зубов или пуль – знал не понаслышке. И все-таки рассказанное – еще не повод бросать работу.

* * *

Среди бывших друзей Кирилл считался «увязающим однолюбом». Эта вязкость делала его неимоверно тяжелым в общении с тем, к кому он испытывал симпатию. В детстве мать не могла ни на минуту оставить его, чтобы сходить в магазин. Он хныкал под дверью уборной, бросался с кулаками на ее подруг, изредка заходивших в гости, вис на ногах у отца, когда тот приглашал маму танцевать. Невзаимной любви не существовало – если он хотел кого-то, его обязаны были хотеть в ответ. В школе одноклассники быстро научили маленького Кирюшу сдерживать порывы страсти, жестоко избив и унизив в грязном мужском туалете. И все из-за Светы – красивой бойкой отличницы. Не было ни одного мальчика, не мечтавшего поднести к дому ее портфель. В физкультурной раздевалке была разработана и утверждена справедливая очередность этого священнодейства, а он не подчинился, забежал вперед. За что был не только поколочен и перекрещен струями товарищеской мочи, но и насовсем исключен из очереди. Это сделало безответную любовь болезненно-щемящим наваждением. Света уже в третьем классе стала редко получать пятерки, к шестому подурнела и покрылась прыщами. Все забыли и о детской страсти, и об акте возмездия за покушение на коллективного кумира. Даже сам кумир – давно не красавица и не умница. Только мрачный мальчик Кирилл вынашивал план овладения запретным плодом. Почему-то именно с ним обыкновенная, непопулярная Света была неласкова и осторожна. В другой мужской раздевалке спустя восемь лет он снова был не удел, когда товарищи хвастались вольностями в отношениях с подругами.

Потом, в пионерском лагере, случилось взаимное чувство – девочка радостно соглашалась с его прилипчивостью и навязчивостью, позволяла прикасаться к себе и скромно и нескромно, никуда не убегала во время вечерних дискотек. Вообще, всячески давала понять, что готова на все. Он на это все, оказывается, не претендовал, ему вполне хватало ее присутствия рядом. Томительная подростковая связь затянулась почти на семь лет, поверх наслаивались другие, столь же извращенные отношения. Любая из его барышень была уверена, что она единственная, пагубная, на грани срыва и истерики страсть. Он и сам так считал, не видя патологии в том, что ловко запараллеливает отчаянные любовные истории. Отпустить женщину, которую однажды счел своей, Кирилл не мог. Некоторые вырывались от него замуж, другие спасались переездом, двое особенно ловких с легким сердцем обманывали, выдавая фальшивые чувства за реальные. Одна из них была та самая Света, которую он все-таки заполучил спустя почти пятнадцать лет выжидания. На ней и женился, прожил несколько трудных лет, развелся. Вернее – она его бросила: интерн-стоматолог слишком мало мог предложить взамен на свою болезненную подозрительность и постельную назойливость.

К тому времени Кирюша научился скрывать собственные пороки, отвлекся на профессию. В доставшейся ему квартире женщины поселялись ненадолго, истерики случались реже. Зато все чаще он слышал упреки в том, что недостаточно щедр и платежеспособен. Однажды в его лапы попалась школьница. Он при знакомстве и не подозревал, что этой полнотелой самочке всего семнадцать. Но она прожила у него три недели и каждый вечер перед ночными утехами добросовестно учила уроки. Даже просила о помощи. Потом, правда, переехала к какому-то новому папику. А на прощанье попрекнула бедностью и жадностью. Почему ей не жилось дома, почему никто не искал ее и не обращался в милицию, он как-то сразу не подумал. К счастью, эта девочка действительно не искала в мужчинах ничего, кроме материальной помощи и взрослой опеки. А могла бы при желании посадить за собственное совращение.

Алена с Петькой встретились доктору Кириллу Зернову, когда он был почти один. Всего две жертвы путались в его паутине, несколько раз в неделю сливаясь с ним в надрывном экстазе. Одна женщина была его сотрудницей, взрослой, несчастливой и до безобразия наивной. Другая – очень давняя пассия, всегда возвращающаяся в его объятия после разрыва с очередным мачо.

