Читать книгу Сгоревшая под дождём - Анеле Лантана - Страница 3

Мой сладкий сон внезапно оборвал одноклассник, толкнув в плечо с такой неистовой силой, что я даже закачался на стуле из стороны в сторону, как кораблик на волнах. Порой казалось, рукоприкладство в отношении меня доставляет Женьке немыслимое удовольствие. Да, собственно, так оно и было. В нём говорила жажда мести, ибо от меня он ежедневно получал подзатыльники, тяжёлые хлопки по спине и другие неприятные вещи. А дать сдачи мог только исподтишка либо в моменты моего бессилия. На отпор на месте у него не хватало ни смелости, ни сил. И он наверняка понимал, что глупо будет выглядеть, если вступит со мной в драку. Я был гораздо выше, крепче и сильнее его. Идя рядом по школе или по улице, мы у людей нередко вызывали чувство иронии. Мы были с ним как Винни-Пух и Пятачок, как Гулливер и Лилипут, как небоскрёб и шалаш. Надеюсь, смысл вы поняли. Поднять на меня руку означало для него рискнуть едва ли не жизнью, потому он был вынужден стоически переносить все мои шуточные издёвки. Очнись я на перемене, уже отодрал бы хорошо за уши дружка, чтоб неповадно было в другой раз. Но посреди урока, на глазах у учительницы, мне следовало покорно снести этот насмешливый жест одноклассника. Ирина Викторовна, моя учительница, стояла надо мной с большой деревянной указкой и сверлила меня своим привычным орлиным взглядом. Эта миниатюрная женщина с чёрными короткими волосами и в очках заслуживает отдельной темы для разговора. По натуре своей Ирина Викторовна была чёрствым и коварным человеком. Она делила своих учеников на несколько категорий. Так, в её любимую попадали дети из богатых семей, от которых она могла извлечь какую-то выгоду. На праздники они носили ей недешёвые подарки в красивых блестящих пакетах, угощали сладостями на переменах и просто были приятны её взору. В другой категории находились скромняги и ботаники. Она признавала их достоинства и всё же время от времени могла верёвки с них вить, пользуясь их слабым характером. Я же принадлежал к самой последней, негодной, так сказать, категории. Я не мог похвастаться ни острым умом, ни хорошим поведением, ни богатыми родителями. Если некоторых детей в классе Ирина Викторовна недолюбливала, то меня она просто ненавидела. И тот случай, когда она напрасно обвинила меня в краже её телефона, прекрасное тому доказательство. Стоило ей на одном из уроков пошарить в сумке и не нащупать своего средства связи, как она набросилась на меня с бранью.

– Открывай рюкзак! – приказала она мне. – Будем искать мой телефон. Если найдём, в тюрьму пойдёшь!

Скажи она мне сейчас эти слова, я бы рассмеялся ей прямо в лицо и потребовал бы объяснить, на каком основании она меня подозревает, а главное, выносит приговор. Но это произошло ещё два года назад. Я тогда был только в шестом классе и как типичный двенадцатилетний мальчишка испугался угроз и, расплакавшись, судорожно высыпал на парту всё содержимое рюкзака. Не найдя своего телефона, учительница уже спокойно попросила меня не волноваться. Тогда я спросил, почему из всего класса она заподозрила в краже только меня. На это она ответила:

– Ну, понимаешь, ты цыган, а цыгане воруют чаще других.

Как-то раз мама объяснила, что у меня и впрямь есть цыганские корни. Мол, дедушка мой по отцовской линии был чистый цыган, барон в таборе. Так вышло, что мать воспитывала меня одна, а отца я и в глаза не видел. Да и, признаться, не сильно того хотел. Быть может, во мне говорили гордость и чувство собственного достоинства, но грезить о встрече с человеком, который однажды вычеркнул тебя из своей жизни, для меня было чем-то неприемлемым. Однажды я попросил мать показать мне хотя бы фотографию отца или деда, дабы убедиться в том, что мне было в кого пойти. Сама она ведь была типичная славянка – бледная кожа, голубые глаза и русые волосы. Я же смуглый, кареглазый и с черной что уголь шевелюрой, был её противоположностью. Но мама не выполнила мою просьбу, ибо в доме не оказалось ни одной фотографии моих таинственных родственников. Пришлось поверить на слово.

Ирина Викторовна сверкнула на меня глазами, что волк на свою жертву и приказала немедленно подняться из-за парты.

– Ох, приятель, – прошептал Женька, окидывая меня понимающим взглядом, пока я вставал. – Попал ты.

И он был полностью прав. Учительница была приверженцем жёсткой дисциплины и едва ли прощала ученикам их даже отнюдь не тяжкие грехи. Меня же она готова была разнести в пух и прах по любому поводу. И стоило мне дать ей этот повод, как она тут же оживлялась и из пассивного учителя превращалась в красноречивого деспота. Казалось, у неё нет большей радости в жизни, чем осквернять и унижать меня.

– Выйди на середину класса! – велела учительница и, взмахнув указкой, направила её на подиум перед доской (низкую платформу, возвышающуюся над полом на одну ступеньку). Я колебался в предвкушении очередного прилюдного позора и продолжал стоять на своём месте.

– Живо! – гаркнула Ирина Викторовна, крепко сжимая в руке указку. Мне ничего не оставалось делать, кроме как последовать её приказу.

Я и без того был не по годам рослым, а этот подиум возводил меня чуть ли не до потолка. Прежде чем встать со мной рядом, учительница ещё с минуту потопталась внизу. И была, наверно, в это время ниже меня вдвое. Затем она всё-таки поднялась на подиум и, подойдя ко мне вплотную, стала обводить указкой моё лицо.

– Посмотрите, ребята, – обратилась она к одноклассникам, – перед вами ученик восьмого класса. У вас укладывается эта мысль в голове? У меня – нет! Только что этот парень имел неосторожность уснуть на уроке во время прохождения новой и самой важной в полугодии темы. Но это ли его первый столь опрометчивый поступок? Предлагаю взять во внимание последнюю неделю. Вспомним, что натворил этот ребёнок. Понедельник: он отобрал в столовой завтрак у Игоря. Игорь, – окликнула она мальчика с первой перты, – ты это подтверждаешь? Одноклассник с опаской взглянул на меня, а затем пробормотал, опустив голову:

– Подтверждаю!

– Неправда! – запротестовал я. – Он сам тогда сказал, что его раздражает столовская еда! Вот я и переложил котлету из его тарелки в свою.

– Молчать! – прогремела учительница, сжав кулаки до побледнения костяшек пальцев. – Тебе пока слово не давали!

Раскрасневшийся от злости и обиды, что рак, я отвернулся.

– Вторник: – продолжила учительница, – этот молодой человек прилепил жвачку к волосам нашей умницы и красавицы Ксении. Ксения? Ты это подтверждаешь?

– Подтверждаю! – воскликнула одноклассница. Теперь мне нечего было сказать в свою защиту, ибо обвинение было вполне обоснованным. Но раскаиваться было не в моих планах. И я только едва заметно перекривлял одноклассницу. Эта Ксения просто выводила меня из себя. От неё так и веяло непомерной дерзостью и заносчивостью.

– Среда, – не унималась Ирина Викторовна. – Он сел на подоконник, смахнув с него горшок с цветком. Горшок разбился, цветок пришлось выбросить.

– Я ведь не специально, – пожал плечами я и взглянул на учительницу. Тогда она стукнула указкой по моей голове и, вздохнув, продолжила:

– В четверг он написал контрольную на двойку.

– Мне попался слишком сложный вариант, – оправдывался я.

– Негодник! – прогремела учительница. – Ты не в том положении, чтобы открывать рот! Ты и дня не можешь провести, не причинив никому неприятностей!

– Но разве сегодня я причинил кому-то неприятность? – недоумевал я. – Я ведь всего лишь уснул на пару минут.

– Ты бессовестный лживый мальчишка, который непременно понесёт наказание за все свои злодеяния! – она метнула взгляд на свой стол. – Положи ладони на стол!

Я повиновался. Учительница уже замахнулась указкой и я зажмурил глаза в предвкушении дикой боли, которую будут приносить её удары по моим пальцам. Но она вдруг опустила указку и ухмыльнулась. Она схватила мою кисть и продемонстрировала её одноклассникам.

– Полюбуйтесь, ребята, на этого псевдо школьника! Смотрите, сколько грязи под его нестрижеными ногтями.

Затем она отбросила мою руку и сказала уже без прежней живости:

– Такие как ты, Тамаш, должны быть крепостными, прислуживать богатым и образованным людям. А не ходить с ними в школу по одной дороге и не сидеть с ними за одной партой.

– Слава богу, крепостное право отменили, – отозвался я сдавленным голосом. Страх перед грядущими ударами, стыд перед одноклассниками, обида на слова учителя хотели заставить меня громко и безудержно разрыдаться, что я последний раз позволял себе в шестом классе по милости учительницы. Но я держался из последних сил и не давал слезам хлынуть из глаз, ибо сейчас мне было крайне важно показать этой женщине, что я равнодушен ко всему, что она говорит и что стерпеть эту боль мне раз плюнуть.

– Жаль, что отменили, – выразила своё мнение Ирина Викторовна. – Когда-то такие как ты пользу приносили, выполняя тяжёлую работу, а не болтались, как сейчас, по городу, обманывая порядочных граждан и воруя у них деньги.

– О чём вы говорите? – возмутился я. – Я совсем вас не понимаю.

