Читать книгу Тэртон Мандавасарпини был сумасшедшим - Анна Цендина - Страница 4

Часть первая. Дневники

1.

Лена была из интеллигентной ленинградской/петербургской семьи. Папа – физик, из тех, кто интересуется всем – от роли теодицеи в христианстве до обрядов оскопления у аборигенов Крайнего Севера. Мама работала в лаборатории, записывала показания каких-то приборов. Они ходили в походы, пели у костра, верили, что во всем виноват коммунистический режим, в общем, типичные советские интеллигенты конца века. Лена выросла бунтарем. Ей претило вычерчивание кривых, ближе казались оскопленные аборигены, поэтому она поступила на монгольское отделение университета. Кочевники, буддизм. Здорово! Но очень скоро оказалось, что никакой экзотики ее не ждет, а учиться довольно скучно. Спасала студенческая компания – можно было пить много вина, куражиться. В 17 лет она полюбила и съехала от родителей. В 17 с половиной разлюбила и поселилась с подругой в съемной комнате в знаменитых петербургских подворотнях (типичные Достоевский и менты). Из-за разочарования в мужчинах не сдала сессию. Мама, сидя в лаборатории, молилась, чтобы «девочка вошла в разум». Мятущейся Лениной душе – этот штамп здесь уместен – нужна была какая-то идея, которая бы ее увлекла. И – о счастье! – Лена ее нашла. Совершенно случайно выяснилось, что Лениным дедушкой был Ефремов Иван Антонович, знаменитый палеонтолог и писатель.

2.

Однажды Лена зашла к родителям. Они пили с мамой чай на кухне, папа был на мальчишнике – святом сборище друзей по университету, куда не допускались жены и подруги.

– Мам, а кто был мой дедушка? – вдруг спросила Лена.

Почему спросила, никто не знает. Она сама не знала. Бывает же так, неожиданно что-то приходит на ум, ты это произносишь, и судьба делает резкий поворот. Ленина судьба повернулась.

Было известно, что отец мамы – это какое-то табу. Пока была жива бабушка, не хотели ее расстраивать, а потом как-то так и повелось. Тема и рема были закрыты. Да Лене-то было все равно – ну есть дедушка, ну нет дедушки.

Мама стала рассказывать. Наверное, она подумала, что девочка уже взрослая. Или решила поговорить по душам с дочерью. Хоть какой-то контакт. В общем, она прищурилась, пристально посмотрела куда-то на угол потолка, и, как водиться, вздохнула. Мама была красавица. Когда она «бросала взоры», это было чудо. Лена красотой не отличалась, пошла в папу. Но она тоже подняла бровь. От удивления, что мама с готовностью заговорила на запретные тему и рему.

– Помню его плохо. Белое кашне, перчатки. Очень старый. Подарил мне тапочки, вышитые парчовой нитью. Однажды, помню, откуда-то у нас появилась корзина с фруктами. Стоит на столе. Не обычная, с который ходят по грибы, а высокая, как ваза. И фрукты в ней заморские. Мы не знали, как их едят. Все эти манго, личи. Видели их впервые в жизни. «Иван Антоныч прислал, – ответила мама на мои приставания. – Твой отец».

– Мне было что-то около пяти, меня это сообщение не тронуло вообще. Отец… Иван Антоныч… Но я запомнила. А потом узнала, что это – Иван Антонович Ефремов, ученый и писатель.

«У-у-у» – зашумело в голове у Лены.

– Который чего-то Андромеды?

– Да, «Туманность Андромеды» – его роман. Он много написал, и как ученый очень известен.

– А как они с бабушкой-то? В смысле, как ты появилась?

– Мама не любила об этом говорить. Какие-то детали доходили до меня, конечно, но очень глухо. А после маминой смерти мне все рассказала тетя Фира.

– Ну, конечно! Тетя Фира! Кто же еще! А ты на него похожа? Ты видела его фотки?

– Мне кажется, похожа. Видный такой мужчина. На фотографиях, по крайней мере, – мама сделала невозмутимое лицо. Мол, при чем здесь это. Мол, порода всегда видна. Мол, зато папа умный. Мол, не в этом счастье. Мол…

– Давай дальше! – прервала мимический монолог дочь.

– Ну, вот. Ты же знаешь, что бабушкина семья была из Вильно. Ее папа был революционер. А его родители очень ортодоксальные, отец был чуть ли не раввином. Они с бабушкиной мамой бежали и жили невенчанные в Питере. Бабушка писала на прокламации, потому что их прятали в ее люльке…

– Мааама! Я все это знаю. Давай про Андромеду!

– Ну что про Андромеду? Мм… Твоя бабушка хотела быть врачом, – мама не сменила эпического тона, – но не поступила, и ее устроили учеником таксидермиста в Зоологический музей. Там она подправляла чучела и готовилась к экзаменам. Однажды они с тетей Фирой были на лекции Ефремова. После лекции подошли к нему, чтобы задать какой-то вопрос. Он пригласил их прогуляться. Дошли до дома, где он остановился у друзей, кажется, на Карповке. Жил-то он в Москве. Потом появилась я. Тетя Фира говорит, что первое время он помогал. А потом исчез. Мама считала, что просто не хотел ей навредить, потому что ходили слухи, будто он английский шпион. Но все равно обижалась. А потом он умер.

– Какой английский шпион?! Мама, что ты несешь?!

Тут пришел с мальчишника Ленин папа. Довольно пьяный. Когда папа был пьяный, он был добрый и веселый.

– Девочки мои, – полез он целоваться.

– Папа, ты знал, что мамин папа – Ефремов?

– Конечно, знал. Тафоном и английский шпион!

Папа поднял указательный палец и исполнил джигу.

– А Сироткин все-таки подлец! Девчонки, я пошел спать!

Мама стала подбирать за папой трусы-носки. На этом повесть о Ефремове была закончена. Лене предстояло самой добывать сведения. Она стала читать.

3.

Так. Родился Ефремов в Вырице. Это же у Петровой там дача! Отец – своя лесопилка, земство. Ага, неплохо. Учеба – биологический факультет ЛГУ, академик Сушкин. Кто такой? Надо посмотреть. Экспедиции. Нашел ветлугозавра. Динозавр, что ли? Да, динозавр. Работал в Палеонтологическом институте. В 1935 г. переехал в Москву. Всё сходится. Экспедиции, защиты. В войну в Алма-Ате заболел тифом. Осложнение на сердце, год в постели. Начал писать. Вот откуда Андромеда. Разработал науку тафономию. Папа что-то такое бурчал. «Учение о закономерностях сохранения остатков ископаемых организмов в слоях осадочных пород». Бр-р-р! Приняли плохо. Как же! Примут они что-то новое хорошо, жди! Ученые хреновы. «Академия наук разрешила публиковать "Тафономию" Ефремова лишь после того, как его экспедиции в Монголию принесли богатейший материал (несколько железнодорожных вагонов костей динозавров)». Ух ты! Вагонов! Писал фантастику. Мировоззрение – космизм. Чего?! Предсказал будущие катастрофы. Три жены. И бабушка, между прочим. Умер. А-а, ну да, сердце. Обыск КГБ. Шпионаж в пользу Великобритании. О-бал-деть!

