Читать книгу Круг замкнулся - Анжелика Перова - Страница 2

Тимофей, тяжело дыша, шел по едва заметной тропинке, припорошенной снегом. Легкая курточка не спасала от холода – тело бил озноб, а руки без варежек посинели, но мальчик этого не замечал. Зимний лес в ранних сумерках черной стеной окружал его со всех сторон. Едва заметная просека, уже поросшая мелколесьем, светлой лентой уводила вдаль.

Где-то рядом каркнула запоздавшая ворона, Тимофей вздрогнул от неожиданности и втянул голову в плечи. Мальчик остановился и огляделся, стряхивая остатки кошмарного видения.

Он заблудился. Заблудился в зимнем лесу. Но это казалось не таким страшным, как то, что он оставил позади.

Дорогу вперёд преграждало поваленное толстенное дерево. Тимофей на негнущихся ногах доковылял до него, смахнул онемевшими пальцами сугробик снега скорее машинально, чем из предосторожности, и тяжело плюхнулся на ствол. Дерево чуть скрипнуло, но не дрогнуло. Да и веса в восьмилетнем мальчике было как в мешке с шелухой – так говаривала бабушка, которую он помнил смутно.

Ворона на дереве покрутила головой, удивленно рассматривая непонятное существо, потом взмахнула крыльями, тяжело оттолкнулась от ветки, сбрасывая на Тимофея залежалый снег, и взлетела, прощально каркнув.

Только сейчас Тимофей почувствовал, что очень устал и замерз. Да и не мудрено. Он проплутал целый день, а курточка, доставшаяся ему от соседского Антошки, который, в отличие от вечно голодного Тимофея, рос не по дням, а по часам, была совсем не по погоде, но Тимофей пробегал в ней всю зиму, ибо другого ничего не было. Зимние ботинки были малы и уже прохудились. Набившийся в них снег таял, обволакивая пальцы холодной влагой. К тому же, мальчик в спешке, даже не надел носков.

Тимофей подышал на окоченевшие пальцы, потер руки друг о друга и засунул их в карманы, тщетно пытаясь сжать в кулаки.

Что теперь делать? Куда идти? Скоро ночь. Дороги назад он не помнил. Можно попытаться найти ее по своим же следам, но быстро наступающие сумерки и мелкий снег, сыплющий весь день, не дадут это сделать. Это Тимофей понимал даже своим детским умом. К тому же никакая сила не заставила бы его вернуться домой.

Последнее, что он помнил в этот последний день уходящего года, перед тем, как оказался здесь в лесу на поваленном дереве, это кровь. Много крови. И мать с растерянно-безумным видом, сжимающую в руке нож. А на полу бездвижно лежал отчим с черной дырой в глазу. И много крови… До ужаса много крови…Темной, липкой. Она была повсюду: на полу, на стенах, на скудной кухонной мебели, даже пятно на плафоне лампы запечатлелось в мозгу как крик.

Тридцать первое декабря началось в их семье с похмельного мероприятия и проводами старого года. Тимофей уже давно не ожидал подарков к празднику, но надежда на маленькое чудо все же не покидала детских мыслей. Мальчик мысленно писал письмо не Деду Морозу, как большинство его ровесников, а братьям-месяцам из любимой сказки про двенадцать месяцев. Он желал только одного: обрести настоящую любящую семью.

В этот раз пьяный скандал закончился трагедией. Очередные ругань и крики подозрительно стихли, сопровождаясь загадочной возней, и мальчик осторожно выбрался из комнаты и заглянул на кухню…

Дикий, животный страх заставил тело судорожно дернуться, выворачивая пустой желудок наизнанку. Тимофей наспех оделся в то, что попалось под руку, и убежал, куда глядят глаза. В ближайший лес.

Вида крови Тимофей никогда не боялся. Он часто, как и все дети, попадал в передряги с царапинами и разбитыми коленками, но никогда не паниковал и не плакал, даже когда было очень больно. Слезы для чего? Чтоб тебя пожалели, помогли, успокоили. Это Тимофей знал, но так же знал, что никто не придет к нему на помощь, и привык справляться сам с таким. Он срывал лист подорожника, плевал на него, обтирал о штанину, счищая придорожную пыль, и прикладывал к ранке. Боль успокаивалась от прохлады, а кровь подсыхала. Этому его научил все тот же соседский Антошка, а бабка у него знала толк в таких делах.

Но сейчас, мальчик трясся, прибавляя дрожь к ознобу от холода, вспоминая море крови на кухне своего ветхого дома на окраине города.

