Читать книгу Смертельный вызов - Андрей Звонков - Страница 2

в которой Иван получает повестку в армию, а ему предлагают послужить в милиции.

Иван в панике примчался к тестю.

Вот только призыва в армию ему сейчас не хватало для полного счастья!

Вернувшись домой, после суточного дежурства на скорой, он нашел в почтовом ящике повестку! Военкомат неожиданно вспомнил о нем. Это несмотря на сокращение армии, объявленное новым Президентом.

Отца похоронили месяц назад. Жена с годовалым сыном уехала в деревню под Черновцы. Он рассчитывал за три летних месяца подкопить деньжат, работая на полторы ставки. А тут, на тебе – повестка! Извольте послужить! Очень некстати. Можно сказать, совсем не вовремя. В другое время Иван бы не подумал нарушить закон, но не сейчас. А с другой стороны, нарушать не хотелось. Ибо он – законопослушный гражданин. Но какая сейчас Ивану армия?! Военкомат и так устроил неожиданную «отсрочку» на год, потому что потеряли документы при переезде. Вот, теперь их, видимо, нашли и решили, что без фельдшера Ивана Тупицына российская армия никак не справится с потенциальным противником.

Только вот где он? Америка и Европа теперь лучшие друзья России, а все ракеты, как пообещал нетрезвый президент, с трудом ворочая языком, нацелены в никуда.

Ельцин обнимается с Клинтоном и называет его лучшим другом, а Клинтон откровенно ржет над ним.

Тесть допил пиво, отрыгнулся, вытер пальцами набежавшую слезу. Сев напротив Ивана, поглядел в его остекленевшие от бессонной ночи глаза.

– Могу я твоему горю помочь.

Иван поднял взор на тестя, который говорил с сильным украинским акцентом.

– Помогите, Степан Богданович, – тускло и безнадежно проговорил он. – Я не уклонист, и бегать от армии не стану. Но сейчас уйти на два года – очень не хочется.

Пять лет назад, еще в СССР, майора Пасюк–Пивторацкого после окончания киевской академии МВД перевели заместителем начальника РУВД в Москву. Должность эта была временная, потому что ждал тесть обещанного теплого местечка в Министерстве с повышением в звании, однако, как известно, не бывает ничего более постоянного, чем что-нибудь временное. Все обещания испарились в один день. В министерстве вдруг начались перетурбации и сокращения, вакансия, которую держали для тестя – исчезла. А потом и совсем все стало зыбко и непонятно. СССР вдруг развалился, МВД реорганизовался, а тесть так и завис на должности заместителя начальника районного управления. Впрочем, он и этому был рад, потому что немало его земляков после распада Великой страны вернулись в родные республики. Во всяком случае, Степан Богданович был рад, что его не трогают и из служебной двушки выселить не спешат.

Земляки, занимавшие высокие посты в министерстве, вызвавшие его в столицу, пообещавшие и должность, и звание, постарались сдержать обещание хоть частично – тесть получил вторую звезду и стал подполковником. Но его начальник не был стар, держался за кресло и освобождать не спешил. От предложений переехать в другой город и там принять местное управление Пасюк-Пивторацкий отказывался. Москва, все-таки!

– Помогу, – повторил тесть. – Не так, как ты думаешь, Ваня, но помогу.

– А как? – безнадежно спросил Иван.

– Завтра утречком, побрейся, умойся, причешись, оденься и с дипломом и прочими документами своими приезжай ко мне на службу. Возьму тебя в своем районе опером-стажером.

Вот это номер!

От такого предложения Иван даже удивиться не сумел, настолько абсурдным показалось это предложение.

– Кем?! Но я же – медик, – напомнил Иван.

– И шо? – Тесть рассмеялся. – Я шо, не знаю? Ты медучилище закончил после десятилетки?

– Да.

– Училище твое какое образование дает?

– Среднее специальное, – не меняя интонации, ответил Иван, – медицинское.

Тесть от этого уточнения отмахнулся.

– Ну, вот и все, зятек, не парься. Это моя забота дальше. С кадрами я улажу ситуацию, у меня там есть земляки – помогут. Курсы тебе устроим, заочные. А с военкоматом договоримся.

– Хорошо.

На эмоции и возражения у Ивана уже не было сил. Все происходило словно во сне. И сон этот, как начался еще утром, так и тянется. Просыпаться Ивану не хотелось, а хотелось, наконец, выспаться.

– Ну, вот и добре! – тесть откупорил вторую бутылку Оболони. – Я об этой ситуации давно уже думал. Дуже я волновался, шо тебя загребут, и надумал. А вот и ситуация!