Дед Лене понравился.

4.

Больше всего ее заинтересовали Монголия и динозавры. Во-первых, было ясно, что Лениной жизнью руководил «перст судьбы», и не просто так она оказалась на монгольском отделении. Туда ее привели высшие силы. Во-вторых, вагоны динозавров. Это круче Андромеды. Куда эти вагоны делись? Что-то бабушка, всю жизнь проработавшая в Зоологическом музее, не хвасталась никакими монгольскими динозаврами. При случае надо расспросить тетю Фиру. Они там в музее должны были хоть что-то знать.

– Твоя бабушка – фрукт! – тетя Фира была всегда категорична. – Такой славный за ней ухаживал Савелий Матвеич. Нет! Ивана Антоныча ей подавай! И ведь ничего не расскажет, все молча, все про себя. Скала! Сталагмит! – тетя Фира работала в отделе пещерной фауны. – И тут бац! Инженер из Марокко. Ну кто мог подумать?! Правда, глаза у него были, – тетя Фира закатила свои – большие, еврейские, навыкате.

Какой еще инженер из Марокко? Ленина тихая бабушка открывалась с новой стороны, она оказалась каким-то тайным эротоманом. Хотя слава гулены была как раз у тети Фиры. Та всю жизнь прожила с одним мужем, дядей Сеней, но любила намекнуть на свои любовные приключения. Бабушка на этот счет фыркала. То ли не одобряла эти любовные приключения подруги, то ли сомневалась в их обилии. Было известно, что дядя Сеня жену побивал. Он считал, что их младшая дочь – не его. Хотя эта Милечка была такая же противная и страшная, как дядя Сеня.

– Какой еще инженер из Марокко? – жалобно спросила Лена.

– Очень интересный инженер из Марокко. Темный такой, ну арабы, знаешь, но не негр. А глаза…

– Откуда он взялся?

– Из Марокко он взялся. Приехал перенимать опыт по части хранения останков доисторических животных. Звал Симку с собой, да она не поехала. Как же, поедет она, родину предавать! Всю жизнь я с ней боролась, а сейчас без нее хоть вой.

– Тетя Фира, а что с вагонами-то?

– Никаких костей к нам в музей не привозили. Да если они и были, то в Москве. Иван Антоныч в это время уже в Москве работал, институт его там был. А знаешь что? Если тебе это так интересно, сходи к его ученику – Леониду Борисовичу Хольценбогену. Может быть, что-то и расскажет. Жив ли, не знаю. Пил много. Еврей, а пьющий. Если жив, то на пенсии, должно быть. 6-я Советская, дом 4, квартира 13.

– Вы и адрес его знаете?

– Знаю! – рявкнула тетя Фира. – Все! Иди!

Может, дядя Сеня был не так уж и неправ? – пронеслось в голове у Лены.

5.

Дом был симпатичный, облицованный белыми изразцами. Лестница со двора, для прислуги или бедных съемщиков. Доходный дом. Звонок – как в кино, доисторический.

– Здравствуйте, могу я увидеть Леонида Борисовича Хольценбогена? Я из Зоологического музея.

Пришлось немного приврать, а то долго объяснять.

– Входи. Туда, – женщина была не очень приветлива.

Лена не любила, когда пахнет едой. Особенно овощами. Если капустой, вообще невыносимо. Нет, хуже всего – рыбой. В квартире пахло всем. В дальней комнате сидел мужчина. Он не был похож на пьяницу. Щечки кругленькие, курчавый.

– Здравствуйте, Леонид Борисович. Я – внучка Серафимы Владимировны Левиной. Ваш адрес мне дала Эсфирь Борисовна Гинцбург. Я хотела бы узнать о бабушке, о дедушке, – Лена немного поперхнулась на дедушке.

Мужчина смотрел на нее молча. Долго. Тут Лена поняла, что он все-такие пьяница. Даже сейчас сильно выпивши. Вдруг из глаз его полились слезы, и он запричитал:

– Деточка, внучечка Симочки… Нюрок! Сооруди нам чего-нибудь. Внучка Серафимы Владимировны пришла.

В комнату вошла Нюрок. Та женщина, которая открыла дверь. Она молча взяла с полки банку и вышла, всем своим видом показывая, что ничего сооружать не будет.

– Я, конечно, могу сбегать, но, боюсь, тетя Нюрок меня снова уже не пустит. Лучше я вам дам немного, а вы потом за память бабушки выпьете, – быстро нашлась Лена.

– Разумно, – согласился Хольценбоген, засовывая деньги в карман. – Так что вас интересует?

– Меня интересует дедушка. И еще кости динозавров из Монголии. Я учусь на восточном факультете на монгольском отделении. Вот, хотелось бы узнать.

– Иван Антоныч… Динозавры…

Леонид Борисович на глазах из пьяного хитрована превращался в нормального интеллигентного человека.

– Иван Антоныч был великий. Понятно? Ве-ли-кий! Ты – внучка великого человека. Он сделал всего – на институт хватит. Это только в науке. А еще писал. Неплохо писал, между прочим. Был как с другой планеты. Так что Симочку понять можно. Будь я женщиной, сам бы в него влюбился. Впрочем, и влюбился. Пошел к нему в палеонтологию. Занимался бы своими земноводными, был бы сейчас профессором, кафедрой заведовал. А я к нему. Вот и сижу теперь. Не защитился, ничего не написал. Под пятой у своей бабы. Выпить, дура, не дает!

– А динозавры?

– Динозавры меня и сгубили. В 1946-м Ивана Антоныча послали в Монголию. Там в двадцатых работала экспедиция американца Эндрюса. Эндрюс несколько раз бывал в Центральной Азии, а тут решил поехать на автомобилях. Гоби – это же не песок, а довольно твердая почва, растительности мало, увалов-перевалов тоже нет, езжай – не хочу! Это была первая экспедиция на машинах через Гоби. Они там нашли уйму всего – кости протоцератопса, пинакозавра, заурорнитоидеса, овираптора. Велоцираптора! Яйца нашли овираптора!

– А как же Википедия пишет, что дедушка был первый? Мол, в Монголии работала американская экспедиция, но никаких палеонтологических находок у них не было.