– Неужели?! – воскликнула учительница. – Может, ещё скажешь, что не сын цыганки?

– Конечно, нет, – усмехнулся я. – Моя мать русская, и вы об этом прекрасно знаете. Вы ведь видели её не раз на родительских собраниях.

– У тебя даже ума не хватило подумать, что у белого человека никогда не родится чистокровный цыган. Ты посмотри на себя, у тебя же от русского только язык!

В то мгновение я походил на разозлившегося быка. Голова моя выдвинулась вперёд, глаза налились кровью. Сжав кулаки, я стоял и смотрел из-под нахмуренных бровей на отошедшую на пару шагов назад учительницу, которая, как я полагаю, теперь готова забрать назад свои доводы, ибо её донимал страх перед моей физической силой.

– Вы подлая лицемерка, – сказал я в гневе. – Я знал, что вам не ведомы такие понятия как доброта, нравственность, справедливость. Но вот уж не думал, что вы наплюёте на честность. Вы говорите эти глупости, только чтобы задеть меня, оскорбить. Но я не поддамся на ваши уловки. Вы несёте несусветную чушь и сами об этом знаете.

Убедившись, что я и не помышляю трогать её, учительница подошла ко мне ближе и, посмотрев на меня не то с презрением, не то с жалостью, сказала:

– Не успокаивай себя, мальчик. То, что ты не родной сын своей матери, ясно как день, – немного помолчав, она добавила: – А на второй год теперь ты точно останешься, не сомневайся.

– Мне плевать! – отрезал я и бросился к своей парте собирать учебники в рюкзак. – Мне плевать на учёбу, на вас и на всё остальное!

– Тогда в школе можешь больше не появляться, – с улыбкой проговорила учительница, глядя мне вслед, когда я уже собрался покинуть класс. Тогда я обернулся на выходе и ответил со всей уверенностью.

– Так и сделаю!

С этими словами я вышел из класса. И в припадке необузданного гнева побежал вниз по лестнице, не заметив на своём пути какую-то первоклашку и сбив её с ног. И дабы помочь ей подняться, я со всей силой потянул её за руку.

– Сейчас оторвёшь! – вскрикнула она.

Так в стремлении помочь девочке я принёс ей ещё больше страданий.

– И угораздило же тебе встретиться мне на пути, – нервно сказал я и двинулся дальше. На самом же деле эта первоклашка, сама того не сознавая, помогла мне одержать победу над бушевавшей во мне бурей эмоций. Я вдруг замедлил шаг и направился к площадке для воркаута подле здания школы. Опустившись на деревянную, выкрашенную в синий цвет лавочку, я предался размышлениям о своём родстве с матерью, в ходе которых что-то заставило меня засомневаться в клевете учительницы. Вернее, ясно что: и совершенно разная с матерью внешность, и странная история про сбежавшего отца, и отсутствие моих фотографий во младенчестве. Я не мамин ребёнок. С каждой секундой я всё больше проникался этой идеей и всё сильнее мне хотелось завыть диким зверем, уткнувшись лбом в ствол старого раскидистого дуба у школьных ворот. Но всё же находил успокоение в мысли, что мою священную любовь к матери не сможет разрушить даже самый страшный ураган. И как бы там ни было на самом деле, в нашей семье всё останется по-прежнему.

На площадке я был один, и если б хотел, мог плакать сколько душе угодно, не опасаясь того, что кто-то станет свидетелем моей слабости. Но с недавних пор я вбил себе в голову, что слёзы – это удел маленьких глупых детей и что взрослые должны обходиться без этой ерунды.

На площадке появился Женя и, опустившись на лавочку рядом, положил руку мне на плечо в знак поддержки.

– Не обращай внимания, – сказал он. – Весь класс знает, что Ирина Викторовна плохо к тебе относится. Идёт на всякие выдумки лишь бы уничтожить тебя.

– Самое страшное, – отозвался я спокойно, – что на сей раз она ничего не выдумывала. Скорее всего, мама на самом деле мне неродная.

– Ну и что, – пожал плечами Женя, – подумаешь, не родная. Теперь, когда ты узнал об этом, ты же не станешь любить её меньше?

– Конечно, нет, – поторопился ответить я.

– Вот. И она тоже не изменит к тебе своего отношения. Всё останется по-прежнему.

Несомненно, мне следовало поблагодарить Женю за слова утешения. Стоило мне взять их во внимание, как по мановению волшебной палочки моё безнадёжное уныние уступило место привычной бодрости. Но мне казалось чем-то немыслимым выразить другу признательность, ибо ранее я никогда не испытывал такой надобности в отношении кого-либо. А теперь, когда моё доброе отзывчивое сердце должно было пойти в ход, я с ужасом осознал, что оно давно уснуло во льдах и что мне потребуется немало времени, чтобы его отогреть. Я молча устремил глаза в гальку под ногами. Тут Женя хлопнул мне по спине и весело сказал:

– Смотри-ка, кто идёт!

Я вскинул голову и увидал Ксению, которой ещё ни разу не удавалось пройти мимо меня, не будучи задетой моими колкими шуточками и обзывательствами.

– Эй, Ксюха, – окликнул я девочку с притворным удивлением. – Смотри, у тебя сзади колготки порвались.

Одноклассница обернулась и принялась рассматривать икры ног.

– Выше, выше смотри! – воскликнул, хитро улыбаясь, Женя.

Девочка как только не изворачивалась, чтобы найти дырку, которой не существовало на самом деле, а мы с Женей втихаря хихикали.

– Вот дурочка, – крикнул я. – Слепая, что ли?

Когда Ксения наконец догадалась, что мы её просто надули, она подошла ко мне ближе и сказала в сердцах:

– Проклятый цыган! Сам опозорился сегодня на уроке, а теперь на других отыгрываешься, да? Я буду молиться, чтобы Ирина Викторовна сдержала слово и тебя оставили на второй год или вообще исключили из школы! И тогда глаза мои больше не увидят тебя.

– Как же ты жвачку отодрала? – съязвил я, сделав вид, что пропустил мимо ушей всё, что она мне только что адресовала. – Стричься не пришлось?

– Ты грязный и мерзкий тип, – не успокаивалась девочка, – и учительница была абсолютно права, когда сказала, что тебе только в крепостных ходить! Ну ничего, правильно люди говорят. Рождённый ползать летать не может. Ты на всю жизнь таким и останешься – грязным и мерзким!

– Ах ты лохматая обезьяна! – вскрикнул я с напускным гневом и тут же поднялся с лавочки. Одноклассница бросилась бежать по тропинке, ведущей к воротам, решив, что сумеет удрать от меня, но переоценила свои возможности. Я сразу догнал её, взял за талию и, подняв над головой с такой лёгкостью, словно у меня в руках был младенец, понёс к старому дубу. Она кричала и била кулаками мне по спине. Но я оставил без внимания её желание высвободиться и усадил на самую нижнюю, однако довольно высоко расположенную от земли, ветку дуба. Спрыгнуть с ветки означало для девочки рискнуть сломать себе ногу.

– Вот сиди здесь и думай над своим поведением!

– Ты не имеешь права! – бросила она в ярости. – Ну-ка снял меня!

Женя подбежал к дубу и стал потешаться над одноклассницей – высовывать язык, косить глазами. Но если б даже он принял сторону девчонки, всё равно не смог бы со своим далеко не исполинским ростом снять её с ветки. В это же время на площадке очутился ещё один наш одноклассник, Игорь. Этот тип был мне куда более неприятен, чем Ксения. Мало того, что он был круглым отличником и главной занудой класса, так он ещё вообразил из себя образцом гуманности и нравственности. Он встал прямо под веткой, на которой сидела Ксения, и завопил:

– Что вы делаете? Снимите её немедленно!

– А сам чего? – пожал плечами Женя. – Слушай, ботан, или сам снимай девчонку, или иди своей дорогой.

– Игорь, – захныкала Ксения, – сними меня или позови кого-нибудь на помощь. Иначе из-за этого безжалостного Тамаша я останусь тут надолго.

Игорь решил, что сумеет самостоятельно помочь однокласснице. Вытянув вверх руки и застыв, словно в молитве, он сказал, что готов её ловить. Мы с Женей стояли поодаль от дерева и не могли сдержать смеха, глядя на эту глупую и немного жалкую картину, ибо я даже представить себе не мог, как столь хилый юноша поймает такую длинноногую и вполне упитанную девочку.

– Игорь, я боюсь! – взвизгнула Ксения, заёрзав на ветке и потянув носки вниз.

– Я ловлю! – крикнул Игорь. Тогда девочка прыгнула прямо в руки однокласснику, но, разумеется, у него не получилось её удержать, и они вместе грохнулись в траву. Ксения всё-таки порвала колготки, а белую шёлковую блузку прямо на груди испачкала зелёнкой. Она поднялась и, стряхнув с юбки пыль, сказала мне дрожащим голосом:

– Мерзавец! Убить тебя мало!

И убежала со школьного двора вся в слезах. Судя по угрюмому выражению лица Игоря, он разделял мнение одноклассницы. Но если Ксения была более разумна и понимала, что нужно быть законченным глупцом, чтобы вступать со мной в драку, то Игорь полагал, что ему не составит большого труда отомстить мне при помощи кулаков. Глядя вслед бедняжки Ксении, я не замечал смелого одноклассника, который уже направлялся ко мне. А когда он, сопя как паровоз, встал напротив меня, я даже не понял его намерений. И вдруг он, сжав свою маленькую, как у эльфа, ручонку в кулак, ударил меня в подбородок, ибо выше его рука не дотянулась. Тогда я схватил одноклассника за воротник рубашки и в миг повалил на землю. А потом сам на него навалился и, положив руки ему на грудь, сказал со всей злостью:

– Ты что себе позволяешь, бледная поганка?

