Читать книгу В ожидании героя. Книга 1. Ловушка для рейдера - Анна Александрова Козырева - Страница 1
ОглавлениеI
В солнечных бликах большая река, по срединному фарватеру которой против течения величественно проплывает белый трехпалубный теплоход.
Водная гладь вздрагивает – и в ребристых, пузырящихся пеной изломах широких волн потоком устремляется к берегу, а навстречу набегающим волнам рванулась нетерпеливая от ожидания детвора.
И вот уже первый, опережая всех, вплавь встречает высокую волну, и с радостными выкриками раскачивается на ожившем потоке, а следом и остальные с визгом плашмя падают на волну, накрывающую с головой…
Среди тех смельчаков, кто был впереди, и девочка лет десяти. Она вольно и дружно раскачивалась со всеми вместе на стремительно теряющих мощь волнах, меж тем, вытягиваясь длинным тельцем, успевала зорко бросить взгляд назад, где на мелководье, по-щенячьи повизгивая, барахталась на песчаном дне в цепляющихся за берег волнах мелюзга.
Недалеко от воды, в одиночестве, тихо сидела лет трех малышка, пересыпавшая совочком сухой песок с места на место. Девочка недовольно пыхтела и упрямо не смотрела на реку. Не выдержав, однако, всеобщего ликования, она вдруг поднялась и медленно затопала к самой кромке воды: легкая волна ласково лизнула голые круглые ступочки.
Малышка замерла и опасливо посмотрела в даль, где на угасающих волнах продолжала шумно колготиться детвора постарше. И тут же девочка, время от времени зорко озиравшая берег, изо всех сил принялась размахивать высоко поднятой рукой, явно предупреждая следующий шаг любознательной крохи. И та, не по-детски тяжело выдохнув, поняла приказание, вернулась на прежнее место, нехотя потыкалась совочком в сыпучий песок.
Просидела малышка так недолго. Скоро осторожными мелкими шашками она отошла по берегу на значительное расстояние, и направилась к реке, откуда только что отчалила моторная лодка и, взревев рыкающим двигателем, осыпала прибрежный песок мокрыми брызгами.
И тем же мигом девочка, успевшая издали высмотреть упрямое дитя, отделилась от шумной стайки сотоварищей, и, спеша преодолеть расстояние, быстро-быстро, усиленно взмахивая руками, начала грести к берегу.
– Света! Светка, стой! – испуганно-предупредительно завопила она.
Малышка тем временем подошла к урезу воды. Ступила на окраешек, обозначенный тонкой пенной полоской, и, опасливо тронув мысочком ножки набежавшую короткую волну, робко ступила в реку… Она отчетливо слышала, повторяющееся скорым эхом:
– Светка! Светочка, стой! – и даже вскинулась в ту сторону, откуда доносился крик, хитрющим взглядом.
Ничто уже не могло остановить упрямую кроху по имени Света. Отозвавшись на зов старшей сестры заливистым смехом, малышка сорвалась и смело рванула по воде вперед…
– Светка!.. Куда?!. Стой!.. – заполошный голос срывался. Девочка уже не загребала воду руками: почувствовав дно, на подкашивающихся ногах она пыталась бежать к сестренке, ибо знала, что там яма – глубокая круглая яма, давно нарытая земснарядом, где так здорово нырять…
С глаз малышка исчезла в миг, ровно ее и вовсе не бывало… даже водная гладь не повредилась…
Перед взором обезумевшей от ужаса девочки, ноги которой предательски вязли в песчаном днем, возник темный силуэт – и сразу же исчез с глаз. Тут же, однако, человек вынырнул и, глубоко глотнув воздух, снова исчез на глубине.
Девочка всё-таки добралась до места. Она готова была с разбегу и сама броситься в след за незнакомцем, как над поверхностью воды он появился со Светой, которую безжалостно тянул за жидкие волосенки, и, лишь ступив на дно, подхватил обмякшее тельце на руки и вышел на берег: с влажным одежд его лилось потоком…
Большой человек, мокрая шевелюра которого на солнце отливалась яркой медью, бережно положил бездыханное дитя на песок, и, не мешкая склонившись низко, уверенно стал возвращать ребенка к жизни.
Присев рядом, в напряженном волнении наблюдала за спасительными действиями девочка, в наполненных влагой глазах которой вздрагивала слабая и робкая надежда, а в груди ее гулко-гулко билось испуганное сердечко…
Вокруг стихийно, всполошившись, кучно собрались люди, в полголоса обсуждая случившееся и проклиная всем известную яму. Робкой волной накатывал и тревожный шепот присмиревших, скучившихся здесь же детей, с замиранием сердец наблюдавших за уверенной возней неожиданного спасателя.
Бездвижное тельце ребенка вздрогнуло под напором сильных рук взрослого человека, бесцеремонно давившего на маленькую детскую грудку.
Тяжелая, неподвижная тишина вдруг окутала затаившуюся в ожидании нетерпеливую публику – притихшей казалась и большая река.
И вот внезапно, выбросив фонтанчиком застойную воду, малыщка ожила и под общий, хором, облегченный выдох закашлялась.
Девочка, вцепившись в руку незнакомца, кротко спросила:
– Она жива?.. – и недоверчиво, с испугом в дрогнувшем голосе шепотком переспросила: – Жива, да?.. – И довольный собой человек подтвердил:
– Жива! Жива! – и следом, добродушно улыбаясь, уточнил: – Ещё какая живулечка!
Меж тем в голубом-голубом небе сдвинулись и заискрились белизной кучевые облака, отражавшиеся в вольных водах большой реки.
Плоская круглая луна пялилась в окна жилища, и скоро небесная синь-вода залила всё вокруг. В доме стало таинственно-пугающе, и девочка, не сумевшая уснуть, затаилась сама в себе и крепко зажмурила глаза.
Она не сразу заметила, как потекли по её щекам безостановочные слёзы
и как жалобные всхлипы сами собой вырвались наружу. Попыталась усмирить себя, быстро-быстро смахивая с щек слёзки, но унять себя не могла. Не сразу отозвалась и на звавший ее голос склонившейся над ней женщины:
– Машенька, девочка моя, ну, что, ты? Что? Успокойся… – Знакомый голос был вкрадчив и ласков: только он еще более раззадорил, – и Маша в открытую разразилась слезами взахлёб. – Не плачь… вовсе не надо нам слёзы лить… – добрая женщина присела на кровать. Опустила теплую ладонь на голову и нежно-бережно провела по волосам. – С нашей Светочкой уже ничего страшного не будет… всё позади… всё… всё… – напевным шепотком пыталась она успокоить рыдающую девочку. – Вот полежит чуток в больничке – и мы заберём её здоровенькую… веселенькую заберём… Не плачь!..
Успокоиться, однако, Маша никак не могла. С бранным причитанием укоряла она себя. Стыдила:
– Это я виновата!.. Я во всём виновата!.. Оставила Светку одну… Совсем одну!.. А она же маленькая… она же ещё глупенькая… а я – гадина! Гадина я ужасная!..
– Ну, что же ты так терзаешься? Что ты?! – женщина обняла её. – Успокойся! Всё же слава Богу обошлось… – старательно вытерла девочке слёзы. Прижала к себе. – Успокойся, девочка моя… славная моя… – Помолчав немного, продолжила: – Я домой пришла – нету вас… позагороду прошлась – не вижу… Куда, думаю, девочки мои делись? Кликнула раз… другой… Не откликается никто… Точно, думаю, на Каму сбежали… – и тих голос говорившей; тих и заботлив.
– Я то же… то же хочу… потонуть… – через частое всхлипывание вдруг добралось до слуха. Слова огорошили и, вздрогнув, женщина испуганно-растерянно посмотрела на девочку:
– Это, что, ещё за фантазии такие?!
Маша, сумевшая было успокоиться, готова была вновь разрыдаться.
– Я хочу… хочу… чтобы и меня спасали… вытащили за волосы… – скороговоркой повторила она и, верно устыдившись своих неожиданных
слов, спасительно уткнулась головкой в мягкий живот собеседницы.
– Вот это да!.. Это надо ж такое-то удумать… – невольно воскликнула женщина. – Боже, какая же ты у меня, Машутка, глупенькая ещё… – и она, сокрушенно выдохнув, внезапно влажно всхлипнула. Только во время спохватилась и сумела перебороть себя. – Хватит нам влагу разводить! Ишь, расслабились… Смотри-ка вон, как Богатка на тебя смотрит… жалеет, небось…
Маша, сухо зашмыгав носом, притянула с пола трехцветную кошку на постель. Животинка, вольно распластавшись длинным тельцем рядом, подставила круглую головку под ласкающую руку и довольно замурлыкала.
Миг-другой в комнате стояла гулкая тишина, помеченная легким и напевным «мур… мур…»
– Мама Надя, – первой нарушила тишину Маша. – Спой!..
– И что же тебе спеть, моя ластынька? – живо отреагировала та.
– Как Светке… колыбельную… – тихо-тихо выдавила из себя девочка-подросток.
– Колыбельную, говоришь?.. Как скажешь… Будет тебе и колыбельная… – и она наладилась было затянуть: – Бай… бай… засыпай…
Только Маша, опомнившись, оборвала её:
– Нет! Нет! Я – большая! Не надо колыбельную, как маленькой!
– Не надо – так не надо… – согласилась мама Надя. Задумавшись, повторила за девочкой: – Большая… большая… – Умолкла было, но через короткую паузу негромко, почти речетативом, словно сказочный зачин, начала выговаривать: – Будешь и ты, моя девочка, плыть по реке… бурной… широкой… может, и опасной даже… с порогами-перекатами… но ты не бойся… ничего никогда не бойся… И у тебя появится тот, кто не даст тебе утонуть-погибнуть… назовёт тебя невестой… увезёт в свой высокий терем… детки у вас пойдут… и будете вы жить-поживать да добра наживать…
Маша, оживлённо встрепенувшись, перебила её:
– А он кто?!
– Как кто? Защитник твой будет, – уточнила великодушно мама Надя.
– А он красивый? – в голосе девочки – неподдельный интерес.
– А-то как же! Самый красивый! Красивее и не бывает… – женщина нежно прижала девочку к себе. – Нам других и не надобно…
– А добрый? – Маша заглянула в глаза говорившей.
– Добрый-добрый… И ласковый… А уж веселый-то какой…
– Как папочка наш был? – вопрос прозвучал голосом дрогнувшим, осторожным.
– Точно так… как папочка ваш…– глубоко вздохнула женщина.
– А он рыжий?
– Почему вдруг рыжий? – удивилась мама Надя. – Папка ваш рыжим не был…
– А вот дядька, который Светку спас, рыжий… как солнышко… – еле-еле слышно прошептала девочка.