– Врет Википедия! Все врут, и Википедия врет! Советскую экспедицию и послали, потому что американцы там нашли много всего. Хотели в тридцатых послать, но война. Вот в 1946-м и поехали наши. Они там тоже уйму всего понаходили. Уйму! Ты вообще понимаешь, что это такое? Пинакозавры, например? Они жили 80 миллионов лет тому назад! 80 миллионов! А в Монголии просто так их мослы торчат из песка. Ребрышки ветерком обдувает. И американцы в двадцатых, и наши в сороковых, они все там как с ума посходили. Есть такой азарт, даже сумасшествие, когда люди ищут и находят. Туда повернется – яйцо. Сюда – клыки. Надо уже ехать, хватит. Нет, остановиться невозможно. Вот так вагоны и насобирали. Но главное не в этом.

– А в чем?

– А в том, что американцы свои находки полностью вывезти не смогли. Собирались потом за ними вернуться. Сложили в каком-то амбаре и уехали. А наши, когда свои кости забирали, не разобрались и погрузили американские тоже. Привезли в Москву. Иван Антоныч смотрит, а кости-то не его! Он мне сам рассказывал. Решил, что совсем рехнулся. Откуда эти кости? Кто такие? Ничего не понятно. Потом выяснилось, что американские. Монголы написали, мол, ой-ай, это не ваши. Скандал. А после войны вроде только-только стало с американцами налаживаться. Решили эти кости не разглашать. Поместили их в разные хранилища, часть туда, часть сюда. Но за ними же уход нужен, наблюдение. Это же миллионы лет! А они часть на автобазу Академии наук свезли. Суки! Иван Антоныч бился с этими костями до конца своих дней. И умер-то из-за них. До сих пор про эти кости молчок. Сгнили, наверное, где-нибудь. Мне аж думать про это больно…

– А монголы?

– А что монголы? Сейчас про это уже и не помнит никто, наверное. Был там один парень, мой ровесник примерно. Сын какого-то их академика. Приезжал в Москву, Питер, пытался что-то узнать. Но в девяностые не до костей было.

– Ужас какой.

– И вот еще что! Самое важное забыл тебе сказать. Может, ты в Монголию попадешь, так порасспрошай там. Иван Антоныч оставил в Улан-Баторе свои дневники. Когда уезжал в Москву, думал, что вернется. Его вызвало начальство. Но вернуться не пришлось. Там он свои записи и оставил. А это не просто дневники. Уникальнейшие вещи. Там все географические координаты, где что найдено. Координаты американских находок, координаты не откопанных (!) яйцевых кладок и костей. И еще много всего. Без этих записей он не смог доказать свою теорию об ориктоценозах в слоистых толщах. Очень жалел, что записи пропали. А меня эти суки не пустили туда. Как же! Еврей. Беспартийный. Опровергает Пегова. Идет на поводу у английского шпиона Ефремова. Ты слышала про Пегова? Кто-нибудь вообще знает Пегова? Никто! Никто теперь и слышать не слыхивал про такого ученого. А он мою жизнь сгубил. И Ивана Антоныча в могилу свел. Но самое ужасное – теория Ивана Антоныча осталась недоказанной. Пойдем, я тоже выйду.

Лена и Хольценбоген вышли на Греческий проспект. Лена пошла к метро. Хольценбоген – к рюмочной.

6.

Теперь Лене надо было попасть в Монголию. Разыскать дневники, возможно – недокопанные кости и яйца. И стукнуть всем этим по столу. На-те, ешьте! Ориктохренцицозы – в толщах! Дедушка был прав!

Для этого нужно было досдать все экзамены и прорваться в Монголию на стажировку. В тот год на стажировку ехал их курс.

7.

Лимонов, который Эдичка, написал о Монголии так: «Монголия – это п…дец что!» Первое впечатление Лены было похоже.

Общежитие. Лена никогда не жила в общежитии, хотя тусовалась там много. Но жить это другое. Кухня, туалет, душ… Они с Машкой просились изо всех сил, чтобы их поселили вместе, но свободных комнат не было. Машку определили к лаоске, а Лену – к японке. Японка Мияки очень испугалась. Она смотрела на Лену косо (впрочем, как еще могла смотреть японка?), носила ноутбук в рюкзаке, даже если шла в душ. По ночам плакала. В общем, соседку было жаль, но все-таки хотелось ей как-то насолить, например, украсть у нее все носки. Или еще что-нибудь. Машкина лаоска Машки не боялась. Она была довольно веселой. Болтала, пела. Но жарила селедку. И это было хуже Миякиного ноутбука в тысячу раз.

Университет. Снова «санбайно» да «санбайно». Лена с Машкой стали проситься в продвинутую группу: «Мы же все это знаем, мы хотим более высокий уровень, мы…» В учебной части не реагировали никак. Тогда Лена сказала, что она отсюда не выйдет вообще. Машка струсила и убежала, а Лена осталась сидеть. Менеджер – женщина без шеи, без талии, с ярко накрашенными губами – не обращала на нее никакого внимания. Но когда назавтра Лена пришла в девять утра и села на свой стул, протянула бумажку и махнула рукой. Так Машка с Леной попали в продвинутую группу.

Окружение. В группе учились – пожилая француженка Марѝ, американец Дэн, два вьетнамца Нгуен и Нгуен, афганец Бахтияр, который не ходил на занятия вообще, и Дима из Москвы. Все они знали язык лучше и жили каждый своей жизнью. Марѝ играла на морин-хуре23. Дэн проводил время с монголкой. Нгуены носили большие сумки, встречали-провожали поезда, развозили на машине груды автомобильных колес. Чем занимался Бахтияр, было непонятно. Он ходил то в костюме, то в белых шароварах. Исчезал, появлялся. Так что группа жила отдельно от Лены и Машки. Только Дима стал всюду таскаться с ними. В общежитии были еще чехи, венгры, поляки. После первого похода в бар компания сложилась. И понеслась!

Город. Много людей, особенно детей. Много машин – такие пробки Питеру не снились, а Питер – не последний в этом деле. Много домов, иногда в проходе два человека не разойдутся. Много солнца, можно очуметь. Много пыли, особенно по задворкам. Много развлечений – бары, клубы. Много свободы. Ура!

Еда. Монгольская еда – объедение. Но через две недели Лена с Машкой перешли на траву и кашу. Другого животы не выдерживали. Ну, конечно, еще много пива и вина.

8.

Лена все время помнила о главной цели своей поездки. Дедушка! Но поначалу очень многое ее отвлекало.

Быстро начались любовные истории. То есть Лена абсолютно точно знала, что еще раз в любовь бросаться не собирается. Просто не допустит. Легкие отношения – пожалуйста. Но большое чувство – ни за что! Знаем, плавали. Лене было двадцать. Она была очень умудренной.