Отчима ему не было жаль. От него он слышал только ругательства в свой адрес по поводу и без. Родного отца он никогда не знал. А мать он любил. Только не такую, какой он сейчас ее запомнил. Это была не она, а какая-то чужая для него женщина. Он любил мать, когда она еще не стала такой, когда она еще умела жалеть и гладить его по светлой голове, плести венки из одуванчиков, и делать петушков из травинок, когда она играла с ним в прятки и целовала в лоб перед сном. Это было давно. Очень давно.

До того, как появился отчим. Вместе с водкой и пьяными компаниями, криками, скандалами, драками. И постепенно мать превратилась в такую же. Теперь для сына у нее находилась только ненависть и крики "подай-принеси-уйди с глаз долой". Тимофей принимал это, он даже не знал, что можно жить иначе, и всеми способами старался вернуть ту, прежнюю маму. Он был послушным: не канючил, не мешал, не просил ничего, исполнял все просьбы, заботился о том скудном десятке кур, что остались от былого хозяйства, но все попытки вернуть любовь остались незамеченными. Его забывали накормить, купить одежду взамен изношенной, и никто никогда не хвалил и не гладил по голове. Его даже не отвели в школу в семь лет. Кое-как помогали соседи: кто сунет пирожок в руку, кто обедом накормит, кто отдаст вещь с выросшего сына. Так и жил мальчишка до сегодняшнего дня. Одно еще светлое воспоминание было. Это тетя Рая. Сестра мамы. Она жила далеко. Вместе с большим добродушным мужем и маленьким Валеркой, двоюродным братом Тимофея, который был всего на год младше его самого. И однажды они с мамой ездили к ним в гости на поезде. Это единственное путешествие Тимофей запомнил как экскурсию в рай. Светлый город, уютный чистый дом и милая женщина с добрым лицом и ямочками на щеках, которая постоянно обнимала мальчика и приговаривала:

– Тимошка, ты как одуванчик. Сам тоненький, а голова светлая и пушистая. Я буду звать тебя Одуванчик.

И звонко чмокала в щеку. От нее пахло так уютно и нежно, что хотелось зарыться в ее руки и замереть надолго.

Тимофей даже улыбнулся при воспоминании об этой женщине.

Но что делать сейчас? Он замерзнет тут в лесу, и его обглодают дикие звери. Впрочем, уже было все равно. Мальчик уткнул нос в тонкий воротник и прикрыл глаза. Нестерпимо захотелось спать.

– Ц-ц-ц тя, – раздалось вдруг совсем рядом.

Тимофей нехотя разлепил веки.

– Ц-ц-ц тя…

Перед ним на снегу сидела белка, что-то стрекотала на своём беличьем языке и внимательно смотрела глазами- бусинками.

–Ц, – произнес Тимофей, едва шевеля потрескавшимися от холода губами.

–Ц-ц чок, – забубнила белка, сделала скачок в сторону и оглянулась на мальчика.

– Ты меня куда-то зовешь? – совсем не удивился Тимофей.

Белка радостно запрыгала вокруг кругами, продолжая цокать скороговоркой.

– Мне не до тебя, – сказал Тимофей, растягивая слова, и даже попытался улыбнуться. – Я скоро совсем замерзну и умру. Решай свои проблемы сама, белочка.

Но белка не отставала. Она снова прыгнула в сторону и призывно оглянулась, Тимофею даже показалось, что она махнула лапкой. Затем непоседа вернулась и взобралась мальчику на плечо, цепко держась за курточку. Застрекотала в самое ухо, обдавая Тимофея неожиданным теплом. И снова прыжок в сторону от просеки.

– Ладно, – нехотя согласился Тимофей. – Какая разница, где замерзать, но, может, сделаю напоследок доброе дело. Похоже, что у тебя что-то стряслось.

Казалось, что белка закивала головой с острыми ушками и еще сильнее зацокала.

Тимофей окоченело сполз с дерева и еле передвигая ногами пошел за шустрым зверьком.

Белка скакала вперед, возвращалась, будто проверяя, идет ли человек за ней, то вдруг появлялась на стволе дерева, юрко обегая его вокруг, то принималась чистить роскошный хвост, в ожидании, когда мальчик сделает шаг. И трещала без умолку.

– Иду я, иду, не суетись, – говорил Тимофей, разминая ноги. Кровь заструилась по онемевшему телу, и мальчик даже вдруг немного согрелся.

Нетоптаные сугробы замедляли ход, но снег был плотным и не позволял ногам проваливаться глубоко.