Тесть очень любит это слово – «ситуация», он его выговаривает как-то особенно, от чего его украинский акцент приобретает особенную окраску, а слово представляется невероятно важным. Ивану сразу приходят на ум фильмы «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «За двумя зайцами». Потому что на тестево «г» вспоминаются Проня Прокоповна: «Шо ты гакаешь? Не гакай!» и толстый Пацюк, который ел галушки со сметаной, не прикасаясь к ним руками. Тесть очень похож на этого артиста1 . За пять лет службы в Москве его акцент нисколько не изменился. Порой Ивану казалось, что тесть нарочно бережет свое особенное произношение, как бы выставляет его напоказ, разговаривая на невероятной смеси украинского и русского, как актер Тарапунька. Иван не мог определиться нравится ему это или нет, но звучало прикольно и иногда очень смешно. А разговаривая с тестем, Иван представлял, как тот говорит:

– Коли нужен чорт, так и ступай к чорту!

Именно так, через большое и глубокое «О».

Теща подала большую тарелку с борщом и булочки с чесноком – пампушки.

Говорила теща обычно мало. Но если начинала говорить, то очень длинно, переливчато и Иван ничего не мог понять в ее речи. Это было какое-то «пение» в котором все звуки сливались в мелодию с интонациями. Выделить точный смысл из этих «песен» Ивану еще ни разу не удалось. Он улавливал только два: либо согласие, либо отрицание. Зачем для этого нужно было произносить такие длинные фразы, оставалось загадкой.

Иван давно подозревал, что борщ в этой семье варится постоянно. Когда одна кастрюля заканчивается, уже готовится другая? Потому что, когда бы он ни пришел к тестю, всегда ему подавали борщ или приглашали на борщ. Будто других блюд не знали.

– Рубай, Иванэ, и жду тебя завтра. – Тесть поднялся, – за пыво спасибо. Уважил. Пойду я, футбол посмотрю. Наши играют. Не обижаешься?

Иван покачал головой «нет». Что говорить? Борщ у тещи всегда отменный и тесть понял, Иван молчит, потому что ест, а «когда я ем, то глух и нем».

«Наши» для Степана Богдановича это «Киевское Динамо».

Как известно, думать вообще трудно, особенно думать на следующий день после суточного дежурства. Иван отдался поглощению борща, позволив мыслям самотеком возникать и таять.

Он не сетовал на судьбу, хотя та его явно не любила. Так комсомолец Тупицын, всю жизнь посвятивший борьбе с родовым проклятием в виде фамилии, доставшейся в наследство от деревни, в которой жили его предки, первый мощнейший хук от судьбы, который помнил до сих пор, получил в кружке космонавтики Московского дворца пионеров. В восьмом классе Иван попал на экскурсию в Звездный городок. Тут его мечта стать военным летчиком, а затем и космонавтом, обрела вдруг материальное воплощение, и в тот же день испарилась как рассветные облака.

В завершение довольно долгой экскурсии по главной базе советской космонавтики, им предложили в добровольном порядке пройти настоящий медосмотр, как у космонавтов.

Водивший их военный, очень дружелюбно и даже весело предложил:

– Ну, кто из вас самый смелый? Шаг вперед, на медосмотр!

Шагнули все, даже девочки.

На медосмотре Иван узнал, что для него закрыта дорога в небо и тем более в космос. Пролапс митрального клапана2.

Пережив этот удар, Иван на утро решил сам стать врачом, и последние школьные годы посвятил подготовке в медицинский институт. Почему врачом? Он не смог бы ответить в тот момент. Видимо сработало внутреннее упрямство. Желание разобраться в ошибке своего тела и исправить ее. А для этого надо было стать медиком. Теперь он понимал, что с его сердцем и почему ему противопоказаны запредельные нагрузки.

При всем упорстве в учебе и общественной работе, золотой медали в школе он не заслужил, но аттестат со средним баллом четыре девяносто и почетная грамота – это тоже немало.

Иван уверенно пошел на экзамены в самый престижный Первый мед, который к тому году уже стал академией, но получил два трояка – на сочинении и на биологии. В сочинении оказались: одна пропущенная буква, две лишние запятые и не хватило одного тире. Иван отчитал себя за торопливость. А вот на биологии его валили вполне намеренно и даже с каким-то неприкрытым садизмом. Экзаменатор язвила насчет фамилии Ивана, и, возвращая ему экзаменационный лист с трояком, процедила сквозь зубы: «Надеюсь, что после армии вы, Тупицын, сможете поступить в институт без конкурса». Через ее сжатые зубы фамилия Ивана прозвучала как «Тупица».

Иван, привык к тому, что взрослые люди, окружавшие его до сих пор, в общем, были добрые и отзывчивые. Некоторые даже жалели из-за фамилии. Но сейчас он впервые столкнулся с неприкрытой злобой в лице этой экзаменаторши. Что он ей плохого сделал? Ответ он нашел потом, обсуждая ситуацию с отцом.

