Читать книгу Слепой. Проект «Ванга» - Андрей Воронин - Страница 3

– Елки-палки, – Глеб Сиверов осторожно поставил на стол дымящуюся чашку с черным, как отвар каменного угля, и крепким, как динамит, утренним кофе. – А ведь я его, кажется, видел!

– Кого? – рассеянно спросила от плиты Ирина, бросив через плечо мимолетный взгляд на экран телевизора.

На экране в данный момент красовалось изображение криво завалившегося в неглубокий придорожный кювет «мерседеса», из которого спасатели в исполосованных световозвращающими нашивками комбинезонах как раз вытаскивали тело водителя.

– Не кого, а что, – поправил Глеб. – Вот этого «мерина» я вчера вечером видал. Я как раз проезжал мимо, когда он в кювет скатился.

Ирина повернулась к нему лицом, временно оставив без внимания аппетитно скворчащую на сковороде яичницу.

– И ты не остановился? – с искренним изумлением спросила она.

Сиверов отрицательно помотал лохматой со сна головой, отхлебнул кофе и пожал плечами.

– Мне показалось, что в этом нет необходимости, – сказал он, видя, что не удовлетворенная этой пантомимой Ирина продолжает испытующе смотреть ему в лицо.

– Как это «нет необходимости»? На твоих глазах случилась авария, а ты…

– Да не было никакой аварии! – Глеб сердито отодвинул пустую чашку и сунул в зубы сигарету. – Скорость у него была километров десять в час, не больше, может быть, даже пять. Ну, словом, то ли только что тронулся, то ли вот-вот остановится… И вдруг, представь себе, поворачивает и так это аккуратненько, на тормозах, сползает в кювет.

– Что?!

– Представь себе.

– Все равно надо было остановиться, – безапелляционно заявила Быстрицкая, снова поворачиваясь к мужу спиной и ловко поддевая лопаткой глазунью. – Не закуривай, яичница уже готова. Если бы ты остановился и помог ему, он мог выжить.

– Видишь ли, – сказал Глеб, послушно кладя незажженную сигарету поперек пачки, – я хотел остановиться и даже начал притормаживать. Сама понимаешь, смотрю в зеркало: как там наш пострадавший? А пострадавший, вообрази себе, преспокойно открывает дверцу и выходит из машины. Ну, я решил, грешным делом, что это либо пьяный, либо обколотый, либо какая-то новая разновидность дорожной подставы, и поехал себе дальше…

– Погоди, – сказала Ирина, держа на весу тарелку с яичницей. – Как это «вышел»?

– Да, – сочувственно сказал Глеб, – в свете только что прозвучавшей информации о состоянии его здоровья это представляется немного странным. И тем не менее… Ты же знаешь, я неплохо вижу в темноте. Именно вышел. И пошел.

– Куда пошел?

– К багажнику. Я, помнится, еще подумал, что за буксирным тросом. Съехать-то легко, сама понимаешь, а вот обратно без буксира уже не выберешься. Я бы его вытащил, если б не видел, как он туда съезжал. Странно съезжал. Явно нарочно. Ну, я запомнил номер на тот случай, если в свежей сводке появится что-нибудь вроде вооруженного ограбления на этом участке шоссе, а вместо ограбления – изволь, смерть от сердечного приступа. Только, сдается мне, за рулем сидел совсем не тот человек, которого они оттуда вытащили.

Ирина аккуратно, почти без стука, поставила перед ним тарелку, взяла с плиты еще горячую сковороду и вместе с лопаткой положила в раковину – тоже аккуратно, в самый последний момент подавив желание с грохотом ее швырнуть. Господи, ну что за жизнь?! К этому просто невозможно привыкнуть. Казалось бы, всякого навидалась, ко всему притерпелась и научилась ничему не удивляться. Но где там! Стоит только начать успокаиваться, как тебе тут же подносят очередной сюрприз.

– Если б я была президентом, – сказала она, пуская в раковину горячую воду, – обязательно запретила бы показывать такие вещи по утрам, когда люди завтракают.

– Если б я был султан, я б имел трех жен, – прокомментировал это заявление Сиверов, с аппетитом уплетая яичницу с колбасой.

– У тебя и до одной-то руки не доходят, – заметила Ирина, смывая со сковороды жир.

Новости кончились, и Глеб наконец выключил телевизор.

– Грешен, – сказал он с набитым ртом, – каюсь. Постараюсь исправиться.

– Обещал пан кожух, – сказала Ирина.

