Читать книгу Яркие огни, Большой Будда - Анил Ч.С. Рао - Страница 8

Мой дерматолог в Мэриленде назначил мне изотретиноин20, и мои тяжелые угри начали исчезать, но вместо этого появилась катастрофическая сухость и шелушение всех слизистых оболочек.

«Процесс» начался.

Я пришел в класс не сознательным и не вдохновленным, и единственное, что меня радовало – это довольно приличные оценки по предмету, который вначале казался пугающим и концептуально непостижимым: пределы, свертка, суперпозиция, экзотермические реакции, адиабатические процессы, коэффициенты отражения, статическое равновесие, частные производные, статистика Ферми-Дирака, скорость по отношению к расстоянию и времени, ускорение и, что важно, понятие энтропии. И это в то время, как мои собратья-художники, вместо того чтобы попытаться измерить, проанализировать и описать мир физически, бесстрашно погружались во внутренний мир бессознательного, а архитекторы оставались там, где кончается один мир и начинается другой.

Пиво потреблялось ежедневно, и я все еще поддерживал связь с Энсилом и его новым соседом по комнате Хьюи, который сказал, что я пугаю его, рассказывая о том, что в последнее время чувствую, будто горю. Энсил был так любезен, что позволил мне купить ему травку в магазине, который продавал ее эксклюзивно на задворках кампуса. Но я все больше и больше склонялся к тому, чтобы самому сходить в тот магазин за травкой и выкурить в одиночестве по возвращении в свою берлогу в Харрисоне. Постепенно мои предубеждения, страхи и комплексы стали подобны палке, сгибаемой с обоих концов, и место разлома совпало с окончанием «Процесса».

В лютом холоде и темноте зимы я бесцельно бродил по улицам Нижнего Манхэттена, останавливаясь в одном корейском магазине продуктов за другим, чтобы купить пива и выпить во время блуждания и поездки на поезде до Джерси. Мои губы сильно шелушились из-за морозного ветра, и они трескались до крови, когда я сквозь боль ел фалафель, соулваки и пиццу в маленьких недорогих ресторанах на улице Макдугал. Мне нужно было во что бы то ни стало отличаться от Тони Манеро, который приветствовал меня при выходе на станции Харрисон, а в моем арсенале была естественная склонность к чистому, неподдельному оксфордскому английскому языку, который я использовал, пугая барменов и продавцов Харрисона, ожидающих услышать просторечивый говор Тони Манеро.

В моей однокомнатной квартире из мебели были кульман и черный футон. У меня была волновая лава-лампа, которая освещала пространство синим светом. Зимняя тьма была прекрасна – как в Манхэттене, так и на промышленной пустоши Джерси, которую я ежедневно пересекал на скором поезде. Я часто оставлял единственное окно открытым, чтобы чувствовать ледяной, пронизывающий ветер своим лицом – это ощущение было физически приемлемым и даже приятным, благодаря травке и пиву.

«Процесс» продолжался. Иногда по ночам я чувствовал страшную боль в основании позвоночника и, чтобы облегчить ее, я курил травку. Курил, в свою очередь, в сопровождении музыки, привезенной с Манхэттена в одном из тех крикливых желтых пакетов Tower Records. Я начал погружаться внутрь себя – непроизвольно и совершенно неподготовленно. Но в этом мире я не обнаружил драконов, химер и крылатых коней – вместо этого я оказался в мире манхэттенских стереотипов: манекенщица, эмигрировавший английский поп-музыкант, торговец облигациями с Уолл Стрит в костюме от Brooks Brothers21, художники, которые растягивали огромные полотна на заброшенных складах восточного Нью-Йорка, превращенных в лофты, писатели, которые думали, что пребывание в Нью-Йорке каким-то образом подтолкнет их к глубокому прозрению, панки из CBGB22, сидевшие на метадоне, который должен был их вылечить, а еще толпа богачей с Парк-Авеню, с которыми я взаимодействовал на эксклюзивных обедах и в светских интригах, описанных в романах Луи Очинклоса23. Я действительно натолкнулся на Грааль в этих путешествиях, только его тайна была скрыта в том, что нью-йоркцы называли стилем, а Королем-Рыбаком24 был Роман Полански в изгнании25.