Читать книгу Варька – утопленница - Анна Былинова - Страница 2

Говорят, неделя после отъезда Тимофея прошла, после чего он поздним вечером тайно вернулся в деревню. Кто-то из деревенских жителей слух пустил, что вернулся Тимофей из города сам не свой. Как будто чуть согнутый, чуть испуганный, и глаза его змеиные все по дворам рыскали, будто искали кого-то или что-то. Но самое главное, по приезде не к Варе он пошел, а огородами прямиком домой.

Утром следующего дня Варя, ни о чем не знавшая, как обычно, по двору суетилась. Домашнюю живность кормила, скот выгоняла, и когда калитку заперла, собираясь в дом зайти, через забор заглянул к ней сосед длинноносый Аноска. Варя вежливо поздоровалась, а сама приметила – глаза у мужика хитрющие, на губах противненькая ухмылочка прилегла, и смотрит он так, будто заприметил у Вари грязь на лбу.

– Сказать чего хочешь, Аноска? – Варя требовательно качнула подбородком.

– Варька, а жених-то твой вчерась вернулся. Не заходил?

Девушка недоверчиво выгнула бровь. Чтоб Тимофей мимо ее двора проехал? Это вряд ли. Тем более должен был обновки на свадьбу привезти.

– Чего свистишь, малахольный? – Варя подняла с земли ведро, из которого телка кормила. А не запустить ли этим ведром в Аноску?

– А чего мне свистеть? Вчера твой женишок прямиком до дому бежал. – Презрительно усмехнулся Аноска. Потом своим длинным носом шевельнул, ну точно крот, и радостным голосом добавил: – Да так бежал, будто затрухал, што ты увидишь!

Залился Аноска тоненьким, злорадным смехом и тут же башку свою за забором спрятал. Дело подленькое выполнил, теперь надобно под горячую руку не угодить. И побежал к себе в избу, под нос песенку напевая.

Звякнуло жалобно ведро на землю упавшее, скрипнула протяжно калитка. Варя в чем была, в том и к Сусловым отправилась. Брови нахмурила, в голове мысли суетные, гневные. Не может такого быть, чтоб Тимофей мимо нее проехал, да только так уверенно этот крот длинноносый сказывал, так откровенно насмехался, что сложно не поверить. Ну ничего, Варя сейчас все и разузнает, наврал ли этот баламошка малахольный. Если очернил зря Тимофея, тот ему припомнит.

Пришла к Сусловым, благообразно постучалась, прежде чем войти.

Заходит, а Тимофей ее ненаглядный за столом сидит. Смурной, бесцветный, как вода в пруду перед рассветом.

Вскинул глаза на нее и тут же отвел. И в этом быстром движении почудилась Варе тайна какая-то маленькая и грязная.

– Давно приехал? – Варя удивленно бровью повела, а в душе так нехорошо стало, будто кошка мокрая и больная там поселилась.

Молчит Тимофей, лишь желваки на впалых, серых щеках играют. Окаменел весь, даже грудь не вздымается, словно забыл как дышать.

– Аноска тебя углядел, я думала – брешет.

И тут Тимофея не проняло на объяснения. Сидит истуканом.

– Не молчи, Тимоша! Говори, что стряслось, говори, как есть! – твердо сказала Варя. Она юлить не любит и другим не позволяет. Смотрит бесстрашно, хоть и чует девичьей тонкой душой, что три секунды осталось до того, как сердце ее надвое разломиться.

Тимофей рукой о стол оперся и стал подниматься. Да так медленно поднимался, словно боялся за суставы.

Поднял тяжелый взгляд на Варю и хрипло сказал:

– Свадьбы не будет. – Отвернулся, глядит на шкаф посудный и шкафу этому говорит: – Дите у меня родилось в городе. С ним буду.

В эту секунду из-под стола выскочила серая мышка и рванула по полу, однако тут же была придавлена сапогом Тимофея. Хрустнули косточки, этот звук резанул по Вариным ушам, и так мерзко ей стало и стыдно, будто это она своей ногой бедное животное придавила.

Ничего девушка не сказала мужчине, вышла из дому, плотно дверь за собой притворив.

Так, говорят, было.

Шла Варя по улице, голову держа ровно, будто ничего не случилось. И всю свою последнюю неделю она была такой сдержанной, как прежде улыбчивой и до работы охочей, что было это просто возмутительно. Женщины, кто постарше шушукались между собой, языками цокали, мол, девка двадцати лет, когда ее парень бросил, рыдать должна, волосы на себе рвать, а тут ходит, как ни в чем не бывало. Невдомек тем глупым женщинам было на руки посмотреть Варины, и если бы посмотрели, то увидели бы как все пальцы ее изранены в нервических припадках.