В стране полным ходом шла «перестройка», развивался частный кооперативный бизнес и люди как-то быстро стали изменяться и совсем не в лучшую сторону. В них пропали дружелюбие и отзывчивость, но сильнее начали проявляться равнодушие, враждебность и даже жестокость. Жажда наживы вошла в спектр оправдывающих мотиваций. Не для следствия и суда, а для других людей. И то, что раньше казалось диким и невозможным, теперь стало понятным. Милосердие и благородство, умение прощать стали расцениваться как глупость и слабость.

Но Иван не мог допустить и мысли, что злая тетка, зарубившая его на биологии, просто ждала конверт с деньгами. Сколько? Да хоть сколько-нибудь.

Взяв в руки экзаменационный лист с непроходными баллами, Иван не заплакал. Курить он не умел. Пить считал проявлением душевной слабости, недостойной комсомольца, для которого всегда примерами были Олег Кошевой и Николай Островский.

Он обзвонил все медицинские институты Москвы, оказалось, что его баллов хватало для поступления только на вечернее лечебное отделение в Стоматологический институт имени Семашко. Но для этого надо еще иметь трудовой стаж не меньше года и образование медбрата или фельдшера.

Успокоившись, он поехал в медучилище, где готовят фельдшеров для «Скорой помощи» и отдал свой экзаменационный лист туда.

В медучилище, которое стало почему-то называться на американский манер «медицинский колледж», приняли его с распростертыми объятиями. Зав учебной частью потряс Ивана за плечи и радостно объявил:

– Парень! Ты не представляешь, как тебе тут будет хорошо! Мой совет: годик отучишься, заберешь документы и попробуешь снова поступить в институт. Две попытки у тебя будут. А если опять завалят, вернешься и закончишь училище. С дипломом поступишь на вечернее отделение. Как бы дальше ни пошло, а профессия уже будет!

Иван принял этот совет как команду к действию и жизненный план на ближайшие годы.

Но, все оказалось сложнее, чем ему представлялось.

После второй попытки сдать экзамен уже во второй мед, когда он опять «споткнулся» о биологию, а для поступления на этот раз не хватило всего полбалла, отец предложил съездить к ректору и попросить принять на первый курс института сверх набора до первой сессии. Иван знал, что так можно. Обычно берут человек пять на курс, кто не добрал один балл или меньше, но ему гордость не позволила. Чтобы за него просил отец!? Нет, Иван не мог пойти на то, чтобы за него, как за школяра просили. Он взрослый и самостоятельный мужчина. Иван поехал сам, но ректор развел руками – нет мест. Что же, он будет доучиваться в медучилище и таким способом получит законную отсрочку от призыва в армию, и после третьего курса воспользуется еще раз возможностью поступить в институт.

После второго курса у Ивана началась практика в хирургическом отделении. Он настроился мыть палаты и перестилать кровати целый месяц, чтобы как-то отвлечься от неудачи с поступлением. Однако, работать санитаром ему пришлось всего два дня.

Дело в том, что хирург Бельченко, ставший заведующим хирургией, Ивана приметил и потребовал, чтобы тот отставил швабру, переоделся, намылся и встал к столу помогать ему при операции.

Для Ивана это был ужас и кайф одновременно. Отказаться он не мог по двум причинам: Бельченко не предлагал и не просил, а приказывал. Спорить с ним оказалось совершенно бесполезно. А еще и потому, что Ивану было страшно интересно. То есть, и страшно и интересно!

Бородатый хирург буквально, как котенка за шкирку, взял Ивана и поставил напротив себя – ассистировать. Он жутко матерился во время операции и лупил инструментом по пальцам, приговаривая:

– Не мацай! Держи так! Не рви! Не тяни! Здесь держи! – и все это сопровождалось смачными эпитетами в адрес «ассистента».

Оперировал Бельченко широко, то есть распахивал животы и приговаривал:

– Чем больше хирург, тем больше рана! Не люблю работать вслепую!

Бельченко грозно смотрел поверх маски на всех зрителей – студентов и обзывал девчонок курицами и мокрохвостками. Иван, держал крючки, раздвигая края раны, старался запоминать, все, что делает и объясняет хирург, и не понимал этого слова «мокрохвостки». Несмотря на ругань во время операции, Бельченко весьма одобрительно оценил помощь «ассистента», а уводя Ивана после операции в ординаторскую, пояснил свое отношение к женщинам:

– Запомни, Ваня, ссыкухи они… страх раньше их родился. Могут только стоять, смотреть и морщиться. А больной, он как зверь, он страх чует. Боишься его – хрен он тебе будет доверять, слушаться и выполнять твои назначения. В медицине нужен кураж! А у девок какой кураж? Они паникерши по сути своей. Делать бабам в медицине нечего. То у них месячные, то дети, то еще какая-то ерунда… нет, с ними дела не сладишь. Пусть вон, тряпки выжимают да говно выносят. Вся их работа! А принимать серьезные решения и людей спасать могут только настоящие мужчины!

