Читать книгу Азарт среднего возраста - Анна Берсенева - Страница 8

Аннушка жила на Юго-Западе. Доехать туда от Беговой за полчаса – это было лихо даже для воскресенья, когда Москва хоть немного отдыхала от пробок. Александр несся по улицам, как «Скорая», но понял это только после того, как пришлось заплатить штраф бдительному постовому.

Но это было уже на проспекте Вернадского, почти рядом с ее домом.

Дом был не то чтобы элитный, но и не совсем типовой. Его окружала ограда, и выглядел он более аккуратно, чем обычные панельные многоэтажки. Александр не спрашивал, кто именно купил Аннушке квартиру в таком доме. Его это совершенно искренне не интересовало.

Аннушка была в халатике, то есть вроде бы одета по-домашнему. Но халатик был шелковый, сшитый с тщательностью выходного платья, и его нежно-зеленый цвет очень шел к ее глазам.

Когда она открыла дверь, Александр еле удержался от желания немедленно обнять ее.

– Вы в самом деле приехали через полчаса, Саша. – В улыбке не было обычной ее веселости, и все-таки эта улыбка действовала на него как пузырьки газировки в детстве. – Интересно, вы когда-нибудь в своей жизни кого-нибудь обманывали? Не женщин, а серьезнее?

– А кто вам сказал, что я обманывал женщин? – пожал плечами Александр.

– Ну, это обычный ваш обман. Ваш, мужской, – уточнила она. – Проходите, будем пить французское вино.

Александр чуть не выругался от досады. Он только теперь сообразил, что, торопясь к Аннушке, не догадался купить ни вина, ни еды. Не говоря уже про цветы, о которых вообще не вспомнил, как последний жлоб.

– Извините, Аннушка! – расстроенно сказал он. – У вас тут, кажется, магазин на первом этаже? Я схожу.

Она засмеялась, по-прежнему обворожительно.

– Вино у меня есть, – сказала она. – И еда тоже. Не домашняя, конечно, я не готовлю, но все-таки разные салатики. У нас в магазине вкусные, и нет риска отравиться. Проходите, я сейчас.

Александр прошел в комнату. Он был у Аннушки впервые и едва удержался от того, чтобы не озираться с повышенным любопытством.

Квартира была однокомнатная, но в этой единственной комнате имелось что-то вроде алькова, задернутого прозрачной занавеской из мерцающей лиловой органзы. Заглядывать в альков Александр не стал, но понятно было, что там стоит кровать.

Обстановка была выдержана в том стиле, который свидетельствует не столько о хорошем вкусе хозяйки, сколько о ее способности усваивать и правильно применять к действительности идеи глянцевых журналов.

Просторная комната была старательно поделена на зоны, каждая из которых имела очевидное предназначение. Вот эта, в едва уловимом японском духе, для занятий фитнесом или йогой, а проще говоря, для утренней гимнастики. Эта, с причудливой формы зеркалом, для не менее важного занятия – наведения красоты. А вот эти дверцы, замаскированные под панно с томными цветами, наверняка скрывают большой одежный шкаф.

У балкона был накрыт низенький столик. На стеклянной столешнице стояла бутылка французского вина и кабаретница, в каждое отделение которой было выложено по ложечке разноцветных салатов. В отдельной прозрачной вазе лежали свежо пахнущие травы.

Стены комнаты были увешаны большими фотографиями, тоже очень стильными, точнее, профессионально сделанными. Фотографии были невероятно эротичны, даже те, на которых модели были не вполне обнажены. Эротика была не в степени раздетости этих женщин, а в том сильном чувственном заряде, которым выстреливали их глаза.

Но разглядеть фотографии подробнее Александр не успел.

– Садитесь, Саша, – пригласила Аннушка, входя в комнату из кухни.

В руках у нее была фарфоровая дощечка с выложенными по кругу сырами. Она пристроила дощечку на стол. Для этого ей пришлось чуть присесть – стол был низкий, – и эта поза выглядела так же соблазнительно, как у моделей на фотографиях. Александру захотелось не в кресло сесть, а, взяв Аннушку под колени, уложить ее на пол, прямо на молочного цвета ковер. Он судорожно сглотнул, так сильно ему этого захотелось.

Но ничего такого он, конечно, не сделал, а сел в низкое кресло у столика и налил в бокалы вино.

– Может быть, я свечи зажгу? – спросила Аннушка.

– Пожалуйста, – пожал плечами Александр. – Могли бы и не спрашивать.

– Ну, а вдруг бы вам не понравилось! Многие мужчины считают еду при свечах ужасной пошлостью. Тем более днем. Ведь и так светло.

– Я не считаю свечи пошлостью, – улыбнулся Александр.

– Вы продвинутый мужчина.

– Просто я об этом не думал.