Окрестил я так одноклассника за его светлую кожу и белые волосы.

– Ничего, – пролепетал он, испугавшись, – позволь я встану. Я больше так не буду.

Я схватил его за плечи и поднял с земли, а потом дал ему нехилый подзатыльник и заявил, что на сегодня он может быть свободен. Пока он бежал к воротам, то и дело оглядывался на меня.

– Вот же сопляк! – усмехнулся Женя и, помолчав с минуту, предложил мне сходить на стадион и понаблюдать за игрой в футбол старшеклассников из нашей школы. Можно было отказаться и уйти домой, где в ожидании прихода матери снова посвятить себя терзающим душу мыслям, однако посмотрев в выражающее надежду лицо одноклассника, принял совсем иное решение.

Азарт, как выяснилось, не покидал меня даже в минуты грусти и крайней задумчивости. Стоило мне появиться на стадионе и убедиться в несостоятельности некоторых игроков, которые даже по мячу не с первого раза попадали, как я снял с плеч рюкзак и проигнорировав совет друга остаться на трибуне, спустился прямо на поле и посмеялся над ребятами, устремившими на меня изумлённые взгляды. Все они были старше меня на два-три года, хотя выглядел я их ровесником, если не старше.

– Вы играете как сонные мухи, – сказал я и пнул мяч в сторону ворот, в которые он в итоге залетел. Вратарь, также обратив всё внимание на меня, даже не попытался его отбить.

Парни не вступили со мной в спор и не прогнали меня, а, наоборот, предложили встать в одну из команд. Охотно приняв этот вызов, я включился в игру, в ходе которой не щадя себя, тратил последние силы и смекалку, ибо велико было моё желание доказать этим едва ли знакомым мне людям, что играть я умею не хуже их. Такова была моя натура. Если дело не занимало меня или не приносило должного удовольствия, то какую бы оно не имело важность, я старался обойти его стороной. Но стоило другому делу по-настоящему привлечь меня, как я задавался целью стать лучшим в нём и готов был умереть ради её достижения. Не жалел я и своей одежды. Дважды упал на коленки в пыль, и мои почти новые брюки теперь представляли из себя неприглядное зрелище. А когда мы случайным образом столкнулись с одним из игроков, я свалился на землю и второпях поднимаясь, порвал рубашку на плече. Туфли же мои, казалось, были сшиты не из кожи, а из кусочков засохшей грязи. Такого рвения, как тогда, на стадионе, я не проявлял нигде. И оно, без сомнений, дало свои плоды. Я забил голов больше остальных ребят и по окончании матча они все пожали мне руки.

– Ну, ты даёшь! – воскликнул Женя, когда мы вышли со стадиона. Тогда же небывалая гордость, которую я испытывал, слушая хвалебные отзывы старшеклассников о своей игре, уступила место угрызениям совести. Я опустил голову и осмотрел себя с головы до ног. И с ужасом вообразил, как предстану в таком виде перед матерью. Эта победа далась мне отнюдь не дёшево, однако я не жалел о том, что сделал. Ибо, как я рассуждал, незабываемые впечатления от игры останутся в памяти надолго, если не навсегда, а вещи можно постирать и зашить.

Мы распрощались с другом и пошли в разные стороны. На улице почти стемнело и даже зажглись первые звёзды на небе. Оказавшись в тёмном переулке, я завидел идущих навстречу пятерых ребят пониже меня ростом. Я и не глядел в их сторону, полагая, что это просто какая-то безобидная для меня шайка-лейка. Но стоило мне пройти мимо, как кто-то из этой шайки окликнул меня:

– Эй, цыга!

Я обернулся, окинул взглядом каждого и только в одном узнал своего знакомого. Это был тот самый Игорь, ботаник из моего класса. Несомненно, он сгорал от желания отомстить мне, но сознавая, что в одиночку это будет сделать нереально, позвал на помощь своих дружков.

– Что, думал, всё тебе с рук сойдёт? – спросил одноклассник, подойдя ко мне совсем близко. – А вот и нет. Смотри, кого я тебе привёл. Это мои друзья и все они прекрасно дерутся.

– А тебе не кажется, что это нечестно? – спросил я. – Драться надо один на один. А раз уж вас тут пять, то позволь и мне привести четверых ребят.

– Каких ребят? – ухмыльнулся Игорь. – У тебя ж даже друзей нет. Разве что этот хлюпик Женька Дроздов? С тобой, с цыганом поганым, даже общаться никто не хочет.

– Тогда чего ты распинаешься передо мной? – улыбнулся я.

– Ну всё, ты мне надоел, – сквозь зубы проговорил Игорь и засвистел, давая таким образом сигнал своим отморозкам, что пора меня бить.

Я не растерялся и тоже пустил в ход кулаки. Поначалу эти ребята проявляли нешуточную смелость: били по лицу, набрасывались сзади, как дикие звери, колотили по всему телу. Но поняв, что их сила, даже умноженная в четыре раза, ничто по сравнению с моей и что во мне кипит злоба медведя, все они уже получившие свою долю синяков и ссадин, дружно пустились в путь, а следом за ними побежал и их предводитель.

Весь грязный и побитый я медленно шагал в сторону дома. Неосведомлённый о моих приключениях прохожий мог подумать, что на меня напала целая стая волков, хотя всё было куда проще. Подойдя к двери, я замешкал, охваченный лёгким волнением. Вместо того, чтобы подняться в квартиру, я решил немного посидеть на лавочке у дома. О внешнем виде я думал в последнюю очередь, ибо подобное зрелище мать видела не раз. И в последнее время, уже привыкшая к моим странным развлечениям, вместо того, чтобы отчитывать за небрежность и гематомы на лице, лишь с досадой вздыхала. Я никогда не был маменькиным сынком, домашним мальчиком. С самого раннего детства особую ценность для меня представляла свобода, и я как заколдованный, не замечая ничего и никого вокруг, бежал на улицу, где мог эту свободу получить. Во мне будто отсутствовал инстинкт самосохранения и порой я совершал безумные поступки, не задумываясь, что может случиться, если, например, я залезу в строительную трубу на соседнем дворе или прыгну летом с высокого моста в речку. Стоит заметить, что в более раннем возрасте у меня было полно друзей, потому что я был крайне весёлым, общительным и довольно шкодливым. В детском саду я был авторитетом для сверстников, их всех тянуло ко мне, но родители детей недолюбливали меня, ибо считали, что я порчу их отпрысков. В тихий час я вырезал цветы из постельного белья, ловил майских жуков и садил их в сумку воспитательницы, рвал обучающие плакаты.

Я был избалованным ребёнком. Не помню, чтобы мама пренебрегла хоть одним моим капризом. Она покупала мне лучшие игрушки, одевала меня по последней моде и кормила только вкусной едой. Её любовь ко мне была безгранична. И на её доброту и заботу я всегда старался ответить тем же. Я рисовал ей горы открыток, крепко обнимал, когда она приходила в школу, чтобы забрать меня домой, пытался поднять ей настроение, когда она грустила. Мама была моим другом, моим помощником, моей музой. Думаю, что несмотря на мои бесконечные проделки и жалобы со стороны учителей, она не мечтала об ином, более спокойном и послушном ребёнке. Ей нужен был только я, такой несмышлёный разбойник.

Я настолько трусил перед предстоящим с матерью разговором, что стал подумывал о том, чтобы совсем его не начинать. Хотя, разумеется, мне было важно знать правду, даже с учётом понимания, что от этого знания в нашей с мамой жизни ничего не изменится.

Окутанный холодом майской ночи, я поднял глаза на окно нашей квартиры, в котором горел свет и мелькал силуэт матери. Она, конечно, не переживала из-за моего долгого отсутствия. Так поздно я возвращался почти каждый день. Наконец, уставший от собственной нерешительности, я резко поднялся с лавочки и открыл дверь дома.

Из кухни доносился запах жареной картошки и звук стреляющего на сковородке масла. Услышав стук парадной двери, мама вышла в коридор и повесив полотенце на плечо, которое до этого держала в руках, окинула меня едва ли спокойным взглядом. Думаю, будь она не такая уставшая после работы, уличила бы меня в порче одежды. Но она только спросила, кивнув головой на лицо:

– Кто это тебя так?

Я подошёл к зеркалу, висевшему над тумбочкой с обувью, и взглянул на своё отражение. Под одним глазом красовалась большая фиолетовая гематома, на лбу было три параллельных царапины, словно по нему провели вилкой, одна щека распухла, будто меня укусила пчела, на другой запеклась не то моя, не то моих противников кровь.

– Да так, – вздохнул я, переведя взгляд на маму, – стервятники одни. Но поверь, им досталось не меньше.

Я говорил тоном, призывающим мать гордиться мной. Но она лишь покачала головой и пригласила меня ужинать.

– Сейчас, переоденусь, – ответил я. – Больше не могу оставаться в этих грязных липких вещах.

