Читать книгу Всемирный экспресс. Тайна пропавшего ученика - Анка Штурм - Страница 3

Ни в чём, начиная с имени, Флинн Нахтигаль[1] не была типичной девчонкой. Её имя было одним из тех странных имён, которыми называют и девочек, и мальчиков – типа Чарли или Пэк.

– Нет чтобы дать тебе какое-то другое имя, – частенько сетовала мать, словно это оно виновато, что её дочь не такая, как все. – Какое-нибудь нормальное – Изабелла, скажем, или Лаура.

Но Флинн не хотела быть ни Изабеллой, ни Лаурой.

– Изабеллы обожают лошадей и всё розовое, – отвечала она, – а Лауры всегда ходят в туалет парочками.

Казалось, девочки её возраста бывают только этих двух разновидностей. И никто из них уж точно не читает допотопных словарей и не запускает бумеранги. Но если, как Флинн, живёшь в глухом захолустье, в одиноком старом доме в сельской местности, то у тебя не много шансов вести себя как полагается девочкам.

И то, что в школу каждое утро она добиралась два часа на автобусе, тоже не облегчало положения. Ведь от необходимости вставать в то время, когда все одноклассники ещё крепко спят, у неё лишь появлялись тёмные круги под глазами – а с ними и тупые шутки по поводу её фамилии.

Вот и сейчас Флинн бушевала, потому что не прошло и трёх недель, как закончились летние каникулы, а ей уже пришлось выслушать в школе с десяток дурацких шуточек, начиная от «Сразу видно, что ты за птица» и заканчивая «То соловей – не жаворонок был!»[2].

– Это за имя! – точным движением Флинн запустила бумеранг в поле за домом. Просвистев вдаль, изогнутая деревяшка, перед тем как вернуться, снесла с изгороди ржавую консервную банку. Флинн, легонько подпрыгнув, поймала бумеранг в воздухе.

Вечерело, солнце клонилось к полям, и единственным звуком в округе был металлический щелчок очередной сбитой на землю банки.

– Это за стервятников, – сказала Флинн и, прищурив глаз, прицелилась в следующую. Стервятниками она называла людей, за сто метров чующих любую незаурядность. В первую очередь этого прозвища заслуживали одноклассники.

В школе, в этой огромной, облицованной клинкерным кирпичом коробке, Флинн оставалась одинокой. В Доме счастья фройляйн Шлехтфельдс она никогда не была по-настоящему счастлива. Она привыкла к тому, что одноклассницы, собираясь в уголке, в открытую злословили о её внешности. О волосах цвета меди, длиной до плеч и всегда немного взлохмаченных: ведь Флинн не понимала, зачем каждое – каждое! – утро их причёсывать. О её бледном лице со светлыми веснушками. Или об усталых глазах, которые часто смотрели настолько невыразительно, что никто до сих пор не заметил, каким янтарным золотом они отливают. (По крайней мере, Флинн надеялась, что они цвета янтаря, а не коричневые, как глина.)

– Ну, дружи тогда с мальчиками, – сказала мама, когда Флинн дома пожаловалась ей на эти сплетни. Она понятия не имела, что мальчишки в школе в принципе не разговаривают с девчонками – а уж с Флинн и подавно. – Нужно уметь немного подлаживаться!

– Я же не хамелеон! – возмутилась Флинн, запустив бумеранг в следующую банку. Когда жестянка, брякнув, приземлилась в поле, в воздух испуганно поднялось несколько ворон.

Флинн не умела подлаживаться. Она не была ни принцессой, ни дикаркой. Она была кем-то посередине. Девчонка, которая хоть и не хотела выглядеть замухрышкой – но зимой и летом носила клетчатые рубашки и грубоватые башмаки. Девчонка, которая запоминала слова целыми списками – но в результате обладала не большей красноречивостью, чем какая-нибудь звезда немого кино.

Эта девчонка хотела быть мальчишкой – но до смерти смущалась, если её принимали за одного из них. А такое случалось часто, потому что Флинн была долговязой и для своего возраста худышкой. В седьмом классе школы фройляйн Шлехтфельдс все девочки были полнее её.

«Заполнитель пустоты» – так прежде называл её старший брат Йонте.

С тех пор много воды утекло. Без него было почти невыносимо торчать где-то между линиями фронта, на нейтральной полосе.