Сиверов положил вилку на край тарелки и осторожно покашлял в кулак.

– Что это с тобой? – спросил он. – Чем я успел провиниться с утра пораньше?

– Не ты, – сказала Быстрицкая. Она закрыла кран и присела за стол, рассеянно вытирая руки подолом фартука. – Не ты, а твой дурацкий телевизор. Чудо двадцатого века! Просто волосы дыбом становятся, как подумаешь, сколько труда и таланта потрачено, чтобы соорудить машинку, которая по утрам портит людям настроение.

Какое-то время Глеб внимательно и с некоторым удивлением разглядывал жену, а потом молча вернулся к еде. Ирина налила себе кофе и принялась мастерить бутерброд. Она намазала кусок хлеба сливочным маслом и как раз пристраивала сверху ломтик сыра, когда Сиверов заговорил снова.

– Ты, кажется, решила, что вся эта чепуха сулит нам какие-то неприятности, – сказал он.

– Не нам, – возразила Ирина. – Мне.

– Тебе? – изумился Сиверов, но тут же спохватился. – Ах, ну да, конечно. Предполагается, что я получаю от своей работы удовольствие, а тебе от нее одно беспокойство… – Он замолчал, почувствовав, что говорит лишнее, подцепил на вилку кусочек поджаренной колбасы, отправил его в рот, прожевал и проглотил вместе со своим внезапно и несвоевременно проснувшимся раздражением. – Забудь об этом, – сказал он. – Это совсем не моя епархия. Хотя случай, согласись, небезынтересный.

– Не понимаю, что в нем интересного.

– Так уж и не понимаешь, – усмехнулся Глеб и, опустив глаза в тарелку, целиком сосредоточился на яичнице.

Жуя бутерброд и прихлебывая кофе, Ирина постаралась понять, что имел в виду муж. Она представила себе пустое ночное шоссе и медленно катящийся по обочине дорогой «мерседес». Вот он сворачивает направо и медленно, осторожно, озаряя темноту короткими вспышками тормозных огней, потихонечку сползает в кювет. Двигатель выключается, из машины выходит водитель и, оскальзываясь на заросшем сырой травой склоне, движется к багажнику. А через какое-то время за рулем этого самого «мерседеса» находят совсем другого человека, который умер от сердечного приступа и которого, между прочим, уже полтора месяца считают пропавшим без вести.

Картинка получалась довольно красноречивая, и Ирина поняла, что имел в виду Глеб, когда назвал этот случай небезынтересным. Еще она подумала, что как-то незаметно для себя переняла образ мыслей мужа, склонного в каждом непонятном или странном происшествии видеть криминальную подоплеку. Ну конечно! Естественно, это было убийство, замаскированное под несчастный случай! А как же иначе? И к багажнику водитель пробирался вовсе не за буксирным тросом, как поначалу подумал Глеб. Там, в багажнике, лежало тело похищенного полтора месяца назад бизнесмена Семичастного. Выкуп за него, наверное, не заплатили, вот похитители его и прикончили с помощью какого-нибудь купленного на черном рынке секретного препарата. А может, он просто скончался там, у них, не выдержав плохого обращения, а то и просто с перепугу…

От всех этих мыслей аппетит пропал окончательно, и Ирине пришлось сделать усилие, чтобы доесть бутерброд. Пропади все пропадом! Почему первым делом обязательно надо предполагать что-нибудь в этом роде? И на чем это предположение основано? На том, что Глебу почудилось, будто он видел около машины совсем не того человека, труп которого только что показали по телевизору. Видел мельком, в боковом зеркальце движущейся машины, да еще и в темноте. Мудрено ли в таких условиях что-то перепутать? Просто этот Семичастный, наверное, хранил аптечку в багажнике, как это сейчас многие делают. Почувствовал себя плохо, хотел остановиться, не справился с управлением и скатился в кювет. Полез в багажник за лекарством, а его там не оказалось. Или оно не помогло. Вернулся за руль, присел, хотел отдышаться, перетерпеть, да так и умер, сидя за рулем… А где он пропадал полтора месяца – это его, бизнесмена Игоря Семичастного, личное дело…

– Я, наверное, перепутал, – сказал Глеб, старательно подчищая хлебной коркой остатки размазанного по тарелке яичного желтка. – Все-таки там было темно.

Ирина замерла и секунды две-три сидела неподвижно, борясь с вернувшимся желанием что-нибудь швырнуть. Неужели прочесть ее мысли так легко?