Кроме того, мне было тяжело находиться наедине с мамой, смотреть ей в глаза как ни в чём не бывало. Но об этом, разумеется, я не сказал вслух. Забыв включить свет в комнате, я начал крайне медленно, дабы оттянуть время разговора, который для меня был сродни пытке, переодеваться в полной темноте. Но вскоре мама вошла в комнату и спросила чуть ли не с раздражением:

– Тамаш, почему ты так долго? Остынет ведь всё.

– Мам, извини, – вздохнул я и опустился на кровать, – что-то аппетита нет.

– Как странно, – пробормотала она и села рядом. – Обычно вечером ты и вола готов съесть. Учти, если так дальше пойдёт, ты превратишься в скелета. Только подумать, здоровый крепкий парень не ест почти целый день, хотя тратит много энергии.

– Мам, всего один день, – покачал я головой.

Немного помолчав, мама спросила:

– Как успехи в школе? Ирина Викторовна всё ещё недовольна тобой?

– Мягко сказано, – хмыкнул я. – Эта старая ведьма грозится оставить меня на второй год.

Я и подумать не мог, что эта новость огорчит мать, ибо, насколько мне было известно, она давно смирилась с моим халатным отношением к учёбе, поэтому когда она схватилась за сердце и ойкнула, я страшно испугался и пожалел о своём признании.

– Как же так? – воскликнула она. – Тамаш, неужели, ты настолько безнадёжный ученик?

Я поспешил пресечь причитания матери и успокоить её:

– Нет-нет, мам. Я неправильно выразился. Она просто пошутила. Она сегодня каждому второму ученику так сказала.

– Не обманывай, Тамаш, – ответила она. – Я знаю, что ты плохо учишься.

Позабыв о своей заботе о матери, я вспыхнул и, подхватившись с кровати, сказал ей с упрёком:

– Можно подумать, ты не обманывала меня все эти годы. Я тоже знаю правду.

– Сынок, о чём ты? – лицо матери выражало недоумение и она по-прежнему не отнимала руку от груди. – Какую правду?

– Такую, что ты мне неродная, – отрезал я и с ужасом обнаружил, что слёзы неумолимо катятся по моим щекам.

– Конечно, родная, – прошептала она.

– Нет, – вскрикнул я. – Не ври. Сегодня мне объяснили знающие люди, что у русского человека никогда не родится чистый цыган.

Мама закрыла дрожащим руками лицо и притихла, а я мысленно пристыдил себя за эту необоснованную дерзость, от которой нам обоим стало только хуже на душе. Я встал перед мамой на колени и отнял её руки от лица. Оно было совсем сухое, однако в нём было столько неподдельного уныния и страдания, что сердце моё сжалось от жалости к ней.

– Я на самом деле не вынашивала тебя, не рожала, – призналась мама. – Но это не значит, что я тебе неродная. Посмотри на меня, вспомни всё, что мы с тобой пережили, вспомни, как нам было хорошо вдвоём и скажи, что я чужая тебе, что ты меня не любишь, брось меня, отрекись от меня.

Я обвил мамину шею руками и сказал твёрдо:

– Я люблю тебя и никогда не брошу!

– Десять лет назад я нашла тебя в парке. Ты сидел на лавочке один и плакал. Приближалась ночь, на улице становилось всё холоднее. Я забрала тебя домой, успокоила, накормила и уложила спать. На следующий день я обратилась в полицию в надежде, что твою маму найдут. Но время шло. Она не находилась, а я всё больше и больше привязывалась к тебе. В итоге я усыновила тебя и полюбила так сильно, как не всякий родитель любит своего родного ребёнка.

Она взяла моё лицо в свои ладони и спросила:

– Ты сердишься на меня?

– Да, сержусь, – ответил я. – Потому что ты мне не рассказала об этом раньше. Я не последний глупец, я бы всё понял. Тебе незачем было выдумывать эту несуразную сказку про отца-подлеца и дедушку барона.

Мама ничего не ответила, но бросила на меня полный восхищения взгляд, от которого я немного засмущался. Она, верно, полагала, что её правда меня не устроит и в худшем случае она потеряет меня. А мне было плевать на правду.

В эту ночь я ворочался с боку на бок в попытках уснуть, и до моих ушей то и дело доносился из соседней комнаты сухой кашель мамы, который ей никак не удавалось унять.

Мне захотелось быть рядом с мамой, и я принёс ей в комнату воды. Она лежала на кровати белее смерти, было видно, как ей плохо. И хоть она улыбалась, в глазах мелькало застаревшее страдание.

– Это давно у тебя? – спросил я тихо, опустившись на край кровати.

– Да, давно, – призналась с горьким вздохом мама.

– Почему же я не знал?

– Откуда тебе было знать? – спросила она улыбаясь и без упрёка. – Днём мы почти не видимся, ночью ты крепко спишь. Только сегодня тебе представилась такая возможность.

– Давай вызову скорую, – предложил я и взял её за руку.

– Не надо скорую, – ответила она спокойно. – Скорая не поможет. И ничто мне, наверно, уже не поможет.

– Вот глупости болтаешь! – вскрикнул я и, подхватившись с кровати, двинулся к столу с телефоном. Мне попросту не хотелось верить словам матери, но голос разума неустанно твердил, что я занимаюсь самообманом.

Она не стала противиться мне, вырывать из рук телефон, а покорно дожидалась скорой помощи. Врач сказал, что ей лучше будет неделю-другую полежать в палате. Она и с ним не спорила. Лишь молча собрала вещи первой необходимости и поцеловав меня в лоб на прощание, уехала в больницу. Несложно было догадаться, что болезнь матери настолько спрогрессировала за долгое время, что терпеть боль, которая настигала её регулярно, уже не было сил.

Я не спал всю оставшуюся ночь и наутро в нетерпении побежал в больницу справиться о самочувствии матери, ибо дурные предчувствия не хотели меня покидать.

– Почему ты не в школе? – спросила обеспокоенно мама, едва я переступил порог палаты.

Я сел на корточки у кровати и, взяв руки матери в свои, сказал:

– Не думай ни о чём, не тревожься.

– Тамаш, потрудись объяснить, почему ты не в школе? – настаивала мама. Я сознавал, что от столь бурного волнения маме несомненно сделается хуже, оттого начал злиться, и даже не знаю, на кого больше – на себя или на неё.

– Я пойду в школу, когда тебе станет легче.

Я проговорил эти слова с такой твёрдостью в голосе, что маме ничего не оставалось, кроме как удовлетвориться моим ответом.

Её бледное лицо буквально сливалось с простынёй, и я с грустью осознал, что мне нечем себя утешить.

– Что говорят врачи? – осведомился я, опасаясь услышать что-то для себя убийственное.

– Врачи говорят, нужно срочно делать операцию, – ответила мама и медленно прикрыла веки.

– Ну, так пусть делают, – воскликнул я. – В чём проблема?

– Видишь ли, мой мальчик, – объяснила мама. – Операция стоит больших денег, а у нас их нет.

Я вышел из больницы в полном отчаянии и груз вины опустился на мои совсем юные плечи. Моя мать погибает, а я не могу ей ничем помочь. С этой мыслью я сел на верхнюю ступеньку крыльца больницы и тихонько заплакал. И впервые за много лет ничуть не стыдился своих слёз. Мимо проходили люди и если одни глядели на меня с жалостью, то другие с презрением, а какая-то старушка, остановившись, сказала злобно, помотав своей тростью у меня перед носом:

– Грязный цыганёнок. Вот такой как ты вчера выудил у меня сто рублей. Так же плакал, уверял, что мать у него умирает и нужны деньги на лечение. А сердце у меня ведь не каменное, помогла я гадёнышу. А потом гляжу, бежит в припрыжку с мороженным, хохочет. Я теперь вас на дух не переношу.

Я уже было поднялся и пошёл куда глаза глядят, как вдруг дверь больницы открылась и из неё вышел мамин врач. Прямо в белом чистом халате он сел рядом со мной на крыльцо, сложив руки в замок, и сказал неторопливо, чтобы каждое его слово было услышано и понято мной:

– Тамаш, ты уже взрослый парень и, думаю, тебе можно раскрыть все карты. Мама твоя болела долго, тяжело, совсем не пыталась лечиться. Теперь без операции она скорее всего умрёт. А операцию необходимо сделать в самое ближайшее время. Скажи, у вас есть родственники, которые могут вам помочь?

– Нет, – сказал я чуть дрожащим голосом и опустил глаза. – Я только что раздумывал над тем, где взять денег. И ни к чему не пришёл. Родственников у нас нет, собственных сбережений тоже, квартира, и та в ипотеке, так что продать не получится.

– Да уж… плохи дела, – вздохнул врач, а затем оглядел меня с головы до ног и после недолгих раздумий продолжил: – Ты знаешь, у меня есть к тебе предложение. Оно должно тебе понравиться.

– Что за предложение? – глаза мои загорелись любопытством, а в душе поселилась надежда на лучшее.

– Мой старший брат – владелец крупной животноводческой фермы за городом. Несмотря на то, что на ней трудится много рабочих, он сам оттуда почти не вылезает. А тут, в городе, он держит кур, уток, кроликов, пару свиней, а ещё голубей для души. И всех надо кормить по расписанию. Этим всегда занималась жена брата, но недавно супруги не на шутку рассорились по этому поводу. Женщина заявила, что ей надоело сутками ухаживать за его хозяйством и свалила всё это на его плечи. И он теперь разрывается. И ферму оставить не может, и животных заставлять голодать не хочет. Мы виделись с ним последний раз три дня назад и он признался, что подыскивает паренька для такой вот несложной работы. Я попрошу его, чтобы он заплатил тебе сразу за несколько месяцев или, лучше будет, за год. На деньги мы сделаем операцию твоей маме. Но ты честно этот год отработаешь, идёт?