– Кто его знает? – мама Надя удивленно пожала плечами. – Может, и, впрямь, рыжий будет… как солнышко… – и, понизив дряблый голос, добавила обнадёживающе: – Главное, чтоб добрый-добрый… Спи… спи… моя хорошая… Ты засыпай потихонечку, а я вот что тебе расскажу… Это нам, маленьким ещё, баба наша Тая часто перед сном говорила: «Господи Иисусе, спать ложуся, Господа Бога приглашаю, а врага отгоняю от окон, от дверей и от кровати моей…» – споткнувшись, она поправила себя: – «… и от кроватки твоей. Аминь».
– Это она тебе и нашей мамочке говорила? – детский голос снова дрогнул.
– Так и есть… мне и вашей мамочке… – негромко согласила женщина.
– А враг – это кто? – полюбопытствовала Маша, устраиваясь поудобнее на подушке.
– Враг? – мама Надя в который раз за поздний вечер вздохнула. – Про него бы лучше и не знать… Спи…
Маша послушно закрыла глаза, однако, резко вскинувшись,
полюбопытствовала крайне заинтересовано:
– Мам Надь, а зовут его как?
– Зовут? Кого зовут?
– Ну его… который рыжий…
– Здрасьте… а я и не знаю… – откровенно растерявшаяся женщина внимательно посмотрела на вопрошавщую племянницу и, задумавшись было, поспешила сказать: – Точно ведь! Человеку без имени никак! Пусть Ваней зовется…
– Почему Ваней? – не унималась Маша: вспыхнувшее любопытство не оставляло.
– А почему бы и нет?.. – раздумчиво отозвалась мама Надя, собравшаяся было подняться с кровати, но вновь присела. – Ваня… Ванюша… Иван… будете вы, как в сказке, Иван-да-Марья… – И торопливо добавила: – Спи… спи… ночь давно дышит вовсю…
Зависла в комнате тишина.
За окном, в звездном небе ярко светила полная луна, щедро заливая сонную округу голубым светом.
И видна была широкая река с серебристой дорожкой поперёк…
Мария проснулась. Глаз размежить не спешила и долго лежала в тишине: приснившийся сон не оставлял, к тому же овладела ею необъяснимо-непонятная тоска.
В кабинете мужа внезапно что-то упало на пол: гулкое эхо прокатилось по профессорской квартире – глаза распахнулись сами собой. Невольно дернулся Илья и спросонья отозвался на грохот неясным бурком, но проснуться не проснулся.
Из-под двери смежной комнаты пробилась узкая лента света. Мария неспешно поднялась. Накинула халат и тихо отворила дверь в кабинет.
Ольга Сергеевна в пижаме с рюшами и штанишками до колен, неуклюже оттопырив руку в гипсе, пыталась заглянуть за дубовый диван, монстром
стоявший у стены с итальянским пейзажем в золоченой раме.
Не выказав каких-либо эмоций при появлении невестки, Ольга Сергеевна, с трудом поднявшись с колен, капризно-повелительным тоном сходу приказала:
– Помоги отодвинуть! – лишь затем, снизойдя, снисходительно сообщила: – Оно, кажется, за диваном…
Понятно было, что речь могла идти только о непрочитанном письме. Однажды Мария обнаружила в почтовом ящике адресованное Ольге Сергеевне письмо, которое и было ей вручено. Реакция, надо отметить, была самой неожиданной. Свекровь, не распечатывая конверта, демонстративно отшвырнула его от себя… письмо и улетело за диван…
– Нам его с Вами не отодвинуть, – предупредила Мария свекровь, успевшую прозрачной ручкой ухватится за край спинки дивана. – Надо чтоб, по крайней мере, помог Илья… вот проснётся…
– Это когда же он ещё проснётся?! – нетерпение той было на лицо и явно было на исходе. – Он долго работал… свет в кабинете горел до глубокой ночи… проснётся точно за-полдень… И то: устал! Ему надо отдохнуть, – вздохнула сокрушенно. – Что же, мне прикажешь столько ждать?! Я срочно! Срочно желаю прочитать то послание…
Про то, что письмо почти месяц провалялось невостребованным где-то в углу, невестка само собой напоминать не стала. Она лишь повторила:
– Нам диван с Вами с места не сдвинуть… Илью…
Ольга Сергеевна недовольно перебила её:
– А, собственно говоря, что Илья?! Если мы, как ты упрямо утверждаешь, не способны сдвинуть этого монстра, то почему, решила ты, это сможет сделать Ильюша?! Мой сын – работник совершенно иной сферы деятельности… умственной… – И свекровь, вызывающе вздернув головкой в реденьких кудрявых кудельках, выбежала из кабинете.
Следом, щелкнув выключателем, вышла и Мария.
Она пила кофе, когда Ольга Сергеевна нарисовалась на кухне.
На автомате отхлебывая терпко-ароматный напиток, Мария в некотором недоумении взглянула на возникшую перед взором свекровь, вернувшую её из задумчивости: ускользающая мысль и слабым отзвуком не напоминала больше о себе.
Старательно причесанная, в стеганном, советских ещё времён, халатике, с болтающимся пустым рукавом свекровь буркнула обычное утреннее приветствие и деланно-флегматичным тоном сообщила, притом смотрела она старательно в окно:
– Мне сегодня гипс снимать…
– Когда? – Мария, допив последний глоток кофе, поставила чашку на стол.
– Доктор до трех принимает… – свекровь продолжала пристально
высматривать нечто в проявляющейся в предутренних сумерках улице. – Я сама доберусь… – И последнее, что произнесла тихо и с укором неведомо в чей адрес было: – Такси стало так дорого стоить.
– Я приеду ха вами, – отозвалась Мария.
Ольга Сергеевна отошла от окна и, пересиливая себя, на полувыдохе выдавила:
– Спасибо… спасибо, дорогая…
В коридоре Мария столкнулась с мужем, чуть не сбившем её. С полузакрытыми глазами, посапывая на ходу, он недовольно бросил:
– Рань-то какая… И, что, непременно надо в такую рань? – вяло возмутившись, Илья исчез за узкой дверцей с писающим малышом на рельефной картинке.
Скоро муж вернулся в спальню, где успевшая в темпе собраться Мария готова была выйти.
Илья, так и не проснувшись окончательно, мешком упал на сохранявшую недавнее тепло постель и, отвернувшись к стенке, укрылся с
головой; только, торопливо приоткинув одеяло, севшим от сна голосом ворчливо пробурчал:
– Маман вчера всю плешь проела: пора квартплату платить… и свет то же… – и вмиг отсутствующе засопел.
Мария с удивлением обнаружившая, что круглая залысинка на макушке мужа увеличилась в размерах, сказала:
– Оставила… вот на столе лежат… – и, закрыв кошелек, положила его в сумочку.
Вышла из подъезда. Тяжелая дубовая дверь с натужным стоном закрылась за ней.
Широким колодцем замкнутый двор сталинского дома, ужавшийся в
полумраке, – безлюден и глух.
Мутные утренние сумерки медленно рассеивались, обещая, что скоро-скоро зажелтеет небо и от восточного окрая земли солнце желтоватым сгустком покатится по небосклону, а пока, пробуя силу, новый день слабо-слабо белел.
Там и солнечный апрель, оправившись ото сна, к ночи закончит свой отсчёт. Впереди май… майские праздники… Мария глубоко вздохнула: опять не удастся съездить к сестре… давно не виделись… обещалась… в который раз обещалась…
Открыла машину. Села и, включив зажигание, отъезжать не спешила: столь яркий и подробный сон не отпускал… Ехать всё-таки надо: Мария нажала на педаль, – и тяжелый темно-зеленый джип плавно стронулся с места.
Дорога не отвлекла.
Москва в ранний час пустынной не была, хотя шумом и суетой ещё не подавляла. Меж тем далекое, ушедшее детство, расцвеченное вдруг до подробностей, накрепко угнездилось в потревоженной памяти и взволновало смятенное сердце.
Родителей своих Мария помнила смутно.
Отец был высок ростом. Крепок и кряжист. Все эти характеристики определились много позднее, когда рассматривались фотографии мамы и папы. А вот, что он был весел и добр, – воспоминанием определенно было личным. Папа мог подхватить дочь и, подкинув на могутные плечи, лихим скакуном носиться по комнате, подхлестывая себя и громко цокая языком, а задыхающаяся от счастья девочка подпрыгивала и тоже цокала языком.
И громко, взахлёб смеялась мама, успевая убрать с пути лихача то стул, то табурет. Такого заливистого смеха от мамы Маша больше никогда не слышала…
Отец дома бывал нечасто – бывал наездами. Появлялся, и уже скоро начинало звучать про «очередную вахту». Маше запомнилось это слово на всю жизнь. Слово казалось отчего-то мохнатым и тревожным.
Всякий раз уезжая на «очередную вахту», отец говорил, что там его ждёт какая-то «шахта». Что это такое? – девочка не знала. Однажды, отозвавшись на вопрос дочери, мама сказала, что это работа такая – «под землёй»… Только и это ясности не принесло: слово, как звучало пугающе, так таким и осталось, а уж, когда узналось, что папа на той шахте погиб, то и вовсе обрело зловещую окраску.
Светка помнить отца не могла не по молодости лет, а по факту своего еще не рождения.
Маша помнила похороны отца. Печальные. Многолюдные. Наполненные сверх предела жалобным подвыванием матери, упирающейся в обитый красной тканью гроб огромным животом. Она падала на усопшего и не давала накрыть крышкой… Потом рвалась в яму, куда опустили гроб. Стали засыпать: лопаты торопливо замелькали в руках щетинистых мужиков. Мать рухнула снопом наземь и, елозя грузным пузом, упрямо пыталась дотянуться до края могилы… её оттаскивали… пытались поднять… а она всё выла… выла жалобно и пронзительно…
В роддом мать увезли прямо с похорон…
Рождение Светки, имя для которой заранее было задумано отцом,
мечтавшим о новой дочке, мать к жизни не вернуло. Через год её не стало. Всё боялись, что она, обезумевшая от горя, что-нибудь учинит над собой, но рук на себя мать не наложила: угасла сама по себе – не выдержало тоскующее сердце…
Худой и черной, как истлевшая головешка, лежала мать в гробу. Скорбной малолюдной кучкой потолкались у могилки, на дне которой потемневшим боком топорщилась отцовская домовина. Так под общим холмиком и лежат родители… лежат рядышком папа и мама…
Мария не успела и выдохнуть печально, как рывком надавила в пол тормозную педаль. Непонятно каким макаром, развернувшись на все сто восемьдесят градусов и почти ткнувшись под капот джипа, поперёк, на счастье пустынного шоссе замерло маленькое, желтой букашкой, авто.
Медленно… очень-очень медленно и осторожно, сдав назад, Мария вырулила на соседнюю полосу и оставила замелькавший аварийными сигналами автомобиль, из которого взъерошенным воробышком испуганно таращился молоденький парень. Вслух Мария отругала себя за невнимание и временную отключку от действительности и, предельно напрягая внимание, поехала дальше.