Аннушка достала из бара хрустальные подсвечники и зажгла в них длинные темно-лиловые свечи. Свечное пламя в самом деле смотрелось при дневном свете необычно. И хорошо: что-то обещала эта необычность, чем-то будоражила.

– Я положу вам салат, – сказала Аннушка.

– А вам? – спросил Александр, когда увидел, что она накладывает салаты только в его тарелку.

– Что вы, я такое не ем! Это же с майонезом. Я только травку.

Не было никакой особенной заботы в том, что она купила салаты специально для него. У него были женщины, которые готовили к его приходу такой стол, что глаза разбегались от изобилия яств, и не хотелось отходить даже к кровати, и ясно было, что они посвятили подготовке этого стола не пятнадцать минут, нужных для того, чтобы спуститься в магазин на первом этаже своего же дома, а по меньшей мере сутки. Но Аннушкина пустяковая забота была ему приятнее, чем все предыдущие усилия женщин, о которых он в эту минуту не мог вспомнить ничего, даже их имен.

– За сегодняшний день. – Александр отпил из своего бокала.

– Странный тост, – удивилась Аннушка и выпила свое вино до дна.

– Ничего странного. Сегодня хороший день.

– Чем же?

– Тем, что я вижу вас без привычного глянца.

– Вы имеете в виду мою косметику? – усмехнулась она.

– Я имею в виду вашу отстраненность. Не недоступность, – жестко пояснил он, – а ваше обычное безразличие ко мне.

– Вы ошибаетесь, Саша, – тихо сказала Аннушка. – Я никогда не была к вам безразлична. Просто… Ну, я не привыкла бросаться на шею! Да вы ведь и сами этого не любите, – с вызовом добавила она. – Вы, мужчины.

Она была права в своей незамысловатой проницательности. Он действительно не любил, чтобы женщины сами бросались ему на шею, да и никто из мужчин этого не любил, даже если это льстило их самолюбию. Но сейчас, но от нее ему хотелось именно этого, даже только этого ему хотелось – чтобы она бросилась ему на шею и забыла обо всем в его объятиях. Вот так, с такой вот дурацкой возвышенностью.

Ничего он не понимал! Почему это странное желание охватило его именно по отношению к ней? Когда это вообще произошло с ним?

Александр точно знал, что в ту минуту, когда он впервые увидел Аннушку, ничего даже отдаленно похожего на это желание у него не возникло. Если ему чего и захотелось тогда, так это разве что снять с ее головы дурацкую бейсболку, чтобы получше разглядеть ее личико, которое, он сразу догадался, должно оказаться симпатичным. Таким оно и оказалось при более внимательном рассмотрении, но никаких особенных чувств у Александра это не вызвало. Обычная смазливая девчонка при богатом мужике, таких в Москве тысячи, если не десятки тысяч.

«Когда же она меня зацепила? – думал он сейчас, глядя, как Аннушка берет из вазы какой-то кудрявый зеленый листок. – И чем?»

Но думал он об этом ровно до того мгновенья, когда она поднесла этот листок к губам. Губы ее приоткрылись, влажно блеснули… Александр поднялся, взял обеими руками столик и отставил его в сторону. Тоненько задрожали на стеклянной столешнице бокалы. Один из них упал и разбился с жалобным звоном. Александр взял Аннушку за плечи – так же, как только что столик, как будто бы и ее собирался отодвинуть в сторону.

Но никуда он ее, конечно, не отодвинул, наоборот, притянул к себе и прижался губами к ее губам так, словно до дна хотел ее выпить.

Она не сопротивлялась – она повела себя именно так, как он до скрежета зубовного хотел: обняла его за шею и отдалась поцелую с покорностью половецкой полонянки. И еще с каким-то чувством – он не сразу понял, с каким, но, пока поцелуй длился, все-таки понял.

Это была не просто покорность, а страсть покорности. Александр не изъяснялся метафорами даже наедине с собой, но сейчас ему казалось, что он нашел правильные слова. Аннушка покорилась ему именно со страстью, даже с каким-то исступлением.

Этого ли он хотел? Он не знал.

Но анализировать свои желания и правильность их осуществления было сейчас не к месту. Его обнимала молодая красивая женщина, которой он добивался так долго, как не добивался ни одной женщины в своей жизни, она была готова сделать все, что он захочет, и стоило ли размышлять, почему это вдруг произошло?

Александр потянул за поясок на шелковом халате. Халатик упал с ее плеч, но задержался на бедрах: внутри была еще какая-то хитрая веревочка, которую он не развязал. Аннушка сделала это сама – развязала веревочку, качнула бедрами, и халатик скользнул по ее ногам с шелестом морской волны. Под ним она была голая.