Единственное, что в будничной жизни приносило ей не только огорчение, но и небольшую радость – это фантазировать, какой была бы жизнь, если бы Йонте всё ещё был здесь, семья была бы богаче, а мама счастливее.

– И ещё разок, – сказала Флинн. – За Йонте!

Потому что она так по нему скучала! Потому что он оставался лишь воспоминанием – уже почти таким же блёклым, как этикетки на жестяных банках.

Два года могут тянуться бесконечно долго, если пытаешься не забыть, как звучал чей-то голос или ощущалось объятие.

– Хоть бы уж в уток целилась, – говорила мама каждый раз, когда наблюдала, как мастерски Флинн управляется с бумерангом. – Был бы дармовой праздничный ужин.

Можно подумать, Флинн станет когда-нибудь стрелять в животных! Больше всего она любила целиться в банку с надписью «Утиное рагу».

Паф!

Точный бросок, как всегда. Даже суперточный.

Чисто по привычке Флинн обернулась в сторону дома. Здесь, на севере Германии, этот громоздкий древний монстр с семью обшарпанными комнатами, деревянной верандой и своим обаянием Дикого Запада казался совершенно неуместным.

В просторных помещениях с низким потолком Флинн всегда чувствовала себя такой маленькой и ничтожной, как мышь под половицами. В открытую дверь чёрного хода она видела, как два младших брата карабкаются на стулья на кухне. Видела, как их ругает мама. Видела, что Янник, её третий брат, валяется на диване – вероятно, смотрит какое-нибудь кастинг-шоу. Флинн вздохнула. Здесь больше некого было потрясти мастерством в запуске бумеранга. Да и откуда здесь кому-то взяться? Древний дом в двух километрах от Брошенпустеля, за несколькими обветшавшими сараями – место, которое, по мнению Йонте, выглядело в точном соответствии с названием.

С другой стороны, в Брошенпустеле вокруг свежевырытого пруда стояло шесть заново отштукатуренных деревенских домов. Флинн не сомневалась: там на завтрак ели домашний джем и семьи жили в деревне с удовольствием. Ничего удивительного: ведь у них цвели кусты роз и по соседству вили гнёзда журавли. Но здесь, на четыре поля дальше, обитали ровно пять угрюмых жителей – Флинн, её мама и трое сводных братьев. Здесь не было ничего, абсолютно ничего, кроме воспоминания о Йонте, некогда шестом жителе.

Отцов здесь отродясь не водилось – ни отца Йонте, ни отца трёх младших братьев, ни её собственного. Флинн подозревала, что никто из них не захотел жить на краю света.

Флинн отложила бумеранг, только когда наступили сумерки и мама выкрикнула в тишину «Перекус!». Ей хотелось, чтобы мама позвала на ужин, а не на перекус, сразу наводивший на мысль о толстых ломтях хлеба с какой-нибудь нарезкой всухомятку.

Уже почти на веранде Флинн пришла в голову одна идея. Она вернулась за последней консервной банкой с этикеткой «Рагу из утки». По дороге к дому металлическая выпуклость холодила руку, и Флинн ощутила странный прилив надежды.

Трое братьев – все вместе младше, чем она, – как всегда, начали есть ещё до того, как был накрыт стол. Флинн поставила помятую банку на середину стола.

– Что это? – резким голосом спросила мама. С тех пор как Йонте здесь больше не было, у неё не хватало терпения на детей.

Флинн смотрела на её белокурые волосы, накинутый на плечи пуловер из грубой шерсти и тусклые голубые глаза. Вероятно, будь в них немного блеска, она бы казалась миловидной.

– Я попала в утку, – ответила Флинн. Она знала, что шутить бессмысленно, но по-другому не могла: она хотела найти в лице матери усмешку, улыбку, хоть какое-то движение. Должна же она когда-нибудь засмеяться!

Мама смахнула банку со стола:

– Ты не можешь хотя бы раз повести себя по-человечески?

– Не могу, пока ты этого не делаешь, – тихо сказала Флинн. Она видела, что в мойке громоздится грязная посуда, что краска на стенах облупилась так же, как на мамином лице – краски жизни.