«Его звали Сухэ-Батор». Есть такой фильм про вождя монгольской революции. Ленино событие тоже звали Сухэ, что означает «топор». Сухэ был никакой не топор, а очень изысканный. Пах по-французски, говорил мало, высокий, тонкий. Но всем этим Лену не возьмешь. А вот когда оказалось, что Сухэ долго жил в Дублине, читает Джойса в подлиннике и работает в ЮНЕСКО, его образ залучился.

– Он какой-то холодный, – сказала Машка.

– Охренеть! А твой Ульрих не холодный?! А Димка не холодный?! А Баташка не холодный?!

– Нет, они не холодные. И Ульрих не мой. Мы дружим.

– Ага. Мне-то можешь не впаривать.

– Я не впариваю. Мы дружим. Всё!

У Машки в Питере остался Серега. Очень хороший. Машка изо всех сил старалась остаться ему верной. Она была правильная девочка. Ей было очень трудно.

Но Лену волновал больше Сухэ. Временами тот был и вправду какой-то странный. Равнодушный, что ли. Пропадал, появлялся. Лена решила выяснить, что происходит. Конечно, она с самого начала знала, что это будут легкие отношения, но ведь Сухэ это не было известно. Он должен был страстно добиваться совсем другого. Хотя бы как Ульрих от Машки. Нет, Сухэ не очень старался углубить и расширить их чувство.

Однажды, когда они поехали на Толу, это река в Улан-Баторе, Лена спросила:

– What the hell's going on?

Сухэ не говорил по-русски. А Ленин монгольский был еще недостаточен для крупных тем.

– Ты о чем?

– Я о том, что так продолжаться не может. То ты есть, то тебя нет. Когда хочешь, появляешься, когда хочешь – нет. Я для тебя что, игрушка?

Лена не стала употреблять другое слово. По-английски она знала только очень грубое название некоторых женщин, и говорить так о себе ей показалось плохой приметой.

Сухэ помолчал. Затем сказал:

– It's gonna rain, – и поднял бровь. Сделал асану йоги «вирабхадрасана номер два». Сел в свой «лендровер» и уехал.

Ленина мама любила одну песню, там были такие слова: «И буду смята я, истоптана в грязи». Кстати, песня – про продажную женщину. Ее чувства Лена поняла только сейчас. Два часа она выбиралась через кусты и ручьи к шоссе. Плакать не собиралась. Ее душил гнев.

Но совсем Лену доканала Машкина лаоска.

– Донта траста монгол мэн. Донта траста Сухэ. Сухэ хэз вайфа, ту дотоз. Вайфа нау прегнант. Донта лав Сухэ, – выложила она Лене на кухне, когда та пыталась варить картошку.

– Юу ту? – спросила Лена, от неожиданности подражая лаоскиному акценту.

– Ми ту, ми ту, – пропела Бабá (забыла сказать, что так звали лаоску).

9.

Нет, надо было заняться делом. Пора.

– Вы слышали о палеонтологе Ефремове? Он работал в Монголии, искал кости динозавров, – поинтересовалась Лена у самого старого, какого только смогла найти, преподавателя в университете.

– Да.

Преподаватель был из того поколения, которое еще говорило по-русски. Но он оказался немногословен.

– Вы не знаете кого-нибудь, кто бы его помнил?

– Да.

– Кто это? – Лена начала нервничать. – Ефремов – мой дедушка.

– Ви знаете Сухэ? Он работает ЮНЕСКО. Ви с ним ходиль. Его дедушка. Нет, прадедушка. Папа дедушки, – преподаватель вспоминал русский. – Да. Он знает. Тожи палеонтолóг.

Приехали! Опять Сухэ! Да еще какой-то преподаватель неизвестного происхождения знает, что она с Сухэ «ходиль». Как же было к этому Сухэ теперь подступиться?

– Ни за что! Ты совсем ничего не понимаешь? Он же меня бросил посреди джунглей на съедение волкам! Я к нему ни на шаг не подойду!

– В джунглях волки не водятся, – Машка включила отличницу. – Ну давай я спрошу. Или Ульрих пусть спросит. Или Димка.

– Димка! – Лена подняла палец. – Они же с ним в танки рубятся.

Димке были даны подробные инструкции. Как обойти молчанием Лену. Как ничего не говорить о Ефремове. Как напроситься к прадедушке Сухэ, и обязательно с подружками.

Димка слушал очень внимательно, а через пару дней сообщил:

– Сухэ сказал, что его прадед русских на дух не переносит, никакого Ефремова не помнит и ни с кем встречаться не будет.

– А что ты ему сказал?

– Сказал, что Ленкин дед Ефремов работал вместе с прадедом Сухэ. Что Ленка хочет увидеть его и поговорить о своем дедушке.

Мммм. У Лены прямо зубы заныли. Машка закатила глаза.

10.

После занятий по грамматике к ней подошел тот самый старый преподаватель. Он был дружелюбен, даже мил.

– Академик Содномцэрэн хочет встретиться с вами. Он просил меня передать вам его телефон намбар. Вот. Он знал ваш дедушка.

Ух ты!

Академик был лысый, хитро улыбался и расхаживал в кальсонах.

– Очень прекрасно! Ефремов – великий русский ученый. Как приятно. Вы внук?

– Я ищу дневники дедушки, – без предисловий заявила Лена. – Он оставил их в Монголии.

– Мм, вот так. Смотрите, пожалуйста. Это – музей монгольской медицины. Я его строил. Монгольский медицина – удивительный наук.

Академик жил в отдельном доме китайской архитектуры. В комнатах, действительно, было много колб с растениями, камни, книги, какие-то ложечки и мешочки. Лена добросовестно все осмотрела и восхитилась. Затем все же проявила упорство:

– А про дневники дедушки вы ничего не знаете?

– Я бил студент. Помню вашу дедушку. Он ставил лекц студентам. Я ему говорил, что наш аймак есть мног кости большой ящерица. Он туда ехал и мног нашел. Я говорил…

– Так что же с дневниками?

Академик пересел поближе, он плохо слышал. Задумался. Поковырял в носу и, скатав катышек, щелкнул его мизинцем с длинным ногтем. Положил ладонь на Ленино колено. И вдруг резко притянул к себе. Вдавил в стул, все также хитро улыбаясь. Он был сильный.

Лена выскочила из дома китайской конструкции и бросилась бежать, не разбирая дороги. Чего ее разбирать, дорога была одна – большая глубокая лужа. Таксист, привезший ее сюда, неодобрительно поглядывал на воду, доходившую до двери машины. Преодолев препятствие вброд, Лена выбралась к цивилизации. У дверей музея академика стояла скульптура зайца. Заяц ехидно улыбался ей вслед.

