Читать книгу Варька – утопленница - Анна Былинова - Страница 1

Говорили, утопленницу вытащили из воды улыбающейся и безмятежной. А кто-то молвил, что руки безмятежной мертвой девы прикрывали впалый девичий живот, и были такими закостенелыми, будто трупу уже неделя была. Еще говорили, будто утопленница сама к берегу подплыла. Много чего болтали в этот жаркий июльский день, и пока везли утопленницу от реки до дому, весь деревенский люд из своих дворов выскочил, чтоб посмотреть на скорбную процессию.

И Игнашка тоже вышел. Но не из праздного любопытства. Сердце Игнашки глухо трепыхалось внутри горячей, как угль, груди. Жгучие слезы наворачивались на голубые глаза, и Игнашка быстрым движением смахивал их, при этом подозрительно косясь по сторонам – не видит ли кто его плачущим. Но на него никто не смотрел. Все взгляды были прикованы к громыхающей телеге. Бессовестно та телега громыхала, равнодушно, будто глухая старуха жестяными ведрами.

А на дне телеги виднелось что-то белое, длинное, дрожащее от тряски. И это белое, как крыло лебедя на черной воде, вызывало смутную тревогу в душе, страх и такое гаденькое, противненькое любопытство.

Как телега мимо зевак проехала, так за ней они и увязались, ведомые этим гаденьким любопытством перемеженным со страхом перед ликом смерти.

Как только утопленницу в дом занесли, оттуда тотчас раздался такой душераздирающий вой, что сразу не понять – собака ли завыла или человек. Женщины ахнули и давай свои груди перекрещивать, почему – Игнашка не понял. Воя испугались? Так это горя. А от горя не откреститься.

Как только вой чуть-чуть стих, – видать, тот зверь или человек задохся, да дыхание пока выравнивал, так женщины эти и ломанулись в избу. Как будто утопленница всех в гости позвала. Поманила молчаливым и невидимым жестом.

Игнашка почувствовал, что и его туда манит невидимым мановением руки, и вместе с другими зеваками протолкнулся  в горницу.

Темно в избе с улицы, душно. Пахнет почему-то чесноком да паром собачьего варева – хозяева, видать, хозяйством были заняты, когда утопленницу привезли.

Попривыкли глаза Игнашки к темноте, глядит, а в горнице уже и Савелий – Игнашкин дедушка. Когда успел? На улице его Игнашка не видел.

Втянул парень голову в плечи, чтоб дед не заметил его. Но тот все равно углядел внука и подозвал к себе.

«Поди, сядь вон туды. И жди пока», – желтым заскорузлым пальцем указал на лавку вдоль стены рядом с длинным деревянным столом, на который утопленницу уложили.

Игнашка боязливо шагнул к лавке, опустил на нее свой зад и вцепился в доску руками так, что пальцы побелели от напряжения. Жутко ему стало вот так, рядом с утопленницей оказаться.

Сначала Игнашка в пол смотрел, часто моргая. Приметил на полу жучка черного и зачем-то стал следить за ним. Куда поползет. А жучок замер и никуда не двигается. Медленно Игнашка глаза на утопленницу поднял, и после уже отвести их не мог.

Кап-кап. Стекает с мертвой девицы вода, сквозь доски просачивается и на пол капает.

Кап-кап! Точно с рукомойника.

Кожа белая, губы лиловые. Ресницы черные, густые. Пожалуй, краше стала Варя после смерти, – подумал Игнашка, но тут же устыдился своих мыслей. Как можно так думать?

Повитуха бабка Марьяна разогнала народ со словами:

«Куды пре–отесь?! Чичас дела будем решать, чичас никого не надо. Вечером приходите!», – Замахала руками, раскричалась.

Вспыхнули глаза у людей от возмущения, но разве перечить будешь? Ничего не оставалось людям, как восвояси уйти.

Остались лишь несколько старух да стариков. Оно и лучше – поглазеть на бедную утопленницу еще успеют –  трое суток впереди, а сейчас дела насущные надо решать.

В избе пошли разговоры деловые: – кто гроб будет делать, кто платье утопленнице шить, кто могилу пойдет копать.

Игнашка бы ни за что не пошел, если бы старик Савелий, зыркнувший на него из–под своих кустистых бровей, когда бабка Марьяна рявкнула:

– А хто яму горемычной рыть будет?

По взгляду деда Игнашка сразу понял, что сейчас Савелий вызовется на кладбище идти и, что хуже того, Игнашку с собой возьмет.

Дед Савелий сдержанно поправил бабку:

– Не яму, а могилу. Не горемычной, а новопреставленной. Там уже горемычить не станет. – Он поднял глаза к низкому потолку и истово перекрестился, после чего голос его приобрел деловитый оттенок: – Значит так, копать пойдем мы – я, да внук мой.

Игнашка проглотил слюну. Как в воду глядел!

Бабка Марьяна удивленно на Игнашку глянула, смерила его своим острым взглядом и недоверчиво хмыкнула:

– Робенка? На кладбище?

