Читать книгу Глашенька - Анна Берсенева - Страница 2

Провожая Глашу на учебу, мама была растеряна страшно. Глаша никогда в жизни ее такой не видела. Она бестолково складывала вещи во все сумки сразу, и многие из этих вещей были совершенно ненужными. Глаша пыталась возражать, но мама приходила от ее возражений в такое отчаяние, будто дочка не громоздкую электрическую кофеварку отказывается с собой взять, а зубную щетку.

– Ведь это твоя любимая кофеварка! – В мамином голосе звенели слезы. – Помнишь, папа тебе ее из командировки привез? И ты каждый день… каждое утро… Я в кухне вожусь и слышу, как ты у себя в комнатке кофе варишь, запах такой… Утро, ты дома, читаешь, занимаешься…

Тут мама начинала плакать, и Глаша, конечно, сразу бросалась ее утешать, уверяя, что кофеварку возьмет с собой непременно и будет вспоминать маму с папой и дом каждый раз, когда станет варить утром кофе, да она и так никого забывать не собирается, ну что ты, ма, ведь я не за тридевять земель еду, ведь я в Москву, ты вспомни, как мы все мечтали…

– Да. Да. – Глаша видела, что мама изо всех сил старается взять себя в руки. – Конечно, я счастлива. А все-таки ты меня только тогда поймешь, когда свою дочку из дому провожать станешь.

И мама снова принималась набивать сумки – теперь уже продуктами, потому что, Глашенька, ведь у нас тут хотя бы заказы дают на работе, а в Москве кто тебе даст заказ, а магазины пустые стоят, я же помню, как ужаснулась, когда мы с тобой на экзамены ездили…

Папа в сборах не участвовал: считал, что женщины лучше в этом понимают. Он должен был отвезти Глашу в Москву и помочь ей устроиться в общежитие, и это задание считал для себя самым правильным. А брать или не брать кофеварку, это Глашеньке самой лучше знать.

– Ты оставь ее, Маша, оставь, – примирительным тоном говорил он жене. – Что хочет, то пусть и берет.

В общем, день накануне отъезда был хлопотный, бестолковый и слёзный, но Глаша была счастлива.

И как она могла не быть счастлива, когда вдруг, в каких-нибудь две недели, сбылись все ее мечты? Никто не верил, что это возможно, поступить в университет, то есть что для нее это возможно – без единого знакомства не только в МГУ, но и вообще в Москве. Никто не верил, но она поступила. И не то что странно было бы, но просто немыслимо, чтобы она теперь испытывала какие-либо чувства, кроме сплошного, кромешного счастья.

И когда псковский перрон отпустил ее наконец, словно вздохнув, когда стал набирать ход увозящий ее московский поезд, Глаша почувствовала такой восторг, что чуть не закричала во весь голос что-то громкое и бессмысленно радостное.

Спать она, конечно, не могла. Они с папой ехали в купейном вагоне – это он взял такие дорогие билеты, хотя, наверное, надо было поберечь деньги на московское житье, – и соседи попались спокойные. Но ни удобства, ни тем более спокойствия Глаше сейчас совсем не хотелось.

Она весь вечер вертелась на своей нижней полке – папа несколько раз спрашивал сверху, почему она не спит, как будто это и так непонятно, – и наконец, дождавшись, пока его дыхание наверху станет ровным, надела тапки и выскользнула из купе.

Глаша впервые попробовала курить в девятом классе, а на выпускном вечере попробовала еще разок. Ни в первый раз, ни во второй ей это нисколько не понравилось. Но сейчас хотелось сделать что-нибудь лихое, совсем себе не свойственное, и покурить – это было самое подходящее. Сигарет у нее, правда, не было, но неважно: в тамбурах всегда кто-нибудь курит – поделятся с ней.

Лихая бесшабашность, охватившая Глашу еще на псковском перроне, позволяла ей теперь с легкостью делать то, что совсем еще недавно и в голову не пришло бы.