11.

Ну, ничего. Это первые попытки. У Лены в запасе был телефон подруги Натальи Хубаровны. Хубаровна преподавала у них лингвистику. Зануда страшная, но человек хороший. Звонить ее подруге следовало в крайнем случае. Та была наполовину монголка и проводила лето и осень в Монголии в квартире-музее своего отца, тоже академика. Академиков в Монголии было много, но это был какой-то академик академиков. Все о нем говорили с придыханием. Пойти вместе просились Машка, Ульрих, Димка, Оливер, Ласло и еще кто-то. Лена остановилась на патриотическом варианте. С ней пошли Машка и Димка.

Квартира-музей находилась рядом с университетом. Встретила их маленькая кругленькая женщина с сигаретой, больше похожая на узбечку.

– Дедушка ваш здесь бывал, но еще до моего рождения. Мне рассказывали родители. Книгу его про экспедицию читала. Помню, было интересно. Чем же вам помочь? Даже не знаю. Музей с динозаврами закрыли. Где они, неизвестно. Из стариков никого не осталось…

Услышав, что академик (с зайцем) и палеонтолог (прадедушка) ничем помочь не смогли, развела руками.

В это время зазвонил телефон. Дочь академика здорово говорила по-монгольски. Очень быстро, но было все понятно, в отличие от других монголов.

– У вас есть время? Съездим к моему коллеге. Вдруг он поможет.

12.

Коллегу звали Отгонбаяр.

– Тазик бузик! – провозгласил он, когда жена внесла чашу с бозами (это такие монгольские манты). – Полный-полный наливай! – расставил он рюмки.

На этом русский язык у Отгонбаяра закончился, и он объявил:

– Одоо монголоор ярьна (сейчас будем говорить по-монгольски).

Лучше всех говорил по-монгольски Димка, но он был не бойкий человек. На выручку пришла Машка:

– Бид монгол соёл судалж байна (мы изучаем монгольскую культуру), – произнесла она и торжественно замолчала.

После третьей «полный-полный наливай» японского виски заговорила и Лена:

– Понимаете, никто мне не может сказать, где могли бы храниться дайари дедушки, – когда Лена не находила монгольских слов, у нее вылезали английские.

– Одрийн тэмдэглэл (дневник), – помог ей Димка.

– Да, одлийн тэмдэглэл, – Лена немного картавила. – Но они точно в Монголии. Мне Хольценбоген сказал.

При слове «хольценбоген» Машка и Димка одновременно повернули головы к Лене и внимательно на нее посмотрели.

– Вы чего? Его правда Хольценбоген зовут. Ученика дедушки.

– Я знаю Хольценбогена. Леонид Борисович? – появилась из соседней комнаты дочь академика. Она примеряла дэли, которое ей шила жена Отгонбаяра.

– Да, – неуверенно подтвердила Лена.

– Он – первый муж второй жены моего брата. Третьего.

Убедившись, что Питер – город маленький, стали прощаться.

– Отгонбаяр просит вас быть завтра утром дома. Он заедет, – подытожила дочь академика, закуривая и призывая такси.

– А… – не успела задать вопрос Лена,

– Не знаю! – отрезала дочь.

13.

Лена прождала все утро. Никакого господина Отгонбаяра не было и в помине. Машка и Димка ушли на занятия. Лена заснула. Отгонбаяр появился около часа дня.

– Явна! (Поедем)!

Внизу ждала машина. За рулем сидел юноша. Кажется, сын Отгонбаяра, он вчера мелькал. Тут и Ульрих бы не помешал, – мелькнуло в Лениной голове.

Ехали долго. По худону.

В русском языке нет полного эквивалента этого слова. Монголия – кочевая страна. Поэтому многие монгольские термины, которые европеец может понять как пространство, означают совокупность людей. Например, «улс» (государство, страна) – не местность, а народ этого государства. «Аймак» – не район, а люди, которые объединены административной организацией. А вот «худон» – это местность. Основное его значение – противоположность городу и оседлым поселениям людей.

В общем, приехали в полную противоположность городу. Степь и несколько юрт. Из одной вышел мужчина. Поговорив с Отгонбаяром, сел в машину, и они опять поехали в еще бóльший худон. Лена давно перестала что-то понимать и добиваться объяснений. Было жарко, хотелось есть. Она была в полусне, голова болталась, как на ниточке. Приехали еще к каким-то юртам. Появилась лысая старушка. Мужчина поговорил с ней. Она пошла переоделась и села в машину. Развернулись и поехали назад – туда, где жил мужчина. Все вошли в его юрту. Старушка порылась в сундуке и вытащила четыре тяжеленные амбарные книги. «Дневники И. А. Ефремова. 1946 г. По Монголии» было написано на них. И номера томов – I, II, III, IV – римскими цифрами.

Часть вторая. Сундук

1.

Лысую старушку звали тетушка Дондог. Она была симпатичная, без зубов и любила петь русские песни. Последнее выяснилось во время пира по случаю обретения дневников, который случился тут же, в юрте ее внука. Отгонбаяр вытащил почетную бутылку водки. Вот предусмотрительный и запасливый человек! Лена же отправилась на поиски с пустыми руками. Дура. Она сидела совершенно ошалевшая. То громко смеялась, то что-то доказывала господину Отгонбаяру на ломанном монгольском, то пела «Баргузин» с тетушкой Дондог. Напилась. Вообще-то, Лена водку не пила. В том смысле, что не любила. Но, конечно, пила, потому что приходилось…

Оказалось вот что. Эта лысая Дондо-эмэ, как ее звали все вокруг, еще девочкой была помощницей повара в экспедиции Ефремова. А заодно и переводчицей. Потому что она была бурятка и хорошо знала русский язык. Дядька Ваня – такое у Ефремова было прозвище в экспедиции – девочку любил. Учил ее математике, показывал редкие растения, камни. Она запоминала все сходу, была смышленой. Дондог привязалась к дядьке Ване, бегала за ним, как козленок за маткой. Он обещал взять ее в Москву учиться, говорил: «Будешь важная такая, в очках, первый монгольский палеонтолог». Девочка смеялась и верила. А потом его срочно вызвали в Москву.

– Возьми эти тетради и никому не отдавай, – поручил он ей. – Особенно не давай Пегов-гуаю. Даже не показывай, что они у тебя есть. Я вернусь и заберу.