Неделю она улыбалась, болтала то с одним, то с другим любопытным, кто приходил испытать Варю, поглядеть, как брошенная девка с горем справляется. Но никто не увидел и слезинки. Некоторые совсем от любопытства с ума сходили и принимались беззастенчиво и фальшиво Тимофея клясть, чтоб Варю на откровенный разговор вывести:

– Ай-я-яй! Распутник грешный! Да как можно так? Как бога нашего не боится соблазнитель проклятый? Бедная ты, Варечка! Поди места себе не находишь из-за подлости такой?

Варя дивилась тому, как быстро слухи расползлись, и холодно пресекала такие разговоры:

– Обо мне не жалейте! Все у меня хорошо.

А кто-то и вовсе в лоб спрашивал:

– Не собираешься ли ты в город поехать, да той разлучнице волосенки повыдирать?

Выпроваживала Варя таких воинственных и за работу принималась. Воду таскала с колодца, с грядками возилась, на поле ходила и с отцом наравне сено косила, коров доила и так до самого позднего вечера в делах-заботах. А утрами, чуть петухи прокричат, снова Варя по хозяйству суетилась.

Утром последнего своего дня на земле Варя пошла картошку полоть.

Мать Вари Зинаида потом рассказывала, что пару часов дочь усердно выпалывала сорняки, а потом голову подняла и хмуро на небо глянула. Постояла некоторое время, взглянула затем на мать так долго и пристально и сказала:

– Я, мамка, искупаться пойду!

–Чагой–то? Тока пришли! – удивилась женщина, – до обеда ишо час–полтора.

–Я, мамка, быстро обернусь.

Бросила тяпку, лицо рушником утерла и двинула к реке. Зинаида только головой покачала. Что делать? Девка-то взрослая уже, не заставишь слушаться.

Полчаса прошло, нету. Час. Зинаида стала уже выглядывать за забор, не идет ли дочь. Нету. Никогда Варя от работы не отлынивала. Не могла она мамку свою одну оставить тяжелую работу делать, а сама купаться да загорать на солнышке. А может чего и повернулась в ее голове с тех пор, как с Тимофеем она рассталась? Может одна побыть захотела?

Подумав так, Зинаида пол-огорода сама всполола, потом домой собралась. И как пришла домой, как только варево собакам поставила, тут мальчишки прибежали: «Тетка Зина, – кричат, – Бяда! Там Варька ваша утопилась! Счас на подводе подвезут».

Не поверила Зинаида, на мужа взглянула чуть с улыбкой:

«Чаго брешут-то варнаки?».

Но потом подумалось ей, что не могут так дети врать, что знают, какой это грех. Снова на мужа посмотрела:

"Правда ли?".

«А мне почем знать?», – Все окна проглядел Острожников, а потом, охнул и за сердце схватился. Кинулась Зинаида к окну, а к ним прям целая процессия: люди, лошадь, телега. А на телеге что-то длинное и белое виднеется, как крыло лебедя.

***

Вздохнул прерывисто Игнат, чувствуя как слезы закипают внутри. Вспомнил, как однажды Варя попросила его помочь воды натаскать. Игнашке тогда двенадцать было, и вместо того, чтобы с парнями на речку идти, он с радостью от колодца до ее дома бегал с коромыслом. А после того, как натаскал он воды, Варя ему в награду подарила нож с серебряной ручкой.

– Это батьки моего. Он его с детства хранил, все хотел сыну подарить. Но я родилась. Мне и отдал. А мне он без надобности, вам мальчишкам интереснее.

Так Варя сказала. С тех пор Игнашка с ножиком не расставался, а прошло уже два года. И считал он себя особенным для Варьки, отмеченным.

Вынул Игнашка из кармана штанов ножик. Гневно сверкнуло на свету холодное серебро.

«Я бы тебя не бросил, как этот змей», – подумал Игнат, поглаживая рукоятку.

– Ну и чаго сидишь?

Вздрогнул Игнашка, из мыслей своих вынырнул. Дед Савелий сердито махнул рукой.

– Идем!

Игнашка бросил на бледное лицо Вари тихий взгляд, поднялся и пошел во двор. Острожников из сеней достал две лопаты и дал Игнашке.

Вышли они с Савелием за ворота и на кладбище пошли.

Игнашке недавно четырнадцать годков исполнилось. Он уже и на охоту ходит, и рыболовит, в общем, помощник дома хоть куда.