Лампочка в тамбуре почти перегорела – светила, но еле-еле, то и дело мигая. Мужчина, куривший у окна, показался Глаше каким-то опасным. Может, потому, что слишком уж он был большой, заслонял окно плечами, а может, из-за такого вот нервного освещения. Тревожные отсветы плясали на его белой рубашке, казалось, что-то меняется в его облике каждую секунду, и непонятно было, что он такое. А вдруг бандит?

Впрочем, эту глупую мысль Глаша сразу отогнала. С чего вдруг бандит? Просто фильм недавно показывали, и там вот именно был бандит, который убил жену главного красавца-чекиста ножом в вагонном тамбуре.

– Извините, – смело сказала Глаша, – у вас не найдется сигареты?

Мужчина обернулся. Теперь отсветы плясали уже на его лице. Это было не тревожно, а красиво. Как на картине Рембрандта.

Глаша не зря любила живопись – она всегда замечала в жизни то, из чего получаются потом картины. И сейчас, глядя на лицо этого незнакомого мужчины, она видела то, что было главным в картинах Рембрандта. В «Ночном дозоре», может? Глаша не успела понять. Это было так неожиданно – ну кто ожидает увидеть рембрандтовский свет в вагонном тамбуре? – что она радостно улыбнулась.

– Сигарета найдется, – сказал этот рембрандтовский человек и протянул Глаше пачку.

– Спасибо.

– На здоровье, – усмехнулся он.

Глаша взяла сигарету, подумала, что надо было попросить еще и прикурить. Но он и без ее просьбы щелкнул зажигалкой. Глаша закурила и сразу закашлялась.

– Крепкие… – смущенно пробормотала она.

Ей стало неловко от того, что она закашлялась, как маленькая.

– Да, «Житан» крепковат, – сказал он. – Но других нет.

Глашу затошнило, и курить тут же расхотелось. Но как-то неловко было сразу же бросить сигарету, да еще, понятно, иностранную, дорогую. Она стала курить без затяжки, набирая дым в рот.

Он засмеялся.

– Что смешного? – вместе с дымом выдохнула Глаша.

– Вы курите, как птенец.

– Разве птенцы курят?

Ей стало смешно, и она тоже засмеялась.

– При взгляде на вас думаешь, что да. Вы из Пскова едете?

– Да.

– А как вас зовут?

– Глаша. Рыбакова.

Она назвала фамилию по школьной привычке. Он засмеялся снова.

– Глашенька Рыбакова! – сказал он. – Да еще из Пскова. Вы же прямо девочка из книжки!

Нетрудно было догадаться, что он именно так и подумает.

Глашина мама знала книги Каверина чуть не наизусть, потому и назвала ее в честь героини своего любимого романа. Она сама рассказывала Глаше: когда выходила замуж за Сергея Рыбакова, ее будущего папу, то сразу решила, что дочка у нее непременно будет Глашенька. Рыбакова Глафира Сергеевна, в точности по роману.

Псков вообще был каверинский город – и сам он здесь жил в детстве, и Саня Григорьев из «Двух капитанов», и все герои его «Открытой книги», в том числе и Глашенька Рыбакова.

Мамина фантазия совсем Глаше не нравилась. Во-первых, потому, что она не видела ни малейшего сходства между собой и Глашенькой Рыбаковой из книжки. Та была довольно подлая и очень-очень красивая, очень-очень неотразимая – мужчины из-за нее с ума сходили все подряд.

Глаша и ничего подлого вроде бы не делала, и красавицей ее назвать вряд ли кому-то в голову пришло бы. Она была самая обыкновенная, и даже то, что можно было считать в ней красивым – льняные волосы, например, – точно так же можно было считать и обыкновенным. То есть ее волосы преотлично назвались просто русыми. Как у многих.

А во-вторых, из-за книжного имени все то и дело напоминали ей, что она книжная девочка. Вот, пожалуйста – первый же встречный так ее и назвал!

– А меня зовут Лазарь, – сказал он.

Глаша даже про свою досаду позабыла.

– Какое имя необычное! – воскликнула она.

– Мамина фантазия. В память своего покойного отца назвала. Во Пскове я, по-моему, один с таким именем.