И не вернулся. Дондог палеонтологом не стала. Прирабатывала в основном домработницей. Стирала, убирала, плюшки пекла. Она всю жизнь хранила эти тетради. Хотела отдать в Академию наук, да сомневалась. Вдруг там засел как раз Пегов-гуай или кто-то из его друзей. А тут внучка! Внучка – это святое дело. Да еще «Баргузин» так браво поет. Внучке она отдаст. «Бери, внучка, бери, только Пегов-гуаю не отдавай!» – наказывала Дондо-эмэ, не утирая слез, которые катились и катились из ее подслеповатых глаз.

2.

Всю зиму Лена читала дневники. Мияки тихо приносила ей чай с печеньем. Ходила на цыпочках. Упорный труд был ей понятен.

Перед Леной лежали четыре огромные тетради, исписанные мелким почерком чернильным карандашом. Тьма разных терминов, и латинских в том числе, немыслимые сокращения, вставки, исправления, какие-то непонятные значки, рисунки… Лена все это переносила на компьютер. К почерку она постепенно привыкла, стала понимать некоторые аббревиатуры и лигатуры, разбираться во всяких «93 градуса восточной долготы». Термины можно было посмотреть в интернете. Аллювий старичный, полиморфизм, слоистость градационная и флиши стали ей как родные.

Местами в дневниках встречались записи бытового или даже художественного характера. Дедушка писал о докторе Соболевой, которая во время чумы 1945 г. ушла на карантин с больным монгольским мальчиком. Они жили в одинокой юрте, дым из трубы показывал, что живы. Если бы дым не появился, их должны были сжечь. Оба выздоровели и жили еще долго. Лена вспомнила питерского участкового врача, милую киргизку. «Может, мне вот это лекарство попить? – как-то спросила ее мама. – Говорят, помогает». – «Пей, пей. Хороший», – закивала головой киргизка.

Были в дневниках и забавные пассажи. Однажды экспедиции встретилась беременная женщина, которая шла на моление в монастырь. По дороге стала рожать. Их шофер, самый бывалый из всех членов экспедиции, сжал зубы и принял младенца. Женщина не пикнула. Только спросила, как зовут шофера.

– Константин Иваныч, – ответил Иван Антоныч.

– Константин Иваныч, – сказала женщина, показывая на младенца. Так она назвала сына.

«Жив ли монгольский Константин Иваныч? – подумала Лена. – Времени прошло много». Иногда ей хотелось смеяться над этим, иногда плакать. Дед даже в дневниках писал ярко. Но главное, расшифровка бесконечных «восточной долготы» и «северной широты» указывала на то, что надо ехать в Гоби. Там остались динозавровые сокровища. Экспедиция забрала не все, спрятала несколько ящиков. Старик Пурвэ должен был помнить… Лама Содном точно знал… Неужели всё исчезло за эти годы? Не может быть, решила Лена.

3.

Отправиться по следам дедушкиных дневников было не так просто. Поездом до Сайншанд и там пытаться найти машину? Автостопом? Какие есть еще варианты? Взять машину из Улан-Батора и кататься на ней две недели по степям ― это очень дорого, не потянуть. Придется посоветоваться с этой маленькой-кругленькой. По слухам, она со своими молодыми коллегами собиралась в экспедицию как раз в Гоби. Может, получится присоединиться к ним?

– Нет, взять мы вас не можем. Машина забита. Кроме того, все это стоит денег. И потом мы не сможем ездить по вашему маршруту. Одной я вам тоже ехать категорически не рекомендую. Какой автостоп? Вы с ума сошли? А с кем-то ехать опасно. Пойдут дети… Так что, к сожалению, ничем помочь не могу. Могу только дать совет.

– Какой?

– Не пейте пиво «Чингис».

– А что «Чингис»?

– Плохое пиво.

Все-таки эта маленькая-кругленькая умела быть очень противненькой.

4.

Лена две недели искала варианты. У Гана в Гоби жили родственники. Но совсем не там, куда дедушкина «восточная широта» требовала явиться. Гоби оказалась довольно большой. Археологи из Института предложили Лене поехать с ними в качестве рабочего. Директор Института все никак не мог понять, зачем Лене так нужно в Гоби. Что-то он, видно, слышал про Лениного дедушку. Может, и про дневники тоже. И так расспрашивал, и сяк. Чаем поил, конфетами кормил. Хотел даже в ресторан пригласить, да его вызвали куда-то. Лена держалась скалой. Не будет она ничего никому рассказывать. Интересно, и всё!

Голова у нее пухла от планов и комбинаций. Как вдруг к ней явился Сухэ.

– I can help you if you want. Go to Gobi together by my car.

– Why, ― только и смогла промямлить Лена.

– I love you!

Пару часов Лена пребывала в смятении. Нет, вы посмотрите, love you! А в кустах бросать? А пять месяцев ни слуху, ни духу? Тоже мне, загадочная монгольская душа.

Лена решила так. Она поедет с Сухэ. Но никаких love. Все очень корректно, спокойно. С достоинством. Это она умеет.

5.

– Предательница!

– Ну, Леночка-Ленусик! Я уже обещала Ульриху, что мы поедем в Германию. Он хочет познакомить меня с мамой. Мне надо успеть сделать визу. Так что никак, – Машка очень переживала.

– Что я там буду делать с Сухэ?!

– Возьми Димку.

– Что я там буду делать с Сухэ и Димкой?!!!

– Ну не езжай. Что ты вцепилась в эту идею? Привезешь в Питер дневники. Это же здорово. Можно считать, дело сделано. Куда ты еще хочешь тащиться? И главное – зачем?

Такое решение вопроса Лене в голову не приходило. Как это она не поедет?

– Ладно, – сказал Димка, – поедем. Какие проблемы? А ты за это не могла бы мне помочь включить стиральную машинку? Носки там, футболки постирать.

– А раньше как ты стирал?

Димка пожал плечами.

– Совсем?! Ни разу?! А как же твой Нгуеша? У вас же комната малипусенькая.

Димка пожал плечами.

– И он?! О боже! Пошли.

Так решилась проблема с попутчиком.

6.

После суеты с покупкой спальников, палатки (на всякий случай) и других нужных вещей они двинулись в путь.

За рулем джипа оказался немолодой дядечка, Сухэ – за пассажира. Это Лене понравилось. Все же она неуютно себя чувствовала с Сухэ. Димка не в счет, а дядечка ― это как-то посолиднее и посвободнее. Дядечку звали Намдаг-гуай, он был какой-то родственник Сухэ. Веселый, называл Лену Ленюшка. Подмигивал Димке, мол, чего тушуешься, «девка хорóша». Споро резал колбасу. В общем, был очень к месту. Только к Сухэ он относился как-то странно, да и Сухэ к нему тоже.