Ивану Бельченко нравился смелостью, и не нравился именно бешеным напором и безапелляционностью. И хирург, видимо, это понял, потому что однажды доверительно сообщил:

– Хороший ты парень, Ванька. Умеешь слушать. Это важно. На это сейчас немногие способны. А еще, ты – молодец. Хоть и салага, но стерженек в тебе есть. Вижу, что в хирурги ты не стремишься. Ну, и хрен с тобой. Важно, что ты не зассал, когда я тебя в операционную потащил. Значит, у тебя кураж есть и от работы не бегаешь. Это хорошо. Из чего я делаю вывод: на тебя можно положиться в любой ситуации. Очень хорошее качество. А еще повторю, ты умеешь слушать – это редкий дар. Ванька, раз уж дал Бог такой талант, то тебе прямая дорога в психиатры! – Бельченко помолчал, видимо, что-то припоминая и спросил: – Знаешь классификацию врачей?

Иван помотал головой.

– Предупреждаю, это шутка. Хирурги – ничего не знают, но все могут. Терапевты все знают, но ничего не могут, а психиатры – ничего не знают и ничего не могут! – перечислил Бельченко и рассмеялся.

Иван для приличия улыбнулся. Он не понял смысла этих метафор и аллегорий, но, чтобы поддерживать беседу, на шутку надо реагировать, так, чтобы собеседник эту реакцию видел, тогда у него будет стимул продолжать разговор.

Разговор этот состоялся однажды вечером в ординаторской. Медсестры уже предупредили Ивана, что у Бельченко «синдром отца». Отца, у которого три дочки, который мечтал о сыне и ждал его рождения, но не случилось. Так теперь он на студентах душу отводит. Найдет сообразительного парня и давай его дрессировать на хирурга. К столу ставит, а в свободное время заставляет узлы из шелка вязать, и говорит, говорит, объясняет… учит.

– Знаешь, Ванька! В прошлом хирурги врачами не считались. Не смейся. Правда. Врачи это терапевты, знахари, а хирурги и костоправы – отдельная профессия и особый цех. Так что обещание клятого Гиппократа к нам как бы не относится. Я этого словоблуда терпеть не могу. Жил бы он в наше время, я набил бы ему морду. Повезло охламону античному! – Бельченко погрозил воображаемому лекарю огромным кулаком.

Иван за месяц практики многое узнал и кое-что понял. Как ему тогда казалось, что понял. Он понял, что люди все, все, без исключения, но с различными нюансами – добровольно шагают к смерти и болезням, не думая об этом. И только, когда эта смерть уже подходит вплотную, начинают судорожно искать спасения у медиков, обвиняя их в неумении, непонимании и неспособности помочь. А некоторые не ищут, но с покорностью ждут финала.

Стоя с Бельченко на операциях, и потом, в ординаторской за чаем с коньяком, Иван услышал массу историй, из которых становилось ясно главное – больше восьмидесяти процентов всех неотложных случаев и тяжелых состояний травм и различных внезапных болезней, осложнений связаны с нарушением элементарных правил безопасности и беспечностью самих больных.

Так Бельченко поведал одну жуткую историю по трех мужчин, парившихся в закрытой бане. Закрытой на санитарный день, а не какой-то правительственной – «Закрытой». Как они там оказались? Да очень просто. У кого-то из троицы был друг банщик.

В парной они парились, в моечной, соответственно, мылись, а в предбаннике, между заходами в парилку и помывом, водку с пивом потребляли и воблой закусывали. И вот один так напился, что пошел в моечную, прилег на теплом каменном лежаке, свернулся калачиком, мочалку вместо подушки под голову подложил и уснул. А другой увидел шланг, которым банщики моют лежаки, взял да и вставил в задницу спящему. В шутку. А потом также в шутку кран открыл.

Мало того, что кипяток и перегретый пар, в самом шланге еще и воздух под давлением пошел. И вот это «копье» влетает спящему в прямую кишку! Того аж подбросило на лежаке. Бельченко рассказывал живо, ярко. Иван представил себе эту картину и передернулся от ужаса.

– Так ведь убить можно было?!

– Так, он почти и убил. – Согласился Бельченко. – Не умер дядя от болевого шока только благодаря водке, которая пропитала его организм. У друзей ума хватило вызвать скорую. Сам-то шутник, пока его дружок и банщик разбирались, да в скорую звонили, сбежал.