Кап–кап. Игнашка покрылся ледяным потом. Ну ты дед Савелий молоде–ец, оказал любимому внуку медвежью услугу. На кладбище затащил «робенка». Хорош дед, нечего сказать. А тот и ухом и не повел, лишь властно сказал:

– Пускай идет. Чай уже не маленький, да и ангелы у ребенка есть, беду не допустят. – Затем махнул своей ручещей Игнашке. – Бери лопаты, и почапаем, покуда солнце не село.

Тут уже у всех глаза выпучились. Сейчас?! На закате? Да ты совсем, старый, спятил!

Но никто ничего не сказал. Раз дед Савелий решил, значит, так надо.

На мутном стекле танцевали мухи, бились о преграду. Тишина настала такая, будто все разом к чему-то прислушались.

Кап–кап.

***

Новопреставленная Варя Острожникова лежит на деревянном столе под образами. Нос заострился, под бледной кожей видны синие линии венок. Волосы влажными космами лежат на столе и капли с них падают вниз. Кап–кап. Еще не высохли волосы. Хотя уже час прошел, как Варю принесли, а все с нее стекает и стекает вода. Кап–кап. Льняная простынь покрывает ее тело с ног до груди. В районе промежности простынь темная от воды. На Варю поглядывают старики хмуро из-под кустистых бровей, старухи – чуть испуганно. А Варе все равно на их взгляды.

Варьке двадцать лет исполнилось неделю назад. Первой красавицей Варька была. Веселая, злоязыкая, побаивались ее и обожали в деревне. Столько парней за ней бегало, а она как будто не замечала. Говорила: – "Ну вы и охламоны! Лучше за подружками моими ходите, а я не для замужества". Говорила так, говорила, и, видать, накликала себе судьбу. Недаром бабка Марьяна ей не единожды повторяла: "Не болтай, девка! Всякая женская особь должна замуж идти. Не замужем девка, считай, что собака безродная". Смеялась Варя над темнотой старухи, но смолкала. Со стариками зачем спорить?

Но вот вернулся из армии Тимофей Суслов. В плечах косая сажень, кудрявая челка на глаза падает. А глаза у него, точно змеинные: желтовато-зеленые, а взглядом будто гипнотизирует. Губы жесткие, суровые, но, если улыбнется: кажется будто солнце сквозь хмурые облачка проглянуло. Все, пропала наша Варя, как только увидела его. Хоть виду не подала, ходила гордой и неприступной, но все свои слова про то, что замуж никогда не выйдет, забыла. Тимофей на нее внимание обратил, стал расспрашивать у местных парней, мол, с кем эта девица гуляет. А когда узнал, что ни с кем, довольно улыбнулся и стал с тех пор ухаживать за Варей. Месяц прошел, прежде чем Варя согласилась встречаться с ним. И потом как-то легко у них покатилось все. Вечера вместе проводили, гуляли до рассвета, а потом Тимофей предложение ей сделал:

– Хватит гулять нам, пора о своей избе думать. Да тебе платье выбирать.

Обрадовалась Варя, дар своей речи потеряла, как услышала эти слова.

– Я в город поеду, достану деьги и тебе куплю платье и туфли, – ласково сказал Тимофей, а Варе велел готовиться к свадьбе. – Как только приеду, сразу и сыграем.

На шее у Тимофея висел крест на цепочке серебряной. Так красиво эта цепочка его загорелую шею оттеняла. Многие парни смотрели, и тоже такую же цепочку хотели, только вот деньги нужны, да и в город надо ехать, чтоб такое украшение купить. И любил Тимофей притрагиваться к этой своей цепочке. Говорит что-нибудь, а сам пальцами ее ласкает, поглаживает, как будто невесту. И перед тем как уехать, при разговоре с Варей тоже поглаживал свою цепочку и думал о чем-то.

– Погоди, Тимофей. Я до дому сбегаю, тебе денег дам на платье, – сказала Варя, думая, что жених хочет это свое дорогое украшение продать, чтоб ей обновки купить.

Засмеялся мужчина, крепко обнял девушку и на ухо прошептал:

– Ты моя теперь. За твои платья, кофты я теперь думать стану. А ты не беспокойся. Лучше подумай, что на стол ставить. Да мамке моей скажи, она поможет.

Уехал Тимофей, а Варя стала к свадьбе готовиться. Всех подружек и друзей обегала и созвала. Родственники с двух сторон деньгами сложились, прикинули, сколько потратится на закуски, на подарки молодым и остались довольными. Не бедствовала семья Острожниковых, да и Сусловы тоже. Старуха Суслова, мать Тимофей, велела бычка бить и свинью.

"Будет у мово сына сама лучша свадьба! Все обзавидуются!", – шустро хлопотала старуха, грела душу праздником предстоящим. Да и всем было радостно, давно свадеб в деревне не закатывали.

«Да никаких подарков не надо, – говорила Варя подружкам, когда те спрашивали, чего подарить ей. – Сами приходите, пейте, гуляйте за наше счастье!».

Широкой души была Варя Острожникова.

Собирались столы накрыть у реки, длинные, чтобы все поместились. Кухню летнюю мужики срубили, чтобы женщинам сподручнее было готовить. В общем, гулянка обещала быть такой, какой еще свет не видывал.

И Игнашка был на ту свадьбу приглашен. Хоть и сердце его юное содрогнулось от этой новости, а прийти Варе все равно пообещался.