Потревоженная с ночи память упорно не оставляла…
… тетя Надя – мамина старшая сестра, одинокая и безропотная, часто появлялась у них и раньше, покорно выполняя любую работу, а уж после того, как племянницы остались сиротами, и вовсе, сменив слово «тетя» на «мама», навсегда перебралась к ним.
Девочки безумно любили свою «маму Надю» – трепетно, до умопомрачения, любила девочек и она…
Машин на трассе стало появляться всё больше. Улицы светлеющего и обретающего в свете простор и объём города стремительно уплотнялись транспортом и людьми.
Усилием воли сконцентрировав внимание на дороге, Мария сознательно пыталась скинуть морок воспоминаний, но ночной сон, продолжая тянуться шлейфом, всё напоминал и напоминал о себе. Сопротивляясь тому, Мария задалась вполне провокационным вопросом: мог ли, вообще, состояться тот разговор с мамой Надей на самом деле?
Очень уж казался неправдоподобным…
Мария любила тренировки по ситуационной стрельбе.
Это всегда было похоже на увлекательную азартную игру: в абсолютно кромешной тьме разрываются короткие вспышки – на каждую из них, не задумываясь, улетает пуля.
Или: в гулкой сторожкой тишине напряжённо-чутким слухом улавливается каждый еле-еле слышный шорох, – и в ту сторону вмиг до окончания слабого звука улетает быстрая пуля.
И ты вовсе не чувствуешь в это время своего упругого, натренированного тела, легко и мгновенно либо перекатываясь по полу, либо группируясь как для прыжка: подвижное тело, опережая твое сознание, само по себе выбирает позу и рука сама по себе выбрасывается для очередного выстрела, а у тебя только одно – азарт и азарт!…
Команда «стой!» прозвучала неожиданно, и, будто разочаровавшись, тело в миг обмякло – и ты вольно растягиваешься на полу в расслаблении и покое…
Ярко вспыхнул верхний свет, высветив просторную залу стрелкового тира. Мария прыжком поднялась на ноги и, разрядив пистолет, протянула его подошедшему инструктору. Порывисто шагнула, оглянувшись на седовласого майора в отставке, в сторону мишеней.
– Что любопытно? Мне то же… – тот, отлично поняв ее нетерпение,
предложил привычно-командным голосом: – Пойдём…
Придирчиво осмотрев бумажные мишени в дырках, причем в основном по центру, мужчина, забавно прицокивая языком, не скрывал своего восторга:
– Отлично! – и решительно поправил себя. – Нет! В этот раз, Мария, надо признать, что даже лучше, чем всегда! Школа Деда! Что я могу ещё на это сказать? – последнее было произнесено с явным пиитетом.
В это время в залу вошли трое коллег Марии по охранному агентству. Отстрелялись они ранее её, – как догадалась, остались до окончания её стрельб любопытства ради. Каждый из них более, чем пристально и придирчиво, осмотрел бумажные листы в дырках.
– Что, Машаня, опять ты нас всех уделала?! – воскликнул один из них
– Нашей Никите по-другому никак… Надо же постоянно доказывать…– откровенно язвительно подсказал его товарищ.
– Михаил, я тебя просила не называть меня этим именем! – резко перебила его Мария. – Мне это сравнение неприятно… Я – не убийца!
– Ну, ладно… ладно уж… Я ж любя… – нехотя процедил Михаил, умело прикрывая мелькнувшее в глазах раздражение от ревности. – Все же знают, что наша Мария Гриднева – ещё тот ас…
– Не хвали – зазнаюсь! – Мария умышленно произнесла несвойственную ей фразу, чтобы хоть как-то разрядить возникшее напряженность.
– Мне-то с того что? Зазнавайся… – неохотно отозвался Михаил: голос его заметно потух. Обернувшись к инструктору, обнадеживающе-требовательно попросил: – Димыч, я ещё хочу пострелять… Разреши!
Тот, хотя и негромко, ответил решительно:
– Ещё – это для другого раза оставь. У тебя, Жаров, руки опять дрожали…
Михаил резко развернулся и, громко хлопнув тяжелой дверью, выскочил вон. Следом за ним поспешили и двое других. Направилась к выходу и Мария, а Димыч вдруг предупредил:
– Вас, Мария, там давно поджидают.
– Кто?! – удивление её было искренним.
В ответ – широкая улыбка.
Ждал Марию Николай Иванович, любовно прозванный в определенных
кругах, как в глаза, так и за глаза, Дедом. Его появлению, явно неслучайному, ибо случайности у этого человека исключались по определению, Гриднева обрадовалась от души.
– Мадам меткий стрелок, не подбросит старого ворчуна? – хитро блеснув не по возрасту цепкими глазами, спросил Николай Иванович, когда они дружески обнялись и поприветствовали друг друга.
– Отчего же нет? Конечно же, да! Куда прикажете? – другого ответа в этом случае просто не могло и быть.
Перед тем, как нажать на газ, Мария поинтересовалась:
– И куда едем?
– Можешь прямо… – последовал уклончивый ответ, и Гриднева, вырулив со стоянки, профессионально втиснула тяжелый джип в автомобильный поток, успевший плотно забить улицы столичного города.
Терпеливо выждав пока их грузное авто не пристроилось в движущийся ряд и, повинуясь заданному ритму дороги, покатило вперед, Николай Иванович продолжил:
– Впрочем, двигайся по своему маршруту…
Мария хорошо знала, что «не спешить» – основное свойство Деда. Про себя она с грустью подумала: «Совсем Лебедев седатый стал… как лунь…» – и невольно удивилась и мелькнувшему сравнению, и тому, что произнесено ею было, пусть и мысленно, далекое от столичного обихода словечко.
Спустя минуту-другую пассажир спросил:
– Тебе самой куда?
– У меня психолог… на одиннадцать… – ответила.
– Вот и замечательно. Время есть – успеешь к своему психологу, а пока покатай седенького старикашку… – шутливо произнес Лебедев, весело
стрельнув глазами, а Мария, почувствовав, как жарко полыхнули её щеки, замерла в смущении. Какое-то время ехали молча.
– Я был в зале… – сообщил наконец Николай Иванович. – Просчитал в
темноте все твои выстрелы… Молодец! Рука опережает сознание…
– А учитель кто?! – акцентируя на слове «кто», откликнулась Гриднева.
– Приходит время, когда ученик оставляет учителя далеко позади… – иронично заметил Лебедев.
– Но это же не про нас с Вами?! – Давно изучив Деда, заметила Мария, отлично понимая, что настоящую цену себе этот человек знает хорошо.
На замечание отклика не последовало, и Николай Иванович легко сменил тему:
– Я тут ночью своих огольцов привозил пострелять… Димыч и доложил, что рано утром вы будете… решил остаться…
Торопить хитрого собеседника Мария не стала. Поддержала предложенную тему:
– И как огольцы?
– Да так… – Лебедев вздохнул вполне искренне. – Бить наотмашь хорошо научились… ногами попинать то же мастера… а вот мозги включить никто и ни разу… – и он с вызывающим интересом посмотрел на Марию, пытливо отслеживающую дорогу. – Им бы наглядный урок преподнести… практическое занятие, так сказать, не мешало бы устроить…
«Так-так уже теплее…» – подумалось Гридневой, старательно скрывавшей, что любопытство давно подтачивало ее женское нутро.
Лебедев, как бы про между прочим, поинтересовался:
– У тебя там случайно нет отгулов за прогулы?
«Ещё теплее..» – и Мария мысленно улыбнулась.
– И как же им не быть при нашей-то экстремальной работе? – вслух отозвалась вопросом на вопрос.
– Вот и славно! – ответом Николай Иванович явно был доволен. Загадочно улыбнулся: – А то я было собрался в агентство на тебя заявку
оформлять!
«А вот это уже определенно горячо!» – хмыкнула, догадавшись, Мария.
II
С полковником Лебедевым Николаем Ивановичем Мария познакомилась в самом начале девяностых.
Среднюю школу она закончила на «отлично». О том, чтобы не поступать куда-либо, не могло быть и речи. Учиться и только учиться – было для нее единственной целью.
Мама Надя в Москву провожала Машу, как в неведомое, со слезами.
– Пропадешь там! – причитала она в голос. – Неужто в Перми учиться нельзя? Учатся же… И с домом рядом… Все чужие… Всё чужое… И время такое непонятное… Жили в большой стране… А сейчас что? Сейчас-то мы какого государства люди? И твоя Москва – столица какого государства?.. – слёзно пыталась вразумить настырную племянницу любимая тётя.
Напрасно! Маша ни в какую: только в Москву – и всё тут!
В педагогический поступила легко. Поступила на дневное, где при зачислении предупредили, что на стипендию надежд мало… что, да, никто стипендий не отменял и вопрос решается… а пока вот так… что дальше будет? – никто не знает.
Машу это не напрягало. Она давно решила, что пойдёт работать: да хоть полы мыть! Надеяться на помощь из дому не могла: на попечении мамы Нади оставалась маленькая Светка.
С детства, научившись подчиняться определенному ритму, Маша с первых дней учёбы выстроила день так, что ни одной праздной минуты не могло и быть.
Училась легко.
Рано утром, до начала занятий, первокурсница успевала, добросовестно отмахать обмотанной мокрой тряпкой палкой-«лентяйкой», вымыть полы в общежитии, никак, притом, не реагируя на откровенные смешки девчонок и язвительные приколы ребят.
По вечерам девушка спешила в спортзал, где играла в волейбол, что было её увлечением с детства. Вначале играла в школьной команде, позднее – в сборной района. Вот и здесь быстро заметили результативную рослую студентку первого курса, скоро включив её в общеинститутскую сборную.
И всё было хорошо – только вот денег катастрофически не хватало. Первую сессию сдала «на отлично», и даже стала получать повышенную (относительно) стипендию, что, впрочем, ситуацию никак не изменило: овсянка стала поперёк горла…
Вот тогда-то Маша и купилась на предложение сокурсницы: по выходным стоять с товаром.
– У меня тётка, – уговаривая, просвещала та, – товар из Китая возит. «Челночница» она… Слышала? – Маша неопределенно пожала плечами. – Всё с лёту уходит! Постоим час-другой – и свободны, да еще и с денежкой.
Согласилась…
Рано-рано субботним утром, взвалив на себя огромные сумки в сине-красную клетку, приволоклись они втроём в Центр, где вдоль «Детского мира» вытянулись ряды стихийного торжища.
На Машу и на племянницу хозяйка китайского ширпотреба, как на витрину, бесцеремонно развесила товар в виде шерстяных женских рейтуз, детских стеганых брючат, варежек-перчаток размеров от и до, ещё какой-то мелочевки, значение которой новоявленной продавщице, оторопевшей от увиденного, так и осталось неведомым.
