Читать книгу Взорвать Манхэттен - Андрей Молчанов, Андрей Молчанов - Страница 15

Я решил провести в Нью-Йорке два-три дня. После нашей вашингтонской деревни я люблю окунуться в круговерть этого великого города. Я обожаю его. В нем всегда кипит жизнь, он вечно молод амбициями и надеждами своих новобранцев, его нервы на пределе, он – сосредоточение всего мира, его столица, котел, переплавляющий расы и племена со всеми их устремлениями и традициями. Правда, котел неуклонно остывает, но после переплавки еще продолжает работать штамп, и в дальнейшую жизнь после отбраковки выбрасываются остывшие человечки-изделия, начиненные нашими американскими ценностями, а вернее, – стереотипами жизненного уклада и всякого рода табу.

В Нью-Йорке я снимаю пентхаус в шикарном отеле возле Мэдисон-сквер-гарден. Двухярусный, с высоченными потолками и стеклянной витой лестницей, ведущей в спальню, он напоминает мне фойе кинотеатра. Мне в нем неуютно, но посетители немеют от восторга: из его окон виден Манхэттен во всей красе. По-моему, я держу его ради стороннего восхищения. Он закреплен за мной постоянно и оплачивается с корпоративного счета, – деньгам так или иначе уйти на налоги, а так с них небольшая, но польза. Ресторанные траты я неизменно отношу туда же, и мы с женой хохочем, когда, доставая карту, я объявляю, что питаемся мы за счет бедных афроамериканцев, воинствующих тунеядцев, презирающих всякий труд и живущих на пособия с наших налогов. Ужин, неразделенный с бездельниками из черных семей, наполняет нас мстительным торжеством. Досадно, что приходится тратиться на пособия, однако они – тоже налог на предотвращение революций.

Сегодня я продекларирую эту дежурную шутку в обществе своей подруги Алисы, получив на это ту же, несомненно, положительную реакцию.

Нет, мы не расисты, но нас возмущает расовый рэкет, чьи аппетиты растут. Черные из Христианской коалиции, обеспечивающие инаугурацию, обидевшись, что их не пригласили на рождественский ужин за столы вместе с высокими гостями, обратились в суд с иском на шестьсот двадцать один миллион долларов за возмещение морального ущерба. А под эгидой ООН умудрились провести конференцию, чья цель – принудить США принести извинения за «трансатлантическую работорговлю» и выплатить десятки миллиардов долларов потомкам пострадавших. Наши стыдливые республиканцы, преисполненные христианского смирения и стыдливости за грехи исторического прошлого, лишь потупили глаза.

У меня работают цветные парни, и многие из них весьма толковы, честны и добры, однако, как мне представляется, однобоки и туповаты. Я еще не встречал ни одного черного интеллектуала. Вообще считаю, что люди ничем не отличаются от животных тех или иных пород. Задание, которое можно поручить караульной овчарке, никогда не поручишь сенбернару. Дай какой-нибудь Эфиопии или Гане современный завод со всеми технологиями и материалами и поставь задачу собрать самолет или же автомобиль, при всем усердии будут созданы недееспособные уродцы. Швейцарские часы могли быть придуманы и собраны только в Швейцарии, «мерседес» – в Германии, «Калашников» – в России. Кто, интересно, изобрел деньги? Впрочем, это было несложным изобретением, и всяк народ его быстро освоил. А вот делать деньги из денег – наверняка заслуга евреев.

Когда на горизонте замаячили зубья небоскребов Манхэттена, я набрал номер Алисы.

– Я уже в номере, – донесся ее голос сквозь настырный шум винтов.

Вот же прыткая девка! Успеть за неполный час от Лонг-Айленда до Манхэттена!

Я познакомился с ней лет восемь назад. Смешно сказать, – она работала продавщицей в «Мэйсис» на пятой авеню, приехав в Нью-Йорк из какого-то селения на Аляске. Все ее предки – охотники и рыбаки. Я, помнится, покупал себе пальто, и мне приглянулась ладная блондиночка со свеженьким личиком, хлопотавшая вокруг меня. От нее буквально веяло непорочностью тех суровых краев, в которых она родилась; она была воплощением хрупкого девичьего целомудрия, и, казалось, существовала вне этого города, – агрессивного, циничного, пронизанного лживостью и пороком. А я, – малый-симпатяга, увы, был лжив и порочен куда больше, чем весь этот город. И конечно же совратил ее.

Помню ее ошеломленный восторг перед подаренным ей букетом из тропических цветов, ужином в престижном клубе, «роллс-ройсом», перелетом из Нью-Йорка в Атлантик-сити на собственном вертолете, номером шейха в отеле, знакомством с известной мне звездной парочкой из Голливуда…

Она слабо лепетала, что, дескать, может, не надо? – когда на шелковых простынях огромной кровати под парчовым балдахином я стягивал с нее простенькие хлопчатобумажные трусики, проводя ладонью по ее влажному, трепещущему естеству, но я нежно и твердо уговаривал: ничего не бойся, теперь у тебя все будет так, как ты хочешь, и она отдалась мне, – девчонка, девственница, невесть при этом на что рассчитывая. Хотя…

Я помню ее неопытность, стыд, замешательство, горечь потери прежней себя; я помню ее неловкие объятия, похожие на потерянные жесты, страдальчески закушенную губу от невыказанных страха и боли; помню ее ночное дыхание, сквозившее тревожной бессонницей…

Насытившись ее юностью, я спал, а она, глупышка, словно ступившая на край пропасти, ужасалась ее и терзалась неизвестностью и наступлением утра, должным развеять сказочные миражи. Впрочем, они уже развеялись под тем самым балдахином.

Но я не обманул ее. И не бросил. Хотя, надо сказать, не так уж она мне тогда и приглянулась. Дура дурой, постоянно щебетала о своей деревне, об увлечении музыкой, – она играла на скрипке и пела в церковном хоре. Страсти в ней было не больше, чем в резиновой кукле, угловатая манерность вызывала раздражение, говорила она с преувеличенной вежливостью идиотки, однако что-то в ней все-таки меня зацепило.

В ней был, полагаю, какой-то скрытый и весьма расчетливый авантюризм. Расцветший впоследствии таким пышным букетом, какого я и представить не мог! Однако в ней были два качества, гарантирующие успех: терпение и трудолюбие.

Нутряным чувством я ведал, что мне попался благодарный материал. И – не ошибся. Еще в ЦРУ меня считали одним из самых толковых вербовщиков, а здесь мне предстояло сыграть с ребенком, едва уразумевшим в игре под названием жизнь лишь начальные ходы.

Я сразу расставил на места две фигуры: себя, семейного человека, дорожащего всем имеющимся, и ее, – должную заполучить все, о чем грезится. Кроме меня, разумеется. О чем ей напрямик и поведал.

Затем взял ее на работу менеджером в одной из корпораций, установив за ней ненавязчивое наблюдение.

Она оказалась толковым, легко обучающимся работником, доброжелательным и отзывчивым. Без какой-либо моей протекции быстро пошла на повышение.