"Куда я иду?" – несколько раз задал себе вопрос мальчик, но продолжал путь под настойчивую болтовню животного.

Тимофей шел, еле переставляя ноги, как ему показалось, долго. Сумерки уже сгустились, лес выглядел черным пятном, и только белый снег под ногами давал понять, где низ, а где верх.

Вдруг белка затихла, и путник остановился в нерешительности.

Куда же пропала белка? Но, впрочем, этот вопрос уже не волновал Тимофея. Потянуло запахом дыма, а в уже ночной темноте показался огонек.

Мальчик оцепенело пошел на свет, не спуская с него глаз, будто тот мог в миг исчезнуть. Он не смотрел под ноги, отчего несколько раз упал в мягкий снег. Он поднимался, даже не отряхнувшись, и снова шел вперед, как завороженный. И хоть в своем детском уме он уже принял мысль о своей смерти, но инстинкт самосохранения взял свое. Свет – значит, люди. А люди – значит, помощь. Хотя на какую помощь он рассчитывал? Отогреться? А дальше что? Но так далеко мальчик не заглядывал.

– Ууу, Петрович, смотри, лес ожил. Сам леший к нам явился. Чего ему зимой не спится?

На утоптанной поляне у яркого костра копошилось четверо мужчин в тулупах и валенках.

Когда Тимофей предстал перед ними, то, действительно, мало походил на реальное существо: весь в налипшем снегу, с бескровным белым лицом и скованными движениями.

Говоривший мужчина лет сорока с аккуратной бородкой подбросил веток в огонь.

– Добро пожаловать, хозяин леса. К нашему шалашу, так сказать.

– Ванька, это не леший. Это ж мальчонка, – пробасил другой мужчина того же возраста в натянутой до бровей шапке.

– Да вижу я, не слепой. Это ж я так, смехом.

– Смехом? Да он же замерз совсем. Аж синий. Эй, пацан. Ты откуда тут ночью? Далеко от прогулок. Да не стой там, иди сюда к огню.

Тимофей проскрипел по снегу непослушными ногами. Жар костра обдал его как кипятком, но больно не было. Он подошел почти вплотную к костру и подставил замерзшие руки к огню.

– Эй, – окликнул бородатый. – Не стой близко к огню. Не заметишь, как загоришься.

Тимофей послушно сделал шаг назад.

– Эй, малец, на, чайку горячего, на травах, – произнес третий мужчина – длинный и худой как палка, протягивая мальчику железную кружку с дымящимся напитком.

Тимофей взял горячую кружку обеими ладонями и сделал маленький глоток.

– Не обожгись, осторожнее, токо заварил, – запоздало предупредил длинный.

Тимофей судорожно сглотнул и снова припал к кружке. У него с утра маковой росинки во рту не было и ни глотка воды. Чай показался ему божественной пищей.

– Слышь, Петрович. Его покормить бы надо. Смотри, какой худой. Ты откуда, пацан?

Тимофей между глотками неопределенно махнул рукой в сторону.

– Понятно. Городской, значит, – подытожил бородатый. – А здесь-то как оказался? Вроде далековато забрел.

– Белка, – только и смог ответить мальчик. Голос его прозвучал почти шепотом.

– Вань, потом спрашивать будешь. Дай отогреться ребенку. Вот бутерброд возьми.

Тимофею протянули хлеб с самой настоящей колбасой, какой он и не помнил давно. Мальчик жадно накинулся на угощение.

Сзади что-то ухнуло, Тимофей резко оглянулся. Четвертый мужчина, на вид самый старший, с морщинистым лицом, водрузил сзади него кряж дерева.

– Садись, в ногах правды нет. Негоже гостю стоять у стола. Тем более, что ночь праздничная, особенная.

Тимофей невольно кинул взгляд вокруг. О каком столе говорит дядька? И только тут заметил, что рядом на снегу выложен лапником импровизированный стол, на котором красовалась нехитрая снедь.

– Эй, малец, как хоть звать тебя? – окликнул его Иван.

– Тимофей, – ответил мальчик сквозь набитый рот.

– Тимоха, значит, – задумался мужчина. – Моего сына так же зовут. Только не видел я его с пеленок.

– Почему? – вскинул глаза Тимофей.

– Потому… – уклончиво ответил Иван и отвернулся.

– Чего ты все пристаешь к нему? – посетовал длинный, которого все почему-то называли Профессор. – Дай оклематься.