Александр с самого начала, с той минуты, когда она открыла ему дверь, знал, что под ее халатиком ничего нет. Но подтвердившаяся теперь догадка не принесла разочарования, как это обычно с ним бывало. Аннушкино тело было так ослепительно, что разочаровать не могло. Могло только очаровывать бесконечно.

– Раздеть тебя? – спросила она.

Она говорила громко, нисколько не стесняясь прямоты своего вопроса. Так же, как не стеснялась своей наготы в ярком дневном свете, усиленном еще и светом свечей, как не стеснялась откровенности своего ответа на желание мужчины.

– Да.

Александр расслышал, что его голос звучит хрипло. Он очень сильно ее хотел. Она уже, можно сказать, и так ему принадлежала, но от этого его желание не делалось слабее. Он подспудно догадывался, что оно не уменьшится и тогда, когда она будет принадлежать ему окончательно.

Аннушка раздевала его с той же прелестной простотой, с которой она делала все и которая так привлекала его в ней. Ее движения не были ни томными, ни торопливыми, они были как раз такими, чтобы от них у него темнело в глазах.

Когда она снимала с него рубашку, то задержалась пальцами у запястий, расстегивая пуговицы на рукавах. Пока она это делала, по его ладоням пробежал разряд, не болезненный, а такой, как будто он взялся за электрические провода со слабым током.

Она расстегнула пряжку его ремня, и ему стало жаль, что джинсы у него не на «молнии», а на болтах, с которыми слишком много возни. Но как только она начала их расстегивать, ему захотелось, чтобы это длилось как можно дольше. Пальцы у нее были такие, что он едва сдерживал совершенно животный хрип, пока она высвобождала его из последних оков – одежды, каких-то правил, всего, что не имело теперь никакого значения.

– Пойдем лучше на кровать, – сказала Аннушка, почувствовав, что Александр пригибает ее вниз, чтобы уложить на ковер.

На кровать так на кровать, это было ему все равно.

Невесомо качнулась, словно вздохнула, занавеска перед альковом. Даже в ней, в этой поблескивающей ткани, было что-то чувственное. А фотографии, которые Александр видел сквозь лиловый покров органзы, когда ложился рядом с Аннушкой, казались отсюда, из алькова, уже не просто чувственными, а невыносимо возбуждающими.

Прежде, еще только ожидая этой минуты, Александр думал, что Аннушка должна быть изобретательна в постели. Она оказалась совсем не такая, как он ожидал, но это снова не принесло разочарования – наоборот, наполнило восторгом. Эта ее покорность, и готовность прислушиваться к нему, и каждое движение – словно вопрос: так тебе хорошо? возьмешь ты меня, если я буду с тобой такою?..

Еще бы ему было не ответить согласием на эти безмолвные вопросы! Кто бы мог не ответить «да» всем этим прекрасным изгибам, из которых она как-то вдруг, в одну минуту стала состоять вся? Но все-таки он долго обнимал ее то так, то этак, словно проверяя, в самом ли деле так бесконечно разнообразно ее прекрасное тело, действительно ли оно возбуждает любым своим движением.

Он мог это длить бесконечно – этот свой неспадающий восторг. Но каким-то отсветом, отзвуком ума понял, что она может перегореть, и это тут же подтвердилось. Аннушка длинно застонала, когда он положил ее поперек своего живота и принялся обеими руками ласкать ее спину, а потом сел и начал целовать ее вдоль тонкого, как струна, позвоночника. Тут она и застонала, и долгая дрожь прошла по ее спине.

– Тебе больно? – спросил Александр.

Он почему-то подумал, что, может быть, царапает ей спину щекой: щетина всегда росла у него быстро, после обеда хоть заново брейся.

– Не-ет… – глухо выговорила Аннушка; она лежала лицом вниз. – Но это же невозможно… так долго тянуть… Меня же разорвет сейчас!..

Он перевернул ее на спину коротко, резко и сразу упал на нее, придавил сверху. Она вскрикнула, но не от боли или неожиданности, а от наконец сбывшегося желания. Она словно не горлом, а всем телом вскрикнула под ним.

И все ее тело тут же стало частью его тела. Она повторяла каждое его движение, это получалось у нее непроизвольно, само собою, потому, что она хотела сделать все так, как хотел он сам. Но в этом ее очевидном желании, в этой волшебной покорности была какая-то такая… недостаточность, что он хрипел, бился, он чуть наизнанку не выворачивался от невозможности, невозможности… Он и не представлял, что покорность может быть такой недосягаемой! Как будто она не обнимала его снизу ногами и руками, не прижималась, приподнимая бедра, животом к его животу, а убегала от него через бесконечное, непреодолимое какое-то поле.

Он даже не понял, что все уже завершилось в нем. Потому не понял, что ощущение недостижимости осталось, даже когда он забился судорогами в ее послушном теле. Ну как такое могло быть? Но было же!