– А почему это не настоящая утка? – спросил Янник, с тоской глядя на консервную банку. Его короткие волосы были светлыми, как колосья на полях вокруг дома. Флинн считала, что он юная копия мамы, только не такой замученный.

Внезапно ей стало его жалко. И зачем она это сказала?!

– Потому что я скорее отрублю себе руку, чем убью невинное животное, – коротко объяснила Флинн. «К тому же мне бы тогда ещё и готовить пришлось», – добавила она про себя.

Янник фыркнул, и по столу разлетелись хлебные крошки.

– Вот слабачка! – сказал он.

– Идиот, – буркнула Флинн. Всё сочувствие тут же испарилось, хоть она и понимала, что несправедлива к нему. Янник просто повторял чужие слова. Иногда Флинн думала, что в этой семье мозги работали только у них с Йонте. А теперь, спустя два года после его исчезновения, она осталась в единственном числе.

Прихватив толстый ломоть хлеба, Флинн снова вышла из дома в мягкий осенний вечер. Под ногами громко скрипнули ступени, но никто не позвал её вернуться. С тех пор как Йонте бесследно исчез, мама, глядя на Флинн, всё равно, похоже, думала лишь о том, что в следующий раз заявлять в полицию придётся о её исчезновении.

Как всегда по вечерам, Флинн отправилась привычной дорогой через поля. Она крошила хлеб, словно прокладывая путь, который поможет ей позже вернуться домой. У неё за спиной на крошки слетались тучи ворон. Не то чтобы она их любила – просто ей нравилось слышать карканье: оно заглушало тишину, которую оставил после себя Йонте.

Найди она возможность вернуть сводного брата, мама наверняка бы стала прежней. Ей бы хоть какую-нибудь зацепку, хоть одну!

Что ж, одна у неё есть. Железнодорожная станция!

Флинн снова и снова тянуло туда – будто путешественницу, странствующую по миру. Каждый вечер. Каждую ночь.

Девочка промчалась последние метры и по треснувшим бетонным ступеням взбежала на перрон. На станции в Брошенпустеле остался только этот, перрон номер два.

Флинн номер не удивлял: ведь номер один предназначен для победителей. А в её семье, даже если кому-то из них вообще бы довелось сесть здесь на поезд, таких не было.

Жители аккуратных домиков Брошенпустеля, похоже, давным-давно позабыли о станции. В конце концов, уже много лет здесь не проходил ни один поезд. И уж наверняка больше никогда ни один поезд здесь не остановится. Флинн, сидевшая тут после исчезновения Йонте почти каждую ночь, на поезда за это не обижалась. Единственная скамейка проржавела, полотно железной дороги заросло кустарником. Вокзальные часы остановились несколько лет назад – в то новогоднее утро, когда Йонте не пришёл домой.

Стоял трескучий мороз, и никто не верил Флинн, что Йонте всю новогоднюю ночь просто просидел на этой ледяной скамейке, глядя на звёзды. Но она знала, что так всё и было. Ведь Йонте всегда так делал, год за годом.

Ему только что исполнилось тринадцать, как Флинн теперь, но он был на много световых лет смелее, чем она. Смелее, беззаботнее и свободнее. Станция служила ему местом для мечтаний.

До этого первого дня Нового года.

Через три недели после его исчезновения от него пришла почтовая открытка. По многочисленным штемпелям, перекрывавшим строчки Йонте, было видно, что открытка отправлена намного раньше, сразу второго января. Но она проделала долгий путь – из Осло через Копенгаген, во что Флинн верилось с трудом. А потом открытке понадобилась ещё почти целая неделя, чтобы добраться из Гамбурга до их дома. На почте часто забывали, что вообще-то в полях вокруг Брошенпустеля тоже живут люди с почтовыми ящиками.

С этого дня Флинн переняла привычку Йонте болтаться тут по ночам. Она придумывала тысячи теорий, что могло произойти. Может, Йонте похитили? Может, его включили в программу защиты свидетелей? А потом она стала приходить сюда просто помечтать, как Йонте, – о жизни где-то в другом месте, где трава зеленее, смех громче, а возможностей больше. Она с радостью ушла бы вслед за Йонте, если бы только знала куда. В семье по ней бы точно не скучали. Да и она, сидя по ночам здесь, на перроне, по семье тоже не скучала.