Еще она подумала, что тему разговора пора менять, пока дело не дошло до ссоры. Это было что-то новенькое – ссора, возникшая буквально из ничего, на пустом месте, во время раннего завтрака. Раньше подобного не случалось, и Быстрицкой совсем не нравилось такое, с позволения сказать, новшество. Да, нужно было срочно поговорить о чем-то другом, по возможности нейтральном, вот только она никак не могла придумать о чем.

– А что твоя Волошина? – рассеянно поинтересовался Глеб, наливая себе вторую чашку кофе. – Все еще живет с этим щелкопером?

Ирина закусила губу, отметив про себя, что муж уже во второй раз на протяжении какой-нибудь минуты угадал ее мысли, да так ловко, словно она не думала, а говорила вслух. То есть это он второй раз дал понять, что знает, о чем она думает. А сколько раз он промолчал?

Впрочем, воспоминание о Волошиной, как обычно, вызвало у нее улыбку. Нина нравилась Ирине, хотя близкими подругами они никогда не были – так, перебрасывались парой фраз, когда на работе выдавалась свободная минутка, да изредка сидели рядом на собраниях, тихонечко, на коленях, листая журналы мод.

– Почему щелкопер? – вступилась она за жениха Нины, с которым не была знакома. – По-твоему, все журналисты подонки?

– Ну-ну, – сказал Глеб, – я этого не говорил. Я, как тебе должно быть известно, вообще не склонен к обобщениям. Особенно к таким.

– И правильно, – сказала Ирина. – Тем более что этот Соколовский, насколько мне известно, вполне приличный дядька.

– Согласен, – сказал Сиверов, которому в силу несчастливого стечения обстоятельств до сих пор ни разу не встречались «приличные» журналисты, а только, наоборот, исключительно неприличные – те самые, что как нельзя лучше подходили под определение «подонки». – Беру «щелкопера» обратно. Я читал его статьи, это буквально эталонные образцы настоящей современной журналистики…

– Прекрати паясничать, – потребовала Ирина.

– Но статьи действительно очень неплохие – умные, грамотные и с виду даже как будто честные. Может, он и в самом деле приличный дядька, не знаю. Да бог с ним! Я ведь просто спросил, как у них дела.

– Подали заявление, – сообщила Ирина с непонятной Глебу гордостью, как будто это она сама, а не ее коллега собралась замуж. – Через месяц свадьба. Имей в виду, мы с тобой приглашены.

Сиверов отреагировал на это сообщение именно так, как можно было предвидеть.

– М-да? – довольно кисло переспросил он и уставился в чашку.

– Перестань, – сказала Ирина. – Нельзя же обижать людей только потому, что ты у меня бука и не любишь бывать в компаниях!

– Да, – напыжившись, с преувеличенным достоинством подтвердил Глеб, – я такой. Всем компаниям предпочитаю твою. Но если тебя это не устраивает…

– Перестань, – повторила Ирина. – Народу будет немного, люди все воспитанные…

– Один я невоспитанный, – объявил Сиверов. – Они хоть знают, с кем им придется сидеть за одним столом?

– Нина знает, что ты сотрудник торгпредства, – ответила Быстрицкая, – а остальным до тебя и дела нет.

– Торгпредства? – развеселился Глеб. – Где?

– Например, в Норвегии.

– А почему не в Африке? В Африку хочу!

– Тогда начинай посещать солярий. Как, спрашивается, я объясню людям, почему ты приехал из Африки бледный, как… как…

– Поганка, – подсказал Глеб. – Бледный, как поганка.

– И такой же ядовитый, – закончила за него Ирина. – Я тебя очень прошу, ты хотя бы там, на свадьбе, не скорпионничай. Что обо мне люди подумают?

– Подумают, что у тебя муж – мировой мужик, хотя и не интеллектуал, – пообещал Сиверов. – Я напьюсь и буду громче всех кричать: «Горько!» А потом пойду плясать вприсядку. Возможно, даже на столе.

Давая это шутливое обещание, Глеб Сиверов понятия не имел, что в ту же минуту человек, о котором они с Ириной только что говорили, дает Нине Волошиной другое обещание – такое же шутливое и такое же невыполнимое.

– Да ну тебя!

Быстрицкая невольно фыркнула, представив мужа пляшущим вприсядку среди тарелок и блюд на покрытом праздничной скатертью свадебном столе. Более неправдоподобное зрелище было трудно себе вообразить.