Из благодарности к доктору я готов был расцеловать его, однако весьма сдержанно отреагировал на его благородный поступок.

– Если ваш брат согласиться на столь рискованную для него сделку, я буду несказанно рад.

Моим хозяином, звали которого Андрей Иванович, оказался человек весьма бесцеремонный. Такой вывод я сделал из его отнюдь не располагающего поведения. При встрече, которая произошла у его дома, он даже не удосужился пожать мою протянутую руку. Лишь взглянул на неё с пренебрежением и засунул свои руки в карманы брюк. Дальше он попросил вкратце рассказать о моих навыках в хозяйственных делах. Я доходчиво объяснил ему, что ни разу в жизни мне не доводилось ухаживать за домашними животными, однако я никогда не был белоручкой и сумею за считанные дни, если не часы, освоить работу, требующую физических затрат. Также я сказал, что готов к труду любой сложности, лишь бы он оплачивался. Мой ответ, по всей видимости, устроил хозяина, потому как теперь он представился и пропустил меня в дом.

Хозяин указал мне на одну из дверей, сообщив, что отныне я буду жить в комнате, которая до моего прихода была чуланом. Он предупредил, что там холодно, а потому ночью мне не следует сильно раздеваться, и что там много пыли и иногда водятся мыши. Ничего из перечисленного меня не смутило. Скорее, наоборот, я обрадовался, что мне не придётся ночевать в сарае или в куда худшем месте.

Мужчина говорил быстро и громко. У него был грубый и некрасивый голос. А вот наружность его, напротив, как мне показалось, была достаточно приятной. Тёмные густые волосы были аккуратно зачёсаны назад, обнажая высокий массивный лоб. И я мысленно предположил, что передо мной человек, наделённый умом и, возможно, талантом. Он был достаточно худой и слегка сутулый.

В гостиную вошла высокая симпатичная женщина с рыжими волосами и с первого взгляда произвела на меня хорошее впечатление. Мне почему-то показалось, что она принадлежит к тому типу людей, которые находят в других только лучшие качества и не замечают недостатков, ибо стоило ей приблизиться ко мне, как она улыбнулась, глядя мне в лицо. Мне это даже показалось странным, ибо она не могла быть уверенной в том, что её муж привёл в дом порядочного человека.

– Ольга, познакомься, – обратился хозяин к жене, – это мальчик, которого нам порекомендовал Костя.

– О, – воскликнула она печально, – это тот самый Тамаш, чья мать оказалась в беде?

Пожалуй, больше всего на свете я не любил, когда меня жалели. Как бы смешно это не звучало, чуть ли не с пелёнок во мне прослеживался сильный мужской характер, и сострадание мне было ни к чему.

– Да, – улыбнулся я. – Но теперь, когда вы согласились оказать мне добрую услугу, она, несомненно, поправится.

– Несомненно, – ухмыльнулся хозяин. – Лучше сказать, возможно.

В очередной раз Андрей Иванович обнажил свой холодный нрав, однако, стоит признать, он был абсолютно прав, ибо только бог ведал, что станет с моей мамой.

– Я могла бы угостить вас чаем, – сказала женщина.

За меня ответил её муж.

– Пускай сначала поработает, затем – всё остальное.

Андрей Иванович повёл меня на улицу, где провёл небольшую экскурсию по сараям с животными. Он показал, где хранятся корма для них, а также объяснил, что, кому и сколько давать. Я приложил немало усилий, чтобы всё запомнить. Пришлось вести борьбу с рассеянностью и плохой памятью. Под надзором хозяина я покормил животных – нарубил свиньям крапивы, кроликам насыпал травы в клетки, курам и уткам – зерна в ясли, голубям – семечек в кормушки. Хозяин мне и слова за это время не сказал. Должно быть, делал я всё правильно.

– Через час воды всем нальёшь, – сказал Андрей Иванович, – а сейчас идём обедать.

Ел я не отдельно, а вместе с семьёй хозяина. За столом я познакомился ещё и с дочерью Андрея Ивановича. Это была девушка пятнадцати лет по имени Арина. Она нравилась больше остальных членов семьи, потому что постоянно улыбалась и была очень красива, даже красивее своей матери. У неё были длинные чёрные волосы, большие голубые глаза в оправе длинных тёмных ресниц и всегда алые губы. Она не красила их помадой, у неё была привычка постоянно покусывать их. Мне ведь и раньше доводилось видеть красивых девочек. Та же Ксения из школы живой тому пример. Однако ни перед кем я ещё так не робел, как перед Ариной. Полагаю, всему виной было моё положение в этом доме. По сути, я был у неё в подчинённых. И осознание полной зависимости от её отца и в каком-то смысле от неё самой ущемляло моё самолюбие. И хоть я старался об этом не думать, понимал, что к этой девушке мне не стоит даже приближаться.

– Ты похож на турка, – смеясь, заметила она.

– А он всего лишь цыган, – снова ответил за меня Андрей Иванович и похлопал мне по спине.

Голос Арины был таким же ласковым и приятным, как лёгкий свежий ветер на берегу голубого безбрежного моря или мелодия прекрасной трогательной песенки в исполнении великого композитора. Впрочем, голос вполне соответствовал наружности и натуре его владелицы. Девушка не была обделена не только большой красотой, но ещё добротой души и чувством сострадания. Полчаса она уныло следила за маленькой чёрной птичкой за окном, что в суете прыгала по подоконнику, страшась охотящейся на неё кошки. У девушки был такой вид, словно она про себя молила бога, чтоб безжалостная кошка оставила в покое бедное животное.

– Ты уже закончил школу? – спросила Арина.

– Нет, – я помотал головой. – И, наверно, никогда не закончу.

– Почему? – она устремила на мена вопрошающий взгляд.

– Я так разругался с учительницей, что она буквально запретила мне там появляться, – честно ответил я.

Ольга вдруг вскинула голову и тревожно сказала:

– Но так же нельзя. Ты должен закончить школу. Понимаю, что теперь тебе будет вдвойне нелегко это сделать. Но сейчас не советский союз. Есть много разных программ обучения. Только недавно подруга мне рассказывала, что её сын перевёлся на самостоятельное обучение. И в школу теперь явиться только чтобы сдать выпускные экзамены. Тамаш, если хочешь, я схожу в твою школу и обо всём договорюсь.

Признаться, о школе я думал в последнюю очередь, если думал вообще, а потому мне было всё равно, как я буду учиться или не буду учиться совсем. Но дабы не остаться в глазах этих интеллигентных людей полным невеждой, сделал вид, что обрадовался этому предложению.

– Я был бы вам очень признателен, – улыбнулся я и стеснительно отвёл взгляд в сторону.

Через час я выполнил наказ хозяина и наполнил все поилки водой. Вернувшись в дом, я обнаружил, что Андрей Иванович уехал на ферму, а его дочь принимает гостя. Это был прилично одетый и, судя по разговору, образованный, но совершенно некрасивый юноша. Хоть ростом он вышел, был слишком бледен и худ, с впалыми щеками и чёрными кругами под глазами. Но, как мне показалось, Арина находила его весьма привлекательным, потому что кружилась вокруг него, словно птичка – подала ему чай в гостиную, где он расположился в кресле, показала альбом с фотографиями, без умолку болтала и не переставала улыбаться, глядя ему в глаза. Став невольным свидетелем этой картины, к которой я был равнодушен, я было направился в свою комнату, но Арина, к моему удивлению, догнала меня и, взяв за руку, потащила к столику, за которым уже сидел её молодой друг. Она усадила меня в кресло, сама села рядом, и обратилась к гостю:

– Знакомься, Олег, это новый работник отца Тамаш. Он ухаживает за нашими животными.

– Здорово! – воскликнул саркастически юноша, даже не обратив на меня взора.

– Он живёт у нас в чулане, – сказала девушка.

– Как Барабаша, что ли? – усмехнулся Олег и допил свой чай. Арина оценила его шутку и звонко расхохоталась.

Эти двое меня так разозлили, что одну мне не хотелось даже видеть, а другому я с удовольствием поставил бы фингал под глазом. Но поддавшись желаниям я рисковал потерять работу и, главное, деньги, в которых мама так нуждалась. А ради мамы я готов был терпеть все унижения. Заметив, что я молчу, парень кивнул на меня головой и спросил:

– А он хоть разговаривать умеет?

– Разговаривал до этого, – ответила девушка и, повернувшись ко мне, попросила:

– Тамаш, скажи что-нибудь.

– У одной девчонки как у парня грудь, – сказал я негромко и встал из-за стола.

Олег притих, а Арина бросила на меня обиженный взгляд и спросила:

– На кого ты намекаешь?

– Ни на кого, – ответил я, – ты попросила что-нибудь сказать, вот я и сказал. Хорошего вам вечера.

С этими словами я ушёл в чулан, стараясь забыть этих двух насмешников как страшный сон.

Утром я вышел в сад подле дома, чтобы немного отвлечься о грустных мыслей и подышать свежим воздухом, как вдруг услышал шорох листьев; кто-то приближался ко мне сзади, задевая собой ветки деревьев. Я обернулся. Передо мной стояла жена хозяина, держа в руках белый лист бумаги. Вид у неё был такой, словно она хотела сообщить мне какую-то недобрую весть, но не осмеливалась заговорить.