– Ну-ка, Тимошка, промочи горло немножко, – в рифму усмехнулся Петрович. – На-ко глоток живительной влаги. Для сугрева нутра. И с новым годом, двенадцать-то уже вот прокуковало.

Тимофей послушно взял протянутый складной стаканчик и поднес к носу. На него резко пахнуло знакомым запахом спиртного. Мальчик испуганно протянул стакан назад.

– Я не буду это, – ответил он хмуро.

– Два глотка. Чтоб разогреться изнутри, – настойчиво произнес Петрович, пристально глядя в глаза. – И скидывай одежду.

Тимофей отшатнулся.

– Петрович, – Иван встал посередине, прикрывая мальчика. – Не пугай пацана.

– Заболеет, что делать будем с ним? – пробубнил Петрович, примирительно отворачиваясь.

Иван развернулся к Тимофею.

– Не бойся, пару глотков, это на травах. Одежду просушим, ты мокрый весь насквозь. И надо растереть тебя, пока окончательно холод не пробрался внутрь. – И обернувшись добавил: – Петрович, с пацаном надо обходительнее, а не как ты.

Тимофей сдался. Он снова понюхал жидкость, которая вызывала в нем омерзение. Запах знакомый и в то же время что-то еще было в нем – мягкое и успокоительное. Мальчик осторожно глотнул, чувствуя, как внутри пробежал огонь. Он поморщился, но, послушно сделал и второй глоток. В желудке зажгло, и тепло поплыло по всему телу.

– Вот и молодец, – Иван забрал недопитый стакан из рук мальчика.

Через секунду Тимофей почувствовал, как подкашиваются ноги. Иван, заботливо стягивающий с него куртку и штаны, еле успел подхватить почти невесомое тельце. Закутал его в невесть откуда взявшееся теплое одеяло, заботливо растерев перед этим остатками спиртного, усадил к себе на колени, и прижал к груди как родного сына.

–Эх, и откуда ты свалился на нашу голову, Тимоха? – вполголоса произнес мужчина, подозрительно шмыгнув носом.

И тут Тимофея прорвало. То ли от случайной ласки, то ли от выпитого, но мальчик сначала осторожно всхлипнул, а потом разразился слезами, и сквозь водопад вдруг выложил незнакомым дядькам всю свою недлинную жизнь, и почему оказался зимней ночью в лесу. А выговорившись и наплакавшись, так и заснул на руках Ивана таким крепким сном, каким не спал дома в вечном ожидании непоправимой беды.

Утро разбудило Тимофея звонким синичьим щебетом. Он обнаружил, что лежит укутанный в походной брезентовой палатке. Откуда она взялась, мальчик не понял. Ночью он ничего такого на поляне не заметил. Впрочем, было уже темно.

– Ух, растрезвонилась, – Тимофей узнал голос четвертого мужчины, которого все величали просто Дед. – Знаю, что скоро весна. Не за горами она. Эхе-хе.

– Дед, мне придется задержаться тут, – раздался рядом голос Ивана.

– Из-за мальчонки? – просопел старик. – Да как такое возможно? Ты же знаешь, что у нас всего сутки.

– Возможно, я справлялся, – ответил мужчина.

– А чем питаться будете? – не унимался Дед.

– Профессор краеведением занимался в свое время, знает места схронов военных лет, да и Потапыч бывалый рыбак.

– УУ, вижу, что вы уже все сговорились, – обиженно пробубнил Дед. – А я, значит, не в счет.

– Ты и так намаялся за столько лет.

– Нет уж, я тоже хочу еще потоптать эту землю. Не отделаетесь от меня.

– Как знаешь, – согласился собеседник.

– И сколько?

– До первой грозы.

– Уууу, роскошь, – Тимофей почувствовал, что старик улыбается.

– Только… – несколько осекся Иван.

– Что? – нетерпеливо спросил Дед.

– Это в последний раз, если…

– Да понял я, понял. А чего теряем? Костер в лесу? Ну его к лешему. Не жили кровно и начинать холодно, – ответил старик, делая ударение в рифму на втором слоге слова. – Только глупо все это из-за одного мальчонки.

– Не просто так он тут, чует мое сердце. И не можем мы его сейчас не проводить, не отпустить… Ладно, пойду на разведку, на сколько болото отпустит, – сказал Иван, и на поляне все стихло.

Тимофей подождал еще, вслушиваясь, не скажут ли мужчины еще чего, но слышны были только пыхтение Деда и птичьи песни. Он встал, обнаружив рядом просохшую одежду, и оделся. Выйдя наружу, сощурился от яркого солнца.