Недавно Игнашка первый раз в своей жизни коня обучал. Дед Савелий долго наставлял его, как к лошади подойти, как действовать.

«Если коняшка брыкаться начнет, ты ее одной рукой за хвост хватай, а второй за гриву, смекнул? И тяни, тяни на себя! Никуда не денется. Как устанет, сразу запрыгивай и узду покрепче держи. Лошадь силу чует».

Игнашка только посмеивался. Ну куда щуплому Игнашке лошадь за криву и за хвост? Смекнул он сразу, что этот прием не для него. Пусть так делают те, кто в плечах шире и в росте выше, а у Игнашки другой прием.

Тихо и осторожно он к лошади подошел, почти на цыпочках, руку вперед вытянул и давай приговаривать: «Милая моя, хорошая Краша. Не бойся меня, не бойся, красавица». Лошадь глаз испуганный покосила и начала ржать потихоньку. Игнашка остановился на почтительном расстоянии, но не замолчал: «Ну что ты, красавица. Что ты, Краша, – ласково промолвил он, – мы с тобой, знаешь, сколько километров натопчем? Сколько лесов и гор одолеем? У тебя ноги крепкие, а у меня глаз острый. Оба мы с тобой молодые и до приключений охочие. Одна у нас душа, Краша. Одно у нас стремление. Оба мы до жизни любопытные. Вот так».

А Савелий позади стоял и все усмехался. Откуда у внука его такие слова взялись?

Косила Краша глаз на Игнашку, словно прислушивалась. Словно нравилось ей то, что он говорил. Осторожно Игнашка прикоснулся рукой к потной шее. Погладил ласково серебристую гладкую шерсть и все приговаривал: "Столько верст с тобой натопчем. Будем с тобой самыми лучшими друзьями".

Прыгнул на кобылу так ловко, что она понять ничего не успела. Пригнулся Игнашка, обхватил шею руками и покрепче ногами прижался к крупу, и при этом повторял: «Ну моя, хорошая..».

Заржала лошадь. Эка ты меня провел, красноречивый! Давай прыгать, на дыбы ставать, чтоб Игнашку скинуть. А тот слился с ней, будто продолжение ее, вцепился в нее так крепко, как клоп в кожу. Хрипела Краша, злилась, брыкалась. Дал ей Игнашка чуть пар выпустить, затем резко выпрямился и дернул узду.

«Но–о, пошла-а!», – и пришпорил лошадку. Понеслась она так, что ветер в ушах Игнашки засвистел.

«Пошла! Пошла!», – кричал он. Галопом понесла его Краша, но вскоре стала замедляться. Игнашка радостен стал, говорил с ней и говорил: «Вот так, милая, вот так мы будем с тобой дальние веси покорять!».

Голубоглазый и блондинистый с конопушками на курносом носу Игнашка ниже деда на целую голову, не потому что он низкорослый для своих лет, а потому что в Савелии два метра росту. Раньше все величали Савелия Ильей Муромцем. Спокойный и степенный, в меру суровый и в меру добрый, дед Савелий пользовался в деревне авторитетом.

Шел дед спокойным уверенным шагом, и от него веяло спокойствием, будто ничего не произошло. Только у Игнашки перед глазами Варины мокрые волосы никак не хотели уходить. Мотнет головой парень, взглядом зацепится за кустик, или за забор чей-то сгнивший, вроде как образ Вари померкнет, но стоит снова голову опустить, снова Варя перед ним лежит на деревянном столе.

Миновали,наконец, деревню. Позади остались одинаково серые, кривые жерди заборов.

Со стороны поля поднимались к деревне мужики, возвращавшиеся с пастбищ и покосов. Котомки на плечах, у кого ранцы самодельные с удобными лямками. Пара девок среди мужиков затесалась. Волосы у девок распущены, видать, искупались. И тянуло от них песней дивной, тревожно-красивой.

«Не гневи ты батьку,

Не гневи ты матку,

Встань сегодня рано

И пойди в лесок.

Будто бы за зверем,

Пусть никто не знает,

Как со свОею милкой,

Бушь весь день лежать.

Под березой белой,

Под смородой черной,

Будет вам приволье,

Будет счастье вам,

Только возвращайся,

Не гневи ты батьку,

Возвращайся к дому,

С добычей лесной».

Эти молодые еще не знали, что в деревне покойник, потому и пели.

Завидели они Игнашку и Савелия, которые к кладбищу путь держали с лопатами, сразу смолкли, стали переговариваться и шаг ускорили.