– Тамаш, врач твоей мамы написал тебе записку, – сказала женщина и протянула мне лист. Пару минут я стоял как истукан и просто глядел на него, не решаясь взять в руки. А потом резко схватил листок и прочёл записку.

«Твоя мама умерла. Мы сделали всё, что могли».

Я опустил руку и листок упал в траву. Ольга сказала, что сегодня освобождает меня от работы и позаботиться о животных сама. Едва заметно я кивнул головой и направился к дому. Женщина ещё что-то говорила мне вслед, но я не стал её слушать.

Сердце матери перестало биться прежде, чем я признался ей в вечной любви. Я наивно полагал, что в запасе у меня много лет на то, чтобы сказать ей тысячу ласковых слов, обнять её, надарить цветов, сделать так, чтобы она радовалась моим успехам и гордилась мной. Она ушла, а я даже не запомнил последние её слова. Казалось бы, душа моя должна была разрываться на части, а я оставался спокоен, как клён под окном в этот тихий безветренный день. В дверь постучалась и без разрешения вошла хозяйская дочь. Судя по её робкому взгляду из-под ресниц, она раскаивалась за вчерашнее. Она спросила, можно ли сесть на стул в углу. Я ответил, что это её дом, её стул и она может садиться здесь куда угодно. Я думал, она не в курсе моей трагедии. Но понял, что ошибся, когда она сказала чуть слышно, протянув мне свою худую изящную руку:

– Мне очень жаль, что так вышло. Потерять родителей – самое страшное, что может случиться в жизни.

Я подошёл к ней, взял её за руку и, выразив признательность за попытку меня утешить, опустился на пол у её ног.

– Что ты теперь будешь делать? – спросила она, рассматривая моё лицо.

– Год я буду работать здесь. А там посмотрим.

– Если тебя переведут на самостоятельное обучение, я буду заниматься с тобой. Я хочу, чтобы ты хорошо сдал экзамены, поступил в институт.

Меня вдруг потянуло на смех.

– Тебе-то это зачем?

– Не знаю, – она пожала плечами и опустила глаза. – Я думаю, такой парень как ты обязан быть образованным.

– Какой «такой»? – полюбопытствовал я.

– Ну, такой… – девушка, кажется, робела перечислять мои достоинства. – Красивый, трудолюбивый.

Я так и обомлел от неожиданности. В жизни никто никогда не хвалил мою внешность. Да, я и сам едва ли думал о собственной наружности, даже в зеркало редко смотрелся. И мне не было дела до того, как меня оценивают окружающие. Думаю, сделай мне этот комплимент кто-нибудь другой, я не придал бы ему никакого значения. Но услышать его от Арины было для меня большой честью.

Из-за приятного потрясения я забыл поблагодарить девушку за столь лестные слова. Задумавшись, я опустил голову и в то же мгновение почувствовал, как рука Арины коснулась моих волос. Она медленно и нежно стала расчёсывать их пальцами. Не скрою, мне было приятно находиться рядом с ней, смотреть на неё, прикасаться к ней. Но здравый смысл брал своё и я понимал, что недостоин даже знать эту красивую, богатую, образованную девушку. Я резко поднялся с пола, схватил Арину за плечи и потащил к двери, чем явно огорчил её. На глазах у неё выступили слёзы и она спросила:

– Что плохого я сделала?

– Ничего, – твёрдо ответил я. – Уходи.

Прогнав девушку и закрыв за собой дверь с внутренней стороны, я мысленно пристыдил себя за скверное к ней отношение, которого она, конечно, не заслуживала. Мне стоило объяснить Арине, что я питаю к ней лишь добрые чувства, а моё отчуждение лишь способ оградить её от человека, который и в подмётки ей не годится. Но сейчас я хотел только одного – остаться наедине с собой и забыть и обо всём.

За ужином Ольга сделала важное для меня объявление:

– Тамаш, я сходила в твою школу и всё обсудила с директором. Мы сошлись на мнении, что тебе лучше будет учиться дома. Так, через год ты сдашь экзамены и получишь аттестат.

Я положил руку на грудь и кивнул головой в знак благодарности.

– Кто его знает, сдаст или не сдаст, – съязвил хозяин. – Не думаю, что он настолько одарён, чтобы в одиночку постигать науки.

– Надеюсь, я справлюсь, – улыбнулся я, нисколько не обидевшись на хозяина. Как ни крути, а говорил он всё по делу.

Уверен, не будь мы с Ариной в ссоре, она бы уже приструнила отца и весело завила, что станет мне учителем на целый год. Но она даже глаз на меня не подняла и я с горечью осознал, что обида её гораздо больше, чем я себе вообразил.

Вечером, когда девушка читала в гостиной книгу, сидя с ногами в кресле, я подошёл к ней и попросил прощения. К счастью, в тот момент я не испытывал ни стыда, ни неловкости перед ней, потому мне с лёгкостью давалось каждое произнесённое слово. К моему удивлению, она не стала долго упрямиться и с добродушной улыбкой приняла извинения. А потом попросила меня сесть в другое кресло и заговорила на тему учёбы. Мы оговаривали с ней часы, когда нам обоим удобно будет заниматься, в итоге условились встречаться в гостиной каждый день, кроме воскресенья, ровно в три часа дня, когда моя работа по хозяйству будет выполнена, а она придёт из школы.

Арина была слишком дисциплинированной и исполнительной учительницей, что порой меня раздражало, ибо в силу своей ленивости мне было бы лучше, если б она забывала о необходимости проводить мне уроки или умышленно из такой же неохоты пропускала их. Но признаться, что мне не в радость осваивать ту или иную науку, я не мог из большого уважения и любви к девушке. Я видел, как она старается донести до меня информацию, и язык у меня не поворачивался сказать, что мне всё это неинтересно и ненужно.

Когда мы в очередной раз сидели на диване так близко друг к другу, что наши головы едва не соприкасались, и читали в учебнике по русскому языку какое-то правило, в гостиную пришёл Андрей Иванович. Он метнул на нас полный недовольства и даже злости взгляд. Мне вдруг захотелось завершить занятие, и об этом я сказал девушке.

– Если ты устал, можем и закончить, – улыбнулась она и захлопнула учебник.

Я ушёл в чулан и, прислонившись ухом к стене, подслушал разговор отца и дочери.

– Арина, я не совсем понимаю твоего рвения сделать из этого цыгана человека. Ты, небось, жертвуешь выполнением собственного домашнего задания во имя его знаний, которые, как мне кажется, он не очень то ценит.

– Всё он ценит, папа! – возразила девушка. – В ином случае я бы не заставила его сидеть здесь и учить правила и формулы.

– А ты никогда не задумывалась, что делает он это только из симпатии к тебе?

Арина громко вздохнула и из её уст вырвался короткий смешок.

– Если б это было на самом деле так, я была бы только рада.

– Что?! – вскрикнул в гневе хозяин и я услышал его тяжелые шаги. По всей видимости, он бросился к дочери и во мне родилось опасение, что сейчас из-за меня ей достанется. – Дочка, ты не в себе? Ты и впрямь неравнодушна к нему или сейчас играешь у меня на нервах? Отвечай!

Вслед за недолгим молчанием последовал ответ:

– Папа, я не буду с тобой разговаривать, пока ты не успокоишься.

– Значит, всё-таки неравнодушна, – сказал хозяин. – Я, конечно, не стану вести себя как злодей – запрещать вам встречаться, общаться и так далее. Выбор за тобой. Я просто хочу, чтобы ты знала, что такого жениха тебе я мог бы пожелать только где-то в параллельной вселенной.

В гостиной воцарилась тишина. Разговор Андрея Ивановича и Арины был закончен.

На другой день, справившись с работой, я пошёл бродить по саду в одиночестве, вспоминая то весёлое беззаботное время, когда мать была жива. «Как быстро изменилась моя жизнь, – подумал я и задался вопросом: – Как быстро изменится она вновь?» Но я по-прежнему отказывался предаваться унынию, жалеть и горевать о чём-то, не отрекаясь от убеждения, что это удел слабаков. Я заставлял себя смотреть вперёд, думать о насущных вещах, а не забивать себе голову бессмысленными переживаниями.

На часах было почти четыре, и я прекрасно помнил о том, что в это время должен сидеть в гостиной над учебником. Но ещё накануне вечером я принял решение прекратить занятия с Ариной и осваивать дисциплины самостоятельно. Я не собирался отклоняться от графика и планировал продолжать заниматься в одно и то же время шесть дней в неделю. Правда сегодня в связи с вышеназванными изменениями предпочёл устроить себе выходной. Гуляя по саду я завидел бегущую мне навстречу по тропинке дочь хозяина. Остановившись возле меня и переведя дух, она сказала с укором:

– Как тебе не стыдно! Я тебя повсюду ищу, а ты здесь прохлаждаешься! Забыл, что на повестке дня у нас синусы и косинусы?

Она схватила меня за руку и было потащила в дом, но я воспротивился. Тогда она обернулась и озадаченно посмотрела на меня.

– В чём дело? – пожала она плечами.

– Я не пойду, Арина. Давай прекратим наши занятия.