написал Йонте. Это он такую загадку загадал? Если да – то в какую даль? Флинн вздохнула. Просто любительские стихи. Ничего больше.

Флинн находила, что эта открытка очень в духе Йонте, полиция же сочла её странной. Открытку отправили в лабораторию на исследование. Но никто так ничего и не понял – кроме Флинн. Как это может быть, что сине-зелёный поезд на переднем плане видела только она? Эти элегантные вагоны тёмного сине-зелёного цвета – там, где остальные члены её семьи разглядели лишь старую, снятую с эксплуатации дрезину? Но ведь Йонте удрал точно не на скрипучей деревянной платформе на колёсах, с этим вынуждена была согласиться даже полиция.

Флинн вытащила открытку из кармана брюк. Углы уже совсем погнулись, ведь она повсюду таскала её с собой – с того времени, как полиция, не получив никаких результатов, переслала её маме. Прошло уже больше года. Там, где другие ничего не видели, Флинн по-прежнему видела поезд. И что это был за поезд! Не какой-нибудь там местный, с исцарапанными оконными стёклами, и не стерильный скоростной экспресс. Нет, это был самый прекрасный из всех поездов, какие Флинн когда-нибудь встречались. Из прежних времён, с настоящим старинным паровозом. Кремовые крыши вагонов сверкали на солнце, а на безупречном лаке бортов изящными буквами были выведены надписи. К сожалению, Флинн не удавалось их как следует разглядеть.

– Кар-р!

От испуга Флинн вздрогнула. Она снова не заметила, как просидела тут несколько часов. Ночь раскинула свой тёмный шатёр, и вороны выглядели блестящими сгустками ночного неба. Быстрым движением Флинн швырнула последний кусок хлеба на край перрона, туда, где раскрошившийся бетон внезапно терялся в диких зарослях. Вороны перелетели туда, вся хрипло орущая стая.

Когда мельтешение крыльев и тёмных клювов улеглось, там сидел зверь. Не ворона, а большой, поджарый белый зверь. И какой-то нечёткий.

Сердце Флинн упало. Ужас током пронзил тело и парализовал его. На ватных ногах она чуть наклонилась вперёд – достаточно, чтобы из-за скрывавшего её железного столба бросить взгляд на странного зверя. Но чётче он от этого не стал. Напротив, его очертания оставались неясными и растекались – как акварель, которую кто-то вписал в тёмно-синюю ночь, перебрав воды.

У Флинн мороз по коже пробежал. Она не верила в магию, в духов и привидения. Но это существо явно относилось к явлениям того сорта, из-за которых не стоило сидеть на пустынном перроне по ночам. Или это галлюцинация? Флинн протёрла глаза. Существо не исчезло.

Ладно. Только спокойствие.

Зверь не шевелился. Он беззвучно сидел, глядя в бесконечные поля. Видимо, он ещё даже не заметил её: вполне вероятно – ведь Флинн надела свою самую тёмную клетчатую рубашку. И ветра, который мог бы донести до него её запах, в эту тихую ночь тоже не было.

И тут совершенно внезапно что-то двинулось. Флинн непроизвольно вздрогнула, когда зверь, повернув нечёткую голову в её сторону, взглянул прямо на неё.

Прежде чем прикусить язык, она ойкнула – очень высоко, что такой девчонке, как она, совершенно не свойственно.

Зверь отпрянул. Трудно сказать, кто из них испугался сильнее. Затем он поднялся и медленно шагнул к Флинн – размытое движение, смешавшееся с внезапно возникшим ветром.

«О нет, – подумала Флинн, – нет-нет-нет!»

Она порывисто вскочила. Она хотела убежать – ей нужно было убежать. Она ни за что не хотела связываться с этой тварью. А что, если на самом деле из-за этого Йонте и исчез? Вдруг это была никакая не дрезина дурацкая, а… а… да что угодно!

«Ну, давай же!» Ноги не слушались, они вдруг сделались совершенно бесполезными и цеплялись одна за другую при первом же шаге.

Зверь приближался, пригнув голову, словно охотится на дичь.

Пульс бился у Флинн в висках. «Вот и всё, вот и всё, вот и всё».

В ушах зашумело, и словно издалека раздался свист. В лицо Флинн дунул прохладный ветер.