Привезли того бедолагу ко мне, а у него живот надут, как барабан – аж синий. Мы его под рентген – там понятно, в брюшной полости воздух! Делать нечего – схватили на стол. Выживет, нет – кто знает? Первым делом газ из живота стравили… сам понимаешь – амбре еще то. Потом раскрыли брюхо лапаротомически3 , от мечевидного отростка до лобка. На полную, как чемодан, хоть молнию вшивай. Ну и давай промывать, да дырки в кишке зашивать. Я насчитал тринадцать перфораций. Шесть часов мы промывали и собирали ему кишечник. Часть сигмы и толстой кишки в лохмотья. Пришлось убрать. Отправили мужика в реанимацию, а жене на следующий день объяснили честно: шансов ноль. Но ждем. Смотрим, а по дренажам сероза идет… ну жидкость такая, желтенькая типа лимфы, крови почти и нет. Уже хорошо! Пришел он в сознание и только пить просит. А пить-то ему как раз нельзя. Ну, и что ты думаешь? Через три дня его к нам в отделение из реанимации отдали.

А мы ведь кишечник ему зашинировали. Вижу, не знаешь, что это. Это на всю длину кишки через нос в желудок и дальше в тонкую кишку такую мягкую трубку вставили с боковыми дырочками. Чтобы через нее по капельке, как только там начнется шевеление – перистальтика, бульончики вливать, да гоголь–моголь. Все–таки мы надеялись, что мужик везунчик.

Чтобы ускорить процесс заживления и спаек было поменьше, подняли мы его на ноги, ходить заставили, прямо с дренажами. Он – что твой инопланетянин. Обмотанный простыней, и с боков из живота повсюду трубки с приклеенными перчатками вместо пакетов, куда сероза собирается. Ходит по коридору, капельницу перед собой катает на колесиках. Из носа труба торчит, через которую планируем кормить. Видок – что надо!

Вроде бы все ему объяснили русским языком. Кишка, слава Богу, срослась, но надо дать ей прийти в себя – пока она работать, перистальтировать4, не начнет, а значит – есть пока нельзя. Кормим мы его внутривенно, капельницами. Ну, вот ты понимаешь, что есть ртом в таком состоянии нельзя?

Иван кивнул.

– Понимаю.

Бельченко развел руками.

– А он не понял, в первую же ночь приперся на кухню, когда медсестры прилегли, и сожрал, чего нашел в холодильнике! А утром в крик. Живот опять как барабан. Я его осматриваю, а у него эвентрация. Знаешь, что это?

Иван снова отрицательно покачал головой. Слово незнакомое. Эвентрация.

Бельченко пояснил:

– Когда живот зашиваем, то делаем это слоями: брюшина, мышечный слой, потом кожу. Так, когда он нажрался, у него швы прорезались, а кишки вылезли под кожу. Это и есть – эвентрация. Мы живот-то опять открыли – и опять у него кишки раздулись, как дирижабль, чуть не до потолка но, правда, не полопались. А могли бы. Открыли мы кишку, спустили газы и содержимое. Зашили, уложили снова все на место.

Бельченко объяснял, рассказывал, а Иван старался понять, что ему хирург пытается донести? Ну, дядька, больной этот какой-то дурак. Но ведь таких дураков днем с огнем не сыскать – этот, наверное, один вообще такой в природе. Бельченко уловил мысли Ивана.

– Думаешь это единственный такой случай?

Иван кивнул снова.

– Наивный. – Бельченко усмехнулся, – каждый день привозят что-то подобное. В любом отделении ты найдешь такого же дядьку или тетку. И не одного. А почти везде есть такие, что тянули до упора, пока сердце не остановится или гной из ушей не польется. И это самая большая загадка нашей медицины. Почему люди в стране, где можно в любой момент попросить помощи, и она будет оказана – тянут до самой смерти, иногда проходят «точку невозврата», а потом, если больного не удается спасти, родственники жалуются начальству – врачи плохие, потому что не вылечили.

Иван вспомнил этот разговор, когда пришел на скорую. Так все и было. Что толкало людей совершать глупости? На это ответа не было. На прошедшем дежурстве он забирал молодого парня с обваренными ногами и пахом. Ну, каким надо быть дураком, чтобы на журнальном столике с дрожащими ножками, наложив книг и тетрадей, поставить маленький туристический примус, на него семилитровую кастрюлю и варить в ней макароны. Комнатка в общаге такая маленькая, что парень, не вставая с кушетки, в трусах, сидел, помешивал макароны в кастрюле, и листал конспекты другой рукой.

Кастрюля вертанулась с примуса прямо ему на колени. Сплошной водянистый пузырь от живота и ниже!