Известие о его браке обе восприняли равнодушно, понимая, что для их отношений с дантистом Зерновым это угрозы не представляет. Каждая по-своему пожалела жену-провинциалку, порадовалась за мальчишку, обретшего суррогатного папашу. Большинство женщин Кирилла догадывались, что он бесплоден, некоторые знали это точно, так как наивернейшие способы «залететь» от него не срабатывали ни с первой, ни с десятой попытки. Сам он давно перегорел желанием родить наследника. Дети нравились ему, как большинству взрослых, своей энергичностью, восприимчивостью, любопытством. А Петька – редкой, своеобразной мимикой. Как челюстно-лицевой хирург, он видел в приемном сыне живой, действующий атлас мимических мышц. Это увлекало, профессионально забавляло, иногда даже помогало принимать решения.

– Ну-ка, малыш, посмеемся, – он щекотал Петю под мышками, подбрасывал к потолку, носился вслед за ним с игрушечной саблей. И не просто наслаждался – присматривался. Сначала просто любовался, удивляясь, как тонкая, полупрозрачная кожа демонстрирует сокращения и растяжения отдельных волокон и связок. Прикасался к разрумянившимся щечкам, прижимал пальцами ямочки в их уголках. Алене приятно было наблюдать за своими мужчинами, когда они баловались, дурачились, возились, шумели. Ничего особенного в этой возне она не замечала. Да на первых порах ничего необычного и не было. Оно появилось потом, позже, после того, как Кирюша случайно встретил свою первую жену, Светлану.

– На Светку напоролся в торговом центре, – бросил он Алене за ужином, – растолстела, расплылась. Но бойкая, не унывает!

– Не унывает о чем? Вторая жена была неревнивой и нелюбопытной. Ей можно было рассказывать и о случайных и о неслучайных встречах с первой. Но тут Кирилл слукавил. Светлане действительно не о чем было унывать. В одном из павильонов «Горбушки» она оказалась почти случайно – ее новый муж был совладельцем всего торгового комплекса. Жене хозяина полагалось изредка «обходить владения с дозором», что она и делала, когда увидела Киру, влюблено уставившегося на новейший образец домашнего кинотеатра.

– Подарить? – он ошалело оглянулся на знакомый с детства голос. – Мне будет приятно, если ты примешь в дар такой пустяк.

– С каких пор, Светик, несколько тысяч баксов для тебя стали пустяком? – Кирилл уже пришел в себя от неожиданности.

– С недавних, но весьма стабильных пор, доктор Зернов. С тех самых, как я сменила твою фамилию на новую.

– Значит, с бедным стоматологом и кофе не выпьешь? – он перевел разговор со скользкой темы на привычную.

В кафетерии, сначала за чашкой, потом и за рюмкой, Света поделилась результатами удачного замужества – дома, яхты, магазины.

– Сейчас строимся в Сочи – двадцатитрехэтажный жилой комплекс «Миллениум Тауэр» и все при нем – бары, сауны, бассейны. Свой минимаркет. Слыхал?

Кирилл не слыхал, он вообще еще ничего не знал об Олимпийском Сочи, об огромных притоках капитала в этот регион, о грандиозных стройках и аферах, всегда реализующихся под видом всенародных проектов. Толстая подвыпившая Света, как умела, просветила его. Объяснила, что имеет свой интерес в Краснодарском крае – в рамках семнадцатой главы Заявочной книги для проекта «Сочи-2014», а именно – культурной программы. И предложила работу. Очень странную, на трезвый ум вообще невоспринимаемую, по-настоящему дорого оплачиваемую.

– Не икай, доктор Зернов, не давись коньяком – сам себя не реанимируешь! Подумай и ответь.

– А не боишься, что я «стукну» куда следует? – он спросил неуверенно, но с чувством собственного достоинства.

Света расхохоталась.

– Ты же не идиот, Кирюша, я хорошо это помню! Куда бы ты ни «стукнул» – попадешь туда, куда тебе как раз попадать не следует. И сам пропадешь, и жену молодую не пожалеют. Ты не спеши с ответом, дантист. А надумаешь – дай знать, вот визитка. Позвони, я заеду, посидим вместе, столкуемся о деталях…

– Новый муж не приревнует? – попытался храбриться Кирилл.

Света снова засмеялась – громко, смело, уверенно. Совсем как в безумно далеком первом классе, когда в нее разом влюбились все мальчики.