Глеб допил кофе, покосился на часы и все-таки закурил сигарету, которая до сих пор лежала поперек открытой пачки.

– Насчет твоих знакомых, – сказал он тем самым делано безразличным тоном, который Ирина всегда сразу узнавала и очень не любила. – У меня такое ощущение, что я тут наговорил лишнего. Ну, ты понимаешь – насчет этого «мерседеса», Семичастного и прочей чепухи. Не хотелось бы, чтобы… э…

– Можешь не продолжать, – сказала Ирина. – Я не разношу глупые слухи. Даже те, которые дошли до меня от старушек в очереди, а не от моего глубоко засекреченного мужа.

– Вот и отлично, – сказал Глеб, сделав вид, что не заметил прозвучавшей в словах жены горькой иронии. – Спасибо тебе. Я имею в виду, за яичницу. Это тот самый случай, когда ее очень легко перепутать с божьим даром.

Ирина рассмеялась. Настоящего веселья в ее смехе не было, но она прекрасно понимала, что муж ни в чем не виноват. В самом деле, стоит ли сердиться на близкого человека только из-за того, что тебе с утра пораньше испортил настроение телевизор?

Через полчаса Глеб уже вез ее на работу, по дороге охотно и красноречиво делясь ценными сведениями из истории духовно-рыцарского ордена тамплиеров, которыми не так давно поневоле обогатил свою память.

* * *

В пасмурном свете раннего сентябрьского утра рубчатый бетон взлетно-посадочной полосы казался белым, как обглоданная ветрами кость. Из жемчужно-серой дымки уже проступили угловатые очертания диспетчерской башни и приземистые силуэты дальних ангаров. Предутренний туман еще путался в серо-желтых стеблях росшей на летном поле, до желтизны выгоревшей травы, но он редел буквально на глазах. Высокое небо над аэродромом уже начало наливаться ясной дневной голубизной, обещая солнечный, погожий денек. Длинный черный лимузин, на переднем крыле которого трепетал пестрый государственный флажок, в сопровождении джипа охраны прокатился по бетону и остановился на некотором удалении от сверкающего в первых лучах солнца «Ту-154». Вблизи самолет выглядел фантастически громадным, и то, что эта чудовищная махина может летать, казалось чьей-то неумной шуткой.

Водитель и охранник, одетые в одинаковые черные костюмы с белоснежными рубашками и темными галстуками, вышли из машины и замерли по обе стороны, похожие на деревянные изваяния. Их широкие скуластые лица, наполовину закрытые темными солнцезащитными очками, были абсолютно бесстрастны, густые черные волосы слегка отливали синевой, как вороненая оружейная сталь.

Пассажир остался в машине и лишь опустил тонированное оконное стекло. Он закурил и стал с терпеливой скукой смотреть на самолет, возле которого бродили какие-то люди в синих комбинезонах и стояла громоздкая оранжевая машина технической помощи. С той стороны доносились обрывки негромких разговоров да изредка глухо постукивал металл. Все люки самолета были открыты, из-под крыльев неопрятной бахромой свисали какие-то не то шланги, не то кабели – пассажир лимузина скверно разбирался в технике. Однако здесь, на аэродроме, он присутствовал именно как технический консультант, мнения которого всегда оказывалось достаточно, чтобы отменить полет.

Впрочем, все, что от него зависело, он сделал накануне, а сюда заехал перед отлетом в Москву, чтобы проверить, подтвердилось ли высказанное им предположение. Он-то знал, что не ошибся, но нужно было, чтобы начальник личной охраны этого их президента, явно метящего в монархи, лишний раз убедился во всем своими глазами и чтобы это произошло в присутствии консультанта. А то что-то он в последнее время смотрит не то чтобы волком, но как-то искоса, будто подозревает его в… э… Ну, да чего греха таить! В мошенничестве. В шарлатанстве. Каков наглец! Вот теперь пусть сам все увидит своими узкими степными гляделками и засунет свой поганый язык туда, где ему следует находиться. Жалко, что его хозяина при этом не будет, но тут уж ничего не поделаешь. Не потащишь же первое лицо государства в такую несусветную рань на аэродром только затем, чтобы он посмотрел, как начальника его личной охраны тычут плоской мордой в дерьмо!

Консультант курил, стряхивая пепел прямо себе под ноги, хотя к его услугам была вмонтированная в подлокотник уютного кожаного сиденья пепельница. Он равнодушно смотрел на сверкающий, разрисованный полосами цветов государственного флага, украшенный затейливым здешним гербом «Туполев». Ничего нового для него в этой картине не было. Контракт, согласно которому за очень солидное вознаграждение он был обязан периодически подвергать экстрасенсорному обследованию самолет главы государства – не только этого государства, но и парочки других, не говоря уж о личных воздушных судах некоторых олигархов, – продлялся уже дважды. Эти контракты приносили солидный доход, а главное – добрую славу, поскольку до сих пор консультант не ошибался ни разу. Приходилось прилагать определенные, и притом немалые, усилия, но дело того стоило.

Консультант знал, что сегодня этот самолет никуда не полетит. Во время вчерашнего обследования он обнаружил неисправность в системе подачи топлива. Какую именно, он сказать не мог, поскольку «обнаружил» – не совсем то слово. Скорее, почувствовал, ощутил… Одним словом, предсказал. И нет ничего удивительного в том, что начальник охраны так на него косится. Он – прагматик до мозга костей, верящий только в смекалку, хитрость и силу оружия, и ему непонятно, как можно получать многотысячные гонорары за заявления типа: «Тут что-то не так с подачей горючего, может быть беда». Ему подавай экспертное заключение на двадцати пяти страницах, в котором описано состояние каждого шланга, каждого проводка системы зажигания, каждого винтика и кнопки… Как будто он сам хоть что-то в этом понимает! Ладно, дай только срок, получишь ты свое экспертное заключение…

Из открытого люка в серебристом, отполированном до блеска брюхе «Туполева» показались чьи-то ноги. Человек спустился на бетон по передвижной металлической лесенке на четырех толстеньких резиновых колесах. На нем был синий комбинезон техника, в лучах восходящего солнца поблескивала загорелая лысина в обрамлении нуждавшихся в стрижке седых волос. Спрыгнув с последней ступеньки, техник заметил лимузин, из окна которого его разглядывал консультант, и сразу же отвернулся, как будто это ему было неприятно. На грубом прямоугольном лице экстрасенса с густыми бровями и длинной, почти до бровей, прямой темно-русой челкой появилась легкая пренебрежительная улыбка: он презирал людей, которые сначала берут деньги, а потом стараются обвинить в собственной жадности других. Впрочем, личные моральные качества техника были тут, по большому счету, ни при чем: в той или иной мере консультант презирал всех людей без исключения. Он чувствовал себя настолько мудрее и старше всех этих бессмысленно копошащихся вокруг муравьев, что даже не сердился, когда его во всеуслышание обвиняли в шарлатанстве или пытались поймать на каких-нибудь финансовых махинациях вроде неполной уплаты налогов.

Техник подошел к стоящему поодаль, возле оранжевой аэродромной машины, инженеру в мятом пиджаке и рубашке с открытым воротом и стал что-то ему говорить. Инженер слушал внимательно, глядя при этом не на собеседника, а на открытый люк в брюхе самолета, и время от времени кивая головой. Потом он обернулся и бросил в сторону лимузина долгий, внимательный взгляд, в котором консультанту почудилось опасливое восхищение.

После этого инженер в сопровождении техника двинулся к машинам, причем как-то так, что было непонятно, куда, собственно, он держит путь – к лимузину или к джипу охраны. Губы экстрасенса снова тронула пренебрежительная усмешка: чтобы понять, что движет этим потрепанным типом в мятом пиджаке, не нужно было обладать способностью читать мысли. Он был виден насквозь и целиком, как положенное на ладонь стеклышко от наручных часов. По идее, доложить о результатах проверки следовало начальнику охраны – человеку, который по долгу службы нес ответственность за безопасность первого лица государства. Но и пройти мимо лимузина, в котором сидел ясновидец, не засвидетельствовав ему, чудотворцу, свое глубочайшее почтение, инженеришке было боязно. Вот он и рулил куда-то в просвет между багажником лимузина и радиатором джипа в надежде, что кто-нибудь придет ему, недотыкомке, на выручку.

Продолжая презрительно усмехаться, ясновидящий выбросил окурок в окно. От джипа навстречу инженеру уже шел, широко шагая, начальник охраны в сопровождении двух своих бойцов. Он не умел читать мысли, но обладал достаточным жизненным опытом, чтобы понять, какая проблема не дает покоя инженеру, и взял инициативу в свои руки – во-первых, в интересах дела, а во-вторых, наверное, затем, чтобы этот дурень не уронил его авторитет в глазах подчиненных, первым делом сунувшись к лимузину с изъявлениями благодарности. «Урод», – подумал ясновидящий, сам толком не зная, кого имеет в виду – начальника президентской охраны, инженера, ответственного за техническое состояние самолета, или техника, который только что, пару минут назад, подтвердил блестящее предсказание. Собственно, с его точки зрения, все они были уродами, неспособными разобраться даже в самых простых вещах.