До этого Лена выезжала из Улан-Батора только на weekend. Зимой было как-то ни к чему. Сейчас они с Димкой наслаждались. Налево ― яки, направо ― верблюды, налево ― верблюды, направо ― яки. То зайчик пробежит, то лисенок. Ветерок дует, птички поют. Поели-попили, дальше поехали.

К вечеру они «сели».

– По Монголии нельзя ездить на одной машине. Я же говорил, ― ворчал Намдаг-гуай. И ругался по-русски. На «п».

Они уже въехали в гобийскую зону, вокруг ни камней, ни деревьев. Сколько машина ни старалась выбраться, только глубже зарывалась в песок. Намдаг-гуай достал домкрат. Не помогло – он тоже тонул в песке. Стемнело. Лена, Димка и Сухэ, совершенно бесполезные, слонялись вокруг машины.

– П..! П..! П..! ― вдруг закричал Намдаг-гуай. ― Ну-ка, тащите!

Выручил ковер, который Намдаг-гуай забрал из чистки, но забыл выложить дома. Подсунули его под колеса, машина зафырчала и вылезла. Вот уж ура так ура! Ковер, конечно, снова придется отдать в чистку.

– Ночуем в машине, ― предупредил Намдаг-гуай. ― В темноте я по песку не поеду.

– Вот еще! Давай, поехали! ― вскинулся Сухэ. Он повел себя как избалованный ребенок. Нахмурился, пнул машину ногой, буркнул что-то злобное. Намдаг-гуай как будто не заметил. Расправил кресла, достал спальные мешки, куртки.

– Я буду спать на воздухе, ― предложил Димка, сообразив, что ему предстояло лежать на рычагах переключения скоростей.

– Нет-нет, тут могут быть волки. Только в машине!

– Какие волки?

– Настоящие волки. С зубами. Р-р-р, вот такие, ― объяснил Намдаг-гуай.

Сухэ развалился так, что Лене было никак не пристроиться, хоть полезай к Димке на рычаги. На удивление, все спали как убитые.

7.

В сомонном центре стали разыскивать старика Пурвэ, ламу Соднома, или хотя бы их детей и внуков, которые могли помнить про русскую экспедицию. Самый старый старикашка, которого нашли, бывший завбазой, только родился, когда в этих местах работали русские. Он что-то смутное слышал о костях динозавров. Но тут давно уже ничего такого не находили. Раньше да, было, а сейчас ничего нет.

– Ничего не знаю. Баяртай!

И так встретил их не только завбазой. Еще пара стариков вообще не захотели разговаривать. Приезжим были не рады. «Всё! Поехали к моему компану24, ― сказал Намдаг-гуай. ― У него тут охотничье хозяйство».

Пэлжэ-ах пил кумыс, когда они зашли к нему в юрту. Он был толстый, страшный и веселый.

– За, сайн уу, Намдагаа! Эт кто такий? Русский? Оо, какой хорошенький маленький девочки-мальчики! Как Путин? Ви полюбляйте его? Ми русский помнит. Пить кумыс надо!

Пить кумыс было невозможно. Кислый. Терпкий. В нем плавали муравьи. Димка выпил три чашки. Зато пресный сыр был очень вкусный. Лена решила налечь на него.

Пэлжэ-ах и Намдаг-гуай закончили одну канистру и приступили ко второй. Сухэ спал в машине. У Димки расстроился живот. Лена вышла из юрты и стала смотреть на звезды.

8.

Наутро Пэлжэ-ах повез их туда, куда, как думала Лена, указывали дневники деда, и где русская экспедиция оставила зарытыми ящики с костями динозавров. У Димки болел живот. Сухэ дулся. Лене все нравилось.

– Так, здесь! ― сказал Пэлжэ-ах.

Лена и Димка начали копать.

– Не над! ― остановил их Пэлжэ-ах. ― Будем варить мясо! Потом сама копается, хэ-хэ.

Он разжег костер, установил казан, бросил туда огромные куски бараньего мяса.

– Но у нас не так много времени. Мы пока будем копать, а вы варите.

– Не над! Не над!

«Господи, когда я уже начну понимать монголов?» ― подумала Лена. Димка повеселел после своего живота и пристроился к котлу с мясом. Ой, как оттуда вкусно пахло!

Вдали показался всадник. Молодой парень в шляпе. Подскакал, спешился. Узнал, что происходит, и уселся у котла. Второй всадник. Третий. Мясо кипело. Сообща выкопали большую четырехугольную яму. Это был монгольский способ копания ям в степи, поняла Лена.

Все было проверено по точному компасу. Сверено с записями, с описанием холмиков и впадин. Точно, здесь же! Нет, ничего не выкапывалось. Один песок. Парень в шляпе, его звали Доги, предложил: «Сейчас привезу Дорж-гуая. Он поможет», ― и ускакал.

Дорж-гуай, маленький скрюченный старичок на очень-очень кривых ногах (таких кривых, что может быть, он был больной), выпил рюмку и заявил:

– Песчаные горки ничего не скажут. Они же кочуют, их ветер переносит с места на место. Ну-ка, налейте еще!

Глубокие знания кривоногого старичка вызвали уважение. Ему налили. Стали слушать.

Он взял палку и пошел, тыча ею в землю. Ходил-ходил-ходил. Долго. Все уже вернулись к котлу, стали потихоньку болтать. Одна Лена неутомимо бродила за старичком.

– Здесь копайте! ― наконец показал он.

– Откуда вы знаете, где копать, Дорж-гуай?

– В том месте, где когда-то копали, даже если прошло 50 лет, песок не такой плотный. Копайте.

Все дружно навалились. К ночи выкопали деревянный сундук. В нем были не кости, а книги.

9.

Книги были на старомонгольском и тибетском языках, большие и маленькие. Заботливо укутанные в ветхие тряпицы. Никто из присутствующих, даже глубокомудрый Дорж-гуай, не мог сказать, что это такое. Ясно, что очень ценное. Прямо дух захватывало.

– Ламы во время гонений на религию прятали книги, бурханов и монастырскую утварь, ― напомнил Дорж-гуай. ― Наверное, это такой схрон. Надо отдать начальникам.

– Что эти черти в старых книгах понимают? Надо везти в Улан-Батор, ― возразил Пэлжэ-ах.

Решили оставить вопрос до утра. Потому что все были очень пьяные. Отметили же.

– Это сундуки Равжи! ― завопила маленькая-толстенькая нечеловеческим голосом, когда Лена утром дозвонилась до нее и рассказала о находке. – Езжайте в сомонный центр, мы как раз там будем к обеду.

– Понимаете, Дорж-гуай считает, что надо отдать сундук даргам25, – горестно затараторила Лена. – Дорж-гуай уже поскакал за ними, кажется. А Пэлжэ-ах говорит, что надо везти в Улан-Батор. Они поссорились. Даже подрались вчера. Пэлжэ-ах очень пьяный. Когда мы отсюда выберемся, не знаю. Димку несет. Намдаг-гуай очень ругается на «п». У меня огромная шишка на ноге, потому что меня укусил какой-то жук. Растет страшно. Наверное, это цуцугамуши. Может быть, смертельно. Все спят. Я поднялась на холм и звоню вам. А Сухэ какой-то странный. Всем недоволен. Намдаг-гуай и так и этак, а он фырчит.

Вчерашний алкоголь еще не покинул Лену. Да и вообще, слишком много событий произошло. Ей было жаль себя, хотелось плакать.

– Так, Лена, тихо, успокойтесь. Можете сказать, где вы находитесь?

– 36 градусов восточной широты и 78 градусов северной долготы, ― уже плакала Лена.

– Тьфу ты, дайте трубку шоферу.

– Он спии-ит внизу.

– Как же мы вас найдем?

– Тут линия электрическая проходит. И еще разрушенные здания советской военной части.

– Понятно. Ждите.

10.

Приехала экспедиция с кругленькой-толстенькой во главе. Нельзя сказать, что все Лене сразу очень понравились. Когда она брякнула что-то про французскую революцию, Алексей сразу спросил ее, какую она имеет в виду – 1789 г. или 1848-го? Лена не была в курсе, что их было две. Соня молча смотрела на нее круглыми глазами и курила. Танич прыгала и манерно дергалась, изображая йогу. Кругленькая со своими прибауточками и так уже сидела в печенках. Но Лена даже удивилась, как обрадовалась им. Это были свои. Погружение в монгольское общество требовало перерыва.

Было очень жарко, но в палатке еще хуже. Устроили около машины навес и разложили снедь. Димка и Лена, как бешеные, налетели на печенье и конфеты с колой, чего у приехавших оказалось вдоволь. Пэлжэ-ах, Намдаг-гуай и прискакавший без дарг, но с кумысом Дорж-гуай беседовали с дочкой академика, недоверчиво, но с интересом поглядывая на нее и снова накачиваясь кумысом.

Толстенькая уткнулась в книги. Особенно долго она рассматривала две большие тетради с красивыми обложками, исписанные крупным почерком. То читала, то задумывалась.

– Да, несомненно, это две недостающие тетради из «Лунной кукушки» Равжи. Четыре мой отец обнаружил в 1959-м в библиотеке Гандана26, когда показывал ее Юрию Рериху. Через два года он специально организовал поиски здесь, в Гоби, и нашел еще шесть тетрадей. Не хватало двух. Это они. Абсолютно такие же, как шесть, которые хранятся в музее отца. Люди, это сенсация!

Все слушали, раскрыв рты. Даже Лена с Димкой понимали, что Равжа – это да, это круто. Буддийский хутухта, поэт, бунтарь, пьяница, развратник, зачинатель монгольского театра. Повезло так повезло!

Дочь академика продолжала копаться в книгах. Сначала все сгрудились вокруг нее, но потом разбрелись. Димка мерно раскачивался в наушниках. Лена слушала Алексея, который оказался вполне ничего. Он рассказывал про следы флексий в монгольском языке. Доги и Соня играли в какую-то монгольскую игру на бараньих косточках. Танич и Сухэ крутились в упражнениях йоги, хохоча и запивая хохот кока-колой. Пэлжэ-ах, Намдаг-гуай и Дорж-гуай, сморенные жарой и кумысом, заснули, накрыв головы.

– Ну что? Спать? – сказала, наконец, толстенькая и залезла в машину.

Все кое-как улеглись. Было тепло. Все-таки Гоби.

Наутро стали решать, что делать с книгами. Постановили – везти в Улан-Батор и поручить это экспедиции, так как она уже возвращалась. Дорж-гуай был недоволен, но все монголы очень доверяли дочке академика. Она написала расписку о том, что книги будут переданы Академии наук. Стали укладывать сундук между коробками со снедью, спальниками, куртками. Он никак не вставал. Наконец, втиснулся.

В последний момент маленькая-толстенькая заглянула внутрь сундука. Двух красивых тетрадей не было.

11.

Немая сцена. Гоголь. Ревизор.

Перерыли палатку, машины, обошли все вокруг. Тетради не нашлись. Стало очень противно.

– Тот, кто это сделал, поступил глупо, – устало сказала дочь академика. – В сундуке есть намного более ценные вещи. Например, неизвестные стихи Равжи, его полная биография, которую искали много лет и не могли найти. Я долго рассматривала тетради «Лунной кукушки», потому что не была уверена в том, что это они. А тот, кто их украл, подумал, что это самое главное, что там есть. Но он не сможет их ни продать, ни вывезти из Монголии. Я расскажу о нашей находке по телевизору, по самым главным каналам. Передам сведения на границу и таможню. Так что лучше их вернуть сейчас. А мы постараемся забыть об этом инциденте и никому не говорить о нем.

Все погладывали на Сухэ. Никто не отозвался на призыв вернуть книги. Экспедиция уехала. Сухэ распсиховался:

– Что эти русские тут выпендриваются?! Кто они такие?! Старая дура хочет сказать, что это я взял грязные тетради?!

Он пнул машину и крикнул:

– Надоел этот долбаный худон! Надоели эти идиоты! Поехали!      Намдаг-гуай послушно сел в машину, и она тронулась. Из нее вылетели Ленин и Димкин рюкзачки.

Часть третья. Золото

1.

Мда. Второй раз Сухэ стремительно исчез, бросив Лену на произвол судьбы. Лена даже не осуждала его. Она просто не понимала. Все объяснил Димка.

– Ну чего ты не понимаешь? Намдаг-гуай – Сухэшкин папаша. Только они отдали его родственникам, у которых не было детей, а у Намдаг-гуая их было до дури. У монголов, сама знаешь, это в порядке вещей. Теперь Сухенций корчит из себя великого европейца, с Намдаг-гуаем и его детьми общаться не хочет, вообще их стесняется. А Намдаг-гуай у него под пятóй.

– Откуда ты знаешь?

– Откуда-откуда, от верблюда! Ты же ничего не видишь и не слышишь, кроме своих костей и всей этой мути.

– А зачем Сухэ поехал? На меня он внимания не обращает, как будто я не существую вовсе. Пустое место. Вон даже с этой Танич заигрывал. А говорил, что едет ради меня…

– Дура ты дура, Ленка! – Димка аж ногами задрыгал от такой наивности. – Его прадедушка послал, чтобы следить за тобой. Вдруг ты что-то найдешь.

Лена открыла рот и долго не могла закрыть. Все встало на свои места.