Хозяйка втиснула Машу меж двух столь же плотно обвешанных товаром женщин, попытавшихся было выказать своё возмущение, на что получили во вразумление столь отборный мат, что обе безропотно стихли, а у Маши от недоумения и растерянности всё внутри содрогнулось. Племянницу свою «челночница» отвела чуть подальше, где так же с матом втиснула её на облюбованное место. Сама она неспешно прошла вперёд, где перед ней
расступились и где сходу задымила сигаретой…
Смотреть в ту сторону Маша больше не смотрела… не хотелось… Одной из разъединенных женщин она предложила поменяться местами, и та с радостью ответила согласием.
Маша оказалась рядом с пожилой женщиной, перед которой на снегу лежал коврик, а на нем горкой – железные мочалки и обыкновенные открывашки.
Товар меж тем с лёту не уходил…
Люди любопытной цепью двигались медленно вдоль рядов, редко-редко около кого задерживаясь.
Давно поднялось в тускло-облачном небе зябкое солнце, никого не грея и слабо освещая в прогалы землю.
Было холодно. Мразно было.
Ноги в полусапожках на рыбьем меху окоченели и задубели. Переминаясь с ноги на ногу, хотелось только одного – бросить всё и убежать… убежать, где тепло-тепло…
Маша пребывала как в густом морозном дыму, отсутствуя в реальном мире и давно ничего не фиксируя. За то время, что простояла в шумном нервном ряду, у неё каким-то непостижимым образом купили одни мохнатые легинсы и пару детских варежек, а у её соседки справа, как обнаружилось с удивлением и легкой завистью, железные мочалки с коврика исчезли все.
Постоянно разносили чай в термосах… горячий чай… душистый… Хотелось согреться, только сделать этого за отсутствием личных средств Маша не могла, а всё то, что наторговалось, сразу перекочевало к зоркой хозяйке.
– Замерзла? Выпей – согрейся чуток… – сквозь памороку, окутавшую сознание, пробилось участливое: кто-то сунул в озябшую руку бумажный стаканчик, сладко обжегший хлипким теплом стылую ладошку.
Чай ей любезно подала женщина, на коврике у ног которой маленькой
кучкой оставались лежать на деревянных ручках открывашки.
– Пей! Пей! Не стесняйся! – отзывчиво приказала соседка справа. – Без денег, небось, осталась? У этой мымры, – и Маша отлично поняла, о ком речь, – такие дурочки каждый день меняются… Ты не первая… – женщина глубоко вздохнула, – …и не последняя, думаю…
Опешившая студентка-отличница осторожно сделала первый глоток: потеплевшее нутро благодарно откликнулось и прояснилось сознание – только ясно поняв всю нелепость своего положения, Маша поспешила сглотнуть нечаянно набежавшую слёзку…
– Зовут-то как? – всё тем же участливым голосом продолжала допытываться удачливая соседка.
– Маша… – протянула несостоявшаяся торговка еле-еле слышно.
– Мария, значит… а меня вот тётя Талина зовут… – услышала студентка, не сумевшая при том скрыть своего удивления, что не промелькнуло мимо внимания любезной женщины. – Это муж меня так: Талина да Талина с молодости… Я и привыкла… так-то я Наталья Петровна буду…
Отогревшись, Маша вяло улыбнулась.
Меж тем в рядах что-то произошло: вокруг всё пришло в движение, все гулко и подавленно зашумели. Подбежала хозяйка. Молниеносно посрывала с Маши весь товар. Суетливо запихнула в большую сумку и, взвалив её на плечи, исчезла.
Что делать дальше: уходить или ждать неизвестно чего? – Маша не знала.
– Явились! – с ужасом простонала соседка слева и быстро-быстро стала собираться.
– Кто? – невольно вырвалось у Маши.
– Мытари тутошние… – услыхалось в ответ незнакомое слово.
Маша и сообразить не успела, как перед ней нарисовался крепыш с
воловьей шеей и небрежно полюбопытствовал:
– И чё продавашь, красавица?
– Я ничего… – растерянно промямлила девушка.
– Со мной так нельзя! – парень нагло уперся бесцветными глазами. – Не люблю я! Я видел тебя обмотанную шмотьём… Гони давай!.. – и он протянул открытый черный пакет, в котором навалом лежали бумажные деньги.
Теперь Маше и без объяснений было понятно, кто перед ней. Поддавшись общей нервозности, она выдавила:
– Ничего я тебе не дам! У меня и нет ничего…
– Тогда с нами пойдёшь… – парень, цепким отекающим взглядом обшарив девушку с ног до головы, нагло хихикнул.
Маша струсила, однако не настолько, чтобы от страха потерять голову: готова было сказать твердое «нет», как соседка справа опередила:
– Что привязались к девчонке? Она и не торговала вовсе. Спутал ты ее с кем-то… Стоит тут рядом со мной… внучка моя…
– А ты, старая, варежку закрой! Я не слепой, чтобы не знать, кто тут и что тут… – и с угрозливым нахрапом приказал: – Пошли! Бегом за мной!
– Никуда я не пойду! – дерзко отозвалась на то Маша.
– Цыц! – и парень, причмокивая красными губами и свирепо наступая, повтори: – Двигай, говорю, ногами, да поживей!
И тут произошло невероятное и неожиданное. Машу не подвела природная подвижность, не раз проявляемая ею при игре в волейбол. Вот и в эту минуту она, внутренне сгруппировавшись и не задумываясь, прыжком выступила вперед и с силой, как по летящему к ней мячу, ударила парню прямо в рожу: хлесь! Парень покачнулся и грохнулся мешком наземь, – и, лишь очухавшись, срывающимся от злобы голосом завопив:
– Убью, сука! – нервным, густым, придушенным басом прорычал: – Тебе же, дура, конец пришел…
Рывком он попытался подняться, но Маша, неконтролируемо очумевшая до азарта, вновь ударила парня по голове так, как привыкла бить с
размаху по мячу…
– Ну ты и тупица… – только и сумел просипеть мытарь.
Кто-то, взвизгнув рядом, дико закричал, – и многие, подхватив свой товар, бросились в рассыпную.
– Бежим, девочка моя! Бежим! – Наталья Петровна вытянула Машу из встревоженной сборщиками подати и возмущенно гудевшей толпы.
Отдышались лишь у метро. При входе Маша остановилась, как вкопанная.
– Пошли! Ты чего встала? – спросила её женщина.
Маша замешкалась:
– Мне не на метро…
– Ты живешь-то где? – Наталья Петровна придирчиво посмотрела на побледневшую девушку.
– В общаге… – и студентка поспешила добавить: – Недалеко… Я пешком пойду…
– Никак совсем рядышком? – иронично спросила тётя Талина. И потом в лоб: – Без денег, что ли, совсем?
Не сумев скрыть смущения, Маша покраснела.
– Вот, что, девочка, – решительно заявила женщина, – едем ко мне. Я-то вот точно недалеко живу… Можно и пешочком при желании прогуляться, но у нас с тобой того желания нет, – мы с тобой в метро: «Шагом арш!» – последние слова прозвучали по-командирски твердо.
Миновав два перегона, вышли на «Таганке». Несколько остановок проехали на троллейбусе – и скоро вышли у высотного, упирающегося шпилем в низкое, облачное небо дома.
Вошли во двор. В подъезд. Зашумел поднимавший их лифт.
Обомлевшая Маша никак не могла поверить, что всё это самая реальная реальность. Раньше она и помыслить не могла, что может когда-либо вот так запросто войти в этот дом, в котором, по ее наивным представлениям, могли проживать только небожители.
Вышли из лифта, с дребезжащим грохотом сразу же устремившегося вниз. Наталья Петровна извлекла из сумки большую связку ключей и отомкнула замок. Распахнув настежь входную дверь, доброжелательно пригласила:
– Входи, Машенька! Гостьей будешь…
Маша робко переступила порог. Следом, плотно затворив дверь, вощла и хозяйка. Свой брезентовый сидор со всякой дребеденью, как она выразилась с горькой иронией, сходу упрятала в настенный шкаф в прихожей.
– Скидывай одёжку и проходи… Тут нечего стоять… Проходи-проходи… – поторопила гостью хозяйка, успевшая снять с себя всё, что было одето и сверху, и под пальто для тепла. – У меня, правда, полный раздрай и шатания… Не обращай внимания… С этой вынужденной торговлей скоро и день-ночь окончательно перепутаешь…
Маша неспешно разделась и несмело прошла в просторную комнату, где какого-либо беспорядка визуально совсем не наблюдалось. Наоборот – пахло свежестью и чистотой: из широко распахнутой форточки одного из высоких окон волной врывался морозный воздух.
– Сейчас! Сейчас прикрою! Холодно не будет, – торопливо предупредила невольно вздрогнувшую Мащу Наталия Петровна, и поспешила форточку закрыть наглухо. – Это у меня муж… ему всё жарко… открыл с утра… я-то убежала с самого ранья, а он, вишь, уходил и забыл закрыть… если только не специально оставил… с него станет…
Про себя Маша отметила, что, как бы оправдываясь, голос у говорившей
при упоминании мужа обмяк и потеплел.
– Скоро мы с тобой отогреемся… отдохнем… Слушай: нырни-ка ты в ванну пока-то я покашеварю… Муж у меня всё время в основном на даче проводит… сбежал… я себе одной и не готовлю ничего: так перехвачу на ходу… А гостью грех не угостить! – и Наталья Петровна, всё говорившая и говорившая безостановочно, успевшая переодеться в домашнее, ответа Машиного ждать не стала – убежала в ванную комнату, откуда послышался характерный шум воды.
Растерявшаяся окончательно студентка пединститута, как стояла посреди уютной комнаты, так и осталась стоять.
Вернулась из ванной хозяйка, и решительно, как отрезала, приказала:
– Марш в ванну! Халатик я тебе положила. Не брезгуй! Он хоть и старенький, давно ненадеванный, но чистый, отутюженный… Висел всё, как тебя ждал… Полотенце выложила… оно и вообще новое… А уж с остальным сама разберешься… Не маленькая!
Механической куклой прошла Маша в ванную… и скоро, блаженно расслабившись, просто лежала в теплой воде – лежала без мыслей, без понятия, где она… что она… И, кажется, разомлев, ненароком вздремнула чуток…
Потом ее кормили… вкусно… сытно…
Из-за ежедневной овсянки Маша напрочь успела позабыть все остальные вкусовые ощущения, – и сейчас бессовестно поедала всё, что ей подавалось… Стыдила себя… укоряла… Только сделать с собой хронические оголодавшая студентка ничего не могла. К тому же утром она, подгоняемая сокурсницей, успела лишь выпить кружку чая и на ходу проглотить бутерброд со шпротным паштетом… И вот сейчас голод, который
не тётка, чувство стыда истребил нагло и окончательно…
Сама Наталья Петровна ничего не ела. Сидела напротив, и всё смотрела
и смотрела на Машу… смотрела глазами добрыми… глазами ласковыми… и тем напомнила маму Надю… Ещё час-другой назад, будучи совершенно незнакомой, сейчас женщина, молча наблюдавшая за девушкой, виделась чуть ли не самым близким и родным человеком на свете.
