Читать книгу Прежде чем сдохнуть - Анна Бабяшкина - Страница 14

***

Из города Алка и Ната вернулись почти одновременно, но на разных машинах. Траурность с их рож осыпалась, как вчерашний макияж. Натка делала лицо ошарашенной невинности, Максимова не могла скрыть разочарованного бешенства. Обе метнулись в свои комнаты и замерли там. Держать интригу им удалось недолго. С утра уже даже столовские тараканы знали: все огромное наследство Оганесяна досталось совсем не той единственной женщине, которая сумела дотащить его до загса – Аллочке Максимовой. А единственному сыну, о существовании которого общественность даже не подозревала – Наткиному отпрыску Вагану.

Двадцатидевятилетний Ваган в кодле Наткиных детей выглядел совсем не родным. Чернявый, кудрявый, на коротких гнутых ногах и с широченной спиной он втискивался в ее комнату как кресло в стиле ар-деко: внушительный и избыточно праздничный одновременно. Барочная веселость и склонность к эффектам делали его постоянным ньюсмейкером не слишком-то интенсивной пансионной жизни. В каждый приезд Вагана наши старухи с нетерпением ждали его очередной выходки, чтобы потом долго обсасывать ее в разговорах. Так, однажды он приволок полный багажник каких-то чудовищно уродливых глиняных гномиков величиной с кошку и выстроил их угрожающим клином под Наткиным окном. В другой раз он притащил с собою попика, который забаррикадировался в Наткиной комнате, а Ваган заманивал и запихивал туда пансионерок, с шутками-прибаутками уговаривая исповедаться. Он привозил гадалок и астрологов, психологов и поваров-виртуозов, присылал Натке «живые открытки» – артистические мини-труппы, которые песней и пляской выражали ей сыновнюю любовь и передавали, что с ним все в порядке. Он беззастенчиво «тыкал» всем уже после пятой минуты знакомства. И даже я не заметила, как стала для него Софочкой, а не Софьей Аркадьевной, как для всех остальных отпрысков пансионеров. Невозможно было не поддаться его постоянно приподнятому настроению. Как выяснилось, он не напрасно радовался жизни и постоянно ждал от нее приятных сюрпризов и чудес.

Сегодня он стал ньюсмейкером не только для пансионеров, но и в масштабах всего Садового кольца. Надо признаться, что он был к этому готов: человек, снимающий рекламные ролики для самых мажористых компаний, конечно же, и себя умеет подать в самом привлекательном свете.

Лично я внутренне аплодировала выбору Рафаэля Оганесяна: действительно, более удачного наследника его империи трудно было придумать. Конечно же, Ваган годился в вожаки киноиндустрии куда как лучше, чем подмороженная треска Максимова.

Все остальные тоже не очень-то сочувствовали Максимовой. Но не потому, что так уж радовались за Вагана. А потому, что Алка моментально из местной звезды-триумфаторши стала лузером. Ее поражение за пределами пансиона оказалось крупнее по масштабу, чем здешние победы, и полностью их застило.

В отличие от наших родителей, мы не испытывали жалости к лузерам. Это наши мамки и папки обожали о ком-то поахать, не прилагая при этом никаких усилий помощи, а только причитая: «Ну, должен же кто-то помочь, защитить, спасти, позаботиться, добиться, пожалеть!» Мы же с циничной честностью предпочитали допинать неудачника, чтоб не мучился и даже не надеялся, что кто-то бросится на помощь.

Всю сознательную жизнь нам пытались привить, да так и не привили, респект и уважуху к победителям. Вместо того чтобы научиться благоговеть перед успехом, мы выучились ядовито насмехаться над лузерами. Это была максимально доступная нам прививка «культа успешности».

Мы не могли научиться любить победителей. Потому что каждый из нас, несмотря на выцарапанные ногтями атрибуты социальной состоятельности, все равно ощущал себя принадлежащим к поколению лузеров. Ведь никто из нас, позднекоммунистических детей, не стал так же богат, как Абрамович, не стрелял по парламенту, не купил телеканала и не изобрел новый вид топлива, не построил свою киностудию и не получил «Оскар».

Мы проиграли еще до того, как вступили в игру. Призы, за которые нам предложили бороться, были «стеклянными бусами», не имевшими реальной ценности. Чем мы могли похвастаться? Иностранным внедорожником, который скоро станет ржавой горой металлолома? Выплаченным двадцатилетним кредитом за двухкомнатную конуру в жопе мира? Или тем, что когда-то у нас были служебные машины с водителем? Или тем, что в Яндекс-рейтинге блогеров некоторые из нас добирались до первой десятки? Настоящие победители предыдущего поколения захватывали реальные земли, заводы, телеканалы, а мы веселились, деля виртуальную песочницу. И каждый из нас, гордо вешая на грудь цацку «топ-блогера в Рунете», конечно же, осознавал, что эта победа – истинное поражение. За бравадой наших победителей слышалась тоска суицидально настроенных лузеров. И, вербально истязая кого-то, кто оказался еще большим неудачником, «наши» получали специальное удовольствие, сравнимое с кайфом средневекового монаха, предающегося самобичеванию.

Словом, Ваганова удача с завещанием ухудшила и Алкин, и Наткин имидж в глазах пансионного комьюнити.

– Ну что, красотка, наш зоопарк на тебя окрысился, – доложила я Соколовой обстановку, завалившись к ней на следующий день.

Натка перебирала спицами, громоздя плотно сбитый шарф цвета абсента.

– Да плевать я на них всех хотела, – нервно отмахнулась Натка, подтягивая нитку. – Единственный человек, перед которым мне реально неудобняк – это Алка. А остальных это дело совершенно не касается.

– А что тебе Алки-то стесняться? Не ты же завещание писала? – фыркнула я. – Нельзя же, в самом деле, быть такой наивной дуррой, как она, и ждать, что мужик, который ее тридцать лет и видеть не хотел, вдруг оставит ей хоть сломанный унитаз? Дожить до морщинистого декольте и верить в такую голливудщину? Что она, совсем, что ли, идиотка? Тогда ей вдвойне полезно узнать кое-что о жизни.

– Это понятно, но все равно неудобняк, – вздохнула Натка, – Она очень в это верила. Вся прямо в предвкушении ерзала. Строила уже планы, как она меня главой сценарного офиса назначит, и все такое. Мы же с ней здесь реально подружились. А теперь, выходит, я ей два раза за жизнь нехило карты спутала.

– Да ну, брось ты Алку жалеть. Глядишь, она в чувствах, наконец, какой-нибудь годный рассказец слабает. Нервишки способствуют вдохновению. По-моему, тебе сейчас стоит не о ней думать, а планировать антикризисную пиар-кампанию. Тебя тут с каждым днем любят все меньше и меньше. И чем дольше ты тут будешь отсиживаться, перебирая клубочки, тем хуже.

– Вязание очень помогает думать, – сосредоточенно ответила Натка. – Поверь мне, наше старичье – это не самая большая моя проблема, это я в пару дней разрулю.

– Что, есть геморрой посерьезнее?

– А то!