«Поднимется ветер в ночи…» – написал Йонте.

Сотканный из тумана зверь замер. Казалось, он прислушивается, не спуская глаз с Флинн. И тут свист разом заполнил весь перрон. Флинн, вздрогнув, зажала уши. Что здесь происходит?! Звук походил на свист старого чайника, который мама порой не удосуживалась вовремя снять с плиты, – только громче, в тысячу раз громче.

Теперь зверь отвернулся к рельсам. Но прежде чем Флинн смогла воспользоваться удачным моментом для побега, земля у неё под ногами задрожала и что-то мощное, тяжёлое с шумом вкатилось на станцию. Над девочкой пронёсся сноп рассеянного света, и толчок воздуха, сильный, как в аэродинамической трубе, сбил её с ног. Затем ветер утих, а свист потонул в оглушительном скрежете. Металл скрежетал о металл, и, сделав рывок, который Флинн ощутила всем телом, громадное чудовище остановилось. Из-под него с шипением повалил пар, будто монстр страдал одышкой. Станцию тут же заволокло густым дымом. Флинн лежала на перроне у скамейки, кашляя и ловя ртом воздух.

И вдруг сразу наступила тишина. Какая-то нереальная тишина, после недавнего-то грохота.

Флинн подождала секунду, потом ещё одну, а потом стремительно поднялась на ноги. Она потёрла ноющие локти и, подняв голову, увидела вагон поезда. Оттуда таращился её перепуганный двойник. Повсюду перед ней были тёмные, всё отражающие окна, по восемь в каждом вагоне длинного сине-зелёного состава с плоскими кремовыми крышами.

Флинн моргнула, зажмурилась и снова открыла глаза. Нет, никаких сомнений. Глаза под веками щипало от дыма, но это явно был поезд.

Тот самый поезд.

…если упрямо ты шёл за мечтой…

Очень медленно, словно всё вокруг было хрупким, как стекло, Флинн опустила взгляд на открытку. От волнения она почти смяла плотную бумагу, но – это был поезд Йонте. Однозначно. Поезд, который, судя по всему, могла видеть только она. Флинн, дрожа, подняла голову. Он действительно выглядел именно так! Между вагонами были те же старинные деревянные тамбуры, такие же украшения на наружных светильниках. Теперь она смогла прочитать и золотые буквы на лаковом покрытии – «ВЭ» и стилизованный павлиний хвост, заключенные в прямоугольник.

Сердце Флинн сделало сальто. Красивее этого поезда она в жизни ничего не видела.

Ещё не успели рассеяться последние клубы дыма, как где-то в голове состава хлопнула дверь. Звук прокатился эхом в ночи и вырвал Флинн из восторженного оцепенения. Она с ужасом заметила, что поезд медленно тронулся.

«Нет. О нет!»

Сердце у неё замерло, слишком надолго, а затем пустилось чуть ли не вскачь.

Размытого существа на перроне она не увидела. Зверь что, сел в поезд?! Неужели поезд тут остановился, чтобы подобрать его?!

А Флинн?

Она останется из страха перед необъяснимыми событиями вроде этого? Или из страха перед тем, что ожидает её по ту сторону пашен? Она действительно этого хочет? Хочет остаться?

Флинн сжала кулаки. Этот поезд был её шансом – возможно, единственным. Её трясло. Она подумала о Йонте. О раскинувшемся где-то большом, бескрайнем мире – где-то, но не здесь. Она подумала обо всём по-настоящему важном и, сама ещё не осознавая, пустилась бежать, ухватилась за поручни последнего вагона и подтянулась на нижнюю ступеньку. Как раз вовремя, перед тем как перрон остался позади.

Вцепившись в холодный металл поручней, Флинн перевела дух. Она в последний раз оглянулась на заброшенную станцию. Вокзальные часы пошли, впервые за несколько лет. Сейчас они показывали два часа двадцать две минуты.

В следующую минуту поезд повернул влево, и часы скрылись из виду.

Теперь пути назад не было.

Флинн повернулась к железной двери, которая вела внутрь вагона. В верхней части двери было маленькое квадратное окошко. Там ей навстречу зияла синеватая мгла.

– Смелей вперёд, ничего не страшись! – пробормотала Флинн и, с некоторым усилием открыв дверь, вошла в вагон.