Читать книгу Мафия в родне - Анка Итальянка - Страница 4

Три месяца в году, которые самонадеянно мнят себя летом, я проводила у своей бабушки Тони, жившей в небольшом совхозном поселке под Ленинградом.

Собираться я начинала задолго до поездки. На тетрадном листе в клеточку чернильным карандашом, который нужно было облизывать, чтобы он писал как ручка, трудолюбиво составляла пронумерованный список того, что возьму с собой, включая разную мелочь, типа носовых платков и заколок для волос. Примерно за месяц складывала все перечисленные в списке вещи в свой маленький чемодан, а потом то и дело лазила в него, доставая то платье, то кофточку, то заботливо запрятанную на самом дне зубную пасту.

Чемодан при этом отчаянно капризничал, то закрывая молнию, то нет, то позволяя ей совершенно самостоятельно открываться. Никогда нельзя было быть уверенной, что в пути все не вывалится и не потеряется. Поэтому перед самым выходом из дома к упрямцу применяли воспитательные меры: перетягивали его старым отцовским ремнем. Он жалобно скрипел, реагируя на воздействие, но характера своего не менял.

После этого осторожно, чтобы не вызывать негодование молнии, я присаживалась на самый краешек, «посидеть на дорожку», ради соблюдения давно заведенной традиции. Мама едва касалась юбкой стоявшего в прихожей стула, коротенько, – на пару-тройку секунд, – затем брала сумки с приготовленными для матери гостинцами и городскими деликатесами, и мы отправлялись в путь.

Ехали рано, с первой электричкой, и я, всю дорогу дремавшая и клевавшая носом, просыпалась на подъезде к станции и с предыдущей остановки смотрела на мелькавшие за окнами деревья, электрические столбы, зеленеющие луга и поля, вьющиеся ленты грунтовых дорог. Эти картины мне никогда не надоедали, и я, покачиваясь в такт вагону, увлеченно следила за сменой пейзажей.

Сойдя с электрички, мы быстрым шагом, почти бегом, спешили к старенькому, но аккуратному домику с синей дверью и наличниками на окнах. Баба Тоня уже ждала нас, в привычном стареньком халате и белом в горошек платочке, завязанным под пучком редких седых волос. Мама торопливо и смущенно целовала ее куда-то в щеку, почему-то около уха. Потом выгружала из сумки городские гостинцы: копченую колбасу, сгущенку, конфеты. И заполняла ее деревенской снедью, заранее подготовленной к путешествию в город: творогом, сметаной, трехлитровой банкой парного молока. Я же бросалась к старушке, широко раскинув руки, и обнимала ее, расцеловывая снова и снова. Мама торопливо прощалась с нами, велела мне вести себя хорошо, и отправлялась обратно в город, чтобы успеть на работу.

В этом году я впервые приехала к бабушке самостоятельно и всю дорогу беспокоилась, боясь уснуть и проехать. Но, в конце концов, поборола сонливость и сошла на нужной остановке. На этот раз я припозднилась: перед самым отъездом простудилась и проболела две недели. Когда смогла оправиться после болезни и приехать, там уже была моя двоюродная сестра Люська. Старшая мамина сестра вышла замуж за москвича и уже много лет жила в столице. Она наезжала раз в год к матери, когда привозила к ней сначала сына, потом двоих детей, а теперь только Люську. А Сашка был уже совсем взрослым, отслужил в армии и остался на сверхсрочную службу в Германии.

Люське зимой исполнилось шестнадцать лет, и ей оставался в школе всего год, в десятом классе. Тетя Маша надеялась, что после школы она поступит в техникум, но сама Люська сильно в этом сомневалась: учиться ей было лень, она давно уже мечтала о своей собственной семье. Я была на два года младше и только что закончила седьмой, ни о какой такой семье еще не думала и надеялась, что поступлю в институт, только вот еще не знала, в какой лучше. Никаких особых предпочтений у меня не было, я ровно шла по всем предметам, только к физике относилась с большим подозрением. Ну как поверить выдумкам про то, что можно быть одновременно и волной и частицей? Что это за корпускулярно-волновой дуализм такой? Ты или уж волна, или лишь частица, нельзя быть и тем, и этим, надо меру знать.

Люськина внешность вызывала полное затмение разума у мужчин, – прямо как затмение луны: только что ум был, и вот он на глазах исчезает, – и яростную зависть у лучшей, но такой вредной половины человечества. Ее пышная, зрелая фигура с округлыми там, где надо, формами, длинная русая коса толщиной в руку, длиной до… этой самой, и ясные широко открытые серые глаза манили к себе не только ровесников, но и слишком старых, уже отслуживших в армии парней и даже мужчин.