– Ты хочешь сказать, что больше не желаешь учиться? В таком случае ты рискуешь завалить экзамены и остаться без аттестата. Ладно, ты о себе не думаешь. Так подумай обо мне. Полгода я носилась с тобой, вбивала в твою голову столько теории. И ты хочешь пустить мои труды насмарку?

– Ты не правильно поняла. Я продолжу учиться, только сам, без твоей помощи. Я крайне признателен тебе за всё, что ты для меня сделала, твои уроки всегда были содержательны и интересны. Уверен, из тебя выйдет прекрасный учитель.

– Тогда почему ты не хочешь заниматься вместе со мной?

– Я не хочу отнимать твоё время, которое ты могла бы посвятить более полезным делам.

– Поверь, учить тебя – самое полезное моё дело, – сказала девушка серьёзно. – Но я не верю тебе. Причина, по которой ты хочешь меня избежать, совсем иная. И я имею право её знать.

Я судорожно вздохнул и прислонился спиной к стволу клёна. Арина смотрела на меня злым, обиженным и в то же время таким влюблённым взглядом, каким смотрят только главные героини мелодрам на своих возлюбленных. И я с радостью стал бы её возлюбленным, не будь я так унижен её отцом и самой жизнью.

– Ты знаешь, – начал я своё признание. – Я ведь раньше никогда не дружил с девчонками. Все одноклассницы страшились меня. Мне доставляло истинное удовольствие обижать их, видеть как они злятся, ревут. Я ненавидел их, как собака ненавидит кошек. Но с тобой всё вышло по-другому. В первый же день пребывания в этом доме мне захотелось стать тебе приятелем. Я огорчился, когда ты со своим дружком смеялась надо мной, и до чего же я был счастлив, когда заговорила со мной по-хорошему. Но сейчас я вынужден сказать, что нам не стоит впредь проводить время вместе. Для нас обоих будет лучше, если мы будем крайне редко видеться. Через полгода я уйду из этого дома, и тогда ты сможешь меня совсем забыть.

Едва дослушав, Арина подбежала ко мне и обвила мою шею руками. Но я тут же её оттолкнул.

– Почему ты так безжалостен ко мне, Тамаш? – сквозь слёзы спросила она. – Неужели ты ничего не видишь, ничего не замечаешь?

– Я замечаю больше, чем ты думаешь, – ответил я. – И поэтому беспокоюсь о тебе. Послушай, у нас никогда ничего не выйдет, как бы нам обоим не хотелось этого.

Разрыдавшись, Арина стремглав убежала в дом, а я пошёл чистить клетки у кроликов.

Открыв одну клетку, я невольно задумался о нашей с Ариной только что свершившейся беседе. И так мне больно стало на душе, когда я представил её плачущей в своей комнате, что сам чуть не пустил слезу. Но в ту же секунду в реальность меня вернул маленький белый кролик, выпрыгнув из клетки. Я уж было хотел подхватить его с земли, но шустрик пустился наутёк и от испуга бежал куда глаза глядят, лишь бы не попасться мне в руки. Погоня продолжилась в саду. Кролик не сдавался и всё с той же проворностью избегал меня. Даже я устал суетиться, а беляк оставался при силе. Он так увлёкся своим марафоном, что оказался на улице, где по дороге на его и на мою беду бежала большая лохматая собака. Завидев кролика, она ускорилась, потом набросилась на маленького бедняжку, схватила его в зубы и тут же расправилась с ним. Я положил руки на голову и чуть было не вырвал пару клоков волос. Угрызения совести и страх мучали меня до встречи с Андреем Ивановичем, которая произошла вечером. Ещё перед ужином хозяин подошёл ко мне и справился о работе. Можно было умолчать об утере кролика и возможно моя провинность сошла бы мне с рук. Но, боюсь, бессонница в таком случае одолела бы меня и я в конце концов сознался.

– Один кролик сегодня выскочил из клетки, – сказал я. – Убежал и попался в зубы собаке.

Андрей Иванович отступил на шаг назад, оглядел меня ненавистным взглядом, а затем влепил такую пощёчину, что голова моя повернулась чуть ли не на 180 градусов. Однако, меня не покидала уверенность, что дело здесь не в упущенном кролике, а в дочери мужчины, которая на его беду влюбилась в меня. И теперь он изнывает от желания отомстить мне за страдания девушки.

– Мерзавец! – вскрикнул хозяин и в тот же миг ко мне подбежала Арина, положила одну руку мне на плечо, другую – на голову и сказала отцу:

– Папа, ты что! Не смей его бить!

Тогда Андрей Иванович толкнул девушку в грудь, прижал её к стене и густо покраснев от злости, прорычал ей в лицо:

– А ты не смей его защищать! И вообще, ещё раз подойдёшь к нему, то же самое получишь.

Хозяин вышел на улицу, и я понаблюдал через окно, что направился он в тот самый сарай, где сидели кролики. А потом обратил взор на Арину и сказал:

– Видишь, что ты наделала. Теперь мы совсем не сможем общаться.

– А ты лишь об этом и мечтаешь, – с грустью заметила девушка и побежала вверх по лестнице в свою комнату.

В итоге мы с Ариной и впрямь оборвали все связи друг с другом. Даже перестали здороваться по утрам. Не знаю, каково было её отношение ко мне, но я по-прежнему любил её и желал ей только добра. Признаться, в одиночку было гораздо тяжелее осваивать учебный материал, но я продолжал проявлять усердие в подготовке к экзаменам, всерьёз задавшись целью получить аттестат. Едва ли я грезил о красивой бумажке. Для меня было важно не подвести Арину, которая приложила немало усилий, разжёвывая мне в течение нескольких месяцев одну сложную тему за другой.

Полгода пролетели как один день и в одно солнечное летнее утро я отправился сдавать первый экзамен по математике. Волнение в таких не очень-то важных на мой взгляд делах и без того было не присуще мне, а с учётом того, что весь год готовился как положено, я со спокойной душой и желанием поскорее это всё закончить переступил порог школы. Увидев среди школьников, столпившихся возле экзаменационного кабинета, своего давнего приятеля Женю, я помахал в воздухе паспортом и радостно воскликнул:

– Эй, дружище!

В мою сторону устремились сотни любопытных взглядов, но только один задержался на мне дольше секунды. Вздрогнув от удивления, Женя улыбнулся и подошёл ко мне.

– Где же ты пропадал всё это время? спросил он. – Год, считай, как не виделись.

За этот год много чего поменялось в моей жизни и я вынужден был перевестись на самостоятельное обучение.

– Да, – покачал головой Женя, – слышал от Ирины Викторовны, что мама твоя умерла и ты теперь раб в доме богатых людей.

– Это она так сказала? – вспыхнул я. – Вот гадкая женщина! Если увижу её когда-нибудь, плюну ей в лицо!

– Не бери в голову, она недостойный человек. Вот я всегда восхищался тобой, мечтал быть таким как ты – в меру жёстким и сильным духом. Вон в какой яме оказался, и так достойно из неё выбираешься.

– Спасибо, Женя. Кроме тебя мне никто никогда не говорил таких слов.

Нам пришлось закончить беседу, ибо дверь распахнулась, и из неё вышла высокая пожилая женщина с большим белым листком в руках и начала зачитывать фамилии учеников, приглашая их по очереди в кабинет. Услышав свою фамилию, я протиснулся сквозь толпу взволнованных школьников и оказался в кабинете, где другая женщина в больших круглых очках выдала мне конверт с экзаменационным билетом и указала на мою парту. Я аккуратно вскрыл конверт и вытащил из него два листа. На одном были напечатаны задания, на другом – пустые клеточки для ответов. Я поспешил взглянуть на задания. Уж очень было интересно, попадётся ли мне хотя бы одно из тех многочисленных, что я штудировал в течение всего года. Некоторые и впрямь оказались копиями уже решаемых мною когда-то, а некоторые я увидел впервые. Причём последние оказались настолько сложными, что я аж покраснел от злости, корпя над ними. «Надо же, – сказал я про себя. – Мне подложили свинью». В итоге мне удалось одолеть половину заданий. С экзамена я уходил в приподнятом настроении, будучи убеждённым, что заслуженная тройка, а быть может, и повыше оценка у меня в кармане.

Дома только Ольга справилась об экзамене. Андрею Ивановичу не было дела до моих проблем, что вполне объяснимо, Арина также молчала как рыба, делая вид, что ей на меня всё равно. Я ответил жене хозяина, что предпочитаю помолчать до прихода результатов. Спустя несколько дней я написал экзамен и по русскому языку, а через пару недель узнал результаты обоих экзаменов, которые оправдали все мои ожидания. Математику я сдал на оценку «удовлетворительно», а русский язык на оценку «хорошо». И это означало, что я получу свой заветный аттестат.

Вернувшись из школы с тёмно-синей книжечкой в руке, я стал метаться по дому в поисках Арины, чтобы показать ей наше с ней общее достижение и поблагодарить её за помощь. Не обнаружив девушку ни в гостиной, ни в кухне, ни в её комнате, я отправился в сад и застал её там с красными от слёз глазами. Она сидела на маленьком плетёном диванчике, прижавшись к спинке и свернувшись ежиком. Я сел рядом с ней, отложил аттестат в сторону и положил руки ей на плечи.

– Что у тебя стряслось? – спросил я.

Она вскинула голову и оглядела меня таким ненавистным взглядом, что я даже испугался, уж не сделал я чего плохого этой девушке, сам того не ведая.

– Ты, конечно, получил аттестат, – сказала она с непонятным мне сожалением.