А всякий раз, когда Иван приезжал к больному поздно ночью, выяснялось, что плохо ему стало еще в рабочее время, или даже днем раньше, и на вопрос: «почему сразу не вызвали, или в дневное время, когда в больнице много врачей? Когда работает лаборатория и все медики еще не уставшие. Зачем нужно ждать трех, четырех часов ночи?» Люди отвечали стандартно: «Я думал, что само пройдет».

Теперь Иван был уверен, что среди людей очень много дураков.

Иван доел борщ, простился с родственниками и уехал домой.

В дороге он старался не уснуть. И мысли его все также спонтанно возникали и исчезали, как огни фейерверка в ночном небе.

После третьего курса Иван из-за летней практики не успел отнести документы в институт. Месяц ему пришлось покататься с бригадами «скорой». Тогда-то он и влюбился в эту работу. Настолько влюбился, что про поступление вспомнил слишком поздно. А когда заместитель директора училища по учебной работе, в обмен на оформленный дневник практики, выдал необходимые бумаги, приемные комиссии во всех трех институтах Москвы уже прекратили прием.

Наверное, будь на месте Ивана другой человек, он возненавидел бы всех, кто пользуется властью на рабочем месте, а заодно и страну, в которой такое возможно. Но Иван имел государственное мышление, он поставил себя на место замдиректора и согласился с ним, что другого способа принуждать студентов эффективно и точно исполнять свои обязанности, кроме как так жестко требовать их выполнения – нет. Он винил только себя в собственных неудачах и атаках судьбы. Если б верил в Бога, мог бы обращать претензии к Нему. Но Иван – атеист, и раз для него Бога нет, значит и вина за все неудачи только на нем самом. Это справедливо и честно.

В училище среди двух десятков девушек – сверстниц Иван растерялся. Срабатывал комплекс девственника. Он заводил дружбу, встречался, но в последний момент, когда девушка была уже готова дать принципиальное согласие на интим, Иван вдруг обрывал отношения. Так, наверное, вышло бы и с миленькой и очень красивой Оксаной Пасюк–Пивторацкой. Но, как оказалось, украинская «гарна дивчина» на предмет Ивана имела собственные виды. Целомудренный, интеллигентный москвич – где сейчас найдешь такого?

Они гуляли по Москве, целовались в скверах и в кинотеатрах, а когда Оксана однажды пригласила Ивана к себе, намекнув, что родителей не будет допоздна, тот сбежал из квартиры. Он так перепугался близости, что пришел в себя только, когда влетел в вагон метро. Как он убежал и что это вообще было – он не помнил. Голова его гудела и сердце колотилось страшно, а земля уплывала из под ног.

Смеялась девушка или расстроилась, Иван не знал, но сдаваться она явно не собиралась.

А ему в тот момент стало очень стыдно и страшно. С Оксаной он учится в одной группе, через два дня начинался учебный год. Они же непременно встретятся на занятиях. Как ему быть? Как посмотреть ей в глаза? Она наверняка расскажет об Ивановом позоре подругам!

Опасения его не подтвердились. Может быть, другая и отомстила бы Ивану, опозорив его, но Оксана никому ничего не сообщила. Она вообще сделала вид, что с Иваном после каникул встретилась только сейчас – первого сентября. А позора два дня назад будто бы и не было совсем. Или он был, но только лишь в воображении Ивана, как в кошмарном сне.

Иван же действительно пребывал в состоянии дежа-вю. Была у него встреча с Оксаной или ему приснилось? Он смутно помнил жаркое прерывистое дыхание, прикосновение ее грудей через обтягивающую маечку, к его груди, губ к губам, жар ее тела и огонь в Ивановых ладонях, которые она положила себе на бедра, от которых словно искрило высоким напряжением. Он оттолкнул ее? Как он сбежал? Что говорил? В памяти пустое место. Наверное, это было во сне Ивана, мечта, такая яркая, что сохранилась будто явь. Он и сейчас не мог сказать уверенно, что тогда происходило в вечерних сумерках пустой квартиры Пасюк-Пивторацких?

Девчонки предложили собраться на квартире одной из одногрупниц и отметить первое сентября. Родаки в отъезде. И, конечно, они позвали единственного в группе парня. Иван согласился, не подозревая, что задумали девушки. Наивно полагал он, что в большой компании все будет вполне пристойно.

Коварный план девчонок удался лишь наполовину. Напоить они его напоили, но в последний момент скисли. Куража хватило лишь на то, чтобы раздеть пьяного в хлам парня до трусов.

Заводила Оксана объявила подругам, что Ивана любит и потребовала помочь отнести в спальню, где утром проснулась в его объятиях. Естественно оба были нагишом.

Иван же ничего не помнил. Было? Не было? Как это было? Но Оксана уже на трезвую голову закрепила обращение Ивана из юноши в мужчину, и он уверился – все было. Теперь уже точно. Он боялся спросить, почему она так смело поступила. А она, почувствовав его недоумение, поцеловала и прошептала:

– Ты же боягуз5, Ванька. Ну, скольки я могла чекать?