Молчала и Маша, расслабившаяся и беззастенчиво клюющая носом: накопившаяся за последние полгода усталость и сегодняшняя нервозная встряска дали о себе знать…
Маша проснулась отдохнувшей и выспавшейся, однако, наслаждаясь покоем в чужом доме, глаз открывать вовсе не хотелось. Прислушалась: тихо-тихо… безмолвно… лишь напольные часы неутомимо мерным ритмом отмеряли бегущее вперед время.
«Интересно: сколько сейчас?» – полюбопытствовала про себя Маша и открыла глаза.
По вечернему в утонувшей в сумерках комнате разглядеть круглый циферблат больших часов не удалось. Увиделось иное – высокие окна снаружи густо осыпаны снежной пылью: на улице, кружась, валил крупный снег.
Осторожно ступая, вошла Наталья Петровна и, столкнувшись взглядом с Машей, извиняюще испуганным голосом спросила:
– Никак я тебя, Машенька, разбудила?
– Нет! Что вы?! Я давно проснулась… лежу вот… так хорошо… нежусь, как дома… у мамы Нади…
Снова её вкусно и сытно кормили.
– Как на убой! – благодарно подытожила Маша, поспешая выбраться из-за стола.
За время полдника, как ей добродушно пояснила обильный перекус
добрейшая хозяйка, гостья успела рассказать о себе. Всё началось с ответа на осторожный вопрос: кто такая мама Надя?
Слушая внимательно Машин рассказ о погибшем на шахте отце и о сгоревшей от тоски матери, Наталья Петровна охала и ахала, и со слезой в голосе комментировала:
– Так-то оно так: шахтерский труд не из легких… а уж опасный-то какой…
Или:
– Так-то оно так: от горя чернеют… от горя и сердце рвется… разум порой от горя тускнеет…
Дослушав про мама Надю, участливо подытожила:
– Святой человек – эта ваша мама Надя… На таких молиться надо… – и, сглотнув слезу, спешно вышла из кухни…
Маша понимала, что пора собираться – время к вечеру. Пока-то доберется до общаги. С ужасом подумалось, что придется просить на дорогу…
Сердце ужалось…
Спустя время хозяйка позвала из комнаты:
– Машенька, иди-ка сюда!
Та медленно пошла на зов.
Наталья Петровна, стоя у дивана, с которого была убрана постель, придирчиво разглядывала кучкой лежащие перед ней вещи, указывающие на женскую принадлежность.
– Вот смотрю, – пояснила она, – может, что тебе подойдет… – Испуганно смотрела Маша на хозяйку, продолжавшую: – Одежонка-то твоя вся тонехонькая… Удивительно ещё, что ты сразу в ледышку не превратилась при таком-то снаряжении… Я кое-что перебрала из своих запасов – думала всё, что на толкучку вынесу… Только, знаешь: жалко! Не совсем же, думаю, последний край?.. Ты вот посмотри, может, что тебе и приглянется… всё заграничное… Я не хвастаюсь! Боже упаси! Муж, случалось, привозил…Что-
то угадает по размеру…что-то и нет… Тут больше всё ненадеванное… Брюки теплые есть… джинсы… Перебери… примеряй… не стесняйся… Мне не для кого всё это беречь… Если, что и из моды вышло, так все тебе хоть потеплее будет…
И Наталья Петровна деликатно оставила окончательно опешившую девушку с той кучей наедине.
Тряпичницей Маша не была по определению. Выбрать что-то подходящее себе, конечно, могла. Только, по известной причине, расслабляться себе не позволяла и невозмутимо могла в одной вещи проходить долго. Сейчас же, даже не касаясь лежащих навалом вещей, со стыдом осознала, что ей нравится всё… Взять с дивана она решилась только джинсы и толстой вязки мохнатый свитер. Их-то несмело и примеряла… Зеркала в комнате не обнаружилось, но Маша и без того понимала, что выбранное ей в самый раз… просто замерла…
Наталья Петровна, войдя, увеличила в комнате свет и довольным голосом воскликнула:
– В самый раз! А хорошо-то как тебе, девочка моя! Я сразу заметила, что ты в том же размере, что и я когда-то… Выбери ещё что-нибудь… Не стесняйся!
Примерять Маша больше ничего не стала. Наоборот, она начала было снимать джинсы и свитер, как хозяйка категорично запротестовала:
– Нет-нет! Не снимай! В этом и ходи! Одежонку твою я в стиралку бросила. Постираю потом… высохнет – тогда и заберешь…
В недоумении смотрела Маша на заметно повеселевшую женщину, насмешливо поинтересовавшуюся:
– А ты, что, в гости к нам больше не думаешь прийти?
И что могла на это сказать Маша? Стояла и молчала. Просто-напросто боялась, что вот-вот расплачется…
Верно уловив состояние девушки, Наталья Петровна отошла к балконной двери и, сквозь стекло наблюдая за снегом, летящим белёсым
дымом, сказала:
– Время давно на весну, а зима уступать никак не хочет… Метет и метет… Тут, помнишь, какие дни стояли? Я пол промела и щетку, промыв, на балкон вынесла проветрить… Сами на дачу уехали… Когда через два дня вернулись, на балконе одна голая палка сохла. Птички волосок за волоском всю щетку и растащили. К весне готовятся – гнездышки утепляют… Соломки-то в городе где им взять? – Она повернулась к Маше, так и продолжавшей стоять у дивана. – Ну, что, готова? – и вновь огорошила девушку: – Мы сейчас к моему Николаю Ивановичу поедем. Нагрянем нежданными гостями – обрадуем его!
В прихожей, как обнаружилось, Машу ждали теплая, весьма приличная куртка-пуховик и замшевые мягкие сапожки на меху… Всё это, торопливо пояснила Наталья Петровна, из тех же заветных запасов.
Сознание, кажется, полностью отключилось, и Маша происходящее с ней принимала молча, будучи в наивной уверенности, что это просто чудесный сон из тех, покидать который не хочется. Всё смешалось – явь и неявь, и она умышленно оттягивала миг вероятного пробуждения, чтобы не порушить эту сказку…
И метро, и электричка – всё то, что возникло после того, как оставленный высотный дом исчез за подвижной стеной из крутящегося на ветру снега, оставались быть то же частью длинного сна…
Громко объявивший в динамике голос: «Станция Расторгуево» – заставил вздрогнуть… Отчетливо услыхался металлический скрежет тяжелых колес: электричка, за окнами которой в синих сумерках угасал столь странно-неожиданный день, остановилась.
В потемневшем к вечеру небе тяжелые снежные тучи расползались ветхим рядном, высвобождая глубинный простор для скорых звёзд.
Вышли из электрички, поспешившей при отправлении прощально громыхнуть, и, миновав пристанционную площадь, шагнули на широкую дорогу, слабо освященную редко горящими фонарями.
По одной из сторон вдоль дороги стеной высились вековые ели с пластами снега на колючих разлапистых ветках. В стороне супротивной подпираемые наносными сугробами в безмолвии таились деревенского типа дома, с редко горящими окнами. Чаще окна припорошенных снегом домов были черны…
Свернули в проулок, где за полной ненадобностью стояли фонарные столбы.
– Совсем нынешние власти обнаглели… Думают, что никто тут не живёт… Живут! – сокрушенно выдохнув, возмущалась Наталья Петровна, поспешившая предупредить молчаливую спутницу. – Не бойся! Нам недолго осталось идти…
А Маша и не боялась!
Сугробы с чистым снегом вдоль дощатых заборов… одноэтажные домики с трубами на заснеженных крышах… припущенные снегом, почерневшие в сумерках ели… да и само похрустывание снега под ногами… -
всё это разом напомнило Урал…
И Маша отозвалась:
– Чего бояться?! У нас вообще никогда никаких фонарей нет и не было… Идешь поздно вечером домой – вокруг темень: глаза выколи.
– Скучаешь по дому? – в лоб спросила спутница.
– Случается… – согласилась Маша, осознавая тоску по Светке и по маме Наде.
– Вот и пришли! – сообщением своим Наталья Петровна оборвала
нахлынувшую череду летучих воспоминаний, и тем обрадовала загрустившую девушку. – Похоже наш Николай Иванович ждёт гостей – дорожку к крыльцу почистил, – и она толкнула от себя калитку.
– А-то! Как же без гостей-то?! – Калитка не успела захлопнуться, а мужской голос уже весело приветствовал вошедших: – Здрасьте! Здрасьте, гости дорогие! Гости желанные!
С легким тревожным волнением входила Маша в незнакомый двор, а после прозвучавших приветливо слов словно и не было никакого волнения: на душе потеплело и было легко-легко. И хотя хозяин не спускал своего откровенно пытливого взгляда с неё, ничто не напрягало Машу и душевного нахлынувшего было неудобства, как не бывало.
С деревянной лопатой в руке Николай Иванович стоял посреди ярко освященного двора. Это был высокий мужчина, лет пятидесяти. Видимо близлежащий к забору сугроб был им только-только порезан лопатой на кубы. Поприветствовав и приветливо улыбнувшись, работу свою он продолжил.
– Сейчас добросаю, – подхватив на лопату рыхлый куб, хозяин перекинул его через забор, где тот рассыпался на лету. – Завтра всё вмиг растает, а если оставить, – снег за ночь уплотнится… А вы в дом! В дом! Там тепло… там протоплено… А я следом скоро буду…
И на самом деле в доме было тепло. Было уютно.
Сняв верхнюю одежду, гостья прошла в большую залу, где в центре стоял круглый стол, покрытый тяжелой скатертью с растительным орнаментом по кругу и шелковистой бахромой. Маша осторожно присела на стул около стола. Бережно положила руку на скатерть – и замерла… И круглый стол, и тяжелая, в тусклую зелень скатерть с похожим растительным рисунком по кругу и с такой же шелковой бахромой были ей знакомы всегда…
Подошла Наталья Петровна. Поставила на стол стопку тарелок, вилки,
ножи.
– Разложи… – не приказала, не попросила – просто произнесла как само собой разумеющееся.
Маша, не сумев скрыть внутренней растерянности, очень тихо выдавила из себя:
– У нас точно такая же скатерть дома… и стол то же круглый…
– Вот, видишь, как здорово! Так, что, считай, что ты дома и есть, – оживленно заметила хозяйка. Добавила: – А скатерть эта давнишняя… от моей мамы памяткой осталась…
– И мама Надя говорила, что от мамы досталась… ей и сестренке… нашей мамочке…
– Всё память… – подытожила, вздохнув, Наталья Петровна. – Без памяти человек жить не может… – и, окинув стол хозяйским взглядом, довольно произнесла: – Вроде всё! Где там наш хозяин задерживается?
В ответ скрипнула входная дверь, и невидимый ещё Николай Иванович задорно выкрикнул:
– Много снегу навалило к порогу нашему, да только не будет по закону вашему!