– Да, вот он, – едва заметно улыбнувшись, я протянул девушке документ. Но она даже не взглянула на него.

– И ты, конечно, уйдёшь теперь.

Я догадался, в чём тут дело. Год, в течение которого я должен был отработать на хозяина, кончился. Это означало, что в доме меня никто не держал и я мог дальше устраивать жизнь, как хотел. А хотел я, разумеется, прежде всего избавить себя от зависимости от Андрея Ивановича.

– Да, уйду, – твёрдо ответил я, сознавая, что огорчаю девушку, но не чувствуя за собой вины.

– Ты рад, что меня больше не увидишь, – сказала она и горькая ухмылка проскользнула по её лицу.

– Не говори глупостей! – воскликнул я. – Мне хотел бы видеть тебя каждый день, каждую минуту. Но одно дело – хотеть, другое дело – иметь на это право.

Подобные разговоры с Ариной сильно утомляли и даже раздражали меня, ибо сводились всегда к одному – к ссоре. Чтобы не разжигать наш пока ещё маленький конфликт до уровня пожара, я встал с дивана и хотел было уйти, но девушка схватила меня за руку и попросила остаться, поклявшись, что больше не будет ни в чём меня упрекать. Я не мог не выполнить её просьбу и снова сел рядом. Она попросила показать ей мой аттестат и даже улыбнулась, покрутив его в руках.

– Я очень рада за тебя, – призналась Арина. – Весь год ты был прилежным учеником, и тебе воздалось по заслугам. – Немного помолчав, она продолжила: – Уверена, что если ты и дальше будешь проявлять в жизни большое усердие, ты всего добьёшься. А мне очень сильно хочется, чтобы ты всего добился. Я искренне желаю тебе удачи.

В знак благодарности я поцеловал девочку в щёку, и сразу после этого отправился в свою комнату собирать вещи.

Андрей Иванович выразил сожаление о моём уходе и сказал, что я был очень покладистым работником. Арина не захотела прощаться со мной, закрывшись в своей комнате, а её мать, когда мы остались наедине, сунула мне в карман рубашки несколько купюр на первое время и пожелала удачи. Я был не в том положении, чтобы отказываться от денег, хотя совсем не желал оставаться перед ней в долгу.

Целый год я жил с одной единственной мечтой – покинуть дом Андрея Ивановича и начать новую жизнь. А теперь, идя по тёмной улице с чемоданом в руке, я сделал для себя важное открытие, что понятия не имею, как устроить эту самую новую жизнь и какой бы мне хотелось её видеть. Город готовился ко сну: всё меньше людей встречалось мне по дороге, пустовали парки и скверы, мимо которых я проходил бесцельно и в растерянности, закрывались кафе и рестораны. Я грезил об утре, когда я смогу начать поиск работы. Но впереди была целая ночь, которую нужно было пережить. Оказавшись в самом центре города и оглядевшись кругом, мне пришла в голову идея провести ночь в гостинице с заманчивым названием «Одна и четыре звезды».

У стойки администратора стояла крупная пожилая женщина с химией на голове и ярким макияжем. Я вежливо поинтересовался, могу ли снять номер на одну ночь. Прежде чем дать ответ, она перегнулась через стойку и оценивающе оглядела меня с головы до ног. А затем улыбнулась и сказала:

– Разумеется, молодой человек. Ночь в гостинице обойдётся вам в четыре тысячи рублей.

Никогда раньше мне не доводилось посещать гостиниц, потому я не имел представления о расценках. Но мне эта сумма показалась приемлемой и я без колебаний отдал женщине деньги, взамен получив ключи от номера.

– Может быть, ужин или ещё что пожелаете?

– Нет, спасибо, – отозвался я, не желая истрачивать последние сбережения.

Оказавшись в номере, я первым делом открыл окно, чтобы немного проветрить помещение. Прохладный ночной ветер и шум машин ворвались в комнату. Не успел я раздеться, как в дверь постучали. И когда я дал разрешение войти, дверь отворилась и в неё вошла та самая администратор.

– Молодой человек, не могли бы вы уделить мне несколько минут вашего времени? – осведомилась она. – Тем более, что эти минуты, возможно, станут для вас определяющими.

Женщина меня так заинтриговала, что я даже закрыл окно, дабы ни один звук не отвлекал меня, когда я буду внимать её речи.

Она опустилась на стульчик в углу комнаты, я же по давней привычке сел на подоконник и устремил на неё внимательный взгляд.

– Я осмелилась предположить, что вы неопределённый в жизни юноша, нуждающийся в пристанище и деньгах. И ещё, что кроме самого себя, у вас никого нет, кто мог бы вам помочь.

– Да, этот так, – кивнул я. – Но ведь не это вы пришли обсудить со мной?

– Почему же? – пожала плечами женщина. – Именно это.

– В таком случае, я рискую остаться в эту ночь оскорблённым, униженным и не выспавшимся. А значит, нам лучше закончить этот разговор.

– Какой молодой, а уже дерзкий, – ухмыльнулась администратор. – Тебя хоть как звать-то?

– Тамаш.

– Слава богу, что не Иван. А я Мария Андреевна. Ты не хмурься, я ведь тебе помочь хочу. Ты мне очень понравился. Такой красавец, хоть сейчас на обложку журнала.

Сей комплимент больше насторожил меня, чем обрадовал и я уже приготовился отказаться от её, как мне подсказывала интуиция, противоречивой помощи.

– Эта гостиница принадлежит моему мужу. И, как ты можешь догадаться, я здесь тоже в некотором роде начальница. У нас неделю назад швейцар уволился. Вот мы и подыскиваем на его место симпатичного дисциплинированного молодого человека. Можешь поверить, форма на тебе будет сидеть лучше чем седло на лошади. Работа несложная. Тебе придётся открывать парадную дверь посетителям и выполнять их пустяковые просьбы – относить чемоданы в номер, вызывать такси. Гостиница у нас элитная, можешь надеяться на хорошие чаевые. Не говоря уже о самом жаловании. Оно куда больше, чем у любого пролетария. Жить ты сможешь прямо здесь, в гостинице. У тебя будет свой личный номер. Ну как, согласен?

Моя плачевая ситуация не позволяла мне раздумывать и минуты, ибо вероятность, что в ближайшие сутки мне поступит лучшее предложение о работе, была равна нулю. Мне уже было не столь важно, каков будет размер моего жалованья и будет ли оно вообще. Я просто радовался, что в эту ничего не предвещающую ночь я стал жертвой счастливого случая.

Уже на следующее утро я приступил к своим обязанностям. Мне был выдан строгий синий костюм, белая рубашка, чёрные лаковые туфли. Подойдя в этом одеянии к зеркалу, я увидал высокого, стройного, красивого молодого человека. Но стоило мне осознать, что этот человек – я, как меня охватила непонятная печаль. Я привык подходить под описание, которое давала мне Ирина Викторовна. «Грязный мерзкий цыганёнок», твердила она. Не сомневаюсь, застань она меня в этой дорогой гостинице в этом образе с иголочки, забрала бы назад свои слова.

Работа моя и впрямь оказалась нетрудной, а в каком-то смысле, скучной. Целыми днями я тем и занимался, что с застывшей на лице улыбкой встречал гостей. Одни даже не глядели в мою сторону, словно полагая, что дверь для них открывает ветер, другие наоборот, здоровались со мной, благодарили за оказанную услугу и даже совали в карман пиджака пару копеек на чай. Когда мне приходилось тащить чьи-то тяжёлые чемоданы в номер, я только радовался, что время моё проходит с пользой. Но такое происходило крайне редко. И я стоял по нескольку часов подряд на крыльце гостиницы как манекен на витрине магазина, без движения и без дела. Но, разумеется, мне грех было жаловаться на свою работу. Фактически я и получал деньги за безделье. Другие о такой работе и мечтать не могут. Посмею быть наглым и сделаю уверенное заявление, что некоторые другие в силу своей непривлекательности просто не подходят для такого занятия.

С каждым днём я всё больше привыкал к своей работе и спустя год пребывания в должности швейцара совсем полюбил её.

Однажды к крыльцу гостиницы подъехала дорогая чёрная машина, начищенный капот которой блестел на летнем ядовитом солнце. Из машины вылезла красивая девушка с длинными черными волосами, в красном длинном платье и в большой белой шляпе. Улыбнувшись своей «рабочей» улыбкой, я распахнул широко дверь, чтобы гостья прошла внутрь. Но поднявшись на самую верхнюю ступеньку крыльца, она вскинула голову и попросила меня тихим нежным голосом закрыть её снова. Тогда же я узнал в красавице Арину. Девушку, память о которой хранил весь этот год, которая снилась мне едва ли не каждой ночью и которую я не переставал ни на минуту любить всем своим сердцем. Она молчала и только смотрела на меня с восхищением и досадой одновременно. Я также не решался вымолвить и слова, глядя прямо в её чистые голубые глаза.

– Ты стал ещё прелестнее, чем был год назад, – улыбнулась она и протянута мне руку, которую я тут же взял в свою и поцеловал. – Этот костюм тебе безумно идёт. Ты самый прекрасный мужчина, которого я когда-либо видела.

– Полагаю, – неуверенно проговорил я, медленно оглядев её с ног до головы, – самому прекрасному мужчине полагается самая прекрасная женщина?

Она засмеялась. А потом, подойдя ближе, провела тёплой нежной ладонью по моей смуглой щеке.