Он замер, не выпуская Аннушку из-под себя. Он еще вздрагивал потихоньку, и ему было приятно оставаться при этом у нее внутри.

– Что ты? – спросила она.

Голос ее звучал почти испуганно.

– Ничего, – сказал Александр. – Странно как-то. Как будто не кончил. Это не из-за тебя, – поспешно добавил он, увидев, как расстроенно приподнялись ее брови. – Что-то я… Старею, может.

Последние слова он произнес с усмешкой. И тут же ему стало неловко за свою пошлую рисовку. На самом-то деле он не чувствовал в себе никаких признаков не то что старости, но даже усталости. И уж точно не было никаких признаков чего-либо подобного в его сегодняшней близости с этой девочкой.

– Напрасно ты так думаешь, – словно в подтверждение его мысли, сказала Аннушка. – Ты сильный и чувственный, как… Как лев! Я даже не один раз с тобой кончила. Хотя раньше думала, про такое только в журналах пишут.

Только теперь, когда она все это произнесла, Александр осознал, что говорил с нею какими-то… совсем не теми словами. Кончил, не кончил… Ему было неприятно слышать это от нее и стало стыдно за то, что она услышала такое от него. Чтобы скрыть от Аннушки свою неловкость, он усмехнулся.

– Ты из-за чего? – заметила она.

– Из-за льва. Он, кроме того что сильный, еще и ленивый. Львицы еду ему приносят и всячески ублажают, а он главным образом чувственность проявляет да посторонних львов от них отгоняет.

– Я готова! – Аннушка рассмеялась и, ловко выскользнув из-под него, уселась рядом на кровати. – Могу принести тебе сыр.

– А как насчет посторонних львов?

– Нет, все-таки животные львы умнее, чем человеческие! Ты видишь здесь хоть одного постороннего льва?

Аннушка обвела комнату рукой. При этом она случайно царапнула Александрово плечо, и он почувствовал, что хочет ее снова. Давно с ним ничего подобного не было! С самой молодости, пожалуй. Но в молодости ему просто хотелось, и в общем-то неважно было, кого. А сейчас он хотел именно ее и с недоумением, почти с тревогой сознавал, что это желание не может быть осуществлено. Даже если он прямо сейчас, немедленно повторит все, чем с таким упоением занимался с нею пять минут назад. Даже если она снова отдастся ему с той же страстной покорностью. Да что же это такое, в чем тут дело? Непонятно!

Стоило ему вспомнить о ее страстной покорности, как губы у него сразу пересохли.

– Плевать на львов, – судорожно сглотнув, сказал Александр и спустил ноги на пол. – Я сейчас.

– Куда ты? – не поняла Аннушка.

– Вина возьму.

– Нет уж! – засмеялась она. – Будем как львы. Я сама тебе принесу.

Она спрыгнула с кровати и пошла за вином. Сквозь лиловый блеск занавески ее голое тело выглядело эротичнее, чем все фотографии на стенах, вместе взятые. Оно сияло и переливалось, как драгоценный камень. Александр чуть не ослеп, глядя на это сияние.

– Аннушка! – позвал он.

– Что? – Она обернулась.

– Не надо вина. Иди ко мне.

Она тут же вернулась в альков, успев, впрочем, прихватить со стола недопитую бутылку и неразбитый бокал.

– Саша… – шепнула она, ложась рядом. – Я тебя тоже хочу. Давай ты будешь лежать, а я тебя буду… Все тебе буду делать!

То, что она обозначила волшебным словом «все», оказалось так прекрасно в своей кипящей чувственности, что в следующие долгие минуты Александр мог лишь стонать и вскрикивать. И вино она выпила сама – наливала понемногу ему на живот и собирала губами, шепча горячо:

– Ты стройный, из тебя, когда ты лежишь, пить можно… Вот та-ак… Да-да, и вот так!..

И тут она замолчала, потому что вся отдалась тому, что назвала «из тебя пить». И только его прерывистое дыхание да ее короткие стоны нарушали тишину.

– Спасибо, – сказал Александр, когда все это кончилось снова.

Аннушкина голова еще лежала у него на животе. Она подняла голову, посмотрела недоуменно.

– За что спасибо?

– За… это.

– Не стоит благодарности. Мне самой это нравится.

Как-то не так она сказала. Что-то не то было в ее словах. Или в интонациях. Что-то совсем не то!

Или просто его мучила неутолимость желания?

Александр встал – осторожно, чтобы Аннушкина голова не слишком резко соскользнула с его живота, – и, подобрав с ковра свою одежду, пошел в ванную.

«А до того и душ даже не принял. Лев!» – сердито глядя в зеркало на свое потемневшее от щетины лицо, подумал он.

Когда Александр вышел из ванной, Аннушка была уже в халатике. Она сидела в кресле и пила вино. Бутылка, стоящая перед ней на столике, была пуста.