Наталья Петровна в некотором недоумении, торопливо вскинувшись на задорный выкрик мужа, отреагировала сходу:
– Никак товарищ Лебедев у нас жизнью стал доволен? – Маше она скороговоркой прошептала: – Без дела совсем хиреть стал… Виски поседелые только были, а тут чуть весь разом не побелел… и в глазах никакой жизни… Вся душа за него изболелась… А что? Разогнали всех разом… кого на пенсию спровадили, а кого и вовсе чуть ли не с волчьим билетом… Идите, мол, куда глаза глядят и живите теперь кто, как сможет… А пенсия, что? Копейки… да и те не дождешься… И у меня на работе сокращение… – И она, догадавшись, что гостя не всё могла понять из её торопливой тирады, скорым же шепотком
пояснила: – Из военных он… А нынче же, небось, знаешь, какое к ним отношение?
Девушка согласно кивнула, а Наталья Петровна ничего больше не сказала о своем муже – всё остальное узналось Машей позднее и в допустимых подробностях.
Присели за накрытый стол в ожидании хозяина, который, появившись, удивил тем, что со словами:
– Закончилась, дорогая моя добытчица, твоя трудовая повинность, – выставил на середину стола узкую бутылку красного вина.
– Это как?! – взволнованно вскрикнула сраженная сообщением жена.
– Это мы потом обсудим, а прежде, – настойчиво предложил ей Николай Иванович: – Ты, Талиночка, должна наконец познакомить со столь очаровательной девушкой, появившейся в нашем доме. – Он протянул руку вспыхнувшей пунцово гостье, и та, подав ему свою руку, тихо прошептала:
– Маша…
– Марья, значит? – громко уточнил Николай Иванович и галантно приложился твердыми губами к тыльной стороне дрогнувшей ладони.
Хозяйка, успев выставить на стол высокие фужеры и придирчиво рассмотреть бутылку, вкрадчиво, но очень настойчиво поинтересовалась:
– Винцо-то, похоже, не из простых будет? Никак итальянское?..
– Глаз Ваш, Наталья Петровна, – алмаз! – шутливо откликнулся муж. Задиристо продолжил: – А почему бы и нет?! Нам, что, заказано пить превосходные вина? – и он, откупорив бутылку и аккуратно разлив по фужерам, обратился к Маше за поддержкой: – Не так ли, свет-Марья?
От смущения девушка не знала, куда себя деть, – и вдруг выдавила из себя:
– Оно же очень дорогое…
– Ну, это не вопрос! Не так ли, Наталья Петровна? – теперь за
поддержкой мужчина обратился к жене, и, принявшая из его рук полный фужер с вином, та подержала его вопросом:
– Так по какому случаю всё-таки пир?
– Вначале, дорогая, мы выпьем за нашу гостью, – оживленно ответил Николай Иванович и протянул Маше полный фужер. – А уж потом будет Вам, хозяюшка, полный отчетец о грядущих изменениях. – добавил он довольным голосом: – Не всё Вам, мадам, добытчицей быть! – и, подняв высоко фужер, пригласил со словами: – За тебя, Машенька!
Вино было мягким, плотным и приятным на вкус. Волной разлилось живительное тепло по телу, и прошло недавнее смущение, оставила и растерянность… Маше хотелось только одного – молчать, улыбаться и лицезреть этих замечательных во всех отношениях людей… Она и молчала, и улыбалась, прислушиваясь невольно к голосам мужа и жены, продолжавшихся настойчиво выспрашивать друг у друга.
– Где же ты, Талиночка, эту красавицу отыскала? – Маша понимала, что это о ней вопрос.
– На толкучке у «Детского мира», в ряду рядышком топтались, – потеплевшим, обмякшим голосом доложила жена, но, замолчав было, азартно заключила: – Она, между прочим, бой-девка!
– Как это?! – оживился хозяин и поспешил наполнить опустевшие фужеры, но Наталья Петровна оказалась не так проста и забывчива – требовательно напомнила:
– А про повод-то, дорогой товарищ Лебедев, что молчишь?
Муж загадочно улыбнулся:
– О чем и говорить? И говорить не о чем… Так, к генералу Богданову… то бишь бизнесмену Богданову начальником охраны оформился… Вот и винцо от него…
Реакция на сообщение мужа была более, чем шумной:
– Так это ж…
Только её приказным тоном остановили:
– Об этом потом поговорим… может быть… Хотя, повторюсь, говорить и не о чем… Ты мне вот лучше про Машу расскажи. А там что? Работа и есть работа… Ничего нового… А вот новый человек – это всегда интересно…
– Собственно, что и рассказывать? – жена с легкой обидой в голосе продолжала упорствовать, но, уступив напору мужа, начала: – Стоим у «Детского мира»… мерзнем со своим товаром… Соседка моя, смотрю, трясётся от холода… с ноги на ногу переминается… вот-вот, как говорится, дуба даст…
– Я же Вам за чай даже спасибо не сказала… – запоздалым шепотом повинилась Маша, с ужасом невольно вспоминая сегодняшнее утро.
– Да нет же… что-то вроде пробурчала… на себя напраслину не гони… – оправдала её Наталья Петровна. – Да и до «спасибо» ли тебе, бедняжка, было? Небось, в глазах одни туманы-растуманы стоял… Чай ладно… чай – это так… – явно в подробностях вспомнив утро и сама, женщина вздохнула и продолжила: – Скоро, Коленька, такой разогрев пошел, что и вспоминать, как страшный сон, не хочется… Впервые такое-то и было… Бывало, как? Тихомолочкой пройдёт кто по рядам. Соберет свою мзду – и исчезнет, как будто и не было никого. Ну еще милиционер пройдет… по служебной надобности проверить… с глубоким карманом… А тут вдруг, как саранча, налетели… по рядам разбежались… и давай трясти всех… наглые… до последней копейки вытрясут да ещё и должником объявят! У каждого рожа красная… шире одного места будет… – Казалось, что Наталья Петровна забыла ужас происшедшего утром. В голосе её зазвучали нотки совершенно иные – напевные, сказовые: будто бы не реально пережитое рассказывается – а небыль какую повествует. – К Маше один сунулся: давай, мол! Она ему в лицо: нет у меня ничего! Так и было! Её хозяйка всё, что Маша наторговала,
вытряхнуть успела… Тот ей так нагло и говорит: с нами пойдешь! А сам, упырь, с головы до ног взглядом всю облапал… Ну, думаю, погибла девчонка… Как помочь? – и на ум ничего не идёт… А она как двинет его по роже – тот и свалился с ног… Валяется, а сам вопит: убью! Маша же вышагнула к нему, да как по новой ему звезданёт! У того как только голова в сторону не отлетела! Ну, тут уж мы свои колоба подхватили – и дёру!
Николай Иванович оживленно-сказовый рассказ жены слушал с неподдельным интересом. Время от времени он бросал оценивающе-любопытный взгляд на Машу, до немоты замеревшую под впечатлением, как казалось, совершенно неправдоподобной истории, связать которую с собой не решалась.
Николай Иванович, выждав задумчивую паузу после того, как жена молкла, вдруг, обратившись к Маше, заинтересованно спросил:
– Ты как его ударила?
Маша в недоумении подняла на него глаза. Тот смотрел строго и требовательно. Ответила неуверенно:
– Как по мячу била… – Пояснила: – Когда мяч к тебе летит, его уже, сконцентрировавшись, встречаешь…
– Мяч, говоришь? – твердым голосом уточнил Лебедев. Спросил: – Во что играешь? Или играла?
– В волейбол… со школы… сейчас в институтской сборной…
– Так вот откуда у тебя такая силища?! – восхищенно удивилась Наталья Петровна, но муж осадил её:
– Тут вовсе, Талина, не в силище дело… Тут в умении просчитать удар во время и точно… просчитать до того, как нанести тот удар… – и он в упор
спросил Машу: – Я прав? – та в ответ пожала лишь плечами.
Проснулась Маша рано-ранешенько: слабые сумерки за окнами только-
только набирали силу.
Тихим выдалось утро, обещая быть воскресному дню хрустким и снежным: редкий мягкий снежок, плавно кружа, медленно устремлялся с небес к земле.
Тихо было и в приютившем её доме, где Маша впервые за время, отсчитываемое с лета, почувствовала себя, как в детстве, в безопасности и покое: ничего не подстегивало, не торопило, не напрягало… Потянулась обмякшим, отдохнувшим телом и, полностью расслабившись, неспешно повернулась на бок – и вновь уснула: притягателен был оставленный недавно сон и так желанен…
Окончательно проснулась лишь тогда, когда за окнами было сголуба и не кружили в воздухе белой мошкарой снежинки. Сверкая ослепительной белизной на солнце, увиделся через окно в саду стеклянный барак теплицы с тонким снежным покровом на двускатной крыше.
Умиротворенно было в доме, хотя, если прислушаться, улавливались слабые звуки. С благодарностью и смущением подумалось, что здесь берегут её покой… и отчего-то внезапно захотелось заплакать: уткнувшись в мягкую подушку, Маша хлюпнула носом…
Медленно приоткрылась, слабо скрипнув, дверь, и в широкую щель заглянула Наталья Петровна, спросившая осторожно:
– Проснулась? – и, не дожидаясь ответа, сокрушенно повинилась. – Верно: разбудили тебя? И поспать не дали… Я тут всё толкусь… Николай Иванович на улице сранья с лопатой в обнимку… Охочий до работы выскочил во двор… Вообще-то, – оправдала мужа, – он во дворе скребёт, а с этой стороны сад: тебе не должно быть слышно…
– Нет-нет! Никто не разбудил! – запротестовала Маша, в конец растерявшаяся от проявленной к ней душевной заботы. – Это я совсем обнаглела у вас… дрыхну без задних ног… валяюсь, будто у себя дома…
– А ты и так, считай, что дома! Чем тебе у нас не нравится? – голос хозяйки дрогнул.
– Почему не нравится?! – испуганно переспросила Маша. – Очень даже нравтся! У вас хорошо! – Ей хотелось быть искренней и она повторила: – Очень-очень!
– Вот и хорошо, что так! – голос Натальи Петровны потеплел. – Можешь и дальше лежать-валяться! Никто тебя не гонит… поленись… поленись… устала, небось… Устала?
– Есть немного, – откровенно согласилась студентка-первокурсница, и, подхватившись, оставила постель. – Только лежать хватит уже! Мама Надя в таких случаях, как говорила? Бока отлежишь1 – весело подытожила Маша.
Маша вышла на крыльцо, где, сощурясь на солнце, осмотрелась: обещанного рано-рано поутру продолжения зимы не было. Голубели остатки снега, и высоко поднималось изголуба-белесое небо.
