Читать книгу Слепой. Метод Нострадамуса - Андрей Воронин - Страница 7

Новенький «уазик», выглядевший довольно потешно благодаря литым титановым дискам колес и густо, как в джипе «нового русского», затонированным окнам, свернул с центральной улицы небольшого подмосковного городка, прокатился, подскакивая на выбоинах в асфальте, по обсаженному липами тенистому бульвару, свернул еще раз и оказался на привокзальной улице, тянувшейся вдоль железнодорожных путей. Справа, за маневровой веткой, по которой сейчас медленно проползал замызганный тепловоз с десятком порожних вагонов, виднелось недавно отремонтированное и еще не успевшее облупиться бело-голубое приземистое здание вокзала и привокзальная площадь с коммерческими палатками, торгующими всякой всячиной, хронически неработающим фонтаном, в цементной чаше которого стояла зеленовато-желтая гниющая вода, и прочими провинциальными прелестями, вплоть до пасущейся на газоне грязно-белой козы с обманчиво невинной мордой продувной бестии.

Слева промелькнуло серое, массивное здание типографии, потом закрытое кафе с треснувшей по диагонали, загороженной изнутри фанерными щитами пыльной витриной. Если верить надписи на фасаде, составленной из укрепленных на ржавых железных кронштейнах объемных букв, кафе называлось «ВОРОГ»; скользнув по нему рассеянным взглядом, Глеб подумал, что никогда не встречал предприятия общественного питания с более странным названием, а потом сообразил, что данный мрачноватый архаизм образовался путем выпадения всего трех литер из вполне обыкновенной надписи «В ДОРОГУ». В узких щелях между стенами кафе и заборами, которыми были обнесены справа – типография, а слева – какой-то одноэтажный домик казенного вида, громоздились горы слежавшегося, занесенного пылью и опавшей прошлогодней листвой, уже успевшего прорасти сорняками мусора.

За домиком, в котором, как тут же выяснилось, размещался местный архив, показалось здание клуба – массивное, трехэтажное, когда-то, несомненно, шикарное, суперсовременное, с фасадом из сплошного стекла – тоже пыльного, закопченного. Над входом нависал, опираясь на многочисленные квадратные колонны, широкий бетонный козырек, снизу, с изнанки, усеянный рядами круглых ламп – деталь, некогда, без сомнения, представлявшаяся последним словом современного архитектурного дизайна. Именовалось это сооружение Дворцом культуры железнодорожников, о чем всех, кто этого до сих пор не знал, информировала соответствующая вывеска.

Напротив этого здания Иван Яковлевич остановил машину.

– Приехали, – без особой необходимости сообщил он, затягивая ручной тормоз.

Глеб повернул голову и прочел вывеску.

– Что такое «культура железнодорожников»? – спросил он. – Здесь что, выращивают машинистов тепловозов и сцепщиков?

– А также проводников вагонов дальнего следования, – в тон ему добавил Иван Яковлевич и, хохотнув, осторожно хлопнул Глеба по плечу мясистой короткопалой ладонью. – Молодец, сынок, чувства юмора не теряешь. Значит, сработаемся!

Сиверов промолчал, хотя испытывал по этому поводу серьезные сомнения. Он по-прежнему ничего не понимал, хотя в последнее время кое-что начало, наконец, проясняться.

На улице вовсю светило солнце, стоял яркий июньский полдень, и прежде, чем выйти из затемненного тонированными стеклами салона на слепящий дневной свет, Глеб вынул из мягкого кожаного футляра темные очки и привычно нацепил их на нос.

Очки еще в госпитале передал ему Иван Яковлевич. Передал без каких бы то ни было комментариев – просто протянул футляр, сказавши: «Это тебе». Между тем, выслушать хоть какой-то комментарий по этому поводу Глеб не отказался бы, поскольку это были его собственные запасные очки, хранившиеся дома, в выдвижном ящике книжного шкафа. Их ему подарила в прошлом году Ирина. Это были те самые очки, а не их копия: Глеб убедился в этом, обнаружив на левой дужке знакомую царапинку.

Вряд ли Иван Яковлевич был знаком с Ириной Быстрицкой; скорее уж с генералом Потапчуком. Это означало, что Федор Филиппович помнит о Глебе, знает, где он находится и что с ним случилось, не переменил своего к нему отношения, но в силу каких-то известных только ему причин пока не считает возможным войти в личный контакт. Памятуя о происшествии у Белорусского вокзала, Глеб мог предположить, что это были за причины.

Еще это, по всей видимости, означало, что Федор Филиппович встречался с Ириной и, надо полагать, постарался как-то ее успокоить по поводу затянувшегося отсутствия мужа. Впрочем, с таким же успехом появление на сцене знакомых очков в комплекте с незнакомым лысым колобком по имени Иван Яковлевич могло означать и что-нибудь другое, не столь утешительное и столь же вероятное. «Поживем – увидим», – решил Глеб и, поправив на переносице очки, вышел из машины.

Вопреки ожиданиям, Иван Яковлевич повел его не к парадному входу, а куда-то вправо, вдоль загороженного серыми колоннами фасада, за угол, где в глубине, отступив от улицы метров на десять, высился трехметровый кирпичный забор. Над ним виднелась какая-то побитая ржавчиной железная крыша, а дальше торчала, вонзаясь в небо сужающимся кверху закопченным пальцем, кирпичная труба котельной. Несмотря на теплую и даже жаркую погоду, из трубы ленивыми толчками выбивался жидковатый черный дымок. На глазах у Глеба дым повалил гуще. Потом глухие железные ворота в заборе вдруг распахнулись, издав царапающий нервы протяжный ржавый скрип, и оттуда, клокоча движком, выкатился пыльный грузовик. Лязгая разболтанными бортами и воняя выхлопными газами, он медленно прополз мимо, притормозил у выезда на улицу, перевалился через образовавшуюся в этом месте выбоину, повернул направо, с ревом газанул и скрылся за углом. Когда Глеб снова посмотрел на ворота, те уже были закрыты; из трубы котельной, постепенно редея, все так же валил черный дым.