– У меня тоже – мамина фантазия, – улыбнулась Глаша.

Лазарь вынул из ее пальцев сигарету и выбросил в окошко.

– Вы же не курите, Глашенька, – сказал он.

Возражать Глаша не стала. Ей уже не хотелось сделать что-нибудь лихое, потому что лихости было достаточно в ее собеседнике. Об этом она догадалась сразу, и даже непонятно почему – он ничего необычного ведь не делал. Но лихость, или не лихость только, а какая-то… лихая точность – да, именно так – чувствовалась даже в том, как он открыл и быстро захлопнул тугое тамбурное окно, когда выбрасывал ее сигарету. И его глаза – широко поставленные, что вообще-то, как известно, является признаком художественно одаренной натуры, – были никакие не художественные, а вот именно лихие.

– Не курю, – легко согласилась Глаша. С ним легко было соглашаться и вообще разговаривать. С ним просто было легко. – Но у меня такое необыкновенное настроение, что и сделать хочется что-нибудь необыкновенное. Не такое, как всегда.

– И почему же у вас такое необыкновенное настроение?

Видно, широкие глаза были ему придуманы природой не для того, чтобы писать картины, а для того, чтобы особым образом смотреть на человека, которого он слушает. Этими своими необычными глазами Лазарь смотрел на Глашу очень внимательно.

– Потому что я поступила в Московский университет! – радостно выпалила она.

– Ух ты как!

Лазарь произнес это так же радостно, как она. Хотя что ему радоваться успехам постороннего человека?

Впрочем, удивилась Глаша этому не очень: ей казалось естественным, что весь мир насквозь сейчас радуется вместе с ней и ею восхищается. Ей хотелось расцеловать весь мир и Лазаря тоже.

Правда, как только эта мысль пришла Глаше в голову, она тут же смутилась. Хороша бы она была, если бы бросилась целовать незнакомого человека! К тому же взрослого: по Глашиным прикидкам, Лазарю было наверняка больше двадцати пяти – предельного возраста, который еще можно было считать молодым.

– Это событие надо отметить, – сказал он.

– А мы уже отметили, – радостно кивнула Глаша.

– Когда это? – удивился Лазарь.

– Сразу же, как только я поступила. Мама испекла пирог, и мы отпраздновали.

Тут Лазарь уже не улыбнулся и даже не рассмеялся, а просто расхохотался.

– Глашенька! – утирая слезы, сказал он. – Тот пирог давно зачерствел! Сейчас, сейчас надо отметить это выдающееся событие.

– Но как же сейчас? – растерялась она. – Прямо здесь, в тамбуре?

– Зачем в тамбуре? В ресторане. В поезде есть вагон-ресторан.

– Я не знаю… – проговорила Глаша.

– Честное слово, есть. Можете мне поверить.

Ей стало смешно. Он смешил незаметно и необидно.

– Я знаю, что он есть, – улыбнулась Глаша. – Только как же мы в него пойдем? Я в халате и в тапках. И я же с папой еду… Вдруг он проснется и испугается – где я?

– Не будить же его специально, чтобы предупредить, – пожал плечами Лазарь. – Если обнаружит ваше отсутствие и пойдет вас искать, то сразу в ресторан и попадет. Это в соседнем вагоне.

«А что? – подумала Глаша. – Зря, что ли, мне чего-нибудь необыкновенного хотелось? Вот оно, необыкновенное!»

Посещение ресторана было делом безусловно необыкновенным, потому что Глаша никогда в ресторане не была. То есть была, но очень давно, она тогда в пятом классе училась. И, кажется, это был даже не ресторан, а кафе – они всей семьей ходили туда на поминки по маминому дяде. Ну и в кафе-мороженое она была, конечно, но это уж и вовсе не в счет.

– Почему бы и нет? – сказала Глаша. – Если вас не смущает мой вид – пойдемте.

Она была уверена, что произнесла это совершенно взрослым, небрежно-снисходительным тоном. Но Лазарь, видимо, так не думал – Глаше показалось, что при ее словах он еле сдержал улыбку.