– Что? – не понял Иван.

– Ждать, – перевела Оксана, а вот слово «боягуз» переводить не стала.

Два месяца они встречались, используя любую возможность для интима, и Иван закреплял и совершенствовал свое мужское естество. И если после первого секса, он несколько дней пребывал в недоумении, потому что ждал чего-то большего, а оказалось все как-то очень банально, то постепенно разочарование сменилось пониманием. Он вошел во вкус, начал разбираться и даже получать удовольствие.

О том, чтобы расширить сексуальный опыт с другими девушками, он и думать не хотел. Воспитание не позволяло. То, что Оксана не девственницей с ним вступила в отношения, его абсолютно не беспокоило. Он вообще не думал об этом, наивно полагая, что этот момент случился тогда, в его опьяненном состоянии, а спросить постеснялся и вообще считал подобные разговоры неприличными.

В ноябре Оксана объявила:

– Я беременна!

На четвертом курсе в медучилище перед госпрактикой идет гинекология. Посещая абортарий, Иван решил, что Оксана обязательно должна родить! Никаких абортов он никогда не допустит! Тошнотворнее и ужаснее процедуры он представить себе не мог.

Особенно его поразили женщины, идущие на аборт. Как те, что впервые, так и опытные. Что ему в них показалось самым ужасным? Взгляд и поведение. Он видел и понимал, что они сами себя словно приговорили к вечному искуплению. Спокойны они были или взволнованы, это не меняло главного – слово «виновна» будто отпечаталось на их лицах.

И опять Иван решил, что это он виноват. И в беременности Оксаны и в том, что эти женщины пришли сюда и сидят, теребя в руках пеленки, переживают и облизывают сухие губы. Он очень крепко запомнил эти взгляды обреченности и жажду. Ощущение вины не отпускало. Хотелось ему просить прощения за всех. Хотя умом понимал, что лично он не виноват, и в тоже время виноват, как представитель всего мужского сословия, мужчин, которым не хватило ума, выдержки, такта и ответственности чтобы не подставлять любимых женщин.

От хруста, издаваемого кюреткой, выскребающей полость матки, у него поднималось тошнотная волна, как и от вида частей тела когда-то живого человечка, извлеченных из банки отсоса, куда с хлюпаньем вылетали оторванные фрагменты. Преподавателя гинекологии, которая спокойно показывала девушкам – «вот, смотрите, что осталось от эмбриона! А это могло бы стать человеком», Иван возненавидел.

Чтобы сделать официальное предложение невесте он надел выпускной школьный костюм, потому что лучшего на тот момент у него не было. Причесался, купил два букета: розы теще, белые лилии Оксане, торт «Киевский» и, приехал к Пасюк-Пивторацким, как кузнец Вакула к Чубу. «Батька, отдай за меня Оксану!»

В отличие от гоголевской эта Оксана условий ставить не пыталась, а с радостью согласилась выйти замуж. Потом молодые съездили к родителям Ивана. Вся жизнь казалась простой и очевидной.

Встреча сватьев прошла особенно радушно и тепло. Посидели, выпили, закусили и благословили молодых на брак. Отец с мамой пели: «Комсомольцы-добровольцы», и «Бригантина поднимает паруса», а тесть с тещей: «Ночь яка мисячна» и «Тыж мене пидманула». Такая вот дружба народов.

В декабре расписались, сыграли не шумную Московскую свадьбу, ибо в магазинах было шаром покати и водка по талонам. Только под свадьбу по справке из ЗАГСа удалось кое–что раздобыть, а отцу по линии месткома принесли большой заказ с икрой, коньяком, сервелатом, да тестю родственники подвезли сала свежего, самогонки в канистре, жареной домашней колбасы с чесноком и несколько килограммов копченой деревенской ветчины. С картошкой же проблем не было, отец по дороге на дачу всегда покупал ведрами у дороги.

Иван не искал ничьей вины, в том, что учеба в институте опять откладывалась как минимум еще на год или два. Если кого и винить, так только себя. Так уж опять сложились обстоятельства. Оксана ему нравилась, он даже считал, что любит ее, принимая врожденную ответственность и симпатию за любовь. В его отношении к Оксане не было страсти или привязанности, вряд ли, что он согласился бы ради жизни с ней чем-то пожертвовать, только подчиняясь влечению или капризу. Нет, он просто ответственный и серьезный человек. А еще он не мог пойти на предательство. Отказ от Оксаны он считал предательством. Он привык, чтобы ему верили, потому что сам верил людям, которые ему симпатичны.

Судьба на этом не успокоилась. Оставив Ивана женатым в ожидании ребенка, она уже давно взялась за Иванова отца и теперь добивала его. Сперва она явилась в стране в виде генерального секретаря КПСС Михаила Горбачева. Который, как говорил отец, на деле оказался трусливым дураком-подкаблучником, трепачом и привел коммунистическую партию к развалу и огромную страну к кризису.

Отец ходил по комнате с томиком Пушкина и цитировал:

– Властитель слабый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда, нечаянно пригретый славой, над нами властвовал тогда! Мать! Это же о Горбачеве! Пушкин точно знал! Гениальный поэт и пророк.

Но ему было совсем не весело.

Второй удар по сердцу отца состоялся в виде появления в Москве первого секретаря МГК6 КПСС Бориса Ельцина, который начал в политической борьбе активно «тянуть одеяло на себя» и зарабатывать очки популярности у народа, добившись, в конце концов, того, что его выгнали из коммунистической партии, зато потом, после череды инсценировок покушений, с большим трудом избрали сперва депутатом в Верховный совет, а потом и на пост президента РСФСР.

– Да какой он президент?! – кричал отец, – резидент он, а не президент!

Третий удар – ГКЧП7 с девятнадцатого по двадцать второе августа девяносто первого года, и, наконец, «контрольный выстрел в голову», Беловежское соглашение 8 через неделю после свадьбы Ивана и Оксаны.

Иван впервые видел, как отец плакал, когда объявили о подписании соглашения.

СССР как величайшее государство мира прекратил свое существование. О чем первым делом и доложил президент России Борис Ельцин президенту США Джорджу Бушу9 . Вроде как «Ваше задание выполнено, господин президент, агент Ельцин развал страны закончил!». Процесс, начатый М. С. Горбачевым, Б. Н. Ельцин довел до завершения.

Он добился того, о чем мечтал – полной власти в государстве, устранив конкурента в лице Горбачева, метившего на должность президента «содружества союзных республик», как могла бы называться страна, и предоставив своей семье и всем ее друзьям беззастенчиво разворовывать Россию, окончательно рушить ее экономику, превращая некогда могучее государство в «страну–бензоколонку», энергетический и сырьевой придаток Америки и Европы.

Державшийся из последних сил коммунист – отец этого вынести уже не смог и начал пить. Он еще работал на оборонном заводе главным инженером. И только. Вечера же он коротал со стаканом.

С прихватизацией10 оборонного завода к счастью у директора и главбуха не вышло ничего. Нашлись какие-то могучие силы, вставшие на их пути. Но без больших заказов от министерства обороны предприятие разваливалось на глазах, хотя и пыталось выживать, как могло с помощью конверсии.

В цехах, вместо блоков управления для ракет малой дальности и самонаводящихся головок, теперь собирали охранные системы для коттеджей новых русских буржуев, игровые приставки по японской лицензии, оборудование для дискотек и казино, а в полимерном цеху печатали разовые шприцы и отливали изделия для сексуальных игр из специальной секретной резины, которая не замерзает в космосе. Видимо, этот факт был особенно важен для буржуйских любовниц и прочих извращенцев.

Отец во хмелю ругался: «Резиновыми херами теперь будем сбивать вражеские ракеты!», и спалил бы все свои патенты и авторские свидетельства, но мать с Иваном не позволили.

Месяц назад Тупицын старший умер во сне. Как диагностировал врач «скорой» и подтвердил на вскрытии медэксперт – острая сердечная недостаточность на фоне алкогольного отравления.

В наследство матери и Ивану достались: тридцать не оформленных ваучеров, трехкомнатная кооперативная квартира, дача под Фирсановкой на двенадцати сотках на границе леса и небольшой запас наличной валюты «на черный день», который удалось собрать всей семьей, несмотря на ограбление населения денежными реформами.

А еще Ивану досталась машина «Жигули» четвертой модели не старая и не ржавая. Теперь он подрабатывал извозом или «бомбил», как говорили таксисты еще в советские годы, когда работали не в кассу, а себе в карман. На «скорой» зарплата, как у любого молодого специалиста невелика, а Иван отработал всего лишь год. Брать деньги у родителей не позволяла гордость и честь. Для Ивана эти слова никогда не были пустыми. Он поехал просить помощи у родственника Пасюк-Пивторацкого, умом понимая – надо! Больше никто не поможет. Тот ведь не уставал повторять: «Я теперь тебе заместо батьки, Иванко, ты меня держись»!

После разговора с тестем совершенно одуревший Иван вернулся домой. Мама приготовила ужин, но незачем. Просто она не знала, куда Иван ездил. Чмокнув ее в щеку, сын упал в кровать. Последней его мыслью, прежде чем отключиться была: «Я завтра стану милиционером. Охренеть!».