На весну смотрело солнце, хотя и зима ещё пыталась ломиться из последних сил, то высвечивая серебристым инеем старую липу во дворе, тщательно очищенного от снега; то заметая слабой позёмкой подножие кряжистых яблонь в саду; то порывисто сбрасывая слежалый снег с колючих веток елей, стеной окружавших дачный посёлок…
– Выспалась, красавица?! – звонко прозвучал мужской голос, и в её сторону полетел снежный шар… летел не прямо, но боковым зрением девушка успела увидеть его и вмиг отбить.
– Молодец, Маняша! Реакция отличная!
Этот ли бросок, нет ли, но будущая Машина судьба точно была решена здесь, когда она стояла на крыльце, любуясь весной света.
– Как Наталья Петровна? – спросила Мария, с легким раздражением обозревая плотно забитую транспортом широкую улицу.
– Скучает… – молчавший до того пассажир отозвался на вопрос живо, но
притом укор в голосе угадывался верно. – Совсем, говорит, Машка нас забыла…
– Да не забыла Машка! – со стыдом признав, что упрёк неслучаен, она попыталась оправдаться. – Закружилась ваша Машка… как белка в колесе… чесслово!
– Может и так, – согласился Николай Иванович миролюбиво. Поинтересовался: – Илья уже профессор? Каких он там спец щей? Кислых?
Нелюбовь Лебедева к Илья тайной для Марии не была изначально. Когда перед окончанием вуза, она привезла к Лебедевым Илью, представив как жениха, то на кухне ей откровенно было сказано, что этот «вот-вот кандидат наук» ему категорически не понравился. Маша растерялась – а Наталья Петровна гневно набросилась защищать свою любимицу:
– Что же ей вековухой ходить прикажешь?!
– А повременить никак? – со слабой надеждой прозвучало в надтреснутом голосе.
Свадьбу притом Николай Иванович Маше, как нареченной дочери, обставил широко и со вкусом. Без шика, но достойно…
– Исторических… – запоздало ответила Мария на каверзный вопрос, чуть было сама не добавив слово «щей». – Пишет… докторскую пишет…
– А работать так и не пошел? – раздражения своего Николай Иванович
не скрывал…
Мария честно подтвердила:
– Да… не пошел… – Торопливо добавила: – Иногда репетиторством подрабатывает… Случается консультирует… А так собирает тематический материал для большого исторического труда…
– Будет тебе, Марья, его защищать, – сердито пробурчал, продолжив обличать Лебедев: – Трутень – твой Илья! Как есть настоящий трутень! И
мамашка его такая же… актерка из погорелого театра… всю жизнь прожила за профессорской спиной… Теперь вот ты пашешь на них… – и он в сердцах махнул рукой.
Мария промолчала. Умолк и пассажир, однако, выждав паузу, тихо сказал:
– Ладно уж… Это твоя жизнь… Тебе виднее, что и как… а меня, старого дурака, прости… – и, всем корпусом развернувшись к ней, повторил ранешний вопрос: – Говоришь, отгулы за прогулы у тебя имеются?
– Да… есть…
– Это хорошо… Это очень хорошо…– проговорил Николай Иванович совершенно иным тоном, отличным от того, каким только что выражал своё недовольство. – Ты мне нужна будешь дня на два-три…
– Когда? – сходу поинтересовалась Мария, догадливо отметившая про себя, что сейчас, верно, и начнется то, что и можно определить словечком из игры «горячо».
– Вчера! – хитро откликнулся Николай Иванович, однако поправил себя: – Шучу! В ближайшее время в самый раз будет. Ты после праздников как?
– Раз надо, – значит, надо, – живо выдохнула Гриднева, успев перестроить свою машину в другой ряд. – Майские праздники я… к сожалению… на выезде буду… Сегодня у психолога – вот как раз и найду повод, чтобы сразу же отдохнуть…
– Найди-найди… – то ли согласился, то ли утвердил Лебедев. Серьезно добавил: – Понаблюдал за тобой в тире… Давно не видел тебя в работе… Ты, Марья, молодец! В отличной форме! Рад за тебя!
– А школа чья?! – задиристо отреагировала Мария на похвалу.
– Школа-то школой… Это, конечно, хорошо, что школа есть… Так-то оно так… Только вот «опыт, сын ошибок трудных» как-никак с некоторых пор более важен… Так и учителя скоро перещеголяешь… заткнешь за пояс…
– и Николай Иванович, вызывающе посмеиваясь, последние слова произнёс весьма по-отечески приветливо и одобрительно.
– Такого учителя попробуй заткни за пояс! – всё так же задиристо заметила Гриднева.
Это осталось без внимания. Сказано было другое:
– Притормози-ка вон там! – Лебедев показал рукой, где. – Вроде как рассеялось чуток… Свернуть, вижу, туда можно…
– Как скажете! – и Мария послушно вырулила из потока. Свернула в указанные переулок. Остановила джип.
И Лебедев заговорил по сути дела.
– История нехорошая возникла у нас… – вздохнул тяжело. Продолжил негромко: – Богданов… Шеф мой… Помнишь такого?
– Ну-да… Как не помнить? Генерал Богданов… Ваш…
Продолжить Николай Иванович не дал.
– Да-да… который генерал… Умер он полгода назад…
– Я видела некролог… – вставила Гриднева.
– Бизнес после себя оставил крепкий, доходный… А тут неожиданно появился один перец… как черт из табакерки бабушкиной выскочил… решил всё к рукам прибрать… Так сказать, прихватизировать…
Задавать уточняющих вопросов Мария знала, что не будет. Ей расскажут ровно столько, сколько надо знать: ни больше, ни меньше… Вывалить всё и разом – не в характере Лебедева, однако рассказано было именно вдруг и разом всё, что подсказывало – это желание выговориться
было вовсе не случайным: на душе явно наболело…
– Наследница всему Вера – единственная дочь Богданова. Почти весь пакет акций его. Там кое-что, правда, и моё имеется… Это, когда мы квартиру в высотке продали, я ему смог денежкой помочь… так надо было… Моё, повторюсь, – самый малёк, а так Верочка всему хозяйка. Она твоего возраста.
Две девочки у нее растут. Муж военным был… Анатоли ем звали… хороший был парень… погиб он… на Кавказе погиб…
Верочка с детства по природе была тихой и нежной. Послушной отцу… Он её один вырастил… Она за отцом, как за каменной стеной, жила бы и жила… А вот умудрилась влюбиться в выпускника военного училища. Богданов поначалу против был: мол, военным нынче ни к чему быть! И что удивляться? Такое мнение среди нашей братии было нередким… Впрочем, не о том речь… Вера проявила характер: нет – и всё! Тогда генерал, смирившись, собрался было помочь молодого лейтенантику в столице закрепиться… Тут Анатолий ни в какую! Так и уехали подальше от Москвы… Когда мужа не стало, вернулась Вера к отцу вдовой с двумя девочками. Младшенькая Любочка только-только родилась… совсем кроха была…
Тут-то Виктор себя вмиг и проявил. Он на фирме давно появился. Вначале простым менеджером… Потом вырос… Спинку сгибать по ситуации может хорошо! Хотя, надо отдать должное, парень толковый, хваткий… Как сам хвастался: он в период «спирта роялль» поднаторел – и кой-какой капиталец сумел сколотить… Всё к Богданову в компаньоны набивался, но тот ухо востро держал… Я уже тогда стал догадываться, что кто-то за его спиной имеется и что появился он у нас не сам по себе… кому-то очень нужна наша контора… Были и раньше попытки отжать у Богданова бизнес… не получилось… Он в себе был уверен , да и поддержка была…
Так вот этот наш Хромов волчком вокруг Верочки завертелся. Ни ходу ей, ни проходу не давал. Тот ещё шахер-махер оказался! Привык, что у него всё, как по маслу идет, – и уверен был, что и здесь всё выйдет по его желанию. А чему тут удивляться? Удивляться нечему. Вера за несколько лет провинциальной гарнизонной жизни соскучилась по столице. Романтика романтикой, а жизнь реальная берёт своё. А, что, молодой женщине, да еще одинокой, надо? Внимания побольше… заботы… ласки…
Охмурил он девчонку быстро! Стал зятем. В должности подскочил. Освоился… Генерал же наш стал сдавать… заболел… слёг надолго… И Виктор – повторюсь: головастый, что есть, то есть, – всё под себя прибрал. Перед Богдановым ещё продолжал на цырлах ходить, а в общении с другими – обнаглел сходу. Осанка появилась сановитая… упиваться собой в открытую стал… вот-вот надеялся и словит халяву… под себя всех подомнёт… возомнил себя полновластным хозяином… Людишек под себя стал подбирать…
Да просчитался малек… Верочка не такой и глупой оказалась, как ему мечталось. Прозрела быстро и вовремя. Он еще тот кобеляка оказался! Однажды она его уличила в неверности… И всё пошло не по его замыслу – а это только злило, раздражало, злит и сейчас. Ждать развязки надо со дня на день. Обстановка, как говорится, накаляется. Он задумал что-то очень нехорошее… такой человек пойти может на что угодно, лишь бы выйти «в дамки». Короче говоря, Марья, для нас главное – опередить события и заставить его сделать стратегическую ошибку…
План действий изложил Лебедев тут же.
План был предельно прост и по-киношному наивен, как бы могло показаться со стороны, но Гриднева, отлично зная Николая Ивановича, не могла и подумать, чтобы подвергнуть его замысел даже малейшему сомнению. Она твердо знала одно, что она – исполнитель… послушный и в меру ответственный…
Лебедев молча покинул машину. Аккуратно прикрыл дверцу кабины. И лишь, спрыгнув со ступеньки на землю, взмахнул на прощание рукой. Высокий. Не по возрасту статный и моложавый… сделал шаг вперёд…
Мария с любовью и нежностью смотрела вслед уходящему человеку, за последние пятнадцать лет заменившего ей мудрого и любящего отца: доброго воспитателя и сурового критика…
А он, вышагивая походкой твердой и уверенной, внезапно исчез с глаз – в глубь переулка уходил совершенно незнакомый, малоприметный, сутулый человек…
– Ну, Дед, ты и притворщик! – готова была выкрикнуть вслед уходящему, однако лишь восхищенно тихо промолвила: – Профи! Настоящий профи – он и в Африке профи…
Она прекрасно уловила суть происшедшего на её глазах превращения. Такое не раз могло произойти и раньше, когда ей наглядно демонстрировалось нечто из преподаваемой хитромудрой науки. Вот и сейчас убедительно был показан очередной урок: мол, учись, Марья! учись!
– Учусь, Николай Иванович! Учусь!.. – отозвалась Мария мысленно, а вслух произнесла: – Всё помню, что учиться никогда не поздно и что учение – свет, а не ученье – тьма… Так, а ещё что? – И, нажимая на газ, ответила сама себе: – А в ещё вспомнила, что повторение – мать учения!
«Хорошо, хорошо, Марья!» – и отчетливо, вполне ясно и реально до слуха донеслось, словно рядом с ней произнесенное весьма довольно Лебедевым.
Заниматься Николай Иванович с ней стал не сразу. Первоначально, как понимала Мария, у него и в мыслях ничего подобного не было.