Я же по сравнению с ней была совсем еще ребенком: рост чуть больше полутора метров, вес – бараний: сорок восемь килограммов в чешках. Прелестные выпуклости только слегка наметились, обещая в будущем производить достойное впечатление, и признаюсь, не обманули ожиданий. Черные густые волосы вились жесткой проволокой, приводя в отчаяние мою мать при попытках придать им хоть какую-то видимость упорядоченности. И только яркие голубые глаза не вызывали у меня комплекса неполноценности. Смуглая кожа, легко принимающая загар, прекрасно оттеняла сапфировые переливы радужки.

Как же мы любили проводить каникулы у бабушки, весь учебный год ждали этого с таким нетерпением! В небольшом поселке все всех знали, были или родней, или одноклассниками, или друзьями. Дети всегда оказывались под присмотром соседей или родственников.

Наши деревенские друзья и подружки днем обычно были заняты помощью родителям по хозяйству. А мы, приезжие, собирались дружной ватагой и ходили в редкий соседний лес за ароматной спелой земляникой и толстыми мясистыми грибами с огромными, кокетливо загнутыми шляпками.

Когда позволяла погода, плескались в мелкой речушке или в широком песчаном карьере, который отлично прогревался скупым северным солнцем, ныряя до одурения, окуная друг друга в мутную воду, и громко декламируя: «Бабка сеяла горох!» перед тем, как нырнуть в его прохладную глубину.

Счастливые обладатели велосипедов носились, отчаянно трезвоня, на престарелых агрегатах с растянувшимися цепями, сбитыми педалями и многократно заклеенными шинами по извилистым, поросшим травою тропинкам, подскакивая на кочках и с болезненным «ой!» приземляясь на жесткое седло.

Короткими летними ночами мы совершали набеги на ближайшее гороховое поле, охранявшееся вечно пьяненьким дедом Иваном, который привычно дремал в стожке сена на краю доверенного ему участка, положив под бок макет ружья, сделанный собственноручно для устрашения детворы, завернувшись в драную телогрейку, представлявшую собой совхозную собственность и придававшую ему статус охранника.

В июле поспевала малина в лесу, и мы объедались крупной сладкой ягодой. За ней, вдоль мелкого извилистого ручья с крутыми берегами, – ежевика, чьи длинные плети, усыпанные крупными черными ягодами, свисали к самой воде. Добраться до кустов можно было только вплавь, и мы частенько украдкой брали старое бабушкино корыто и спускали его на воду, воображая, что плывем на корабле за сокровищами. Полные литровые кружки сокровищ мы щедро пересыпали сахарным песком, и долго еще потом не могли отмыть руки и губы от темного ежевичного сока. Бабушка бранила нас за корыто, опасаясь, что мы, перевернувшись, утонем в мелком ручье. Но смягчалась, когда замечала, что мы поделили добычу на всех, выделив ей самую большую долю. Она толкла ягоды с сахарным песком и ела их, запивая крутым кипятком.

19 августа, на Яблочный Спас, мы отправлялись в недалекую заброшенную деревню, где росло много старых корявых яблонь разных сортов. Самые любимые – со сладкими прозрачными плодами, с просвечивающими сквозь тонкую шкурку темными семенами, названия которых никто не помнил. Набирали, сколько могли унести: и мелкий кисловатый Белый налив, и полосатую Грушовку с особым, узнаваемым привкусом. Чуть позже поспевало Коричное, или Коричневое, как у нас называли.

Когда мы вываливали их из-за пазухи на одеяло в чулане, воздух наполнялся густым сладким ароматом. По двадцать раз на дню мы забегали в чулан и ели эти яблоки, тщательно выбирая поспевшие, легкомысленно обтирая их о платье, и откусывая сразу половину. Никогда больше не приходилось мне с таким наслаждением есть фрукты, даже самые сладкие и крупные.

Этим летом поселковый клуб, в котором вечерами, после последней дойки, демонстрировали фильмы, а потом устраивали танцы, закрылся на ремонт, и делать по вечерам стало совершенно нечего: ни окунуться в яркую атмосферу, наполненную страстями, песнями и танцами, двухсерийного индийского фильма, ни потанцевать, строя глазки мальчишкам и напропалую флиртуя. А уж лузгать семечки в темноте и подавно неинтересно.

Один парень с соседней улицы, сельский модник, который щеголял в белых джинсах и белой рубахе, – невиданное в те времена чудо, – начал устанавливать катушечный магнитофон с самыми модными записями на подоконник открытого окна своего дома, и на улице у этого окна мы устраивали импровизированную дискотеку. Это была моя первая дискотека, в прошлые годы я считалась недостаточно взрослой, чтобы ходить на танцы, даже под строгим присмотром двоюродной сестры, и терпеливо ждала ее возвращения почти до утра, чтобы потом расспросить про все, что так манило и будоражило мое неискушенное воображение.