– Поразительно! – донеслось до него восклицание инженера, адресованное начальнику охраны. Тот что-то спросил, и инженер в ответ широко взмахнул руками, как будто собираясь взлететь без помощи техники, которая опять его подвела. – В точности как и было предсказано! Трещина в трубопроводе. Микроскопическая. Но если бы в полете, под давлением, она увеличилась… Нет, об этом даже думать страшно!

«Трещина в трубопроводе, – подумал ясновидящий. – Вот, значит, что это было. Микроскопическая… Да, найти ее, наверное, было непросто».

Он посмотрел на техника. Техник стоял позади начальства, немного в сторонке, ссутулившись, опустив испачканные смазкой руки, и старательно держался к лимузину спиной. Ясновидящий подумал, что это он зря. На его месте любой нормальный человек пялился бы на такое диво дивное – экстрасенса, сумевшего обнаружить неисправность в огромном самолете, не подходя к нему ближе чем на десять метров, – во все глаза. А этот стоит спиной, как будто ясновидец для него обыкновеннейшая вещь, не вызывающая ни малейшего интереса. Как бы начальник охраны чего-нибудь не заподозрил. Дурак-то он дурак, но глаз у него наметанный, и хитер он, как старый лис…

Начальник охраны резко повернулся на каблуках и, по-прежнему широко шагая, направился к лимузину. Его скуластое восточное лицо с темной щеточкой усов над верхней губой и немного раскосыми глазами хранило всегдашнее бесстрастное выражение, но ясновидящий знал, что одержал очередную победу.

Он даже не подумал выйти из машины, когда начальник охраны остановился перед открытым окном.

– Вы были правы, – сказал охранник, наклонив к нему лицо, но глядя при этом поверх крыши автомобиля. – В системе подачи топлива действительно обнаружена неисправность.

– Да, – равнодушно сказал ясновидящий, поджигая новую сигарету, – трещина в трубопроводе. Я слышал.

– Разрешите выразить вам благодарность, – ровным, вежливым тоном, но явно через силу сказал начальник охраны.

– Не стоит. – Экстрасенс выпустил струю дыма не то чтобы прямо в лицо собеседнику, но и не совсем мимо. – Я просто выполнял свои договорные обязательства. То есть делал работу, за которую мне хорошо платят. В конце концов, – добавил он, решив, что этот узкоглазый урод будет ему полезнее как союзник, а не враг, – мы с вами делаем общее дело – обеспечиваем безопасность нашего работодателя. Каждый по-своему, но одинаково добросовестно.

– Я с вами полностью согласен, – сказал начальник охраны. По-русски он говорил почти чисто; можно было не сомневаться, что в свое время он учился в России и, наверное, успел дослужиться до офицерского чина еще в Советской армии.

– Прекрасно, – обычным пренебрежительным тоном сказал ясновидящий и щелчком сбил пепел себе под ноги, на пол салона. – Взаимопонимание очень важно при совместной работе. А теперь, когда оно достигнуто, я должен ехать. У меня сегодня еще масса дел в Москве.

– Покойников будете оживлять? – с неожиданно прорвавшимся сарказмом поинтересовался начальник охраны.

– Возможно. Кстати, не вижу в этом ничего смешного.

– Еще бы! Я и не думал смеяться. – На туго обтянутых бурой дубленой кожей скулах азиата вздулись и опали рельефные желваки. – Честно говоря, по-моему, это не смешно, а жутко. Я не христианин, но вы-то… Вам не страшно идти против Божьей воли?

– Прошу меня простить, – пробурчал ясновидящий. – У меня нет времени на теологические споры. Тем более что вы, по вашим же собственным словам, не христианин и не слишком хорошо разбираетесь в данном вопросе. Счастливо оставаться!

Ни один из них не сделал попытки протянуть на прощанье руку. Когда лимузин укатил, едва слышно пофыркивая глушителем и шурша покрышками по рубчатому бетону взлетной полосы, начальник охраны обернулся и долго смотрел в спину пожилому технику, который неторопливо возвращался к самолету. Глаза его, и без того узкие, нехорошо прищурились, превратившись в две черные щелки.