Вскоре после случайного знакомства с Лебедевыми Маша навсегда оставила общагу. Она с радостью откликнулась на неожиданное и великодушное предложение перебраться на жительство к ним. Приняли бездетные супруги студентку-провинциалку более, чем радушно, обретя в ней благодарную дочь.
Ни разу Маша ни до, ни после даже слабым намёком не пыталась выяснить, почему у них нет детей. Понимала, что причины тому могут быть самые разные – от банальных до трагических…
И лишь, спустя годы, однажды мама Надя, с которой Наталья Петровна по-родственному сдружилась и была предельно откровенна, ненароком проговорилась, что по молодости у той были сложные роды, когда сумели спасти её, а дитёночка… девочку… нет…
– Тебе, Маняшенька, Господь Бог, верно, по папкиным-мамкиным просьбам таких людей опекунами послал… – не раз и не два говорила мама Надя племяннице со слезой в голосе. – Тебе за них молиться надо… Какие люди! Какие! Таких искать будешь, и днём со свечой не найдешь…
Лебедевы Машу любили искренне и трепетно. Искренне и трепетно любила их и сама Мария. И вот сейчас, когда выруливала тяжелый джип на оживленную трассу, успела уловить в отдалении маленькую фигурку якобы состарившегося на глазах Николая Ивановича, она почувствовала, как сердце её защемило и сама собой по щеке прокатилась слёзка…
Обучение силовой науке защиты началось неожиданно, но не спонтанно. Опытный сотрудник охранной «девятки» знаменитой Конторы, давно исподволь внимательно присматривался к ней, – и только.
Ситуация разрешилась после одного случая.Однажды осенним вечером Маша, выйдя в Расторгуево из электрички, в которой к ней всю дорогу привязывался парень под кайфом, по пути к дому была настигнута возбужденной компанией молодых людей, откровенным заводилой среди которых был её недавний попутчик. Они, держась на расстоянии и не отставая, нагло шумели, скабрёзно вышучивая и предлагая затейливое знакомство.
И хотя вечер был не столь поздним, но от безлюдства округа неприятно тревожила. Маша шагала споро, мысленно отмечая каждую заметную вешку в пути и примеряясь к оставшемуся до дома расстоянию. Сердце её стучало дробно и бесперебойно, но бежать благоразумно не решалась, чтобы не спровоцировать возбужденных парней на погоню.
Трудно сказать, чем бы закончилось дело, не появились перед ней внезапно Николай Иванович. Обычно он по договоренности поджидал ее на станции, но тем вечером вышел навстречу как бы сам по себе, по наитию. В этот раз Маша приехала неурочно, предупредив накануне, что останется в Москве. Только сложилось так удачно, что следующий день от занятий оказался свободным, – и она поспешила в Расторгуево, где Лебедевы проживали фактически безвылазно.
Парни, увидев впереди Николая Иванович, быстро ретировались и вмиг растворились будто бы их вовсе и быть не бывало. Тогда-то по дороге к дому он и предложил:
– Может быть, тебя, Марья, на всякий-який случай двум-трём хитрым приемчикам обучить? Все не лишним при нынешней жизни будет…
Когда он о том объявил супружнице, то не просто сходу был поддержан, а даже его пожурили:
– Давно бы пора! Сколько охламонов по улицам шастает… Откуда и развелось столько? В армию идти некому – все, мол, больные да хилые… А как чуть что, откуда и силищи берется? И всё чаще толпой норовят выступить… – и тем Наталья Петровна выказала свою полную осведомленность о современном положении дел.
Всё вначале начиналось для Маши, как забавная игра, а позднее обернулось серьезной наукой. После того, как Николая Иванович обучил её нескольким приемам из далекой от повседневности практики, которые девушка не просто успешно освоила, а быстро довела до автоматизма, то у её учителя появился азарт… – и учёба перестала быть просто игрой-забавой…
Азы рукопашного боя вскоре переросли в нечто головокружительное и неподдающееся обычной логике.
– Научись делать простое на «отлично», тогда и сложное не покажется
сложным, – любил повторять Николай Иванович, наблюдая, как его
талантливая от природы подопечная делает успехи, каждый из которых был ему в радость. В постижении суровой науки побеждать, когда, казалось, никаких человеческих сил не хватает, Маша превзошла самое себя.
Щедро делился своими глубинными знаниями и колоссальным опытом Лебедев со столь прилежной ученицей.
– Напрягись, дорогая, умишком… научись действовать по наитию, опережая время… Ты должна предупреждать действие… – раз за разом повторял ей Николай Иванович.
И Мария, выказав независимый и живой ум, точно и определенно понимала, что от неё требуется. Пусть часто ныло натруженное тело и пусть не было времени для отдыха, она всё, что требовалось, проделывала легко и без напряжения. Лишь Наталья Петровна, наблюдая со стороны жестокие тренировки и приходя от увиденного в ужас, нередко случалась плакала, как ей казалось, от прямого издевательства мужа над любимой девочкой. Плакать-то плакала, но знала, что лично ей в этом случае надо только молчать…
Первый год Николай Иванович занимался с Машей в домашних условиях, благо в Расторгуево было где развернуться – и во дворе, и в доме. И на природе был организован, что зимой, что летом бег по пересеченной местности, бег с препятствиями… Причем он не только мог указать ученице, что сделать, куда бежать, сколько и как, – он мог и сам легко пробежать с ней дистанцию, чем подстегивал её к соревновательности: Маша в таких совместных пробежках старалась не уступать.
– Всё, что душе угодно! – мог иронично высказаться по случаю Лебедев, обведя широким жестом округу.
Когда же , как само собой разумеющееся, возник интерес к оружию, то учитель включил Машу в группу, с которой работал, как начальник охраны фирмы Богданова. В той группе в основном были бывшие офицеры, которые на появление в их среде молоденькой девушки отнеслись весьма
снисходительно, если и не насмешливо даже.
Не миновала Машу и школа агрессивного, уклоняющегося вождения…
Преодолевая этап за этапом, она с какого-то момента отчетливо осознала, что это обучение для неё – основное и определяющее её будущего, а институт, с некоторых пор переименованный в университет, – нечто вроде случайно возникшего и малопривлекательного хобби…
III
Мария вошла в кабинет психолога охранного агентства – пусто. Лазарева –
следом. Они приветливо обнялись и привычно чмокнули друг дружку в щечку.
– Ты, что, такая смурная? – пристально вглядевшись цепким взглядом в Марию, тревожно поинтересовалась психолог, во взаимоотношениях с которой Гриднева была в самых замечательных.
Фактически единственные женщины в сугубо мужском коллективе – бухгалтер и секретарша не в счет – они давно сдружились ровна на столько, насколько возможно в данном случае.
Мария была с ней откровенно, но не так, чтобы раскрыться полностью. Обычно плотно затянутая на все мелкие пуговички и потайные застежки, Гриднева могла быть откровенной лишь в тех пределах, какие позволяла себе сама. Она отлично понимала, что эта красивая интеллектуалка, к тому же будучи старше её лет на десять и опытнее, явно сама догадывалась о обозначенных Марией пределах. Мудрая Татьяна Всеволодовна никогда и не пыталась преодолеть те барьеры. Гриднева за то всегда была благодарна, а вот сейчас, когда живым сочувствующим голосом прозвучал вопрос, пуговки и молнии-застежки разом с треском полопались:
– Тоска заедает до печёнок…
– Так-так! Интересно, однако, получается… Ну-ка: рассказывай! – деятельно подхватилась Лазарева, причем не как знающая себе цену профессионал высокого класса, а задушевная и искренне переживающая подруга.
Это тронуло, – и Мария заговорила:
– В детстве на моих глазах тонула Светка… моя младшенькая
сестренка… Ей было три годика… Я её оставила на берегу, а сама в Каму бросилась… только-только теплоход прошел… волны накатом… на тех волнах так здорово качаться… Светка всё тихо сидела… всё совочком песочек пересыпала… Вдруг поднялась и к воде потопала… Я ей кричу, чтоб назад шла! Там одно место опасное было… старая яма от земснаряда… Давно-давно когда-то гальку намывали… Мы про ту яму все знали… нырять туда любили… Вот туда Светка и свалилась… Бултых – и всё… Я чуть-чуть только доплыть не успела… Тут он и появился… то ли мужик какой… то ли парень молодой… Прыгнул в одежде прямо и вытащил её… за волосенки вытянул… Искусственное дыхание делать стал… Светка задышала… а он такой рыжий-рыжий был… волосы хоть и мокрые, а на солнце медью отливали…
– Выжила сестренка? – торопливо спросила Татьяна Всеволодовна.
– Да… да-да! Выжила… Сейчас замужем… деток кучу нарожала… И очередного ждёт… – Мария, помолчав, пояснила: – Мне сегодня всё это приснилось…
– Значит она не тонула?
– Нет… тонула…
– И ты до сих пор продолжаешь винить себя? – осторожно поинтересовалась Лазарева.
– Да нет… – негромко ответила Мария. Уверенно повторила: – В том-то и дело, что нет… Это прошло в детстве… успокоилось…
– Может просто скучаешь по ней? – психолог продолжала настойчиво выспрашивать.
– Конечно, скучаю… – Гриднева согласилась. Подтвердила: – Не виделись давно… Всё вроде собиралась – да никак… – и, выдохнув глубоко, тихо-тихо добавила: – А вот он всё не отпускает…
– Кто он?! – невольно вырвалось у Татьяны Всеволодовны.
– Рыжий тот… – Мария снова глубоко выдохнула. – Я его весь день
сегодня вспомнить пытаюсь… но не могу вспомнить… ни по лицу… ни по возрасту… Только рыжие-рыжие волосы всё медью на солнце перед глазами будто отливают…
С неослабевающим любопытством смотрела Лазарева на Марию, внезапно вспыхнувшую пунцово. Сказала твердо:
– Тебе, дорогая моя, желательно отдохнуть… Обязательно и срочно! Согласна? – в лоб спросила психолог уже голосом профессионала.
– Согласна… – вяло отозвалась Гриднева, в некотором недоумении пытаясь понять себя: точно ли она проговорилась сейчас о том, что так глубоко таилось в душе, или просто-напросто сходу нашла требуемый по ситуации случай?. И невольно оглянулась на шумно входящих в кабинет психолога мужчин-коллег.
– Может тебе к сестре есть смысл съездить? – последнее предложение Лазоревой долетело как сквозь ватный слой.
Мария неопределенно пожала плечами; самая же подумала: «Может, и правда, к Светке съездить? Как она там? Ей же рожать скоро… И маму Надю давненько не видела… она сейчас как раз у Светки…»
Внутри что-то назойливо подсказывало, что тот рыжий всё-таки точно был… и о себе вдруг напомнил…
По окончании психологического тренинга Татьяна Всеволодовна обратилась к начальнику агентства, который появился в её кабинете недавно:
